Продавец времени

– Тебя встречать пошел, как чуял, что подмога потребуется.

Лесьяр прищурился. Подбоченясь, рассмеялся:

– Как учуял, что не путевым ходом иду? Разминуться могли…

Паренек отмахнулся, поравнялся с юношей и пошел дальше, в сторону дома.

– Чего не догадаться, все твари лесные уже знают, что мару кладбищенскую несешь, водяной рубеж перешел… – паренек посмотрел с осуждением: – Совсем не бережешься, хозяин…

– Да прекрати… Коли я б берегся, и ты бы погорельцем был, так и мыкался бы у пожарища, – аптекарь деловито направился вперед.

Тот, кого он назвал Малютой, добавил шаг, чтобы не отставать, посмотрел с опаской на корзину Лесьяра. Покачал головой, не одобряя затею юноши.

– Но пришел ты вовремя, – аптекарь улыбнулся. – Тварь эта, как поняла, что я обычной тропой иду, так свору свою звать начала, а у меня что соли, что света – на один укус осталось. И твари эти все ближе. Думал, придется тика́ть…

– Пришлось бы, – вздохнул Малюта.

– … если бы ты своим домашним теплом их не разогнал.

– Так на то я и домовой, верно? – Малюта шмыгнул носом и еще раз на всякий случай оглянулся – в кустах светились зеленым злые глаза, следовали за ними, но уже на расстоянии, не приближались к хозяину. Домовой подумал: «То-то же.

5

Мары так и следовали за ними до самого крыльца, хоть и за ограду ступить не решились – там Малюта вовсю хозяйничал, наследил-натоптал, насыпал соли по углам, да словом крепким запечатал. Покосился на тварей, притворяя за хозяином дверь:

– Не уходят… – пробормотал озадаченно и посмотрел на Лесьяра.

Тот пожал плечами, поставил корзину к стене, сбросив на скамью рядом дорожный плащ и небогатые пожитки. Отозвался безучастно:

– Знамо дело, сестру будут караулить, вдруг сбежит…

– А скопом не навалятся? – он окинул придирчивым взглядом небольшой круглый, словно лепешка, дом аптекаря: стол с широкими, удобными для работы лавками, три окна на юг, печку с высокой трубой в центре дома, еще одну – плоскую и длинную, словно разжиревший дождевой червяк с раззявленной голодной пастью, ряды полукруглых ниш с плотными холщевыми занавесками, за которыми прятались короба с кристаллами и крохотные ступки для измельчения ингредиентов, точные серебряные весы и гирьки различных форм – истинное богатство хозяина. С опаской покосился на ряд крохотных оконец под потолком в «жилом» закутке: он был сооружен вторым ярусом вдоль восточной стены дома и держался на крепких сваях, вколоченных в пол. На потолке, на перекрестных балках – пучки трав да связки разномастных склянок со снадобьями, вряд ли они задержат кладбищенских тварей. Домовой задержался взглядом на подполе, припоминая, давно ли в нем проверял охранные печати. Выходило, что недавно, но не грех в такой вечер и проверить.

От Лесьяра его внимательный взгляд не ускользнул, хозяин хмыкнул:

– Так и позаботься, чтоб не навалились, – посоветовал.

Юноша, сбросив с плеч дорожную накидку, уже методично распаковывал вещи, вытаскивал из мешка и расставлял по нишам привезенные от погоров кристаллы волшебной Соли – те, что взял с собой, взобравшись на невысокую лестничку, подвешивал под потолком снадобья, попутно проверяя на запах или вкус те, что уже были давно закреплены под потолком – какие-то снимал и передавал домовому, какие-то оставлял висеть на прежних местах. По дому медленно растекался пряный аромат, густо окутывал своды, упираясь в воздуховод большой печи. Малюта, если бы присмотрелся, то увидел бы зеленовато-сизые языки пропитанного травами воздуха. Но домовому было не до этого. Он нервничал.

– Так я что, я все запечатал, как обычно, – бормотал Малюта. Переданные хозяином пучки трав, бережно, чтобы ни одна веточка или цветок не осыпались, положил на стол, на заботливо приготовленную холщевую тряпицу.

Лесьяр тем временем осторожно достал из-за пазухи сверток. Переставив стремянку правее от входа, в самый тайный и темный закуток за жилой зоной, он положил тряпицу поверху балки, под самую кровлю. Проверил, ладно ли лежит, и, оставшись доволен, спустился вниз, отряхнул руки. Малюта понял движение хозяина, поднес ему крынку с ключевой водой. Лесьяр жадно испил воду, несмотря на то, что от ее ледяной свежести сводило скулы, вернул опустевшую крынку домовому. И кивнул на притихшую в коробе мару:

– Вижу, не одобряешь мою находку…

Малюта вздохнул. Он суетился у печи, вынимал из устья котелок с ужином: несмотря на небольшой рост, сила у домового была недюжинная, да и ловкости не занимать. Едва он приоткрыл крышку котелка, от стола потянуло тушеным мясом, тыквой и гречей. Лесьяр понял, до какой степени он голоден. Споро вымыв руки и умыв лицо за загородкой, он направился к столу. Домовой уже придвинул к нему глубокую тарелку с нарезанным крупными ломтями хлебом, крынку с водой и миску, доверху наполненной мясом. Аптекарь щелкнул языком от удовольствия, заметив мелко порезанные корешки, которые он принес на прошлой неделе из Большого Аркаима – запарившись, они добавили кушанью незнакомый пряный аромат, чуть островатый вкус, от которого жгло на языке и в гортани.

Юноша, не пытаясь продолжить разговор, принялся за ужин. Ел обстоятельно, не торопясь. Брал ломоть хлеба, отламывал еще теплую, спелую мякоть и окунал в бульон, дожидаясь, пока хлеб впитает в себя красновато-золотистую жидкость, отправлял ее в рот. Он не смотрел на домового, знал – тот забрался на припечье и наблюдает за ним, ждет, когда насытится и подобреет.

– Не дают тебе покоя те жилы золотые? – спросил, наконец.

Услышав голос Малюты, Лесьяр усмехнулся. Но промолчал, продолжая неторопливую трапезу. За окном, далеко в поле, подвывали мары, те, что посмелее, скреблись о калитку, не решаясь переступить отмеченную домовым границу. Аптекарь подавил вздох – спать ему сегодня точно не придется.

– Говорю тебе – забудь, хозяин, не к добру это, – горячо продолжал Малюта. Его взгляд горел. И без того взъерошенные волосы, казалось, встали дыбом, а в чертах появилось что-то звериное, злое.

– А что к добру? – Лесьяр вскинул голову, посмотрел на домового строго. Тот сразу сник. – Вот ты говоришь, не к добру это, я а думаю обратно: потому твари эти так берегут секрет жил золотых, что сами владеют им незаконно.

Малюта вытянул шею, посмотрел округлившимися глазами:

– О чем это ты?

Лесьяр отодвинул пустую миску, положил локти на стол. Он какое-то время молчал. И в эти несколько мгновений было слышно, как бьется сердце домового, как сипло дышит мара в коробе – оба в ожидании его слова. Слышал, как потрескивают уголья в остывающей печи. Посмотрев в настороженные глаза домового, юноша наклонился вперед:

– О том, что крадут они их… у нас крадут, у людей…

Малюта тряхнул лохматой головой, пригладил в задумчивости загривок, лицо стало растерянным.

– Никак не возьму в толк, о чем толкуешь, – пробормотал, хоть по глазам ясно было – все он понял.

Аптекарь криво усмехнулся:

– О том, мил-друг, что Силы все меньше. Небось, и сам ведаешь… Князь сказывал, на наш век хватит, а дети уж вовсе без нее останутся. Что тогда? Поворотные камни замолчат. Заповедные тропы невидимыми станут. Целые страны опустеют, города сойдут с лица земного, потому как не будет к ним ни тропы, ни дороги. Но и того мало: все знания наши уйдут. Что я, аптекарь Лесьяр Городец, сто́ю без Силы, ежели на ней вся моя работа зиждется? Все мои снадобья… – он беспомощно развел руки, – все мои секреты окажутся просто… травами.

– Не хочешь ли ты…

Малюта осекся. Уставился на хозяина со смесью испуга и восторга. Лесьяр, поймав его взгляд, удовлетворенно кивнул, выпрямился и зачем-то переставил пустую миску:

– Именно о том и толкую, Малюта. – он ударил кулаком по столу, заговорил хоть и тихо, но зло. – Твари эти кладбищенские нашу Силу воруют и ею живут, – он ткнул пальцем воздух в направлении притихшей в коробе мары. Та, словно почувствовав жест, робко пошевелилась. – От того они постоянно трутся у жилья, от того лучше сгорят заживо, чем раскроют свой секрет… Но я близок, как никогда близок, к тому, чтобы раскрыть их тайну.

Мара внутри издала звук, похожий не то на плач, не то на смех, но не проронила ни слова, снова затихла, вслушиваясь в разговор.

Лесьяр встал, решительно пересек комнату и оказался в закутке, служившем ему мастерской, вытащил из-под лавки высокую и круглую в основании клетку. Ее кованные прутья перевивались так плотно, что оставляли небольшие, размером не больше куриного яйца, просветы. Открыв дверцу, аптекарь придвинул клетку к узкому рабочему столу, стоявшему у стены, в темном закутке, спрятанном от посторонних глаз плотной занавесью, подбитого оленьей кожей. Отодвинув занавеску, юноша убрал с рабочего стола хрупкие горелки, небольшой сундук с пустыми склянками для снадобий и солей, очистил от накопившейся за время своего отсутствия пыли. Малюта, заметив последнее, заметно покраснел, дернулся, чтобы исправить оплошность, но остановился, как вкопанный, увидев, что хозяин сделал дальше. На остроносом лице домового застыл ужас и отвращение.

А Лесьяр достал с полки тонкие ветки полыни, положил рядом с собой и, открыв клетку, положил ее на бок на стол, отодвинув от края. А на этот самый край поставил короб с кладбищенской марой и тоже положил его на попа́ так, чтобы крышки короба и клетки совпали. Приоткрыв короб, он ударил по дну, заставив мару зашипеть:

– Выходи! – велел.

Мара, не подчинившись, забилась в угол короба – Лесьяр чувствовал ледяной холод от стенки и тяжесть. Предупредил:

– Хуже будет.

– Хуже не будет, – мара дышала тяжело, отрывисто и со свистом.

Тогда аптекарь взял ветку полыни и просунул ее между прутьями короба с той самой стороны, где спряталась мара. Та взвизгнула и дернулась к другой стенке. Лесьяр просунул полынную ветку и туда.

– Неужто так жжется полы́нушка? – юноша говорил сквозь зубы, вставляя все новые и новые прутья и заставляя мару метаться внутри короба, пока по неосторожности та не вывалилась из него прямо в распахнутую пасть железной клетки. И в этот момент Лесьяр ловко захлопнул ее и щелкнул задвижкой. Подняв клетку за кольцо, поставил на стол. Мара, оскалив звериную пасть, бросилась на юношу, но ударилась костлявой грудью о прутья. Клетка качнулась, едва не свалившись на пол. Выставив вперед тощие руки, мара шарила, пытаясь дотянуться до Лесьяра, злобно шипела и брызгала зловонной слюной, шарила руками, но беспомощно хватала только воздух. Аптекарь вовремя отскочил и теперь смеялся, наблюдая за стараниями кладбищенской твари – ее тонкие руки застряли в отверстиях, сковав и сделав легкой добычей – и впалая грудь, и ребра оказались теперь без защиты, Лесьяр мог дотронуться до них без опаски быть исцарапанным ее ядовитыми когтями.

Он покосился на остолбеневшего домового, прикрикнул на него:

– Чего встал? Помоги! Жердь подай.

Малюта, отвел взгляд от плененной и истошно визжащей мары, засуетился: опрометью бросился к другой стене, начисто забыв, что сам поставил жердь у входа в дом. Вспомнив, поторопился туда и подал Лесьяру, уже чувствуя загривком, как хозяин сердится – домовой знал этот словно подернутый темнотой лед в глазах юноши.

Мара, разглядев Малюту, замерла. Ее неистовый взгляд застыл на его лице, скользнул к четырехпалым рукам. Мара зашипела:

– Ты такой же, как я… Помоги!

Лесьяр ударил по прутьям клетки, та содрогнулась и едва не слетела со стола. Мара, воспользовавшись моментом, сцепила зубы и, не отрывая взгляда от окаменевшего Малюты, принялась раскачивать клетку, толкая ее вперед и назад. Ее зеленовато-синие глаза блестели, на губах играла кривая и надменная усмешка. Чтобы юноша не смог к ней приблизиться, она неистово крутила кистями нескладных рук, застрявших между прутьями, от ран по железу сочилась ее зеленоватая кровь, больше похожая на слизь. Острые когти пару раз едва не рассекли грудь аптекаря. Тот подобрался и отскочил, но так, чтобы придерживать клетку за спиной мары.

– А ну, пасть закрой! Он не чета тебе, – он протянул руку, проорал домовому, выводя его из оцепенения: – Малюта, жердь!

Домовой, будто очнувшись, всунул деревяшку ему в кулак и стремглав отскочил прочь, к печи, и забился в щель у зольника, обхватив колени руками и вжав голову в плечи.

Лесьяр, просунув жердь в кольцо, приподнял его и, не позволив маре приноровиться к новому положению клетки, ловко подвесил к потолку.

– Вот так-то лучше, – пробормотал, закрепляя на крюке.

Мара, коротко взвыв и окончательно сорвав кожу в подмышках, выдернула руки из отверстий, вцепилась в прутья и принялась раскачивать клетку так, чтобы та соскочила с крюка. Аптекарь лишь усмехнулся. Взобравшись на приступок, он захлопнул крепление, полностью закрыв петлю. На мгновение он оказался лицом к лицу с марой – та с ненавистью уставилась на него, в зеленовато-синих глазах кладбищенской твари искрился страх напополам с отвращением: она, наконец, поняла, что оказалась не случайной жертвой ловкого аптекаря, он охотился именно за ней. И заранее знал, что изловит. Он выслеживал ее, приготовил ей тюрьму, отрезав все возможные пути к побегу.

Поняв это, мара перестала сопротивляться. Ее нескладные руки опустились. Несколько раз выдохнув, она набрала в грудь воздуха, чтобы закричать сестрам. Но Лесьяр словно ждал этого момента, стоило ей открыть рот, как он бросил ей в лицо щепотку соли.

Мара захлебнулась собственным криком, захрипела от боли, скорчившись на дне клетки. Закрыв лицо израненными когтистыми лапами, она крутилась юлой и отчаянно выла. Сперва тоненько, потом все громче, мгновение – и ее крик зазвенит под потолком круглого дома аптекаря. Зеленовато-бурая, в темных, словно трупных, пятнах, кожа взбугрилась, покрылась бубонами, которые лопались и сочились ядовито-красной жидкостью. Мара сипела, покачиваясь, все еще не в силах дышать. Лесьяр же схватил клетку и чуть наклонил ее, чтобы запертая в ней тварь точно услышала все его слова до последнего:

– Ты будешь молчать. – Прошипел, отчетливо проговаривая каждый звук. – Ты не станешь звать сестер, ведь любая из них может занять твое место. А разговор у нас с тобой будет до-олгим и непростым. И тем сложнее он будет для тебя, чем больше станешь отпираться… – он дождался, чтобы мара посмотрела на него. – Мне нужен секрет золотых жил. И я получу его, от тебя ли, от любой из твоих сестер – не суть. Сегодня ночью или через неделю.

Он резко отпустил клетку, от чего мара больно ударилось о прутья плечом. Опустив от обожженного солью лица ладони, она посмотрела на юношу с холодной ненавистью, но не проронила ни слова.

Лесьяр понял ее молчание. Кивнул:

– Желаешь отпираться. Ну что ж… Твоя воля. Запасы обычной соли у меня немалые, сама ведаешь, а особой принес от погоров еще больше. А погорская Соль какая, о том ведаешь?.. Да есть и другие забавы, что понравятся тебе не меньше… Я заставлю тебя говорить.

Он спустился с приступка. Деловито убрал со стола короб, отставил его к стене, стряхнул с поверхности пыль и мелкий мусор, брезгливо стер тряпицей слизь, оставленную марой. Подумав, бросил тряпицу тут же, под стол, словно будучи уверенным, что она ему еще пригодится. Он чувствовал, что мара наблюдает за ним. Видит, как он снимает с полок короба с солью и другими снадобьями, каждое из которых не способно убить ночную тварь, но изрядно ее помучает. Как деловито раскладывает на столе, да так, чтобы мара могла видеть, что ей уготовано. Идеи приходили к аптекарю она за другой, и по тому, как у пленницы учащалось дыхание, догадался – он выбирает правильные средства. Мара боится соли, боится солнца, боится всего, что пропитано ими. Были у него и другие растения, что впитали ярилину мощь. Были и морские диковинки – мелкие ракушки, собранные со дна и перемолотые в мелкий песок, их он на маре испробует впервые.

– Что ты хочешь, аптекарь? – обреченно прохрипела мара.

Лесьяр, не оборачиваясь и не прекращая подготовку в пытке, бросил:

– Я сказал тебе. Секрет золотых жил, ты здесь из-за него. Скажешь, что это и как собирать их да как пользоваться, отпущу.

Мара прищурилась. Лицо ее распухло и по выражению теперь нельзя было понять, что она думает. Длинные и когтистые пальцы подрагивали. Она рассматривала их с долей грусти. Посмотрев в сторону болота, из которого Лесьяр приволок ее, едва слышно вздохнула:

– Не могу я сказать тебе.

6

Время тянулось так долго, что цветные стеклышки-павлиньи перья, тянувшиеся от окна к противоположной стене, добрались до нее и стали медленно меркнуть. Неждана старалась не шевелиться, сидела, вжавшись в скамью – тогда зайцы почти забывали о своем задании следить за ней и замолкали. И тогда Неждана могла слышать громкие мужские голоса – один резкий, второй – низкий и певучий. Резкий голос звучал требовательно, словно хотел получить решение прямо сейчас. Неждана узнала властные интонации отца. Он нервничал и определенно злился. Волхв отвечал ему спокойно, убедительно.

Дважды в гостевой зал заглядывала Ядвига, предлагала спуститься в кухню и поесть. Неждана оба раза с раздражением отказывалась. Тогда Ядвига принесла обед в гостевую комнату. Княжна мельком взглянула на поднос и отвернулась, надеясь услышать хоть что-нибудь ценное.

– Отведай, – настойчиво попросила Ядвига и придвинула поднос к Неждане, чуть толкнув его на лавке. Неждана отмахнулась. Но на ее резкое движение оживились деревянные зайцы, затопали, заголосили с утроенной силой, окончательно заглушив то, что происходило в опочивальне матери.

Неждана зло глянула на Ядвигу. Схватила кусок хлеба с подноса, залпом выпила крынку молока. С шумом вернула ее на поднос.

– Все, иди! – махнула рукой, чтобы прислужница ушла.

Та неодобрительно покачала головой и тихо вышла в проходные сени. По лестнице постучали ее каблучки и через мгновение стихли в нижней горнице.

Зайцы голосили на десять голосов. Княжна не выдержала, прикрикнула:

– Да тихо вы!

В этот момент распахнулась дверь опочивальни, на пороге появился смурной отец. Княжна вскочила. Посмотрев, как дочь не может сладить с игрушками, князь вздохнул:

– Видишь, с побрякушками не сладила, а с Гостомысловым внуком говоришь сдюжишь, – отозвался с укором.

За его спиной появился волхв. Князь пропустил его. Старик, опираясь на кривой посох, неторопливо пересек гостевой зал и вышел в сени, не удостоив юную княжескую дочь и взгляда. Олег засобирался за ним, направился к выходу. Неждана преградила ему дорогу.

– Что… – девушка осеклась, потупила взгляд. Но лишь на мгновение. – Что вы там делали? Так долго.

Отец смотрел на нее долго. Так долго, что княжна решила – не ответит. В глазах князя сомнение сменилось жалостью, жалось – виной. Но и она потухла под горящим взглядом дочери. Он разомкнул губы, чтобы ответить, но снова смолк. Положил тяжелую ладонь на плечо дочери. Неждана почувствовала, как к горлу подступил противный комок, как он перехватил связки, не позволяя сказать и слова. Опустив голову, сглотнула его.

– Отец… Я знаю, о чем ты молчишь, но не надо, – она снова подняла на него покрасневшие, припухшие от невыплаканных слез глаза. – Ей лекаря надо. Если надо, то и заморского. Если надо, то отвезти к нему. Она же встает…

– В полнолуние, – напомнил князь.

– В полнолуние, да, но встает же. Значит, не мертва. Значит, может выздороветь… Стоит только найти средство.

– И не узнает даже тебя, свою дочь, кровь от крови своей, плоть от плоти своей, – еще жестче напомнил отец.

Неждане пришлось снова опустить голову, на этот раз – чтобы спрятать слезы, те предательски скатились по щекам, сомкнулись ручейком на подбородке, упали тяжелыми каплями на грудь девушки. Отец похлопал ее по плечу:

– Пустое это, дочь… Не мучь ни себя, ни ее… ни меня. Все решено.

У Нежданы сердце упало, зашлось от страха и замерло. В груди стало холодно, как будто сердце оказалось на ледяном морозе, под жестоким ветром, и тот выстудил из него все живое тепло.

– Ч-что решено? – прошептала беззвучно.

Отец посмотрел строго:

– Завтра я объявлю, что возьму новую жену. До первых заморозков свадьбу сыграем.

Неждана стояла и не верила тому, что слышит – отец возьмет новую жену, а как же…

– А как же мама?

Олег отвел взгляд, скулы стали острее и жестче.

– Поедет в скит…