Помоги проекту - поделись книгой:
К началу 1990‐х годов парк Сентраль оказался частью самого густонаселенного района Сан-Хосе, где проживало 10 669 человек на квадратный километр (данные Министерства экономики, промышленности и торговли Коста-Рики на 1992 год). Парк занимал территорию в 7569 квадратных метров, вокруг которой находились многочисленные банки, заведения типа Burger King и традиционных Soda Palace и Soda La Perla. Перенаселенность, высокий уровень загрязнения от дизельных автобусов и рост мелкой преступности способствовали представлению о том, что именно парк Сентраль является причиной ухудшения качества жизни в центре города, и это привело к еще одной его перепланировке.
Ил. 3.5. План парка Сентраль 1993 года (Муниципалитет Сан-Хосе, переработка Эрин Лилли). Слева направо: 2‐я улица; 4‐й проспект; Авенида Сентраль
Реновация парка Сентраль (ил. 3.5) мало способствовала облегчению проблем, порожденных реструктуризацией экономики и неолиберальной урбанистической политикой и практикой. Пресловутая эстрада в конечном итоге была перестроена, также появилась копия старого фонтана; одновременно были спилены деревья, демонтированы беседка, рабочие зоны и удобные каменные скамейки, с тем чтобы парк соответствовал цивильному образу среднего класса и не был благоприятным местом для занятий его прежних посетителей. На обновленной площади разместилась галерея для выставок костариканских художников, расположенная в пространстве под эстрадой, где до этого находилась детская библиотека. По восточному краю парка были установлены 24 телефонные будки, а также появилось отделение муниципальной полиции для защиты граждан от нарастающей подростковой преступности. Чистильщиков обуви и цветочные лотки убрали в другое место за несколько кварталов. Когда парк вновь открылся, в нем стали действовать новые правила, предполагавшие запрет на торговлю вразнос, ограничение высотности зданий по периметру размером первоначальных строений (7 метров), а на смену остановкам автобусов, которыми пользовались бедняки и трудящиеся, пришли стоянки такси.
Цель проекта заключалась в оздоровлении общественного пространства за счет вытеснения его прежних посетителей. Предполагалось, что удаление торговцев и появление дополнительных нарядов полиции сделают его чистым и безопасным32, а маленькие резные скамейки и повсеместная плитка изменят его характеристики и повысят уровень комфорта. Муниципалитет явно хотел создать общественное пространство нового типа, куда не будут допускаться многие традиционные посетители парка, а коммерческая деятельность в нем будет ограничена. Новый проект с открытыми планами казался более безопасным многим местным жителям из среднего класса и туристам, а благодаря реконструкции фонтана, мощеным дорожкам и аллеям он выглядел более современным и европейским.
Однако из‐за меняющейся социальной среды Сан-Хосе цели проектировщиков воплотились лишь частично. Парк Сентраль превращался в место, где беженцы из Никарагуа все чаще встречались со своими семьями и друзьями, а подростковые шайки зависали здесь неподалеку от точек, где продавались ворованные вещи и кредитные карты, к тому же поблизости находились магазины исторического центра Сан-Хосе, которые любили посещать богатые туристы. В ходе полевой работы 2008–2009 годов антрополог Джереми Рейнер, посещавший парк Сентраль дважды в неделю, подтверждал, что большинство его посетителей были бедняками, немало было и никарагуанцев, хотя так или иначе в парк приходило много людей.
Перепланировка парка Сентраль во многом была попыткой замаскировать желание муниципалитета очистить это общественное пространство в исторической части города, устранив архитектурные объекты – беседку, деревья и скамейки, – которые обеспечивали привлекательные возможности для проведения времени пенсионерам и безработным. Эта очистка территории вытесняла коммерческую деятельность в другие районы города, из парка были удалены торговцы и чистильщики обуви, которые работали здесь более полувека. Благодаря их присутствию более опасные формы преступности концентрировались в границах торговой зоны на почтительном расстоянии от парка, однако с введением ограничений в общественное пространство ворвались новые противоправные занятия, включая торговлю наркотиками и другие виды организованного криминала (Molina and Palmer 2007).
Скрытые классовые предубеждения породили проект, который, как надеялись муниципалитет, его разработчики и министерство культуры, восстановит прежнее представление о жизни городской элиты в парке Сентраль. Но вместо этого более мощными факторами оказались политико-экономические реалии растущей бедности и безработицы, дестабилизация государства всеобщего благосостояния посредством неолиберальных практик и неравномерное развитие города, порожденное инвестициями глобального капитала, которые не учитывали потребности живущих в центре бедняков и трудящихся. Парк Сентраль превратился в социально фрагментированное и разъединенное пространство, обитаемое маргинализированными и выделяющимися в расовом отношении никарагуанскими иммигрантами, опасное из‐за присутствия молодежных банд и избегаемое представителями костариканского среднего класса и туристами в связи с частыми ограблениями.
Ил 3.6. Парк Сентраль, 2003 год (Сета Лоу)
Ил. 3.7. Наблюдательная вышка на пешеходной торговой улице (Сета Лоу)
В попытке разобраться с рядом указанных проблем в Коста-Рике на законодательном уровне был утвержден комплекс мер устойчивого городского развития, а также внедрен национальный план землепользования. Были заявлены такие цели, как реконструкция парков, спасение рек, обеспечение чистоты воздуха и воды, улучшение качества жизни в городах в целом. Эти правительственные реформы и план землепользования создавали основу для реновации многих парков и площадей Сан-Хосе. Однако лишь некоторые из подобных мер были осуществлены в полной мере, а реновация парка Сентраль в 1993 году (ил. 3.6) рассматривалась как нечто несущественное, поскольку он по-прежнему воспринимался как небезопасное для посещения место (Palmer and Molina 2006)33.
Однако в последующих градостроительных проектах было уделено внимание необходимости создать более значимое общественное пространство с целью стимулирования шопинга, культурных программ и коммерческой деятельности. Вдоль Авениды Сентраль, главного проспекта Сан-Хосе, были оборудованы пешеходная торговая зона и мини-ярмарка, для наблюдения за которыми появились специальные вышки (ил. 3.7). Усиление охраны правопорядка и наблюдение за общественным пространством города с внушительных полицейских вышек начались лишь в 2009 году, но теперь эти элементы стали заметной особенностью как в парке Сентраль, так и в других парках и на площадях (ил. 3.8). В 1985–2000 годах на обеих исследуемых площадях Сан-Хосе34 наблюдалось минимальное количество полицейских, но, судя по полевым наблюдениям 2013 года, к этому моменту их стало больше (ил. 3.9).
Ил. 3.8. Разговаривающие полицейские в парке Сентраль (Джоэл Лефковиц)
Ил. 3.9. Парк Сентраль в 2013 году (Джоэл Лефковиц)
Записи полевой экспедиции 2013 года отражают спад экономической траектории и социальной жизни парка Сентраль:
На поблекшем фасаде эстрады больше нет каких-либо первоначальных скульптурных деталей, эстраду окружают умирающие деревья и тротуары с мусором и отбросами. Последний момент выглядит странно, поскольку на скамейке рядом с бронзовой скульптурой дворника были замечены его болтавшие друг с другом коллеги-женщины. Площадь выглядит несвеже, потрепанно и отвратительно пахнет мусором. Люди рассеяны по ее территории (ил. 3.10) – раньше группы посетителей кучковались вокруг скамеек по углам, а теперь в каждой секции парка присутствует лишь один чистильщик обуви. В ответ на расспросы один из оставшихся чистильщиков (ил. 3.11) сообщает, что полиция отделяет их друг от друга, но он не знает причины этого. Как пояснил один полицейский, им не нравится, когда кто-то собирается маленькими группами, которые другим людям могут показаться криминальными шайками.
У основания эстрады по-прежнему работают два фотографа, а в юго-западной части парка полно никарагуанцев, а не костариканских пенсионеров. Самые пожилые пенсионеры теперь собираются у почтамта, куда их переместили, когда площадь была закрыта.
На смену компаниям и многим банкам, которые прежде находились по периметру площади, в основном пришли американские сети фастфуда. Вместо Soda Palace, главного бастиона цивилизации и, как утверждалось, места сбора мафиози, появились Papa John’s и другие знаковые объекты североамериканского капитализма наподобие Burger King, Carl’s Jr., Popeye’s, Wendy’s и Applebee’s. На своем месте остался лишь костариканский магазин мороженого Pop’s.
Ил. 3.10. Люди, рассеянные по парку Сентраль (Сета Лоу)
Ил. 3.11. Одинокий чистильщик обуви (Джоэл Лефковиц)
Ил. 3.12. Проповедник в парке Сентраль (Сета Лоу)
Некоторые из «персонажей» площади по-прежнему здесь, например, проповедник в подпоясанной веревкой голубой рясе, несущий бумажный плакат с написанными на нем словами из Евангелия (ил. 3.12). Он ходит по парку и останавливается, чтобы проповедовать, везде, где собирается толпа.
Новые наблюдательные вышки в юго-западном и юго-восточном углах парка позволяют полиции отслеживать, чем занимаются люди, без необходимости напрямую вмешиваться в действия посетителей парка или прохожих. Внутри эстрады, где раньше обычно собирались полицейские, расположились пятеро молодых людей, нарядившихся в костюмы разного стиля и женскую одежду, которые курят и флиртуют друг с другом. Есть и несколько торговцев, которые ходят по парку и пытаются продавать чипсы, зубные щетки и бусы, но они разбегаются, когда к ним приближается полиция. Туристов и иностранцев немного – полагаю, потому что здесь висят знаки, предупреждающие о распространенных в этих местах карманниках и грабителях. Однако непривлекательным моментом для иностранцев и туристов может быть и то, что места для сидения отделены друг от друга, из‐за чего в парке нет оживленно общающихся компаний (16 марта 2013 года, 13–16 часов).
С конца 1990‐х годов экономическое развитие Коста-Рики все больше опиралось на основанную на интересах транснационального капитала систему производства пространства (Pearson 2012). Все более неравномерное распределение богатства и доходов вкупе со сворачиванием политической открытости привело к ряду масштабных протестов и общественных мобилизаций. Этот опыт организации сообществ заложил основу для подъема активности социальных движений в Сан-Хосе, включая ряд успешных демонстраций, забастовок и перекрытий дорог в знак протеста против приватизации энергетической компании Instituto Costarricense de Electricidad в 2000 году (Rayner 2008, 2014a, 2014b).
Однако этим протестам удалось лишь замедлить приватизацию общественных институтов, включая публичные пространства. Президент Мигель Анхель Родригес (1998–2002) продолжал продвигать программы приватизации, и к 2002–2006 годам, когда пост президента занимал Абель Пачеко, неолибералы опробовали новую стратегию – открытие ряда общественных служб для конкуренции частных корпораций при помощи Центральноамериканского соглашения о свободной торговле (САФТА). Впрочем, низовые социальные движения заново возникли в 2005 году в виде децентрализованной сети сельских и городских Патриотических комитетов, которые боролись, пусть и неуспешно, против референдума по Центральноамериканской зоне свободной торговли, состоявшегося в октябре 2007 года (Rayner 2014a). К настоящему моменту эти политические мобилизации не привели к изменениям в парке Сентраль, за исключением все большей его деградации и отсутствия внимания к нему со стороны муниципалитета и правительства страны. Более того, приватизация общественных пространств ускорилась благодаря созданию большого количества пешеходных улиц, которое финансировалось близлежащими к ним компаниями ради увеличения количества покупателей. Во многом точно так же, как и в Соединенных Штатах, торговые улицы и мини-ярмарки принимают на себя социальную роль городских площадей для костариканцев из средних слоев и рабочего класса с той оговоркой, что за вход туда нужно платить.
Уличные рынки становятся все более значимыми социальными, политическими и экономическими пространствами в городах всего Глобального Юга. Изучение этих локаций с их сложными системами муниципальной политики и практиками охраны правопорядка позволяет судить об уязвимых местах пространственной организации этого растущего сектора неформальной экономики (Hansen, Little and Milgram 2013; Milgram 2014; Gengzhi, Zue and Li 2014). Ночные рынки столицы Тайваня Тайбэя представляют собой особую разновидность уличного рынка, для которой характерны динамичная коммерческая жизнь и успешные социальные взаимоотношения, по своему классовому разнообразию и возможностям для общения во многом напоминающие площади в Коста-Рике.
Ночной рынок Шилинь является одним из самых старых рынков еды и бакалеи, расположенным напротив храма Цзычэнь в центральной части Тайбэя (ил. 3.13). Когда муниципальные власти переместили рынок, оставшиеся торговцы, местные жители и чиновники беспокоились, что такое планировочное решение уничтожит это место социального взаимодействия обитателей округи, а также исчезнет популярная точка притяжения туристов.
Интерес к сохранению и перепроектированию ночных рынков для поддержания их социальных и туристических функций проявил архитектор и специалист по психологии среды Чихсинь Чиу (Chiu 2013). В те времена, когда ночные рынки входили в список главных аттракций для туристов в стремительно модернизирующемся городе, было очень важно найти способ интеграции этих культурных символов в формирующийся новый ландшафт. Завершив длительное этнографическое исследование рынка Шилинь, Чиу смог порекомендовать проектные решения местным планировщикам. Одновременно он начал изучать сложную систему неформального управления и интерактивного взаимодействия между торговцами и полицией, которая порождала и сохраняла это социальное пространство.
Ил. 3.13. Ночной рынок Шилинь (Чихсинь Чиу)
В центре методологии исследования Чиу находилось масштабное включенное наблюдение за торговцами (легальными и нелегальными) и местной полицией, отслеживающей их перемещения, – эти процессы Чиу называет перформансом с чрезвычайно впечатляющей хореографией. Опираясь на сформулированную у Ирвинга Гофмана теорию социального взаимодействия как управления впечатлениями35, Чиу исследовал сложную игру перемещений и социальных контактов, включая способы, при помощи которых торговцы становились «невидимыми» или, наоборот, «видимыми» для своих покупателей, полиции и друг друга. При помощи картографирования пространств рынка, отслеживания циркуляции товаров и людей и фиксации присутствия или отсутствия торговцев Чиу смог задокументировать, каким образом эти повседневные практики формировали динамичное пространство и определяли привлекательность рынка. Еще один аспект его полевой работы предполагал поиск в муниципальных архивах градостроительных документов и исторических карт центральной части Тайбэя. Работа с градостроителями и проектировщиками, заинтересованными в том, чтобы модернизировать ночные рынки и при этом обойтись без их уничтожения, позволила Чиу поучаствовать в конференциях и других мероприятиях, посвященных судьбе этих пространств.
Вместо «больших нарративов» производства пространства в результате изменений экономических и политических трендов в этнографическом исследовании Чиу социальное производство предстает как процесс взаимодействия между акторами, участвующими в регулировании и сохранении коммерческих и общественных пространств рынка. Муниципальные власти поддерживают контроль над использованием открытых пространств улиц и зданий при помощи полиции, градостроительных и планировочных практик, которые регулируют городскую среду и воздействуют на строительство и ремонт инфраструктуры, оборот товаров и функционирование ночного рынка. У частных компаний есть возможность сдавать в аренду и субаренду коммерческие площади снаружи и внутри их помещений таким образом, что это зачастую противоречит правилам и нормативам муниципалитета. В результате полиция сталкивается с парадоксальной ситуацией: она несет ответственность за то, чтобы по улицам могли ходить пешеходы и ездить машины, для чего требуется удалять нелегальных торговцев, но в то же время правоохранителей подталкивают к терпимому отношению к нелегальной торговле, которая способствует оживлению экономики36.
В ответ на эти формы регулирования и контроля уличные торговцы кооперируются друг с другом, а владельцы магазинов, у которых они во избежание проблем с полицией арендуют помещения, тем самым становятся агентами иной разновидности социального производства пространства, в отличие от исторических притязаний, гегемонии элиты и дискурсивных практик, которые мы наблюдали на примере парка Сентраль в Сан-Хосе. Напротив, на рынке Шилинь уличные торговцы присваивают и общественные, и частные объекты, взаимодействуя с муниципалитетом и местными компаниями при помощи правовых, внеправовых и неправовых практик. Все это порождает, по определению Чиу, «текучее врéменное присутствие» (fluid occupancy) – стратегию, результатом которой становится динамичная и постоянно меняющаяся конфигурация городского пространства (Chiu 2013: 335).
Рынок Шилинь развивался благодаря деятельности китайских иммигрантов, которые поначалу жили в южной части одноименного района Тайбэя и построили храм Цзычэнь на участке в центре города, окруженном четырьмя магистральными улицами (ил. 3.14). Эта территория приобрела известность благодаря оптовой торговле рыбой, овощами и фруктами, поскольку она расположена поблизости от реки Килун: еще в 1909 году японские колониальные власти построили здесь два крытых рынка, чтобы разместить торговцев фруктами и овощами (Yu 1995, цит. в: Chiu 2013). В 1950‐х годах пространство напротив храма Цзычэнь стало популярным дневным рынком, а к следующему десятилетию появилось множество регулярных ночных торговцев, которые продавали традиционную тайваньскую еду студентам трех расположенных неподалеку университетов. Этим торговцам, располагавшимся за пределами оптовых рынков, повезло, когда значительную часть спроса на рыбу, овощи и фрукты перехватили розничные рынки. В 1970 году в связи с увеличением количества продавцов еды и их местных покупателей был основан ночной рынок Шилинь (Chiu 2013).
Ил. 3.14. Карта Тайваня, Тайбэя и рынка Шилинь (Эрин Лилли)
В дальнейшем регулирование ночной торговли стало проблемой для местного сообщества. Хотя изначально торговцы занимали площадь перед храмом, они вторгались и в само его здание, досаждая храмовому управляющему (Chiu 2013). Сначала муниципалитет выделил торговцам открытую площадку позади храма со всем необходимым, а за пользование этим местом взималась арендная плата. Однако многие продолжали торговать напротив храма, что в конечном итоге вынудило муниципалитет сделать над этой площадкой крышу и открыть два оптовых рынка, которые могли работать ночью. Места в пределах крытых пространств распределялись по жребию, после чего 535 торговцев получили лицензии, за которые нужно было платить ежемесячно, а для использования постоянных мест торговли требовалось регистрироваться в администрации рынка (Chiu 2013).
В то же время оставались и «различные формы внеправовых – нелицензированных и незарегистрированных – групп торговцев» (Chiu 2013: 341), у которых не было доступа к лоткам и точкам, находившимся под управлением муниципалитета. Такая ситуация была в особенности характерна после 1990 года, когда власти перестали легализовывать торговцев, и эти находившиеся вне правового поля продавцы находили иные способы решить проблему со своим рабочим местом. Одни арендовали арочные фасадные витрины у владельцев местных магазинов, а другие создавали «саморегулируемые сообщества, которые завладели центром улицы Дадун» (там же: 341). Эти различные стратегии торговцев – легализация с постоянными прилавками и точками, саморегулируемые сообщества вне правового поля и квазилегальная аренда частных помещений у владельцев магазинов – сосуществовали в рамках экономики туризма конца 1990‐х годов.
Данная конфигурация правового, внеправового и неправового статусов торговцев оказалась под пристальным надзором с превращением Тайбэя в глобальный город, ставший одним из брендов современного международного бизнеса и туризма. Изначально представлялась многообещающей идея переселить торговцев в большие многоэтажные здания, однако предпринятые попытки показали, что такие помещения не обладают энергией и оживленностью традиционных мест уличной торговли. Кроме того, в Тайбэе уличная торговля всегда давала возможность занятости для городской бедноты и безработных, и отнюдь не в интересах города было отсекать этот сегмент неформальной экономики. В то же время уличные торговцы могли обеспечивать значительную политическую поддержку политикам, поэтому многие избранные чиновники не испытывали склонности противодействовать даже нелегальным торговцам, закрывая рынки или вытесняя их в неудобные для них крытые помещения (Chiu 2013). В результате возникла сложная экосистема уличной торговли, благодаря которой происходили успешное производство и развитие рыночного пространства, а одновременно сохранялось внешнее впечатление, что муниципалитет и полиция активно расчищают дороги и удаляют нелегальных торговцев, следуя муниципальному законодательству о здравоохранении и безопасности.
Это производство неформального рыночного пространства опирается на множество различных взаимодействий и стратегий. Например, некоторые нелицензированные и работающие без регистрации торговцы арендуют помещения в фасадных арках у владельцев магазинов, но при этом другие местные влиятельные лица притязают на установление правил пользования примыкающими тротуарами и улицами (ил. 3.15). В результате торговцам для того, чтобы использовать витрины и арочные пространства, приходится платить и владельцам магазинов, и этим уважаемым людям. За крошечное пространство примерно в квадратный фут (0,09 кв. м) работающие на улице торговцы отдают им 500 долларов в месяц (Chiu 2013), а взамен местные авторитеты защищают торговцев, платя отступные местной полиции.
Ил. 3.15. План ночного рынка Шилинь (Чихсинь Чиу). Светло-серый цвет – территория ночного рынка Шилинь. Черный цвет – торговцы, занимающие фасадные арки. В клетку – торговцы, занимающие проезжую часть улицы Дадун. Zichen Temple – храм Цзычэнь. New interior market – новый крытый рынок
Что же касается самой полиции, то она должна быть на виду и действовать так, будто она наводит порядок на улицах, в связи с чем торговцы придумали другие способы не попасть под штраф или задержание. Одного из них назначают сторожевым или наблюдателем – он сигнализирует остальным о приближении полиции. Для предупреждения торговцев о появлении полицейских, собирающихся выписать штрафы, также используются мобильные телефоны и колонки. После этого торговцы закрывают свои лотки и баулы с добром и уходят прочь в укромные углы или проулки, иногда вместе с покупателями, которые продолжают брать их товар (Chiu 2013). Если же таких укромных углов или мест, где можно переждать, поблизости нет, торговцы накрывают свое имущество и пытаются делать вид, как будто они ничего не продают. В других случаях торговцы устанавливают очередность, кому быть «пойманным» или оштрафованным, а другие уходят, пока полиция не исчезнет. Вне зависимости от того, прячутся ли уличные торговцы в проулках, накрывают свои товары или просто прогуливаются, при появлении полиции они изображают покупателей с сумками и возвращаются на свои места, как только опасность миновала.
Эти совершенно хаотические моменты, когда торговцы исчезают при появлении полиции, добавляют впечатлений и интереса к рынку для покупателей и туристов. Описанные «перформансы» играют важную роль не только в производстве актуального физического пространства ночного рынка, но и в том, каким образом это пространство благодаря «текучему врéменному присутствию» торговцев воспроизводится в постоянно меняющихся формах, коллективах и скоплениях людей, локациях. Используя этнографические методы и методы психологии среды для понимания производства пространства на микросоциологическом уровне, Чиу демонстрирует, как неформальная экономика, процветающая в слабо регулируемых пространствах ночного рынка, сосуществует со сложной системой формальных механизмов, таких как градостроительство, владение частной собственностью и правоприменение, которые используются для регулирования городского общественного пространства. Интерактивный перформанс уличных торговцев и полиции в пространстве ночного рынка дает еще один пример ценности этнографического подхода к пространству и месту при изучении социального производства пространства как на микро-, так и на макросоциологическом уровне.
Выводы
Сильная сторона подхода, основанного на социальном производстве пространства, заключается в его способности связывать разветвленные исторические, экономические, политические и социальные силы с отдельными местами, физическими локациями и их архитектурой, планировкой и градостроительным проектированием. Это мощный метод взаимосвязи макро- и микросоциологических процессов, демонстрирующий эмпирические свидетельства того, как социальные и политические цели какой-либо группы (для парка Сентраль, к примеру, это местные и транснациональные элиты) встраиваются в производство материальной среды, которая ограничивает ресурсы и доступ к общественным благам для большинства жителей, состоящего из бедняков и трудящихся. Кроме того, концепция социального производства дает возможность понять, почему то или иное место располагается в конкретной точке на карте, каким образом оно обрело свою актуальную форму и как оно сохраняет и адаптирует отношения социального и властного неравенства, обнаруживаемые, например, между торговцами и полицейскими на ночном рынке Шилинь. Анализ социального производства пространства содержит предположения относительно многих процессов неравномерного развития и тех разнообразных способов, при помощи которых капитализм разрушает и воссоздает антропогенную среду в своем никогда не прекращающемся стремлении к прибыли за счет инвестирования прибавочной стоимости. Кроме того, в этом подходе делается акцент на способах сопротивления и противодействия этим вторжениям со стороны местных жителей.
В то же время одного лишь подхода, основанного на производстве пространства, недостаточно. Ограничения, связанные с его использованием, заключаются в том, что этот подход не отвечает на вопросы о способности людей наделять повседневное обитаемое пространство смыслом и присваивать его. Дополняющими этот подход методологией и способом понимания пространства, которые также часто используют социологи, является исследование социального конструирования пространства при помощи присваивания ему индивидуальных значений, намерений, мыслей и мечтаний – все это будет рассмотрено в следующей главе.
4. Социальное конструирование пространства
Введение
Концептуальная рамка социального конструирования предполагает, что пространство и место представляют собой не набор материальных качеств, а некие абстракции, формируемые общими для тех, кто в них находится, смыслами и такими структурными социальными различиями, как, например, раса, класс и гендер. Таким образом, категории пространства и места невозможно использовать в качестве объясняющего мир «места как материи» (Brown 2005: 9)37. Однако изменения в материальной среде, ее интерпретация и формы ее репрезентации оказывают воздействие и на социальное конструирование пространства, а заодно и на ощущение людьми включенности в социальные процессы и на их способность присваивать пространство для собственных нужд. В этом смысле методология социального конструктивизма требует от этнографов чуткости к нестабильным отношениям между, с одной стороны, множественными формами социальной абстракции, которые формируют смыслы пространства и места, и, с другой стороны, материальностью сред, составляющих повседневный мир.
К рабочему определению социального конструирования пространства и места относятся трансформационные процессы и споры, возникающие в результате социальных взаимодействий, воспоминаний, чувств, воображаемых представлений и повседневных занятий людей (или же отсутствия всего перечисленного), которые претворяются в те или иные места, сцены и действия, транслирующие конкретные смыслы (Low 1996). В тех исследованиях пространства и места, где задействуется социально-конструктивистский подход, зачастую рассматривается разнообразное распределение смыслов, видов опыта, локальных знаний, а также коллективных и индивидуальных интерпретаций того или иного места, пространственных отношений и репрезентаций. Среди всех существующих разновидностей концептуальной «оптики» этот подход определенно является одним из наиболее продуктивных и распространенных, однако ему во многом сложно дать общую характеристику, поскольку он сам включает разные подходы и обладает множеством особенностей, которые требуют дальнейшего «распаковывания». Ирония заключается в том, что социологи зачастую принимают социально-конструктивистские концепции за нечто само собой разумеющееся и оказываются не в состоянии сделать следующий шаг, чтобы выяснить, какие допущения и социальные процессы лежат в их основе, либо установить, какие принципиальные преимущества конструктивистская интерпретация может дать пространственному анализу.
Например, посетители общественного пляжа Орчард-бич в нью-йоркском Бронксе осуществляют социальное конструирование и передачу локальных смыслов при помощи таких символических форм и практик, как музыка, танцы, еда, украшения и досуговые занятия. Присвоение пространства, привычные практики и нарративы, относящиеся к нахождению в этом месте, у «латиноамериканцев», «пенсионеров» и «натуралистов» – трех групп, которым в других районах города зачастую отведено маргинальное положение, – проявляют неожиданные формы процесса создания этого места и придания ему смыслов. Пенсионеры нашли там заброшенную торговую палатку, где они каждый день встречаются, чтобы поболтать, попить кофе и повспоминать друзей, чьи фотографии прикреплены к стенам. Они называют это место своим «клубом», считая его домом вне дома. Для латиноамериканцев летом проводятся концерты с сальсой, семьи собираются в близком кругу и празднуют дни рождения под тентами на пляже или под тенистыми деревьями в зонах для пикника. Друзья и семьи приносят гамаки для сиесты, столы для игры в домино и переносные жаровни для приготовления курицы и чоризо. Натуралисты, правда, не обозначают собственного присутствия при помощи таких способов формирования места, как исполнение музыки или изменение окружающей среды, – их «автографом» в присвоении пространства парка выступают ежедневные походы вдоль пляжа, экскурсии в лес и занятия «охотой и собирательством». Эти разные стратегии формирования смыслов подчеркивают множественность способов, при помощи которых отдельные люди и группы осуществляют социальное конструирование пространства и придание ему значений/ценности.
В основе социального конструирования пространства всегда лежат такие факторы, как властные отношения, встроенные в расовое, классовое и гендерное неравенство; спорные притязания на историю, наследие и коллективную память; ограниченный доступ к территории и ресурсам, а также другие конфликтные социальные процессы. Считается, что пространству – равно как и процессам его упорядочивания и распределения – свойственна прозрачность, но на практике это качество проявляется редко. Напротив, критическое рассмотрение социального конструирования пространства и порождаемых им структур и отношений позволяет особенно рельефно разглядеть такие неосознаваемые феномены, как предвзятость, стереотипы и неравенство.
Лаконичное обобщение социально-конструктивистского подхода дано в утверждении Майкла Питера Смита о том, что
социальные теории преимущественно являются основополагающими для наблюдаемой нами реальности, рассказывают о ней истории и воздействуют на нее (Smith 2001: 8).
Кроме того, структуры, как и их создатели, представляют собой
социально сконструированные способы понимания того, как функционирует мир… порождаемый отдельно взятыми историческими дискурсами и практиками, помещенными в разные «субъектные позиции» (Smith 2001: 8–9).
Таким образом, анализ социального конструирования пространства раскрывает как явные, так и скрытые допущения о мире при помощи тщательного наблюдения за материальными свидетельствами и дискурсивными практиками социальных акторов (Lussault 2007). Этнографические описания социального конструирования пространства подвергают расшифровке и деконструкции конфликты, споры и властные механизмы, лежащие в основе существующих социальных и пространственных отношений.
В последующих разделах этой главы мы рассмотрим ряд теоретических подходов к социальному конструированию пространства. Демонстрация разнообразных точек зрения и этнографических методологий в рамках этого подхода будет сконцентрирована на трех областях исследований: оспаривание и конфликты; память, наследие и привязанность (attachment); социальное конструирование расы, класса и гендера. В конце главы приведены два детальных этнографических примера. В первом из них дается резюме социально ориентированного антропологического проекта, посвященного опыту афроамериканцев и ощущению стирания истории на материале Национального исторического парка Независимости в Филадельфии (Low, Taplin and Scheld 2005, Fanelli 2014). В этом примере иллюстрируется значимость символической репрезентации для продолжения использования и сохранения смысла пространства. Во втором примере на базе ряда исследований (Sawalha 2010, Sharp and Panetta 2016, Monroe 2016) дается этнографическая оценка деятельности ливанской компании Solidere, занимавшейся благоустройством и реконструкцией центра столицы Ливана Бейрута, и попыток местных жителей противостоять уничтожению имевших историческую значимость зданий и мест.
Теоретические подходы к социальному конструированию
В ответ на позитивизм и сциентизм 1950‐х годов, предполагавшие объективный и полностью «внешний» характер реальности, конструктивисты постулировали, что более адекватным является понимание реальности как порождения человеческих практик и намерений – следовательно, реальность субъективна и зависима от языка и символов, используемых для ее передачи. Начиная с 1960‐х годов и все в большей степени в 1980–1990‐х эта эпистемологическая позиция стала господствующей – вплоть до того, что любое проявление культуры, усвоенное путем социализации или аккультурации, считалось неотъемлемо сконструированным. Данная система объяснения реальности и теперь повсеместна в социальных науках.
Впервые этот подход задействовал американский ботаник, палеонтолог и социолог Лестер Уорд (Ward 1905), рассматривавший эволюцию социальной структуры как
нечто сконструированное. Таким образом, изучение социальной структуры есть изучение процесса и продукта этого процесса. Поэтому наша задача заключается… в том, чтобы рассмотреть методы социального конструирования (цит. по: Best 2008: 41).
Эта первая формулировка концепции социального конструктивизма была примечательно прозорливой – во многом благодаря признанию того, что социальная структура как феномен, созданный процессами социального конструирования, требует социологического анализа для выявления лежащих в ее основе формы и значения (Best 2008).
Джеймс Фобион и Джордж Маркус считают, что антропологический конструктивизм включает четыре разновидности анализа: 1) функционалистское рассмотрение практических последствий, 2) семиотическое формирование значения, 3) риторическое использование речи и 4) герменевтический процесс интерпретации (Faubion and Marcus 2008). Далее Фобион и Маркус применяют данные методологические подходы к трем отдельным группам конструктивистской теории. Первая из них восходит к работам Эмиля Дюркгейма, который считал, что форма и содержание социальной организации отвечают за моральные и когнитивные модели организованного взаимодействия: «Именно общество пополняет сведениями наши умы и сердца, помогает приспосабливаться к институтам, выражающим это общество» (Durkheim 1982: 73 / Дюркгейм 2021: 350). Как у Дюркгейма, так и в работах Виктора Тернера (Turner 1968) и Мэри Дуглас (Douglas 1970) значение конструируется посредством ритуальных событий и символов. Ключевыми для второго направления конструктивизма являются исследования Пьера Бурдьё (Bourdieu 1977, 1984), посвященные власти и социокультурному воспроизводству, а также конструированию значения посредством повседневных практик. К третьему направлению Фобион и Маркус в попытке разобраться со множеством разновидностей структурной семиотики относят микроанализ коммуникативного взаимодействия, символическую антропологию и антропологию перформанса. Обращаясь к семиотике, они делают акцент на двух хорошо известных, но противостоящих друг другу теориях конструктивизма: бинарных оппозициях структурализма Клода Леви-Стросса, в котором биологический разум навязывает опыту социальные категории, и культурном релятивизме Клиффорда Гирца, где «человек [sic] – это животное, висящее на сотканной им самим паутине смыслов» (Geertz 1973: 5 / Гирц 2004: 11)38.
Существуют, конечно же, и другие возможности для понимания повсеместного распространения теории социального конструктивизма. В модели социального конструирования реальности Питера Бергера и Томаса Лукмана (Berger and Luckmann 1967 / Бергер и Лукман 1995) взаимодействие лицом к лицу представляет собой основу, посредством которой субъективность другого легко воспринимается при помощи выразительных действий. В этой глубоко личной ситуации люди совместно воспринимают реальность повседневной жизни как континуум «типизаций» (стандартных социальных конструкций), которые становятся общим знанием и тем способом узнать что-либо, который отличается от познания через непосредственный опыт. Чем дальше мы уходим от коммуникации с группой или сообществом, тем более абстрактными становятся типизации. Они подчинены «объективации», то есть выносу наружу процесса социального конструирования, в котором идеи, объекты и другие формы «реальности» считаются стабильными и объективными, а не основанными на субъективных процессах их производителей (Berger and Luckmann 1967 / Бергер и Лукман 1995).
Социальная структура представляет собой сумму, которая складывается из этих типизаций и общих объективаций, выступающих устойчивыми индикаторами субъективных смыслов. Самым важным случаем объективации оказывается язык, поскольку он способен отделяться от взаимодействия лицом к лицу и передавать значение на расстоянии. Язык может типизировать опыт и выстраивать «лингвистически обозначенные семантические поля и смысловые зоны» (Berger and Luckmann 1967: 41 / Бергер и Лукман 1995: 71), такие как «гендер» и «класс», формирующие повседневную жизнь и играющие принципиальную роль в социальном конструировании пространства. Джон Сёрл (Searle 1995) называет эти объективации «институциональными фактами», относящимися к культуре и обществу, отличая их от «грубых фактов» физики и биологии, а также различает факты, которые могут существовать независимо от языка, и факты, «само существование которых требует особых человеческих институтов» (Searle 1995: 27, см. также Mounin 1980).
Однако это предполагаемое различие между биологическими и физическими фактами, с одной стороны, и социально сконструированными, или институциональными, фактами – с другой, возражает Бруно Латур (Latour 2005 / Латур 2014). Для него не существует априорного разделения между человеческим и нечеловеческим, органическим и неорганическим – напротив, он рассматривает все сущности одинаково и в тех же терминах. Различия и категории порождаются посредством сетей взаимоотношений и не являются предзаданными, тогда как предшествующие разграничения и различия, которые конституируют «социальное», следует игнорировать (Latour 2005: 76 / Латур 2014: 107). При таком подходе термины «конструирование» (construction) или «социальное конструирование» требуют похода на место – например, на стройплошадку (construction site), – где происходит процесс конструирования, и дальнейшего отслеживания того, каким образом сборка разрозненных элементов порождает нечто – некое место, строение или разновидность социабельности (Latour 2005: 88–89 / Латур 2014: 125)39. Латура интересует отслеживание процесса «конструирования» вне зависимости от того, является ли оно архитектурным или социологическим проектом. С этой точки зрения, процессы социального конструирования возникают из сбора или группировки (ассамбляжа) взаимосвязанных фактов и феноменов.
Все эти концепции социального конструктивизма использовались специалистами в области социальных наук, в особенности антропологами и социологами, заинтересованными в объяснении того, как пространство и места транслируют и кодируют социальные смыслы. Этнографические исследования оказались в этом плане особенно полезны, поскольку продолжительная полевая работа и глубинные описания создания пространств, их использования и порождаемых ими социальных и символических значений могут представить важные догадки относительно процесса социального конструирования.
Поделиться книгой: