— Ладно, давайте, что ли…
— Да, за Магу, пацаны. Не чокаясь…
— Слыхала про Маринку-то? Кошмар какой…
— Ой, ужас. Под грузовик говорят?
— Да, сразу насмерть.
— Ооой… А как так-то? Неужто сама…
— Ну да, ты что. Нет, она, конечно, с придурью была, прости господи, наивная. Летящая, как мой балбес говорит. Но не настолько уж.
— Да и с парнем ее этим у них, вроде все хорошо было. Я слыхала, он ей предложение сделал?
— Накануне, говорят, да. Ходит сейчас — лица нет. Говорит, ко мне бежала, наверное, спешила.
— Ой, молодежь. Ветер в голове.
— Нельзя так про нее… теперь-то.
— И то правда. Земля пухом.
— Беда-то какая матери. Молодая ведь совсем, жить да жить…
— А что, экзамен не начался еще, что ли?
— Ларис, ты хоть иногда от своих ногтей отрываешься?
— Чего?
— Перенесли экзамен на понедельник, траур на факультете.
— Ни фига себе. Чо случилось-то?
— Сашка из второй группы умер. Из окна общаги то ли выпал, то ли прыгнул.
— Серье-е-езно… Типа суицид, что ли?
— Да не знает никто, записки, говорят нет, только конспекты на подоконнике.
— По ТФКП? Ой, я чуть сама…
— Дура ты, Ларис. Сама.
Он стоял у окна и смотрел в потемневшее небо.
Город, словно устав от непривычной солнечной жары, кутался в тяжелое войлочное одеяло дождевых облаков, наползавших с северо-запада. Ночью ему станет жарко под толстым сизым пологом. Пот выступит на стенах домов и асфальте дорог, тротуаров, площадей, на металле и шифере крыш. Сначала отдельными крупными каплями, потом частым бисером, и, наконец, ручьями и струями, бегущими по водосточным трубам и канавам, город будет смывать с себя удушливую пыль очередного жертвоприношения.
Смывать и забывать.
А ему останется только бродить по улицам, паркам, скверам и рынкам Н-ска и собирать обрывки разговоров, обмолвки и сплетни. Имена.
Мага.
Маринка.
Сашка.
Словно мёртвые бабочки, приколотые к подушечкам блестящими булавками, эти имена теперь составляли его жутковатую тайную коллекцию.
Ксанка.
Асель.
Никитон.
София.
Толик.
Десятки имен, забыть которые он не смог бы, даже если захотел. Потому что тогда придется забыть то, первое. С которого началась его страшная коллекция. Ее имя. И того, кому даже не успели имя придумать.
Он знал, что способ есть. Просто дождаться солнца, выйти на улицу и, не сопротивляясь, окунуться в ласковые объятия лазурного монстра над головой. Он не сомневался, что тварь примет его без промедления, даже, наверное, без злобы. Разве что пожурит ласково, как блудного сына. Ну где же ты был так долго…
А горожане потом будут разводить руками: ну да, ну да, такое горе, вот сердце и не выдержало, такой молодой, жить да жить.
Ему в который раз вспомнилась увиденная в интернете картинка, от которой мороз продрал его до костей: рыба-удильщик. Сияющий голубой огонёк в бездонной темноте глубинных слоев океана, манящий и обещающий безопасность, тепло, уют. И жуткие лезвия и шипы зубастой пасти где-то на грани видимости, жернова чудовищной машины-убийцы, чутко ожидающей доверчивых гостей.
Он пробовал говорить о своих догадках, но быстро понял, что это верный путь в дурку. Повезло, что ему спускали некоторые странности — еще бы, такое горе.
Предупреждать было бесполезно: как найти именно тех, кого выберет голодная тварь, среди тысяч ничего не подозревающих горожан?
Он пытался бороться сам, так как умел — бросаясь на каждый вызов, вытаскивая с того света, выкладываясь до потери сознания. Но жизни уходили как песок сквозь пальцы, бестия не отдавала тех, в кого уже запустила когти.
Даже если удавалось вытащить кого-то — всегда оказывалось, что это просто несчастный случай или обычный инфаркт. Никакой лазурной глубины, никаких ласковых объятий. Он быстро прекратил осторожные расспросы. Что бы он ни делал, как бы ни выкладывался, каждый ясный день заканчивался двумя-тремя безнадежными случаями.
Жатва. Жертвоприношение.
Он не знал, когда у него закончатся силы. Когда он выйдет на залитую солнцем улицу, чтобы окунуться в разом подобревшую синеву над головой. Он не знал, почему до сих пор не сделал это. Хотя нет. Знал. Потому что…
Мага.
Асель.
София.
Настя.
И она. Первая в его страшной коллекции. И то, чему еще не успели дать имя.
Он стоял у окна и смотрел в затянутое дождевыми облаками небо.
И первые капли ночного дождя бежали по его щекам.