Помоги проекту - поделись книгой:
Запись 26
Слава недавно рассказал, что перестал видеть знакомые созвездия. Не то, чтобы он был астрологом, просто раньше часто любил смотреть на звезды. С детства его манили далекие раскаленные газообразные шары. Он знает много созвездий, но большая половина ранее видимых куда-то пропала. Слава думает, что небо почему-то стало ненастоящим (очень знакомая песня, Дмитрий тоже утверждает, что это лишь чей-то дурацкий эксперимент и где-то есть нормальная жизнь). Интересно, правда ли это? Кто мог такое сделать? Еще приютивший нас утверждает, будто когда кто-то погибает в этом новом мире — звезда падает. Звезд так много. Миллиарды. Хочется верить, что так много людей все еще живы. Я надеюсь, что мы не перестанем бороться.
Может, все это слишком романтично и надуманно, но мысли приятные, от них становится чуточку легче. Дмитрий на подобные высказывания лишь фыркает и уходит в нашу комнату. Ему явно претит общество этого мужчины.
На самом деле две ночи назад, когда я тихо пробралась в спальню и попыталась заснуть на краю кровати, стараясь не мешать только-только выздоравливающему спутнику, он тихо, не открывая глаз, сказал, что не доверяет ему. Слава его настораживает и это не банальная предосторожность перед незнакомым, а так, словно он испытывает какое-то нехорошее предчувствие на его счет. Дмитрий хочет уходить, как только сможет нормально передвигаться.
Но почему? Мы здесь уже неделю и ни разу хозяин дома не отказал нам ни в чем, ни разу не выглядел подозрительно, всегда радушно ожидая нас на кухне за накрытым столом. Разрешает пользоваться запасами еды, воды и его гостеприимства. Здесь я чувствую себя хорошо и мне никуда больше не хочется бежать. Спать в тепле, на мягкой кровати, когда под окнами нет ни одной Твари или тех… ужасных монстров. Довольствоваться пищей, помогать по хозяйству, читать книги вечером и слушать потрескивание дров в печи — не это ли то, к чему мы стремимся?
К покою.
Тогда я ничего ему не сказала, но, кажется, Дмитрий понял, что я устала от вечной беготни и не хочу идти дальше с ним.
Сейчас он разложил на полу нашей комнаты все свое снаряжение и проводит ревизию. Завтра он собирается уходить. Не хочу этого, кажется, я привыкла к его обществу, мне будет по-настоящему жаль, если он покинет этот дом, оставив меня.
Запись 27
Он ушел. Перед этим мы долго обсуждали будущий путь. Ростислав предупреждал о некоторых изменениях на карте, которой он с радостью поделился. Мы не знали где именно перешли границу в «зиму», нам тогда было не до топографических нюансов, мы бежали от ужаса. Ясно одно — обратно на север дороги нет. Там эти твари. От одного воспоминания пробирает дрожь. Все еще не верю, что мы смогли выжить.
Дмитрий собирался молча, иногда сухо отвечая на мои вопросы и тихо разговаривая с хозяином дома. Я видела, что мой решительный отказ от дальнейшего пути, расстроил его и ускорил сборы. Кажется, он медлил только из-за меня. Честно, мне было тяжело. Так, словно я делаю какую-то большую ошибку. Прошлой ночью он неожиданно разбудил меня и вручил короткий нож с толстой светлой рукояткой и зазубренным лезвием с одной стороны. На мой удивленный взгляд он ответил, что вовсе не рад меня оставлять в доме подозрительного типа. И мне может пригодиться нечто острое и неожиданное под подушкой. По его виду было понятно, что это не шутка, не глупое предостережение и такое странное прощание, а твердая вера.
Почему сейчас, когда его нет рядом мне холодно, так, словно стена, что прикрывала спину, исчезла, и в нее подул промозглый ветер? Кажется, я слишком привыкла к нему. Возможно, все из-за того, что он был первым человеком, которого я увидела после Конца всего. Долгие месяцы одиночества, сомкнутого без разговоров рта, вдруг в одночасье сменились тихими разговорами, скудным ужином вдвоем в приглушенном свете едва работающих светильников, редкой радостью от найденной бутылки воды, стеснением от вынужденного мытья рядом и боязнью вновь слышать звенящую тишину вокруг.
Как ни странно, тишина вернулась. Спустя пару часов после ухода Дмитрия Ростислав предупредил, что уходит на охоту (запасы мяса кончились, а нормальной добычи не было полмесяца). Хотя, тишина — громко сказано. В этом доме того давления, что чувствовался в большом городе, нет. Здесь тишина другая. Скрипы деревянных половиц, неясные шорохи, треск дров в котле на кухне, гул генератора, проводов и лампы.
Правильно ли я поступила? И что будет с Дмитрием? Я переживаю. Эту ночь придется провести одной в этом большом доме. Хорошо, что я нашла одну интересную книгу. Кажется, сегодня мне не уснуть.
Запись 27
С охоты Ростислав вернулся потрепанным. На лице пара царапин, ушиб ноги, но ничего более страшного. Пусть и взмокший, с порванной курткой и уставший, но он светился радостью. Сказал, что ему удалось раздобыть кое-кого упитанного, поэтому мяса у нас должно хватить на долго. По такой радости, он даже отдал мне чемодан с вещами его жены, сказал, чтобы не стеснялась брать её одежду, тем более, что ей она уже не понадобится. Будто я такая оборванка. Я слишком тощая для некоторых вещей, кажется, у нее были хорошие формы. Странно, что они все немного разные. Одна юбка кажется больше подошла бы девочке подростку нежели взрослой женщине — такая она маленькая, что даже на мне с трудом застёгивается. Плате и джинсы с футболкой мне подошли, остальное либо велико, либо слишком откровенно, чтобы ходить в подобном перед мужчиной.
Я не видела животное, которое он подстрелил, не видела как он разделывал мясо, но по довольному виду, понятно — что нас ждет по крайней мере месяц настоящего пира. Я не помню, как ела свежеприготовленное мясо. В прошлой жизни. Не помню его вкуса. Интересно теперь попробовать.
Не могу перестать думать о Дмитрии. Как он там? Надеюсь, он найдет свое место.
Сегодня он хочет приготовить все сам. Говорит не пожалеет остатков с прошлой дичи. Что ж, надеюсь, морозилка у него хорошая, не хочется отравиться.
Запись 28
Немного нездоровится. В контексте окончания предыдущей записи выглядит, мне кажется, довольно комично. Мы хорошо вчера посидели. У Ростислава было странно приподнятое настроение. Он много шутил, травил кучу баек из прошлой жизни, рассказал, кем работал до Конца. Ощущения от вчера и ужина с ним были необычайно живыми. Думаю, то слово подобрано наиболее правильно. Именно живыми. С Дмитрием раньше я не чувствовала такой энергии от простого разговора… зато всегда было тепло. Странно. Спокойно. Мне было с ним спокойней, нежели с этим человеком. Но так долго я еще не смеялась. В какой-то момент мышцы я заметила, что мышцы на животе уже болят, а скулы сводит от непривычно долгой широкой улыбки. Только вот, что вчера, что сейчас чувствуя себя предательницей. Дурацкое ощущение. Никак не могу отойти от ухода человека, с кем провела долгое время вместе. Ладно, не буду об этом больше.
Ужин получился сытным, пусть и вкус у мяса показался мне странным. Может, это потому, что я успела отвыкнуть от хорошо прожаренного куска мяса? Его было не так уж и много, но желудок у меня принял все с удовольствием. Впервые я надела платье. Чувствовала себя крайне незащищено и раздето, несмотря на то, что оно до колена с закрытыми плечами и длинными рукавами. Славе понравилось, сказал, мол, рад знать, что это старье еще кому-то может пригодиться. Выкидывать вещи ему было до боли жалко.
Каждый раз, когда мои зубы пережевывают очередной кусок пищи, не могу не думать о будущем. Ведь когда-то все консервы, питьевая вода, животные, которых можно будет, есть закончатся. Что станет с нами тогда? Начнут ли выжившие войну за каждую крошку еды или, того хуже, мы начнем поедать себе подобных? Смогут ли раскиданные, изможденные и вынужденные выживать в новом и ни разу не добром мире люди объединиться, чтобы попытаться собрать разбитый мир? В основном мы слишком эгоистичны, чтобы идти на какие-то уступки. А ведь уступки и умелое нахождение компромисса и есть верные спутники сотрудничества, или я ошибаюсь? Не знаю. Ничего я не знаю. Прошлое, будущее — эти две величины времени отчего-то так важны нам. Хотя обе в разной степени причиняют боль: о том, что когда-то было и чего теперь нет; о том, чего еще нет, но так хочется чтобы уже было. Наверное, люди мазохисты по природе.
Вчера, когда я осталась одна на кухне, домывать посуду, то неожиданно услышала какой-то непонятный звук, что-то вроде далекого воя. И он не был похож на бесчувственный и вибрирующий вой Тварей. Он был, протяжным и… не знаю. Было в нем что-то, что заставило мое сердце пропустить удар.
Час назад он снова ушел. Не знаю куда. Когда я вышла из комнаты, то поняла, что в доме никого кроме меня опять нет.
Запись 29
Запись 30
… …..Не знаю, сколько еще будет длиться этот ужас…. Не могу включить свет, и фонарика нет. Что делать?
Запись 31
Все перевернулось, вмиг растворилось в каком-то диком безумии. Каждый новый шорох для меня становится возможным предвестником новых… ладно, не это важно. Тетрадь пострадала пока я надежно её не спрятала от, без сомнений, тронутого владельца дома. Пришлось вырвать несколько страниц с записями, чтобы он не прочитал. Теперь у меня есть хоть какая-то уверенность в конфиденциальности записей, что я сделаю. Дневник я прячу, надеюсь надежно. Стоит вновь описать пережитые события, чтобы в будущем (если таковое у меня еще имеется) этот опыт не пропал в дурацких метаморфозах с моей памятью. Впрочем, как только я начала вести этот дневник, то пробелы в воспоминаниях перестали появляться, а забытое прошлое началось полниться новыми и новыми видениями. Не думаю, что вспоминать — к лучшему для меня, но и боль от них больше не такая пронзительная. Я отошла от темы. Надо успеть, пока Он не пришел.
Третий день я заперта в комнате, у меня отобрали нож, что подарил Дмитрий… Если бы я знала, если бы только пошла с ним… Хотя возможно, ничего бы это не решило.
Итак, по порядку. В тот день я снова осталась одна. Бродила по дому и вновь читала книгу. Половицы скрипели, страницы шелестели, сердце мое отчего-то громко билось, так словно я долго бежала по лесу. Оно билось где-то у горла, мешая нормально дышать. Объяснить это состояние мне никак не удавалось. Строчки перед глазами отказывались складываться в связную картину, текст никак не воспринимался головой. Потом, скорее почувствовав, будто что-то липкое касается взглядом моей спины, я резко обернулась и вскрикнула. Там была тень. Снова. Никак не ожидала вновь увидеть темный силуэт. С минуту мы просто смотрели друг на друга, а потом она приблизилась, медленно, словно в какой-то странной неуверенности. Гул пчелиного роя, что она начала издавать, мне ничего не сказал. Я знала, что эти штуки ничего со мной сделать не могут, одна из них даже спасла мне жизнь. Наверное, она попыталась меня предупредить, тогда я не поняла, но сейчас… Её спугнул шум на кухне и она быстро куда-то исчезла. Наверное, вид у меня был ужасный, ведь когда я спустилась вниз, чтобы поприветствовать Славу, то он сразу заметил какая я бледная. После он отошел буквально на минуту, а я, долго не думая приблизилась к столу, на который он положил темный пакет, со словами «на ужин». Обычно я не заглядываю и просто помогаю в приготовлении, но тогда почему-то решила… господи. Мое дыхание перехватило, и наружу едва не вырвался громкий крик, после того, как я разглядела то самое «мясо», что он принес. Я пыталась держаться, чтобы Ростислав не прибежал тот час и не понял, что я увидела то, чего, кажется, не должна была. В пакете лежала бледная кисть руки, с неровным краем. Человеческая кисть. И я знала, чья она. Приложив ладонь ко рту, чтобы не было слышно моего сиплого и захлебывающегося дыхания, я отскочила от страшного пакета. Сердце заболело, стискиваемое ужасом и печалью. На секунду я решила, что мне почудилось, и вновь быстро заглянула в черный полиэтилен. Пришлось стремительно бежать наверх. Непонятно зачем взяв в руку нож, я простояла у самого выхода из своей комнаты минут, наверное пять, перебирая в голове, как будет лучше расправиться с Ростиславом. Слезы тихо текли по щекам, а из головы не выходил образ Дмитрия. Та рука… именно она недавно помогала мне взбираться на скользкий от дождя холм, этой рукой он вручил мне свой нож, и ей же робко гладил меня в последнюю ночь, думая, что я сплю. Подобного просто не могло быть. Хотелось бы обознаться, но родинка прямо под большим пальцем хорошо врезалась мне в память. Неужели Ростислав поймал Дмитрия в тот день, когда уходил надолго «охотиться»? И что за мясо мы ели раньше? Не могу поверить…
Остановила меня от необдуманного нападения на хозяина дома та самая тень, взявшаяся неизвестно откуда. Она перегородила мне дорогу, я пыталась отмахнуться от нее, как от назойливой мухи, но черное, непроглядное марево ощетинилось в мою сторону иглами, завибрировала и злобно загудела. В тот момент я почему-то решила, что тени — это души погибших, а конкретно эта — Дмитрий. До самого ужина я проревела в закрытой комнате. Не открывала на голос Ростислава, кажущийся мне уже не таким приветливым. Чертов каннибал! Меня било крупной дрожью от одного осознания того, кем являлся человек приютивший путников. Спустя какое-то время, я подумала, что этот негодяй должно быть скоро поймет, если уже не понял, что его раскусили и готовит для меня место в своей морозилке. Усердно спрятав под, оставшейся от его жены (хотя, скорее всего никакой жены вовсе и не было) широкой юбкой нож, вышла к ужину, на который хозяин дома звал меня уже более получаса. Настроение у того вновь было приподнятым, особенно, когда он увидел, что на мне надето. Козел даже наиграно похлопал, учтиво отодвинул стул и дал мне сесть. Теперь я понимаю, что тогда он видел мое напряжение и попросту игрался, гадая, когда же я расколюсь и начну вопить, как резаная. Я же в тот момент не могла ничего делать, как вымученным взглядом смотреть куда-то перед собой, просчитывая какие у меня шансы против высокого мужчины. Ростислав торжественно, так, словно это особый подарок по особому поводу, выудил из духовки остывающее «запечённое мясо». Поставил передо мной, желая приятного аппетита. Я пялилась на изуродованную жаром духовой печи конечность. Узнать кому та принадлежала было уже не возможно. Только по отвратительной ухымлочке Славы было понятно, что он прекрасно знает о моей осведомленности. Потом пошло все так быстро, словно кадры, пролетающие перед глазами.
Подскочила, пытаясь перевернуть стол, но сил оказалось мало, дернула юбку, чтобы вытащить нож, что был привязан старыми драными чулками к бедру. Он оказался быстрее. Короткий, точный и сильный удар прямо по шее, следующий под дых. Меня скрутило. Шлепок по правому уху, от которого зазвенело с одной стороны, а голова пошла кругом. Нож выпал из рук и тускло блеснув в приглушенном свете кухни, пропал под столом, а в нос мне уперлось дуло пистолета. Старый, красивый и вопящий о большой любви хозяина все держать в идеальном состоянии, револьвер. Несколько патронов в нем, но мне бы хватило и одного. Он приглушенно смеялся, сквозь хищный оскал. Ему понравилась игра. На мой буквально выплюнутый ему в лицо вопрос о Дмитрие и его судьбе, Ростислав лишь громко рассмеялся и сказал, что ему очень жаль, что мой дорогой спутник оказался медлительным и слабым. Будто это Дмитрий виноват в том, что его поймали. Ростислав говорил так, словно мы все ниже его в пищевой цепочке и, будто только так можно выжить в новом мире. Он не хотел жить на траве, кореньях и прочем «консервированном дерьме», жаждал плоти.
Насколько могут пошатнуться и отодвинуться рамки человеческой морали в мире, где больше нет ни политики, ни власти, ни главных гражданских институтов и людей, что могли бы охранять выстроенный ранее закон? Неужели, в каждом живет демон, который готов при возможности вырваться наружу? Люди жестокие по своей натуре… даже те, кто, как и я, был выведен в пробирке. Потаенное желание какой-либо вакханалии и желания моральной свободы (от общества, его уклада и норм). Ужасно, на что способен человек, так рьяно желающий удовлетворить свою потребность, придумывая для самого себя оправдание в виде нежелания голодать. Сама мысль каннибализма заставляет меня испытывать тошноту и резкое нежелание выживать за счет чьей-то жизни. Нас и так осталось слишком мало.
Теперь я уже который день заперта в своей комнате. Он обшарил и перевернул тут все вверх дном, отобрал все острое, забрал мой рюкзак и оставил из одежды одно лишь крохотное платьице. Я не ем, меня съедает слабость и его издевки. Я боялась, что он будет меня насиловать, но нет. И хотя бы это дает мне уверенность, что я не сойду с ума. И еще… я уверена, что Дмитрий жив и он в том доме. Тень не отвечает. Это не он, почему-то на данный момент во мне выросла эта уверенность. И тогда — тот вой — я слышала именно его. Что делать? У меня пока нет четкого плана, но сейчас во мне кипит гнев.
Я отомщу.
Запись 32
Голодные сны вызывают воспоминания из того времени, когда я была счастлива. Этой ночью мне снилась ёлка, украшенная мигающими огоньками, мишурой и круглыми шарами. Помню этот запах разгоряченных проводов гирлянды, синтетический аромат мишуры и растворенную в воздухе ноту мандаринов и чего-то теплого. Муж придерживал еще плохо стоящую на ногах дочь. Наша девочка, с восторженными вздохами цепляла на колючие ветки блестящий шар и махала ручками, пытаясь поймать огоньки. Уют.
Этого больше не вернуть и от осознания мне скребет сердце и душу.
С подобным настроением мне удается легко встречать выпады Ростислава. Его угрозы и пустые слова про мою ничтожность. Зачем я ему? Почему не убьет? Скоро, он перестанет получать удовольствие от запугивания своей «гостьи» и, скорее всего, отправит на мясо. Что ж, надеюсь, мне удастся хотя бы его покалечить.
Открываю предыдущие записи… и, о господи, как же хочется дотянуться сквозь неровные буквы и страницы, заполненные в то время, когда все было более-менее нормально, хотя бы до себя и заставить выстрелить в Ростислава при нашей первой встрече.
У меня зреет один план
Запись 33
Пустота. Вновь вокруг лишь пустота и забытые, брошенные стены домов, пустынные улицы и тишина. Все словно вернулось к тому времени, когда я бесцельно бродила и существовала, среди развалин городов. На руинах ушедшей отсюда цивилизации. Только сейчас во мне нет той уверенности, что если когда-то на моей дороге вновь повстречается человек, я испытаю радость. Наверное, сейчас я сначала выстрелю, не выясняя его желаний, мотивов и вообще, что-либо. Я окончательно потеряла веру в людей… наверное.
Три месяца. Черт, целых три месяца я не прикасалась к этой тетради, даже зная, что мне необходимо описывать все, что со мной происходит, ведь эта простая вещь на самом деле помогала мне сохранять и возрождать крупицы памяти. Я уверена, когда придет мое время, тетрадь с этими записями останется рядом с моим трупом и со временем истлеет, так же как и плоть на моих костях. Не знаю, что являлось барьером между бумажными листами и мной. Странное нежелание.
Несмотря на проблемы с памятью я прекрасно помню тот день, три месяца назад, когда мне пришлось убить поехавшего головой мужчину. Помню, как стискивала до боли челюсти, сжимая в руках рукоять ножа, а горячая кровь, заливая пальцы, мешала сильнее протолкнуть внутрь человеческого тела клинок. Ладони скользили по рукоятке, ноги гудели от холода, а в ступни вонзался мусор и мерзлая земля на полу подвала. Ледяная уверенность владела мной, когда из окна комнаты я наблюдала за удаляющейся в лес спиной Ростислава. Сердце учащенно билось, и готово было выпрыгнуть их груди, когда я спрыгнула вниз, а где-то наверху все еще звенело разбитое стекло. Осколки падали вниз, прозрачными кинжалами впиваясь в снег. Помню, как мысленно считала секунды, огибая дом. Как горели сначала босые ступни, касавшиеся снега и ледяных ступеней на крыльце. Сознание строило картинки бегущего обратно хозяина дома, который скорее всего услышал шум. Его перекошенное от ярости лицо появилось гораздо раньше, чем я рассчитывала. Но, к большой радости, я уже успела побывать на кухне, взять самый большой нож, что там был, вскрыла подвал и с улыбкой на лице смотрела на еще живого Дмитрия. Большой камень упал тогда с моего сердца, радость перекрыла горе, когда он поднял на меня глаза и произнес мое выдуманное имя. Он даже успел истерично рассмеяться, перед тем, как туша каннибала сбила меня с ног. Слава был силен, он громко кричал, словно разъярённый зверь. У меня потом долго проходили синяки на плечах от его крепкой хватки. Ростислав тряс меня, словно куклу, сжимал плечи до боли, но я не могла ему позволить снова выбить из рук нож. Лямки крохотного платья треснули и оторвались в тот момент, когда с отчаянным криком я сделала выпад вперед, вгоняя ему в живот нож. С большим трудом пришлось проворачивать железку внутри него, но я понимала, что если не вложить все усилия, страх и боль, что он причинял другим людям, не отплатить ему за всех убитых и за нас самих… нечего мне было тогда вовсе выходить из той комнаты, а спокойно сидеть и ждать собственной смерти. Мужчина ударил и оттолкнул меня, пытаясь вытащить из себя огромное жало ножа. Ростислав тогда потянулся ко мне, осклабившись сквозь окровавленные зубы. Хотел что-то сказать, но глаза мужчины быстро закатились, и он рухнул, потеряв от боли сознание. Казалось, я долго смотрела, как он лежит на полу. Ждала очередного подвоха, будто он сейчас поднимется, рассмеется мне в лицо и, с легкостью выдернув нож из себя, начнет раз за разом вгонять в меня перепачканное собственной кровью лезвие. Мне было страшно, одновременно с тем злоба переполняла меня и тихая радость брезжила где-то на задворках. После Дмитрий как-то мне сказал, что в тот момент я была похожа на какого-то дикого зверя, затаившегося перед броском. Тот дом помнится мне жутким и темным пятном. Трудно было заставить себя остаться там хоть на какое-то время еще, но ничего нельзя было поделать. Стоило подготовиться к походу, да и рука Дмитрия тревожила обоих нас.
Он рассказал, что Ростислав не настоящий владелец дома. Когда-то им владела большая семья, но после Конца из всех выжили лишь двое детей подростков: старшая сестра и брат. Они скрупулезно собирали запасы, ходили на охоту, доставали последние живые семена, пытались что-то выращивать и без каких-либо проблем впускали к себе на ночлег или на более долгое время других выживших. Оказалось, их было много. Так, будучи добрыми и в чем-то наивными подростками, ребята, не подумав впустили внутрь Ростислава и его друга. Помню, с каким отрешенным лицом Дмитрий сидел и пересказывал мне все, что ему успел наплести мертвый каннибал в подвале дома. Слава был нормальным человеком, как сам он говорил: «я и не знал раньше, что могу творить такие великие дела, быть таким могущественным!», но в какой-то момент он стал замечать за собой особо жестокие мысли. В голове он часто прокручивал, как так или иначе расправляется с теми, кто нападает на простых путников. Ему нравилось с особым энтузиазмом убивать людей, посмевших решить, что у него можно что-то отобрать. Он убивал, много и считал это нормальным, оправдывая себя тем, что все это плохие люди, те, кто нападают. Позже, повстречавшись с тем, с кем они закончили свой путь в этом доме, он начал вынуждать людей нападать на него или его друга, тем самым мысленно подписывая себе карт-бланш на убийство. Дети из дома им ничего не сделали, и Слава начинал беситься от их правильности. Но после того, когда парнишка отказал им во внеочередной выдаче еды, Ростислав счел это нападением на его свободу. Уж тогда-то они порезвились. Я не узнавала Дмитрия, когда он говорил, с каким удовольствием и обильным слюновыделением Ростислав рассказывал ему, как они долгими часами насиловали девочку, как заставляли её есть собственного брата, чтобы она окончательно не умерла с голода. Им нравилось издеваться над ней. Чертов сумасшедший красочно описывал издевательства над каждым путником, что по незнанию попадался в сети расставленные двумя мужчинами. Какие сценки они разыгрывали перед другими, и какое сладкое на вкус человеческое мясо. Мне было больно это слушать, мне было больно за Дмитрия, который, кажется, потерял часть своей души в том темном и отвратительном подвале. Но я стойко слушала все его слава, не закрывала уши, не просила прекратить этот ужас, а лишь молчала и слушала, чтобы хоть часть взять на себя. Мы долго собирались, искали одежду, складывали провизию, оружие, боеприпасы и лекарства. Очень важны были обезболивающие, так как Дмитрий с трудом мог двигать рукой, которая осталась без кисти.
Тот дом мы покидали в гробовом молчании, оставив записку в двери, в которой мы поведали, что у этого дома нет хозяина, но внутри есть рабочий котел и консервированная еда, постель и небольшой запас одежды.
В первые недели мне приходилось тащить на себе куда больше снаряжения, нежели раньше. Мой спутник сквозь зубы просил не жалеть его, но я видела, как ему тяжело дается без правой кисти, и как ему больно. По привычке он часто хватал, да и хватает (сейчас реже), что-то или подтягивал лямки дорожного рюкзака, покалеченной рукой, и как при этом он краснеет и едва сдерживает болезненный стон.
После мы больше не видели ни одного человека. Живых больше нет в этой части. В этом я уверена. Их выгнали Твари и те страшные монстры, что глушат все вокруг своим криком. Они нам встречались еще пару раз, но, на благо, мы видели издалека, скрываясь в тени леса, предпочитая попасться лучше Тварям, нежели этим существам. Дмитрий все еще учится стрелять левой рукой. Надо признать, выходит это у него все лучше и лучше.
Мы идем на юго-восток уже около двух недель, но никого так и не встретили. Город за городом, деревня сменяет деревню, дома меняются от больших к маленьким и обратно. Стало снова тепло. В этот раз не было такой резкой смены погоды, как месяцы назад. Теплее становилось постепенно и теперь, мы снова в лете, снова идем под палящим солнцем и стараемся не вспоминать ту зиму. Хочу уговорить идти его к морю, но он настойчиво уверяет, что нужно постараться подойти к Уральским горам и пройти дальше на Урал. Почему? Мы все еще спорим. Так много времени прошло…
Кажется, мы оба поняли, что наша связь ни сколь не постыдна. Нам нравится лежать под гладью звезд, в обрамлении крон высоких деревьев, отличных от тех, что мы видели севернее, и долго разговаривать, жаться друг к другу и мечтать каждый о своем. Несмотря на опасность и угрозу из леса, мне нравится заставать ночи на воздухе. Пускать его в спальный мешок, чувствовать жару от нашего тесного контакта и после спокойно засыпать, зная, что настала его очередь дежурить первым. Мы приняли все, как есть. Не думаю, что спустя столько времени, можно считать это изменой мужу. Не это измена.
Я перестала видеть и желать видеть прошлое. Все эти месяцы, что мы двигались вперед, ни одной ночи, ни одного мгновения воспоминаний. Ничего. Пустота. Будто там на самом деле ничего не было. В какой-то момент мне начало казаться, что это нормально.
Только это и есть та самая измена. Я изменила памяти. Их памяти. Моей любви к тем, кто погиб на моих руках. Дорогие мне люди не заслуживали этой ужасной участи, так же как и не заслужили быть забытыми. Но память доставляет мне страдания, заставляя вновь и вновь переживать те ужасные моменты или радостные совместные вечера, от чего еще больнее, ведь этого больше не вернуть.
Я ужасная жена и мать? Ужасный ли я человек?
Не имею права забывать.
Сейчас мы в странном, но красивом месте. Здесь есть небольшие кустики белых мелких цветов, что благоухают сладковатым, даже можно сказать медовым запахом. Тепло и небо ясное. А звезды все продолжают падать. Одна, две за вечер точно. Голые кроны, каких-то светлых деревьев в этом месте склоняются к земле, переплетаясь и создавая настоящую природную хижину. Мы закидали маленький вход в хижину камнями, что лежали неподалеку. Если кто-то решит к нам пробраться, то быстро и незаметно это сделать точно не удастся. Дмитрий спокойно спит, а я опять трачу драгоценный запас батареи в своем фонарике.
Запись 34
Эта тетрадь скоро подойдет к концу, осталось несколько пустых страниц. Возможно, я буду скучать или вклею сюда еще одну найденную, но… я не уверена, что хочу этого. Мне все равно раньше не сильно нравилось сидеть каждый вечер в обнимку с фонарем и пытаться выцепить хоть что-то из памяти, описывая все-то, что меня окружало. Одиночество, боль, голод, страдания, этим она пропитана. Лично для меня. Хотя иногда, мне сдается думать, будто в ней есть какое-то тепло. Мне трудно это объяснить, но эта тетрадь пахнет ностальгией. Еще не прошло и года, как я начала восстанавливать рушившийся внутри меня мир воспоминаний, начала собирать себя заново, с помощью простой учебной тетради. Зарисовки на её полях напоминают о прожитом не меньше, чем строки и кривые буквы с массой ошибок, сделанных в спешке.
Мы вышли на большую трассу. Нередко стали попадаться искореженные, поломанные флаеры, брошенные автоматы, которые раньше выдавали еду (конечно же, пустые), высокие фонари, подбитые непонятно кем, давно не освещающие дорогу. Впереди виднеется большой город. Дмитрий рассказывает, что когда-то там жила его тётя. Эта женщина любила, когда он и брат навещали её, откармливала до отвала. Лицо его становится мягким, когда он вслух вспоминает, как любил её жаренные острые баклажаны и мясной рулет. Ему, видно, больно это вспоминать, но, как сам Дмитрий говорит, рад, что не забыл те прекрасные моменты. Это город его детства. В нем-то мы и решили попытать удачу: найти что-то съестное, возможно, не такую поношенную, дырявую одежду. Давно мы не заходили в каменные джунгли вымерших мегаполисов.
Сейчас мы отдыхаем на скамье, у старой кофейни. В ней ничего нет. На пыльном полу следы Тварей, впрочем, неудивительно. Большие города их привлекают. Стекла выбиты, столики опрокинуты и лишь пустые глазницы бара, с тускло поблескивающие осколками стеклотары придают этому месту память того, что здесь когда-то была жизнь. Но, вот, что странно, на пустой стене красной краской выведен какой-то странный символ, больше похожий на изогнутую в спираль стрелу. Не похоже, чтобы это осталось еще с тех времен, когда эта кофейня работала. Такое ощущение, что непонятный рисунок сделан впопыхах. Он неровный и весь в подтеках краски. Это оставили люди или те монстры, с которыми нам еще не доводилось встречаться?
Скоро начнет темнеть и мы должны успеть попасть на улицы города, забраться в место понадежнее и переждать ночь. А завтра начнем исследовать местность и искать еду.
Запись 35
Еды мы не нашли, только жалкую измятую банку просроченного томатного супа. Все, что мы успели обойти здесь — пустое, витрины многих магазинов выбиты, двери практически во все квартиры сняты с петель или поломаны чем-то. Мы обошли десять многоэтажек, потратили на это около четырех часов, но увидели лишь разруху и ничего полезного. Так, словно здесь была война, а после прошлась армия мародеров. Здесь повсюду этот странный символ, тот, который мы видели по дороге в город. На стенах корявые надписи чем-то черным, все почти с идентичным смыслом: «Поддайтесь новому богу!» и еще одни: «Мы мертвы и прокляты! Молитесь!». Здесь явно есть выжившие и их не мало. Дмитрий и я практически уверены, что нам точно не стоит связываться с ними.
Мы видели людей, подвешенных за ноги на фонарных столбах. Их останки были сильно искорёжены, так, словно их кто-то жевал. Мы не сразу поняли, что эти позеленевшие, наполовину сгнившие и мерзко пахнущие куски мяса когда-то были людьми. Не поняли, пока не увидели мертвого мужчину, не тронутого и, кажется висевшего на том столбе не больше нескольких часов. Из его плоских ран на груди еще сочилась кровь, когда мы осторожно подошли, чтобы разглядеть его. Он явно был мертв, но капли до сих пор падали на окровавленный грязный асфальт под ним. Пальцы на руках у него почему-то отсутствовали, а на бледном животе красовался тот самый знак с изогнутой стрелой.
Кажется, это какой-то культ или… мы не знаем, что. Идея с приходом в этот город была одной огромной ошибкой. Завтра на рассвете мы бежим из него, неважно куда, главное подальше. Давящая и настораживающая тишина не дают нам расслабиться ни на секунду. Даже сейчас, когда мы забаррикадировались в одноместном номере отеля, нам кажется, что сквозь плотные портьеры за нами следят чьи-то липкие взгляды.
Мне страшно. Я не знаю, что делать, если мы столкнемся с тем, что убивает людей, а потом подвешивает их на столбы.
И еще, кажется, я отравилась или еще что. Мутит постоянно. Каждый раз, когда я испытываю голод, меня мучают желудочные спазмы, тошнит, а голова кружится. Постоянная слабость никак не дает мне покоя. Надеюсь, у меня будут силы, если придется бежать.
Запись 36
За всем я не заметила, что у меня не пришли месячные примерно полтора месяца назад. Только не это. Я в полном ступоре. Что же делать?
Запись 37
Выхода нет. Мы не смогли выйти. На рассвете, когда мы подошли к одной из дорог, ведущих из города, то наткнулись на вооруженных людей. Четверо мужчин были при автоматах, нечета нашему старому ружью, в камуфляжной форме. У каждого на предплечье была черная повязка с той же самой изогнутой красной стрелой. Они внимательно оглядывались, будто кого-то выискивая. Двое других, патрулировали ближайшие улицы. С ними мы чуть не столкнулись нос к носу, когда пытались аккуратно и незаметно пройти. Вот уж чего точно не хочется, так это висеть на фонарном столбе с перерезанной глоткой. Мы немного подслушали их разговор и поняли, что сами того не зная потревожили какие-то «маячки», от чего они легко поняли, что в городе появилась «новая кровь». Они обсуждали, куда подвесят своих гостей и когда это лучше сделать. Некие «они» в последнее время не особо проявляли заинтересованность в их жертвах. Скучный будничный тон, с каким они все это говорили, вызвал во мне лишь омерзение. Мне хочется как можно скорее выбраться отсюда. За время, пока мы пробирались к той дороге, по которой пришли, решив, что, как выберемся, то обойдем город по большой дуге, нам попалось несколько патрулей. Некоторые были с собаками. Удивительно, я не видела животных… нормальных животных ни разу за все время после Конца. Их собаки большие, с черными спинами и мощными лапами. Звери постоянно озлобленно скалятся. Люди Красной стрелы (название это появилось как-то само собой) кормят своих питомцев сырым мясом. Откуда его столько у них? Еще одни каннибалы? Их так много. Дмитрий и я насчитали, по меньшей мере, человек двадцать пять и это все просто патрули и часовые на выходах, а ведь, скорее всего, у них есть какой-то лидер. Не знаю.
Мы так устали, бегая по городу и пытаясь спрятаться в разбитых квартирах, что сейчас сил на размышления осталось мало. Хорошо. Меньше мыслей о задержке…
Сейчас мы где-то… черт знает. Грязный подвал, с голыми стенами, полом с вонючими лужицами. Темно, сыро, но здесь у нас есть хоть какая-то уверенность в том, что мы доживем до завтра. Луч моего фонаря постоянно цепляет те несколько давно иссохшихся останков людей, которым пришлось погибнуть. Не верится, что это произошло больше года назад. Такой маленький срок и такие огромные последствия. Люди изменились, сломались и перестали быть людьми. Человечество обречено. И посреди этого нет места новой жизни.
Черт подери, как же так получилось, как я могла допустить подобное? Остатки человечества агонизируют в предсмертных муках, а я возможно несу в себе ребенка. И что он увидит? В какой мир выйдет? Я не хочу такого будущего.
Несколько минут назад Дмитрий вдруг предположил, что все те патрули, все люди, что попадаются нам здесь, прекрасно знают, где мы находимся. Он сказал, что готов дать вторую руку на отсечение, что это такая извращенная игра. Нас ведут куда-то, давая возможность ощутить надежду и пространство. Говорит, так играется кошка с мышью перед тем, как съесть её.
Что же делать? Решили, что пойдем глубокой ночью — так мы будем менее заметны. Про Тварей и других жителей ночи мы думаем с осторожностью. Ничего не поделать. У меня есть несколько часов, чтобы отдохнуть.
Запись 38
Мы ближе к центру. Пройти так и не удалось. День мы пережидаем, снова глубоко зарывшись под землю и затихнув. Здесь все больше росписей на стенах. Больше людей в форме и бесконечно много теней. Они поджидают за каждым поворотом, в каждом темном проеме. Тихо следуют за нами. Я не говорю этого Дмитрию, у него забот и так хватает. Мне кажется, тени знают, что я их вижу, и как нарочно они тянуться ко мне. От их гудения болит голова, забивает уши, а иногда носом идет кровь. Её я тут же стираю, чтобы мой спутник не заметил. Что же происходит? Мертвые хотят общения или…? Не понимаю. Жаль, что нам не выдали инструкции по пользованию и пониманию нового мира.
Есть здесь и темные неподвижные силуэты, очень похожие на людей. Плотные и реалистичные. Безмолвно следят за нами, поворачивая свои «головы». Никогда таких не встречала и они пугают меня до чертиков. Иногда, мне кажется, что я слышу их голоса в своей голове. Точнее, тихий шепот, что-то беспрестанно мне повторяющий. Не тот гул осиного роя, что посылают уже ставшие привычными тени, а именно едва различимые слова. Одно я знаю точно — мне не хочется с ними сталкиваться и, уж тем более, общаться. Равно, как и с последователями этого странного культа. Кому они поклоняются и поклоняются ли вообще? Мы слышали пару раз о неких «Молчунах», но так ничего и не поняли.
Есть ли во вообще во всем это смысл? Я давно успела понять, что люди в этом новом мире изменились, сломались, озверели. Цивилизации нет, она погибла оставив лишь кучку «хищников» и «жертв». Другого здесь нет.
Единственная хорошая новость, что может согреть мне душу, на какой-то миг, так это найденная нами лазейка. Мы не станем выбираться по поверхности. Выход есть и под землей. Широкий тоннель старой ветки метро. Да, наполовину заваленный, но, по крайней мере там нет последователей Красной стрелы.
Запись 39
Дмитрий заметил, что со мной твориться что-то неладное. Я бы тоже заволновалась, если бы среди ночи кто-то побежал изливать скудное содержимое желудка в дальнем углу небольшого подвальчика. Мой спутник насел с вопросами, начал осматривать, пытался проверить реакцию зрачков на свет, чем заставил меня вспылить и все ему выдать. Новость, конечно, оказалась для него не радужной. Все же мы оба понимаем, что в нашей ситуации радоваться подобным вещам в вышей степени наивно. Он замолчал на несколько минут, что-то лихорадочно соображая и постоянно почесывая свой испачканный лоб под сосульками грязных темных волос. А затем вывалил мне две банки консервированного томатного супа. Сказал, что я поступила глупо сразу не сказав все ему и мучаясь от голода и токсикоза. Просил не стесняться и говорить, когда я начинаю испытывать голод.
Не ожидала столь серьезного подхода с его стороны. Мой рюкзак тут же полегчал, а его наполнился до краев, старое ружье перешло к нему. Обещание есть меньше и всегда оставлять мне чуть больше еды про запас немного выбило меня из колеи и заставило обидеться. Я не больна, а просто беременна. Больше мы про это не говорили.
Запись 40
Кажется, я начала привыкать к крыше над головой, точнее к толще земли. сегодня нам удалось пробраться сквозь сетку-рабицу на станцию метро. Стены здесь неровные, в выбоинах, пахнет затхлостью, сыростью и плесенью. Иногда складывается впечатление, что здесь когда-то шел ожесточенный бой. Когда-то красиво исписанные стены испещрены сотней следов от пуль, на полу бетонное крошево, чьи-то истлевшие останки, гильзы, глубокие выбоины, словно от гранат и толстый слой пыли. Так, будто сюда не спускались очень много лет.
Темнота здесь гуще, нежели в подвалах города. страшная и давящая. Немного не по себе ощущать одновременно большое, скрытое тьмой пространство вокруг тебя, и большой плст земли где-то над головами, глубину твоего нахождения. Что ж осталось только пройти три станции. Мне не по себе от одной только мысли прохода вглубь этого черного тоннеля. Дмитрий уверяет, что нам понадобиться часа два-три, чтобы преодолеть расстояние, если мы пойдем быстрым шагом. Медленным это займет часов пять. Но я очень надеюсь, что ночевать нам тут не придется. Я буду держаться быстрого темпа, хоть Дмитрий и не просит этого.
Сейчас мы немного перекусим и двинемся перед по тоннелю, по его рельсам в кромешной тьме. С одним только фонарем. Черт. Мы явно тронулись головой. Но, наконец-то мы уйдем от этого города и двинемся дальше.
Надеюсь, все это выветрится когда-то из памяти, как страшный сон.
Он долго на меня смотрел за едой, а после сказал, что надеется, что это будет мальчик. Я не смогла не улыбнуться.
Запись 41
Четыре страницы отделяют меня от конца тетради. Десять — от времени, когда все было относительно нормально. Так много по времени, но столь мало в рамках одного дневника. Какие-то страницы.
В моих ушах до сих пор плотной пеленой стоит та ужасающая тишина, а память рисует перекошенные в страхе лица людей, а глотку саднит от долгих криков, что я сама не могла услышать. Сейчас я боюсь каждого дуновения ветра, скрипа или вдруг вставшей тишины вокруг, постоянно прислушиваюсь к любому аномальному звуку. Мы вырвались, но не смогли уйти достаточно далеко, чтобы чувствовать хоть какую-то безопасность. Но двигаться вперед мы пока не можем. Дмитрий не может. Он серьезно ранен. Лицо его сильно побледнело, под глазами образовались темные круги, губы стали синими и ему постоянно холодно. Хоть мы и прижгли рану в боку, но… господи, мне страшно.
Нас поймали. Мы слишком долго сидели на станции, куда вошли с поверхности, люди Красной стрелы выследили нас и напали, в тот момент, когда мы только сворачивали наш небольшой «пикник». Они торжественно улюлюкали, когда быстро скрутили нас обоих и связали. Их хриплые голос звучали прямо у самого моего уха, омерзительные смешки поддерживали выдвинутую кем-то очередную идею нашей «красивой» смерти. Мы все пытались вырваться, я стерла кожу в кровь, пытаясь хоть как-то растянуть тугую вязку на запястьях. Но не это оказалось главным ужасом, а то, что наши крики и короткая перестрелка привели на станцию тех, кого мы не ожидали увидеть. Перед тем, как все окружение утонуло в оглушительной тишине, я успела расслышать тихое: «Молчуны» мужчины, что крепко держал меня.
Он появились так же неожиданно, как в первую нашу встречу. Едва различимый писк оглушил всех нас. Люди, что нс связали в ужасе зажали уши руками, выпустив веревки, на которых хотели тащить нас на поверхность. Я видела, как раскрываются их рты в немом крике, но не различила ни звука. Только тишину. Металлически-серые Молчуны медленно выдвинулись из плотного мрака, скалясь своими изуродованными лицами, пытаясь фокусировать подернутые бельмом глаза на нас. Один из них выдвинулся вперед, но члены Красной стрелы оперативно навели на него свои фонарики и уродливый мертвец в ужасе отпрянул к собратьям. Я видела, что люди то-то пытались им крикнуть, будто шли на контакт. Какое безумие. Они светили перед собой, не давя им приблизится. Потом меня подтолкнули вперед, перед тем быстро нарисовав красным маркером на щеке ту саму изогнутую стрелу. Дмитрий изо всех сил дергался за моей спиной. Молчуны заинтересованно смотрели на меня в качестве поданной им еды. Теперь-то я убедилась, что эти люди приносили жертвы этим мертвецам. Несколько из уродов сделали странное движение, будто клацнули зубами и их холодные слепые глаза уставились на людей за моей спиной. Я не видела, что произошло, но луч одного из фонарей резко ушел вверх, за мной мигнула вспышка, а после чья-то рука дернула мое тело в сторону, оттаскивая подальше от Молчунов.
Поделиться книгой: