Неупругие столкновения

Элизабет Бир

Неупругие столкновения

Это было слишком просто, но девочке нужно было есть.

Тамара опустилась на колени перед сверкающим белым шаром, сверху которого выглядывала черная единица. Она наклонилась над обтянутым шерстью синевато-серым столом, будто собиралась принести жертву — это сравнение было больше ироническое, чем пророческое. Ее рубашка задралась вверх, показав выпуклый позвоночник. Шары были вне зоны ее досягаемости, но эта деталь, слишком незначительная, не могла повлиять на ее понимание этой сложной геометрии.

Значение имели только направления.

— Скучно, — пробормотала Гретхен, когда кий проскользнул прямо сквозь пальцы Тамары. Скучно, скучно, скучно, скучно, скучно.

Кий ударил по бильярдному шару. Его подбросило вперед, он ударился о восьмой шар и остановился точно тогда, когда передал свою инерцию. Неупругое столкновение.[49] Тяжелый удар. Щелчок. Восьмой шар скользнул в лузу. Тамара подняла голову, потирая бритые волоски на шее. Она оскалила зубы. В сторону своей сестры, а не человека, у которого она выиграла.

Гретхен облокотилась на бильярдный стол. Ее кожа была великолепно натянута на бледные кости. Когда она сжала пальцы, проявились сухожилия. Вся липкая и мягкая, она напоминала себе тесто. А от голода она утончалась. Но утончалась недостаточно.

— Ты проиграл, — ответила Гретхен жертве Тамары.

Мужчина положил золотое кольцо на край стола. С внутренней стороны оно было все еще скользким от жира его засаленной кожи. Гретхен просунула в него ноготь и, взявшись за края, соскоблила грязь. Конечно, в этом грязном человеческом теле она чувствовал себя грязной, но от этого ей не было приятнее прикасаться к человеческому жиру.

Гретхен сунула кольцо в карман. Она ворчала. Хочу есть.

Потянувшись за мелом, Тамара остановилась. Она вздохнула, хотя и не могла привыкнуть к звукам, издаваемым этим куском мяса, — и со стуком опустила тупой конец своего кия на пол.

— Сыграем еще? — спросил мужчина. — Мне бы хотелось отыграть это, — он кивнул на карман Гретхен.

У него были темные волосы, а под жирной кожей цвета ириски скрывалось твердое и мускулистое мясо. Он выглядел отвратительно. Глядя на него, Тамара не могла забыть, что сама заточена в сальной человеческой оболочке, с жирным человеческим языком, отвратительными человеческими костями и слащавым человеческим именем.

Но девочке нужно было есть.

— Вообще-то, — начала она, показав ему зубы и желая, чтобы он огрызнулся в ответ, нет, он в ответ улыбнулся, — я бы хотела пригласить вас на ужин.

* * *

Гретхен была в ярости. Тамара чувствовала это всем телом, от подергивающегося кончика хвоста до дрожащих проколотых ушей. У ее человеческого тела не было ни того ни другого, но она еще помнила, каково это — быть Псом. Ноги Гретхен, облеченные плотью, скрестились и развернулись на девяносто градусов. Бритые волоски вытянулись тонкими нитями позади нее.

— Ты злишься, — сказала наконец Тамара. Она была в отчаянии. Было бы неправильно спрашивать, почему — было неправильно вообще что-либо спрашивать. Сестры, ужасные ангелы, должны быть единодушны во всем.

Гретхен не ответила.

Майская ночь была наполнена ароматом. Тамара обхватила плечи пальцами и прижала их к выступающей кости, которую ощущала сквозь надоевшее мясо. Она поправила туфли.

Гретхен прошла на несколько шагов дальше и остановилась так резко, будто кто-то потянул ее за поводок. Неупругое столкновение. Ее туфли на каблуках скользили по гравию парковки.

Тамара ждала.

— Ты знала, что я голодна! — сказала Гретхен. — Ты позволила ему уйти.

— Неправда!

Но Гретхен повернулась и пристально посмотрела на нее своими светящимися зелено-карими глазами. Тамара опустила глаза. Неправильно, неправильно, что она не могла услышать, о чем думала ее сестра.

— Неправда! — не сдавалась она.

— Ты оскалила зубы.

— Я ему улыбнулась.

— Сестра, — грустно сказала Гретхен. — Люди видят разницу.

* * *

Они продали кольцо в ломбард, взяли деньги и пошли в другой бар. Тамара волновалась, пока Гретхен вминала четвертаки в бильярдный стол. Волнение было для нее чем-то новым — это же касалось и отдаленности от сестры. Изгнание в этот круглый крутящийся мир на его круглой крутящейся орбите меняло их: Тамара научилась считать его циклы и движение по орбите, как это делали люди, и называть это временем, потому что больше не могла чувствовать настоящее время, время Хозяина, неумолимое поглощение и энтропию.

А когда-то она была его хранителем. Хранителем настоящего времени, безупречного и совершенного, которое отличалось от беспорядочного, импровизированного звездного времени этих мясных кукол, как кристалл алмаза отличается от безделушки из выдувного стекла. Но им с сестрой не удалось отправить на суд колдуна, перевернувшего истинное течение времени. И пока они не вернут милость Хозяина, они не смогут присоединиться к своим сестрам на небесах.

Все тягостные свойства этого мира — грязные, гниющие, органические тела, которые оставались мясистыми и дряблыми, как бы долго сестры ни морили их голодом; а переплетенные кривые корней, жилок, цветочных лепестков действовали как медленный яд.

Тамара потеряла свой дом. Кроме того, изгнание стоило ей сестры.

Она села, сгорбившись на стуле. Сжимая джин-тоник в правой руке и покусывая корку лайма, она наблюдала за тем, как Гретхен собирала шары. Второй бар представлял собой заполненное дымом местечко, где играла записанная музыка и было немного людей. Некоторые люди-самцы садились у барной стойки, не спеша потягивая пиво или ерш, а самки, чьи спутники не пили, возились с тарелкой горячих крылышек и космополитеном,[50] сидя в звуконепроницаемой кабине у стены. Гретхен в последний раз потрясла треугольник и подняла его ногтями. Будь она настоящей человеческой самкой, ее руки хотя бы немного дрожали. Но руки Гретхен были будто высечены из камня.

Она отвернулась, чтобы повесить треугольник обратно, а когда повернулась обратно, показала зубы.

Ее не волновало, что сказала Гретхен; Тамара не видела разницы.

Она разорвала зубами корочку лайма и смыла этот горький вкус другой горечью джин-тоника. Она поднялась к Гретхен, оставив стакан на барной стойке, чтобы кто-нибудь мог предложить ей купить еще один.

Ей сложно было играть плохо. Сложно было даже изредка промахиваться. Сложно было выглядеть так, будто она действительно старалась, просунув острый язычок между упругими губами. Когда она щурила глаза, на переносице появлялись морщины. Проходя мимо, Гретхен похлопала ее по боку.

Тамара втянула язык в рот, улыбнулась, глядя на кий, и сделала удар.

* * *

Ей пришлось позволить Гретхен выиграть две партии, прежде чем они вызвали интерес хоть у кого-нибудь. Она услышала скрип резины по деревянному полу, но не поднимала головы, пока мужчина не закашлял. Она выпрямилась и повернулась к нему, уже по позе сестры понимая, что происходило что-то необычное.

Самец, остановившийся перед ней, сидел в инвалидном кресле. Его сложенные руки лежали на коленях. Даже по человеческим меркам он был очень некрасив — лысый и щетинистый, он выглядел так, будто его ошпарили кипятком. У него были тяжелые челюсти и слезящиеся глаза, которые щурились за толстыми заляпанными очками. Он указал на полку с киями за плечом Гретхен и сказал:

— Здесь только один стол. Не возражаете, если я сыграю с победителем?

Его голос совсем не соответствовал его внешнему виду. Мягкий и успокаивающий, с неясным мрачным оттенком, напоминающим эхо тяжелых самолетов. Тамара узнала его — это был самец, сидевший с темноволосой самкой, поедавшей куриные крылышки. Тамара взглянула на дверь, но его спутница, кажется, ушла. От него пахло солью и пивом, а не жиром и гнилым мясом, как от большинства людей.

— Я Пинки Гилман, — представился самец, будто Тамара ответила ему, и протянул руку.

— Калека, — пробормотала Гретхен. — Слабак. — Тамара убедилась, что не показывает зубы, когда улыбается.

— Добыча, — ответила она и почувствовала, как Гретхен смеется, высунув язык, хотя ее человеческая оболочка оставалась бесстрастной.

— Тамара, — представилась Тамара. Она протянула руку, осторожно сжав пальцы человека. — Гретхен — моя сестра.

— Вы похожи, — заметил он. — Я вам не помешаю?

— Нет, — Гретхен повернулась, чтобы достать еще один кий. — Я как раз собиралась отдохнуть.

Тамара выпуталась из руки мясной куклы и сделала шаг назад. Ее язык приклеился к небу этого странного рта с тупыми зубами.

— А вы умеете играть?

— Достаточно хорошо, — ответил самец и принял кий, который Гретхен протянула ему через весь стол.

Проходя мимо, Гретхен похлопала Тамару по плечу.

— Кто-нибудь из вас хочет пива?

* * *

В этой своей клетке Тамара узнала множество новых эмоций, как и множество оттенков старых. Беспокойство, недовольство, а теперь еще одно — удивление.

Потому что ей не нужно было стараться проиграть Пинки Гилману. Наоборот, играя с ним, ей приходилось прикладывать усилия, чтобы одержать победу.

Во время первой игры она позволила ему разбивать, и за все время не натерла кий мелом. На самом деле Тамара держала кий Пинки гораздо чаще, чем свой, потому что он передавал его ей, чтобы произвести манипуляции со своим креслом.

Он выбил три шара, выбрав ненумерованные, и начал эффективно очищать стол, устраивая небольшие показательные выступления, особенно заметные, когда он вращал свое инвалидное кресло, приводя его в нужное положение. Впрочем, добравшись до восьмого шара, он посмотрел на нее и подмигнул.

Гретхен только что вернулась с пивом. Она откинула волосы назад и протянула Тамаре напиток.

— Поверить не могу.

— Разве эти мясные куклы так умеют?

— Играть в бильярд?

— Выигрывать.

Гретхен облокотилась на Тамару, чтобы ее кости задели плоть клетки ее сестры. Тамара вздохнула, утешившись.

— Похоже, — ответила она, — некоторые могут.

Самец, наклонившийся вперед в своем кресле, чтобы изучить длину кия, даже не взглянул на них. Его глаза сощурились за очками, и кий пронесся между его пальцев. Он ударил по потертому белому шару, отчего тот развернулся, оттолкнулся от стены и под углом попал в черный шар. Щелчок. Свист. Глухой звук.

Восьмой шар в лузе.

Пинки положил свой кий поперек стола, повернул колеса своего кресла на шесть дюймов и повернулся к Тамаре, выставив руку перед собой.

— Блестяще, — сказала она и вложила ему в его жирную руку пиво, вместо того, чтобы пожать ее.

Пинки улыбнулся и сделал глубокий глоток, пока Гретхен принесла Тамаре вторую бутылку. Ей хотелось пить. Ей всегда хотелось пить.

— Сыграем еще разок?

Пиво горечью отдавало во рту. Оно было холодным и пенилось на языке. Тамара сделала глоток и потерла языком о небо, растягивая это ощущение, а затем глотнула еще. От холода у нее заболели зубы.

— Гретхен, — сказала она, отходя назад, — теперь ты поиграй.

Гретхен выиграла у него, но только потому, что разбивала. Он хохотал до упаду, когда она отправила в лузу гладкий и черный восьмой шар. Пинки поднял кий и держал его над головой, как турник, на котором он собирался подтянуться.

Его ногти были такие тупые и толстые, что Тамара могла разглядеть на них следы от пилочки, а на сухожилиях его предплечий появились складки, когда он их поднял.

— Ну, — начал он, — как насчет того, чтобы сыграть на желание?

Гретхен улыбнулась, и теперь Тамара увидела разницу.

— Что вы задумали?

Человек опустил свой кий и пожал плечами.

— Если я выиграю, мы поедем ко мне домой, и вы позволите угостить вас ужином, — Тамара вскочила, и он поднял руку. — Не бойтесь, я не имел в виду ничего дурного. К тому же вас двое, а я всего один.

Тамара посмотрела на Гретхен. Гретхен посмотрела на Тамару. Зрачки ее больших светящихся глаз сузились.

— Не считая инвалидного кресла, — заметила Тамара.

— Не считая инвалидного кресла, — согласился Пинки. — Но если вы выиграете, вы сможете приготовить ужин для меня, — он отпустил кий, и тот упал на край стола.

Тамара улыбнулась ему.

* * *

Тамара засиделась в ванной, натирая пальцы едким белым мылом, чтобы оно попало под ногти и они остались чистыми. Через гипсокартонную стену она слышала звон посуды, гул голоса человека и — время от времени — чириканье Гретхен в ответ. Тамара включила воду, набрала полные ладони и выпила. В ней слегка чувствовался диальдегид, отчего ее тупые человеческие зубы заболели, горло напряглось, и ей стало больно глотать.

Она почувствовала запах алкоголя, исходивший от человека в кухне. Тамара глотнула еще проточной воды, заполнив пустоту внутри себя и зажмурив глаза от последующей за этим боли.

Выпрямившись, она выключила воду, а затем проверила, не вывалились ли из-под ногтей белые полумесяцы мыла. Из-за них казалось, будто она сделала аккуратный маникюр. Идя по коридору, она засунула руки в карманы.

Спустившись, Тамара увидела Гретхен, склонившуюся над барной стойкой на кухне. Между рубашкой и поясом джинсов виднелась полоска бледной кожи. Самец тяжело вошел на кухню на костылях, которые он достал, когда Гретхен и Тамара помогали ему выйти из машины. Он объяснил, что в баре был в кресле, потому что не может играть в бильярд, когда держит что-то в руках.

Тамара была полностью за то, чтобы съесть его на парковке, но Гретхен решила, что лучше подождать, когда они останутся одни, и насладиться, впервые вдоволь наевшись за последние несколько дней.

Тамара прокашлялась, отчего Гретхен слегка подпрыгнула — виновато? Тамара вздрогнула, понимая, что чувствовала сестра. Мы не можем так жить. Просто не можем.

Тамара попыталась подумать «мы», но это чуть не довело ее до слез. Кроме того, ей приходилось прикладывать усилия, чтобы помнить о божественном. Помнить о несомненных фактах. Помнить, каково это было — быть чистой.

— Хочу есть, — сказала она и почувствовала, как Гретхен растягивается под кожей. Та ухмыльнулась и провела языком по зубам. Они вместе пошли вперед. Скоро здесь будет кровь и жилы, кости и мясо — и даже если это не утолит их голод и жажду, они все равно будут ощущать эту сладость, пока не завершат свой ужин.

В прохладном воздухе было полно ароматов. Ноги Тамары пружинили на полу. Шаг вперед. Еще один.