Красна Марья

Наталья Ратобор

Красна Марья

ЧАСТЬ I

В ГОРНИЛЕ ГРËЗ

Не веселая, не печальная,

Словно с темного неба сошедшая,

Ты и песнь моя обручальная,

И звезда моя сумасшедшая.

Н. Заболоцкий. «Признание»

Глава 1

В 1918 году Россия захлебывалась огнем и кровью, раздираемая империалистической войной, которая неотвратимо превращалась в гражданскую.

Бой с германцами первого морского полка закончился трагически. Выбыло из строя больше половины революционных матросов, а среди тех, кого взяли в плен, оказалась Мария Михалёва — женщина-комиссар, пользовавшаяся всеобщим уважением и трепетной братской любовью.

— Не отбили, не сберегли, — горевали уцелевшие, забывая про свои потери и раны.

— И каково ей там сейчас? — переживали моряки.

— Грош нам цена, если не отобьем у врагов нашего комиссара, — вдруг послышался чей-то решительный голос. — Если они ее уже… так хоть похороним по-человечески.

Тем временем, сидя на жесткой табуретке в кабинете германского офицера, уже больше часа ведущего допрос, Мария Сергеевна тщетно пыталась держаться гордо и несгибаемо, как и полагается комиссару. Разодранная в клочья одежда и дуло маузера, приставленное к оголенной груди, мужества не добавляли.

«А ну не дрейфь! — мысленно одернула она себя, прилагая отчаянные усилия, чтобы не съежиться под взглядом холодных рыбьих глаз офицера. — Ты старая большевичка, в конце концов! Не вздумай ныть и просить о пощаде! Надо встретить смерть достойно…»

— Думаете, у вас получится умереть красиво, как парижский коммунар? — с тяжеловесным акцентом спросил офицер, продолжая бесцеремонно водить у нее по груди дулом маузера. От прикосновения холодного металла у Марии так и зашлось сердце. — Женщина должна заниматься хозяйством и быть хорошей женой. И вам придется вспомнить о своем основном предназначении. Наши солдаты страдают без женщин, поэтому, прежде чем умереть, вы послужите на пользу нашей армии. Но, если хотите ненадолго продлить себе жизнь, сообщите все, что вам известно о расположении русских частей. Вы должны обладать этими сведениями, согласно своей… хм, должности.

Тирада офицера достигла цели — Мария представила, что ее ждет. Просто так умереть не дадут. Сначала заставят пройти через ад.

«Что же делать, неужели нет спасения от того, что страшнее и позорнее смерти? Неужели никто не придет на помощь?! Ну хоть кто-нибудь!» Она едва сдерживала себя, чтобы не закричать. Отчаяние лишало остатка сил. Еще немного — и она потеряет сознание. И тут, словно в ответ на ее мысленную мольбу, во дворе штаба раздались крики и беспорядочная стрельба. Еще через несколько секунд в коридоре послышался оглушительный топот множества ног и шум борьбы. Разметав в стороны наблюдавших за допросом солдат, в дверном проеме аллегорией праведного гнева возник матрос Алексей Ярузинский. Тигриный прыжок — и вот он уже посреди кабинета, перехватил руку допрашивающего офицера и отвел маузер в сторону. Вовремя! Последним в своей жизни осознанным движением упрямый немец нажал на спуск. Пролетев мимо находившейся в полубессознательном состоянии Марии, пуля глубоко впилась в стенку.

Матрос взглянул на спасенную — и густо покраснел. От его ярости не осталось и следа. Тот, кто мгновение назад был неудержим, словно богатырь из русской былины, смущенно опустил глаза. Затем, старательно отводя взгляд, шагнул к окну, одним мощным движением сдернул зеленую бархатную штору и, заботливо прикрыв ею Марию, бережно, как ребенка, поднял на руки и устремился к выходу.

— Если бы не ты… — прошептала женщина.

«Как бессильны сейчас все слова», — успела она подумать, погружаясь в глубокое забытье.

* * *

С того дня Мария переменила свое отношение к отчаянному, часто пренебрегавшему дисциплиной Алексею Ярузинскому. Она теперь безгранично доверяла матросу, неизменно выделяя среди остальных. В глубине души она лелеяла надежду, что Алексей со временем вступит в ряды партии и тогда они станут полными единомышленниками.

Но Алексей оказался крепким орешком. Он даже не думал скрывать, что не может просто так отбросить старорежимные ценности — привязанность к частной собственности и народным традициям. Свои убеждения он отстаивал так убедительно, что комиссар нередко сама поддавалась его обаянию. Алексей же использовал любую возможность, чтобы попасться на глаза «бабе-комиссару», горячился необъезженным аргамаком, стремился, как умел, произвести на нее впечатление. Мария прекрасно сознавала ситуацию, используя увлечение Алексея, чтобы подчинить себе. Разумеется, ей не могло не льстить внимание такого орла и незаурядной личности, как она называла Алексея в письмах к сестре. Комиссар считала, что по силе духа и цельности характера с Алексеем может сравниться только командующий полком, выдержанный и подтянутый Беринг — бывший лейтенант царского флота.

Виктор Лаврентьевич Беринг, потомственный морской офицер, отличался неизменной военной выправкой; тонкие усики и деликатный ободок бородки обрамляли четко очерченные скулы, а ясные вдумчивые глаза оживляли бледное лицо. Потерявший семью в 1917 году, он, не переставая, задавался вопросом о своем месте в новой России. Поначалу он был возмущен циничным разгромом Учредительного собрания, однако постепенно комиссару удалось убедить его, что в новых жестких реалиях этот орган власти был бы куда как мягок, бессилен, болен политической импотенцией, — в то время, когда требовались быстрые решения, в соответствии со стремительно меняющейся обстановкой. Беринг пытался доказать себе, что, несмотря на глубоко личные причины, по которым он не может принять Советы, он прежде всего — офицер Российского флота, чья жизнь принадлежит Отечеству. Он должен быть выше личной неприязни и послужить восстановлению Родины из хаоса и сделать все для ее процветания. Также ему как человеку чести претило сотрудничество Белой гвардии с иноземными завоевателями и государствами Антанты. Но стоило ему вспомнить о погибшей семье, расстрелянной восставшими мужиками собственного поместья, как откуда-то изнутри поднималось душное тяжелое зарево ненависти. Жажда мести клокотала в груди и дурманила голову. Комиссар чутко улавливала эти настроения и была начеку, чтобы своевременно вразумить компетентного и полезного для революции военспеца. Убеждать «товарища Беринга» в том, что партия большевиков знает, как восстановить Отечество, — в этом Мария видела свои обязнность и долг, хоть ей и приходилось отчасти лукавить.

Глава 2

Первый морской полк быстро продвигался вперед, часто наугад, не зная, кем заняты населенные пункты по ходу следования. На одном из заседаний командного состава комполка Беринг предложил:

— Думаю, давно пора сформировать группу разведчиков — своего рода «впереди идущих».

— Ну что ж… не возражаю… — отозвалась Мария Сергеевна. — Поручим возглавить группу… скажем, товарищу Ярузинскому, — добавила она, намеренно не обращая внимания на полный досады взгляд краскома.

Сам Беринг имел в виду матроса Луцкого, которого товарищи уважали за спокойную надежность, мужество и легкий в общении характер, но разве годится бесшабашный сорвиголова Алексей для такого важного дела? Комиссар же знала, что Ярузинский не только решительный и отважный боец, но и, когда требует ситуация, может быть практичным и осмотрительным. Уступать Берингу Мария Сергеевна не собиралась, настаивая на том, чтобы дозорный разъезд сформировали из товарищей Алексея. Да, они отчаянные, зато идеально подойдут для рискованных заданий, дружны между собой — тоже польза для общего дела. Дар убеждения не подвел — Мария добилась своего. И расчеты ее не обманули, хотя первое время ее подопечным пришлось нелегко.

Морякам пришлось осваивать верховую езду, а это оказалось для них мудреной задачей. Мобилизованные казаки, глумливо ухмыляясь, обучали матросов, начиная с азов. Пользуясь возможностью безнаказанно досадить флотским, не упускали случая поиздеваться над новичками. Те, стиснув зубы, отмалчивались: без конца седлали и расседлывали коней, тряслись в седлах, словно мешки с овсом, разворачивались под грозные окрики учителей и снова трогались с места.

Почувствовав себя командиром, Алексей упражнялся прилежнее всех. Весь в поту, не давая пощады ни себе, ни своему наставнику, смуглому парню с костлявой грудью, он кружил по двору, то пробуя картинно взлететь в седло — и срываясь, — то, рискуя сломать ноги, пытался соскакивать с коня.

На удивление легко давалась выездка богатырю Дмитрию, которого друзья называли Митяем: тот провел детство у родственников, в кубанской станице. Грузный, он и при своем изрядном весе гарцевал задорно и непринужденно, а пешим перемещался легко и бесшумно, словно огромный кот.

* * *

В октябре 1918-го при переходе к хутору Крылёво шальные казаки знаменитой сотни Черновцова налетели на отставший обоз, изрубив раненых матросов. Те отстреливались до последнего, но не спас даже приписанный к обозу пулеметчик.

Кусая губы и отворачиваясь, чтобы скрыть предательские слезы, хоронили матросы товарищей; сестры милосердия и санитарки плакали. Дали последний салют. Комиссар не упустила случая произнести траурную речь, призывая товарищей так же — до последнего — защищать интересы революции. На заседании партячейки обсудили создавшееся положение и решили назначить новых обозных — из легкораненых.

На ночевку расположились в чистом поле, в стогах сена; развели костры, уселись вокруг. Алексей подошел к костру, возле которого грелась и разговаривала с матросами комиссар. Выбрав место поближе, он стронул с лежавшего на земле бревна сидевшего там Рябого:

— Ну-ка, брат, двинься, пожалуй…

Тот покосился на комиссара и нехотя уступил свое место.

— А-а, Алеша! Греться к нам? — Комиссар не стала скрывать радости. — Не согреешь ли нас песней? Приуныли товарищи.

Кто-то невесело заметил:

— Приуноешь тут…

— Ну что ж, можно… — будто нехотя, отозвался Алексей, потянув на колени потертую гармонь.

Сначала он прошелся по клавишам, а потом вдруг на удивление виртуозно выдал «Дунайские волны». Романтичная мелодия словно уносила всех в счастливые времена: от войны, смерти, походных тягостей. Склонив головы, отрешенно сидели матросы; заслышав музыку, стали подтягиваться и товарищи от других костров. Алексея снова и снова заставляли играть — то вальсы, то романсы, то народные песни, подпевали, как умели, не отпускали гармониста, глядя на него требовательными, умоляющими и преданными глазами. Шутили, подталкивали друг друга — и опять подпевали. Комиссар улыбалась: настроение бойцов поднялось. Веселье могло бы продолжаться до утра, но Алексей, перехватив многозначительный взгляд Марии Сергеевны, оборвал песню и, хлопнув ладонью по гармони, заявил:

— Ну все, братва, — баста: на боковую пора!

Не обращая внимания на возмущенные требования публики, он решительно снял гармонь с коленей и аккуратно положил рядом с собой. Недовольные моряки еще поторговались, но, встретив бесповоротный отказ, нехотя стали расходиться каждый к своему костру; многие прямиком направились к стогам — устраиваться на ночлег. Комиссар тоже поднялась. Алексей тут же увязался за ней:

— Вечер отличный… Пройдемся?

Все еще находясь под очарованием музыки, Мария, немного поколебавшись, кивнула. Не спеша, они прошлись по скошенному лугу, переговариваясь и выдыхая пар в сизый воздух. Алексей предложил продрогшей Марии Сергеевне бушлат; та, привыкнув к предупредительному отношению моряков, спокойно подставила плечи. Бушлат, теплый и огромный, укрыл комиссара вместе с надетой поверх шерстяной кофты кожанкой.

Непроизвольно они уходили подальше от тех, кто мог бы их услышать. Им было о чем поговорить — обсуждали тот злополучный бой, когда Мария попала в плен к немцам, ее спасение — Алексей, умаляя свою роль, вспоминал, как своевременно подоспели на выручку к морякам два батальона. Вспомнили погибших, вздохнули. Затем разговор зашел о «старой жизни», и тут комиссар, по большей части, молчала, изредка задавая вопросы; Алексей же рассказывал о том, как жил до революции, — об отрочестве, учебе в церковно-приходской школе в Седлецкой губернии на территории Царства Польского, о последующем переезде семьи в Россию и своей службе на Тихом океане. Мария Сергеевна с интересом слушала, иногда украдкой поглядывала на моряка, любуясь его античным профилем. Будто невзначай, спросила о невесте. Отведя глаза, Алексей замял разговор и попросил рассказать о Петербурге. Но ее рассказ о столице неизменно сводился к описанию политической ситуации, поэтому Алексей, заскучав, перевел разговор на другое. А затем, словно ненароком приблизившись, вдруг притянул ее к себе и повелительно поцеловал в губы. На мгновение Мария подчинилась его властному объятию, но тут же высвободилась — спокойным голосом поблагодарила за компанию, велев впредь не настаивать на совместных прогулках. Алексей пытался протестовать, что-то объясняя. Но комиссар повернула назад, бросив на ходу:

— И вот что: проводи-ка меня обратно… кавалер. Спать пора: подъем завтра ранний.

Нехотя повинуясь, матрос последовал за ней. Комиссар направилась к обозному тарантасу с приготовленными ворохами сена: там дежурил часовой. Обернувшись на прощание и возвращая бушлат, Мария Сергеевна глянула на удрученное лицо матроса и пояснила нарочито строго:

— Не время сейчас, Алексей, не нужно.

И, еще раз пристально посмотрев в его пылающие глаза, улыбнулась и неожиданно ласково проговорила:

— Спокойной ночи… Алеша.

Алексей было рванулся к ней, но Мария остановила его непреклонным жестом и забралась в тарантас — устраиваться на ночлег.

После утреннего построения и краткой пламенной речи комиссара полк выступил в длительный переход в направлении Екатеринодара. Стоя в общей колонне, Алексей жадно искал взглядом невысокую фигуру женщины, а когда увидел, недовольно поморщился — неизменно учтивый Беринг галантно подал ей руку, помогая подняться в тарантас, и устроился рядом. Матросы двинулись колонной, шли молча, многие во власти недобрых предчувствий. Какие еще испытания им предстоят? Кому из них посчастливится выйти живым из следующего боя? Старались гнать от себя эти горькие мысли.

Глава 3

Облетевшие деревья сиротливо торчали вдоль дороги, пролегшей по начинающей подмерзать степи. Управляемый ездовым тарантас тянула пара лошадей — вчерашние крестьянские труженицы с бочкообразными брюхами и распухшими суставами. Беринг и Мария коротали время за беседой.

— Вот объясните вы мне: боролись мы за революцию, за демократические свободы? Боролись. Достигли мы чего-нибудь? Отнюдь нет. Что мы имеем на сегодня? Полный хаос, анархию и Гражданскую войну. Ни дисциплины, ни порядка, ни флота, ни армии. К чему это все приведет? К полной гибели, развалу государства?

— Не волнуйтесь, Виктор Лаврентьевич, порядок мы наведем — уже наводим! И дисциплина — дело времени… Разве вы не видите улучшения обстановки в полку уже сегодня? Причем основанной на политической сознательности, а не на слепом подчинении, подавлении воли.

— Много ль стоит один наш полк в масштабах страны…

— Да ведь работа идет повсеместно! — Мария повторяла то, что говорила много раз, агитируя, убеждая и призывая, не делая поправки на то, что перед ней — образованный, мыслящий человек. — Нас много, и мы — на местах — разоблачаем старорежимную власть, разрушаем ее основы, зажигаем умы и души революционной жаждой нового, свободного мира и ведем людей за собой на борьбу!

— Надо отдать должное: вам, действительно, многое удалось… — мягко парировал Беринг. — Вы умеете убедить, зажечь, повести за собой… Не хочу прослыть льстецом, но, пожалуй, вы — удивительная, неординарная женщина! И обаятельная… — добавил задушевным тоном, чуть наклоняясь к Марии Сергеевне.

— Я — не женщина, я — комиссар, — жестко отозвалась товарищ Михалёва, уловив в голосе командира интимные нотки. — Спасибо на добром слове, но именно таким и должен быть партиец-большевик, ничего тут особенного, так что не расхваливайте меня понапрасну… тем более что далеко не все пока удается… Вот, скажем, этот Алексей — что он, по-вашему, собой представляет?

— Сдается мне, что вам он поведал о себе гораздо больше того, что я могу добавить… Краснобай и анархист!

— Отчего же такой негативный отзыв — ведь товарищ Ярузинский, кажется, неплохо проявил себя в последних боях.

— Пытается произвести на вас впечатление, не более того. Без особых причин в бой не рвется… Мыслитель судового масштаба!

— Не напрасно ли вы иронизируете? Алексей, действительно, похож на человека, привыкшего анализировать, хотя пока и на своем уровне, но если с ним поработать — он мог бы быть очень полезен… А в бой он идет по убеждению — за советскую власть! Ручаюсь — это так.

— Что ж, поздравляю: вы не сидели без дела.

— Благодарю. Так какое, говорите, он получил звание?

— Пробовал на сигнальщика, да не вышло. Недоучка и баламут! Дальше матроса первой статьи никак не дослужится.

— Как я погляжу, вас не заподозришь в симпатиях к этому парню…

— Я — профессионал и человек дела и не питаю симпатии к шалопаям и болтунам! А вот, кстати, станица показалась — прикажете ездовому к штабу сперва? — Беринг указал Марии Сергеевне на показавшиеся силуэты куреней станицы Каменской, и они направили туда тарантас.

Глава 4

На подъезде к станице Верховской высланная вперед группа Алексея нежданно напоролась на передовой разъезд того же Черновцова, грозы степей, намного превосходивший группу по численности. Размышлять было некогда: ускакать от казаков не представлялось возможным, поэтому ничего не оставалось, как ввязаться в бой. Алексей, увидев явный перевес противника, скомандовал направиться к станице — отстреливаясь, они понеслись неотступно преследуемые казаками. В станице, уворачиваясь от прямого столкновения, рассыпались между хатами и, вынудив преследователей разделиться на мелкие группы, повернули к прудам за станицей, где опять собрались вместе. Спешившись и укрывшись за банями на окраине станицы, они отстреливались, пока прорвавшиеся «на ура» казаки не налетели на них, размахивая шашками. Парни кинулись в бани — казакам пришлось спешиться и махнуть за ними, но они уткнулись в запертые двери. Казаки Черновцова, чертыхаясь, побежали за селитрою, пропуская мимо ушей решительные протесты местных станичников. Разведчики не подпускали к своему укрытию, отстреливаясь.

Станичники делегировали к Черновцову самых заслуженных казаков, доказывая, что красные уже в ловушке и никуда не денутся, — не жги станицу! Переговоры отвлекли внимание казаков. Воспользовавшись заминкой, по команде Алексея матросы вырвались наружу. Одни ловили коней, другие прикрывали товарищей пальбой и гранатами. Несколько разведчиков ускакали под организованным прикрытием, остальные же продержались некоторое время и должны были уйти обратно к баням.

Вырвавшиеся разведчики во главе с матросом Седым сообщили командованию о близости противника и произошедшей схватке. Бойцы заволновались, торопясь на выручку.

Командир, однако, не разделял общего порыва:

— У противника значительный численный перевес, а при такой невыгодной диспозиции — в открытом поле, или, что еще хуже, во враждебной станице — ввязываться в бой с кавалерией Черновцова считаю неправильным. Мы не можем из-за группы дозорных рисковать всем отрядом. Поэтому, как ни прискорбно… Тем более за передовым разъездом белоказаков где-то неподалеку должна следовать и основная конница…

Преодолевая болезненный стук крови в висках, задыхаясь от волнения, внешне спокойная Мария Сергеевна напряженно соображала: с точки зрения тактики, командир был прав, но бросить на верную гибель товарищей… Алексея… Возможно, она искала себе оправданий, но наконец решилась и взяла дело в свои руки. Подчиняясь партийному руководству, полк выдвинул вперед красных казаков (морской полк к тому времени разбавили новобранцами из бедного казачества и прочих ополченцев), которые на рысях рванулись по направлению к станице. Моряки спешили следом…

* * *

Завидев казачье ополчение, бойцы Черновцова вскочили на коней и умчались: у них был приказ не ввязываться без нужды в серьезные столкновения. Когда батальоны, окружив станицу, проверяли дворы — у бань уже все было кончено.

Бледная комиссар осматривала изуродованные тела моряков, с ужасом и скорбью узнавая товарищей. Алексея среди них не было.

Мария прошла по главной улице — ноги повиновались худо, дышалось тяжело. В одном из дворов — через плетень — обнаружила склонившегося над товарищем Алексея — он помогал сестре милосердия делать перевязку, придерживая стонавшего товарища. Мигом иссякли силы. Комиссар прислонилась к ясеню, не замечая внезапных слез.

— Что с вами? — Беринг слегка коснулся ее плеча и, озираясь, добавил меланхолично и мрачно: — Да, да… Такое зрелище… не для женских глаз… Сожалею…

Комиссар холодно посмотрела на него и, взяв себя в руки, деловито произнесла:

— Обо мне не беспокойтесь. Раненых собрали?

— Собирают, но только у нас ограниченные ресурсы медперсонала. Делают, что возможно…

Мария задумалась.

Глава 5

Последний отрезок пути к Екатеринодару предстояло проделать на поезде. Батальоны построились, рассчитались по порядку, а затем погрузились в вагоны. Дозорный отряд, которому, к неудовольствию командира, позволялось более других, устроился в одном вагоне с командованием, бравируя званием отборного подразделения. Поезд потащился с изнуряющей медлительностью.

В вагоне Алексей с раздражением наблюдал, как бывший лейтенант Беринг что-то доверительно толковал комиссару. Безусловно, Алексей замечал внимание, которое командир оказывал Марии Сергеевне; галантность Беринга, его обходительность злили матроса и подхлестывали к решительным действиям. Он решил объясниться.

«Случайно» столкнувшись с командиром в проходе, он заявил, что им надо «парой слов перекинуться». Беринг холодно заметил:

— Во-первых, извольте обращаться по форме. А во-вторых, беседовать мы будем только тогда, когда ваше командование сочтет это нужным.

Алексей не отставал, продолжая дерзить:

— Дрейфишь наедине остаться… Царский холуй…

Задетый за живое Беринг вышел за ним в тамбур — матросов, которые там находились, Алексей попросил выйти.

— Ну вот что, военспец… — веско вступил Алексей, когда они наконец остались вдвоем. — Я смотрю, ты за комиссаром увиваешься. Ну так имей в виду: зря время тратишь — Марью Сергеевну я тебе не отдам!

— Напрасно горячитесь, матрос первой статьи Ярузинский: нам с вами не равняться, — невозмутимо произнес офицер. — Мы с вами не одного поля ягоды! А за кем я, как вы изволите выражаться, «увиваюсь», вас никак не касается, и отчитываться перед вами я не намерен. Всего доброго!

Развернувшись, командир спокойно вышел — гневный взгляд Алексея сжег бы его заживо, обладай он такой силой. Поджидавший неподалеку гигант Дмитрий добродушно, но непреклонно удержал рванувшегося вслед Берингу Алексея:

— Да тише ты, чума! Драться, что ли, вздумал? Эдак только хуже сделаешь…

* * *

На следующем перегоне Алексей, снедаемый ревностью, воспользовавшись многочасовой пересадкой в новый эшелон, отыскал Марию и вызвал на откровенный разговор. Бойцы, пользуясь возможностью отдохнуть от длительной поездной тряски и размяться, высыпали на откосы. Они набирали воду в котелки и фляги, умывались у колодца. У вышедших за калитки местных жителей выменивали самосад на патроны.