Для очистки совести

Последней каплей не стали: ни то мелкое ДТП, в которое прошлым вечером он влип на автостраде, ни та длинная вереница из двухсот нелегальных работяг, на рассвете растянувшаяся вдоль Канога-авеню в поисках работы, ни та колющая сердце обида, всё ещё мучащая его с тех пор, как два года назад ему пришлось досрочно уйти на пенсию, и ни то, что он всю эту ночь сидел и глушил джин, пока Гленис спала, а копы вместе со страховщиками составляли свои протоколы. Нет, ни одно из вышеперечисленных событий не стало ещё той последней каплей, которая, переполнив чашу его терпения, наконец толкнула Эверетта Коулза на преступление. А если бы и стало, то он бы всё равно в этом не признался. Этой каплей также не стали ни та молодая шлюха из «Секюр-Компани» (да, она таки была шлюхой, торгующей своими сиськами, губами, лодыжками и так далее), ни та жилистая карга из охранной фирмы «Уэстек», ни даже тот самодовольном, притворно-ухмыляющимся ублюдке из страховой фирмы «Метрополитен Лайф», хотя он чувствовал, что в этом случае он сам сорвался («Есть страховка на случай смерти и увечья в результате несчастного случая!» – рявкнул он в морду этому типу, настолько заведенный, раздраженный, да ещё и просто бухой, что уже не мог думать ни о чем, кроме своего огромного блестящего дробовика «Маннлихер», висящего на стене кладовки в его доме)… Нет, этой последней каплей стал сынок Рэнса Руби – не пацан, а тупой, свинорылый, пидор.

Только представьте, вот он сидит дома в первых проблесках раннего утра, его бутылка уже почти пуста и гнев, пылавший внутри него из-за того придурка с безумной харей, что въехал ему в зад на автостраде, уже почти угас. И тут он выглядывает в окно из-за своего кухонного стола – глядь, а там это конченное толстожопое отродье – плоть от плоти своего конченного татуированного пивососного толстожопого папочки – срезает себе путь через его двор в черной тенниске с изображением черепа, а в руках у него только альбом для рисования да книжные суперобложки и всего-то. Тут-то у него сорвало крышу – никаких больше раздумий и рассуждений, наплевать на страховки или какие-то надежды. Он вскакивает со стула и пулей летит в оружейную комнату, где пробивает дулом своего маннлихера оконное стекло. Этот жирный пидорёнок, он там, под грейпфрутовым деревом, пола тенниски вылезла из штанов, оборачивается на звон разбитого стекла, и тут ба-бах! и пол засранца как не бывало.

В следующую минуту Эверетт Коулз уже в своей тачке, покрышка трется о заднее крыло в том месте, где в него въехал тот долбанный засранец, и вылетает на улицу с подъездной дорожки. На сиденье рядом его маннлихер с парой пригоршней патронов и, подъехав к дому Руби, он из своего помпового дробовика «Уэзерби» дает залп по его стене поносного цвета. Проносясь по кварталу он цепляет припаркованную авто-дачу, сбивает парочку мусорных баков, потом, когда уже вылетел на большой проспект, он, высунувшись из окна, сносит бошку чьему-то тявкающему пуделю – короче, вся проводка в мозгу у него поплавилась к ядрене фене.

***

Эллис Хансикер проснулся рано. Ему приснилось, что он был облачком – облачком из сказки на ночь, которую он читал вчера вечером Мифти и Корин, – и что он плыл себе по огромному голубому небу, такой свободный и независимый, а солнце улыбалось ему, как это бывает в книжках с картинками, как вдруг он чувствует, что его неудержимо несет куда-то вдаль все быстрее и быстрее, захваченный огромной, мрачной, злобной грозовой тучей, незаметно возникшей на дальней стороне горизонта ... и тут он проснулся. Только начало светать. Хилари тихонько посапывала рядом. Панель сигнализации успокаивающе светилась в тени полуоткрытой двери.

Забавно, как быстро он привык к этой штуковине, размышлял он, позевывая и почесываясь в полумраке спальни. Ещё неделю назад благодаря ей он облажался перед Сидом и Тиной, а теперь она стала для них просто очередным бытовым прибором, ничем не более опасным или загадочным – и при этом не менее жизненно важным, –чем микроволновка, миксер «Куизинарт» или радиочасы. Вообще то, последние два дня по утрам его будили не радиочасы, а настойчивое пикание их домашней сигнализации, поскольку Мифти вызывала её срабатывание, когда выходила во двор через чёрный ход потискать своего кролика. Сейчас он подумал было встать, чтобы выключить эту штуковину, – ведь до времени его подъёма на работу оставался еще целый час, – но не стал. Постель была такой теплой, на дворе защебетали птички и он, закрыв глаза, уплыл словно облачко из его сна.

Когда он снова проснулся, то был разбужен прерывистым сигналом срабатывания их домашней сигнализации и смутным предчувствием какого-то ужасного грохота – то ли истребителя, преодолевающего звуковой барьер, то ли первого оглушительного толчка землетрясения, которого он всю жизнь так боялся, – предчувствием чего-то плохого, того, что это пипикание, хотя и вроде бы знакомое, но всё же какое-то иное, более писклявое и предостерегающее, чем пипикание, запущенное ребенком, вышедшим потискать своего кролика. Он сел, а рядом с ним Хилари с растерянным видом приподнялась на локтях, и в этот миг сигналы тревоги были напрочь заглушены безошибочно узнаваемым грохотом выстрелов. Сердце Эллиса замерло. Хилари вскрикнула, снизу раздался тяжелый топот шагов, слабые сдавленные всхлипывания как у маленьких девочек, вздрогнувших во сне, а затем незнакомый голос – высокий, хриплый и яростный – который словно бы разжевывал это утро мощными челюстями. – Вооруженный отпор! – вопил голос. – Вооруженный отпор, мать вашу! Вооруженный отпор!

***

Она «склеила» эту парочку. Жизель поняла это по тому, как они напряженно склонились вперед в скорбной позе родни покойника на похоронах. Они выглядели боязливыми ещё тогда, когда она подошла к их двери – две робкие кроличьи мордочки уставились на неё из-за одинаковых оправ их рецептурных очков, а потом они присели на краюшек своей кушетки так, как будто побаивались своей собственной мебели. Она заставила их заламывать руки и бросать беспокойные взгляды в окно, когда она описывала им преступника: – Белый мужчина, одет как школьный учитель, но с такими мерзкими, шныряющими глазищами, от которых просто мурашки бегут по коже. – При описании жертв она фокусировалась на женщине из этой пары. – Среди них был один мальчик, которому было всего четырнадцать лет и он просто шёл в школу, и одна дама, которая на своем «Мерседесе» просто поехала в угловой магазинчик за кофейными фильтрами. А потом то же самое случилось с одной семьёй, хотя она, видимо, уже читала об этом – о всех этих преступлениях, совершённых не дальше, чем в трех кварталах от их дома, где они как раз сели за стол. Мужу было тридцать пять лет, – продолжила она хрипловатым голосом, – он работал инженером в фирме «Рокетдайн», у него вся жизнь впереди … а его жена, она была одним из тех милейших существ, которых … ну а их дети … – Она была не в силах продолжать. Мужчина этой пары – мистер Дюнсинейн, вроде бы так его звали? – наклонился вперед и протянул ей салфетку «Клинекс». Да, они «потекли», без вариантов. Да, она могла втюхать им эту супер-люксовую лазерную охранную систему, наличную на складе компании, с микрофонами на каждый цветок в саду, но просто куда-то подевался её прежний драйв.

– Извините, – прощебетала она, сдерживая всхлип.

Странно, подумала она, прижимая бумажную салфетку к лицу, но ни гопник в маске, ни заточник-мексиканец, ни разу не тревожили её так глубоко, как этот Коулз и его патологически-суетливые глаза. А ещё и эти знаки, торчащие на лужайках перед домами, они также её донимали. Она не могла не думать об этих знаках, мечтая о том, чтобы они исчезли и перестали раздражать её своим видом как красная тряпка – быка … Тут вдруг она осознала, что у этой её работы нет перспектив. Нет, она всё равно скормила им эту страшилку, скормила, невзирая на объявший её холод и подкативший к горлу комок.

Она должна была это сделать. Хотя бы для очистки совести.