Помоги проекту - поделись книгой:
Сказки Ленинградской области
Сказка — складка, песня — быль, — говорит народ. И действительно, ни в одном жанре устного народного творчества не найдем мы столько яркого вымысла, стремления преодолеть реальность жизненных установлений — чаще всего тягостную реальность, — сколько находим всего этого в древнем жанре сказки.
Изнурительный труд, зависимость от стихийных сил природы порождали в первобытном человеке мысли об облегчении этого труда, об освобождении от этой зависимости. Так возникли прекрасные художественные образы мирового фольклора: мельница Сампо, скатерть-самобранка, ковер-самолет, а потом уже гусли-самоигры, кошелек-самотряс, дубинка-самобойка…
В сказках встречаемся мы и с социальной фантастикой, или, точнее, с социальной утопией: та классовая справедливость, о которой мечтали, за которую боролись угнетенные массы, в сказке всегда торжествует; герой, которого народ считает своим, побеждает врагов: злого царя, барина, попа.
Сказка пережила века. Древнерусское государство распалось на отдельные феодальные княжества, возникло единое Московское государство. Менялись общественно-экономические формации. А сказка жила, и всё так же передавали ее из уст в уста безвестные поколения русских крестьян.
Живет сказка и в наши дни. Ее записывают, издают. В последние годы вышло множество сказочных сборников в различных областях страны. Данная книга — первая книга сказок Ленинградской области.
Наш край имеет свои особенности. Это земли, где русские издавна встречались, соединялись с финно-угорскими племенами — ижорой, вепсами, карелами, финнами. Некогда территория нынешней Ленинградской области входила во владения древнего Новгорода. Возникновение Петербурга привело к насильственному переселению в город и прилегающие к нему земли остро необходимой рабочей силы из многих губерний России. Постановлением правительства с 1714 по 1728 год из Московского, Рязанского и Костромского уездов было перевезено 4000 дворов. В ряде случаев крестьяне переселялись целыми деревнями. Так, деревня Касимово Парголовского района[1], в которой производилась запись сказок, была полностью, как передают старожилы, перевезена при Петре I из Касимовского уезда Рязанской губернии. Основывая Новую Ладогу, Петр прямо приказал «сволочь» народ из разных мест России.
И позднее в Петербург — Ленинград, в его ближние и дальние окрестности непрерывно прибывали и постоянные, и сезонные рабочие, которые шли на промышленные предприятия, на лесозаготовки, сплав, на торфоразработки, добычу камня, сланца.
Самым ранним и широким в послеоктябрьские годы скоплением народа, в основном крестьян Ленинградской области, явилось строительство по инициативе В. И. Ленина первой в СССР крупной гидроэлектрической станции на реке Волхов (1920-е годы).
Большие массы людей пришли в движение в Ленинградской области, как и повсюду, в годы Великой Отечественной войны. Часть населения эвакуировалась в глубь страны. И не случайно, видимо, одиннадцатилетняя Люба Федорова из Новой Ладоги называла запомнившиеся ей сказки уральскими, а десятилетний Витя Федоров (Мгинский район) — сибирскими.
Тысячи и тысячи солдат, партизан — не местных уроженцев — вошли в тесный контакт с оставшимися жителями. После войны в разоренные оккупантами районы стали прибывать колхозники из соседних Новгородской и Псковской областей, из Белоруссии. Много молодежи устремилось на всесоюзные комсомольские стройки в Кириши и Тихвин.
Для духовной жизни села исключительное значение имеет близость к Ленинграду, все усиливающееся влияние книги, радио, телевидения, театра, кино, школы. При этом не надо забывать, что и сам город вобрал в себя выходцев буквально со всех концов Советского Союза, которые также порою являются знатоками и хранителями произведений устного народного творчества.
Казалось бы, в этих условиях невозможно говорить о длительной преемственности, о существовании традиционного репертуара Ленинградской области и тем более о его своеобразии. Однако это не так!
Во-первых, на территории области, равной по площади какому-нибудь немалому европейскому государству, всегда существовали уголки, как бы заповедники, где интенсивного движения населения не было, — преимущественно в северо-восточных районах, прилегающих к Карельской АССР, к Вологодской и Новгородской областям, и в некоторых южных районах. Во-вторых, одной из форм выражения художественной одаренности народа как раз и является творческое усвоение, переработка, приспособление к местной традиции произведений, которые пришли со стороны.
В сказках Ленинградской области (как и в песнях, частушках) отражаются давние занятия населения охотой, рыболовством, земледелием. Сказка П. Тимофеева, уроженца лесного приоятского села, начинается так: «Вот была одна деревнюшка, где жил Иванушка… И в этой деревнюшке мужики занимались на лесозаготовках. Уезжали недели на две, на три из этого села. В том числе и этот Иванушка». В обследованных колхозах Лужского района преобладают бывальщины, тематически связанные с рыболовством и лесными промыслами. Сказки восемнадцатилетнего Андрея Котова (Винницкий район), бессменного рассказчика на лесозаготовках, проникнуты любовью к природе. Картины лесной природы, типичные для северных районов Ленинградской области, являются непременным элементом местной' сказки. В легендах и исторических преданиях речь идет о происхождении наименований городов, сел, деревень. Крестьяне, унося с собой сказки на промышленное предприятие, насытили их многочисленными петербургско-ленинградскими чертами, деталями городского быта, самыми разнообразными сведениями из истории Петербурга — Ленинграда (не случайно в сказки вплетаются имена государственных деятелей, даты событий и т. д.).
При всем том, разумеется, сказки нашей области имеют много общего, а порой и тождественны произведениям, бытующим в других областях (последнее отнюдь не снижает ценности каждой новой записи и публикации).
Систематическое собирание фольклора рабочих Ленинграда и колхозников области началось в тридцатые годы, когда по призыву Максима Горького фабрично-заводские коллективы и писательские группы приступили к созданию книг по истории фабрик, заводов и колхозов[2]. Самые ранние записи прозаических жанров (сказок, преданий, легенд, устных рассказов) были произведены на крупных промышленных предприятиях: Кировском заводе, прядильно-ткацкой фабрике «Октябрьская», заводе имени В. И. Ленина. Позднее записи были продолжены в целом ряде районов области, преимущественно в северо-восточной ее части. Собирательскую работу возглавил сектор фольклора Института русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР.
За период с 1930 по 1950 год сотрудниками сектора, учителями, студентами было обследовано четырнадцать районов, в которых от 119 человек записано 466 сказок и немалое число других прозаических произведений фольклора. Весьма любопытно, что из этого числа от людей старшего поколения (свыше 60 лет) было записано всего 161 сказка. Следовательно, основная часть сказок принадлежала младшему поколению, овладевающему мастерством рассказа, и среднему — великолепным мастерам сказки. И если в репертуаре исполнителей младшего и среднего поколения преобладали волшебные сказки, то из репертуара сказителей старшего поколения эти последние стали постепенно уходить, заменяясь преимущественно детскими и новеллистическими. В прошлом талантливые рассказчики волшебных сказок к моменту записи стали забывать свой прежний репертуар. А. А. Елюкова (70 лет, Винницкий район) была уже только мастером детской сказки-потешки; М. А. Фешков (76 лет, тот же район) долго и мучительно вспоминал сказки-былины, с горечью говорил, что переключился на детские; житель деревни Касимово А. Н. Никитин (67 лет, Парголовский район) с таким же трудом вспоминал сказки, которые уже давно не рассказывал. И таких фактов немало.
Сказки узнавали они из самых разных источников, главный из них — семейная традиция. Сказитель Леонтьев перенял в детстве сказки от своего 120-летнего деда, бывшего крепостного; вся семья Котовых (Винницкий район) хранит репертуар, усвоенный матерью от своих родителей. Малограмотные и неграмотные сказочники усвоили сказки через устную традицию. А вот сказитель А. С. Федоров из деревни Карпово Мгинского района составил свой репертуар по печатным изданиям, строго, по его словам, придерживаясь прочитанного. Его сын Виктор, талантливый импровизатор, воспринял не только то, что знал его отец, но и то, что он услышал по радио или узнал от других рассказчиков. По типу старинной сказки он сочинил две новые: о В. И. Ленине и о Великой Отечественной войне. У Виктора был специальный блокнот, куда он заносил заглавия и зачины услышанных им сказок. Бригадир ремонтной железнодорожной бригады В. А. Горбунов из Волхова и тихвинская сказительница О. Н. Минаева первоистоками своих увлекательных рассказов считают литературную сказку и лубочные издания, с которыми они познакомились в юности. Оба заботливо относились к пополнению своего репертуара.
В школе села Шум Мгинского района была известна как интересная рассказчица сказок семилетняя Галя Блохина. Совершенно свободно, непринужденно и выразительно она рассказала сказку, с которой, по-видимому, не раз выступала перед своими товарищами. Особенно много юных сказочников встретилось в Новоладожском районе. На лугу, около деревни Реброво, рассказывал сказки подросткам четырнадцатилетний Юра Шарков; пятнадцатилетнего Колю Цекуру любили слушать его соученики по школе юнг; от одиннадцатилетней Любы Федоровой было записано десять сказок. Сейчас тем детям по тридцать — сорок лет. Было бы интересно провести специальное исследование о преемственности семейных и художественных традиций. И тут большую помощь науке смогли бы оказать учителя, школьники, студенты — все, кто любит народное искусство.
Произведения фольклора, живущие в памяти многих поколений, несли на себе печать социальных противоречий, пестрели деталями быта и красками дореволюционной, иногда даже дореформенной жизни (уже сто лет, как отменена двадцатипятилетняя солдатская служба, а в сказке, как правило, по-прежнему речь идет о ней). Произведения устного народного творчества по-своему выражали чаяния народа, в них был протест и слышалась ирония над своим горьким подневольным положением.
Октябрь, коллективизация, индустриализация города и деревни в корне преобразили жизнь народа и оказали решающее воздействие на фольклор. Фольклор стал приспосабливаться к новым условиям жизни крестьянина и рабочего, отражать изменения его психологии, мировоззрения. Многое в старом фольклоре зазвучало по-иному, стало взаимодействовать с новым творчеством народа. Однако в целом оно остается памятником художественной культуры предшествующей эпохи. Особенно это относится к сказке, которая возникла на самых ранних этапах истории человечества.
И в наши дни встречаются талантливые сказочники, владеющие обширным репертуаром, искусные исполнители. Таковы представленные в этом сборнике П. Тимофеев, А. Воробьев, М. Комиссаров. Но то, что можно определить словами плотность, распространенность фольклора, резко упало. Найти сказку в ленинградской деревне сегодня несравненно труднее, чем старую свадебную песню или даже причитание. Естественная жизнь сказки, по крайней мере на северо-западе страны, подходит к своему завершению. На сколько поколений растянется этот — тоже естественный! — процесс перехода сказки от устного распространения в разряд классического наследия, в книгу, гадать не будем. Мы хотим познакомить читателя с образцами того, что еще действительно живо в памяти народа.
Самое общее впечатление: в первую очередь забываются длинные волшебно-героические сказки, требующие если не досуга, то особых условий для своего существования (перерывы в работе, как, скажем, у рыбаков, пережидающих непогоду; не заполненные какой-то умственной деятельностью вечера — теперь их заполняют клуб, кино, разные формы учебы и, по общему мнению, телевидение). Сегодня, если уж и вспоминают к случаю, то сказки бытовые, смыкающиеся с народным анекдотом, байкой. То соотношение в репертуаре сказителей, которое было характерно для конца XIX — первой четверти XX века (одну пятую часть всех текстов составляли Сказки волшебные), теперь заметно изменилось в пользу сказок новеллистических, бытовых[3].
Как это было всегда, в сказку проникают новые слова, представления, детали современного быта. В сказке, рассказываемой сегодня, герои учатся в институте, яйцо со смертью змея хранится в коридоре, в шкафу; дорога, по которой едет на тройке полковник, командир Семеновского полка, шоссейная; сын «первейшего купца в мире», по представлению родителей, вечером должен отправиться в сельский клуб. Здесь можно встретить и машиниста, и «гражданку царевну», и нетипичных для старых записей животных — льва, тигра, обезьяну. Попадаются такие слова, как «кризис», «(фото) аппарат». В устной традиции чаще, чем прежде, обнаруживаются сюжеты, не зарегистрированные дореволюционными собирателями. Все это — прямое следствие расширившегося кругозора рассказчиков, влияние школы, книги, средств массовой информации. Даже старики уже плохо знают прошлую жизнь и настолько сжились с советской действительностью, что и не замечают этих своих исторических несообразностей, когда говорят: «Поступил царем», а сам царь обращается в сказке к своим подданным с нашим словом «товарищи».
Вместе с тем поражает устойчивость некоторых элементов сказки, и прежде всего — ее социальной направленности. Сказка всегда на стороне слабого, обиженного, бедного. По-прежнему она исполнена ненависти к угнетателям, смеется над барином, богатеем, попом. Неискушенный читатель может посетовать на жестокость, которая встречается в некоторых произведениях. Но посмотрите внимательно: на кого она направлена на помещика, почти всегда на священника, дьякона, монаха. Эти персонажи вне норм, как бы вне закона.
Сказка любит посмеяться. Но она и поучает: жадный, злой, завистливый наказан, посрамлен. И урок морали обычно бывает преподан каким-нибудь бедным мужичонкой, ловким солдатом, поповым работником, а в сказке волшебной — Иваном-дураком, Иваном — кухаркиным сыном и им подобным.
Несмотря на то что жанр сказки уже давно и несомненно клонится к упадку, до сих пор можно услышать прекрасные, истинно художественные произведения, радующие своей выдумкой, мудростью, первозданным русским языком. Тут есть чему поучиться писателю и каждому, кто хочет избежать однообразия и безликости в своей речи.
Иван Зорянин — богатырь среди богатырей, забросивший на гору камень, который едва приподняли другие богатыри. Но крохотный мужичок с ноготок — борода с локоток сажает его к себе на ладонь и одним дуновением переносит на другой край земли (Г. Тихонов. «Про трех богатырей»). А прочитайте сказку П. Тимофеева «Про упрямую жену (2)». Сколько в ней юмора, ума, психологической наблюдательности!
В сборнике немало сказок редких и даже таких, которые ранее не были известны науке. Интересны и некоторые исторические предания.
Составители стремились представить читателю все разновидности сказки.
Читатель найдет здесь сказки волшебные и героические. В них действуют не только люди, но и необыкновенные существа, вроде Кащея или Змея, и даже волшебные предметы, вроде дубинки-самобойки или неистощимого кошелька-самотряса. Герой этих произведений преодолевает множество преград, побеждает всех врагов и в конце концов в награду за свои подвиги получает трон или невесту, а чаще и то и другое.
Особое место в жанре сказки занимает сказочная повесть. Она нечасто попадает в книги, и ее плохо знают. В сказке «Соловьев и Воронов» нет ни чудовищ, ни волшебников, вообще нет ничего чудесного. Все события совершаются без вмешательства сверхъестественных сил. Действие происходит то в Новгороде, то в Америке, а среди персонажей — не только традиционный купец, но и банкир. Это нравоучительное и авантюрное повествование, которое с полным правом можно назвать народной книгой, народной беллетристикой, очень напоминает анонимные рукописные повести Петровского времени.
В бытовых (или новеллистических, сатирических) сказках события развертываются в обыденной обстановке и во времена, не столь отдаленные от нас. Герои этих сказок — поп, барин, солдат, работник, бедный мужик. Чудесного встречается здесь немного. Скорее встретишь тут пародию на чудесное, на веру в сверхъестественное. Когда какой-нибудь солдат несет на спине мешок, в котором сидит поп, убежденный, что это ангел возносит его на небо, — разве это не пародия, не насмешка над верой?
Представлены в сборнике и детские сказки. Обычно в сказках для детей действуют животные — лиса, волк, заяц, коза, петух. И сказки эти так ловко построены, что их очень легко запомнить. Один эпизод намертво присоединяется к другому, перестановки здесь, в отличие от волшебных сказок, почти невозможны. Докучные, или бесконечные, сказки особенно любят самые маленькие. Незатейливые по содержанию, они незаметно, в игре, развивают мышление, развивают чувство языка и, несомненно, чувство формы.
В былые годы, когда сказку записывали от руки, уже в самый момент записи собиратель делал, порой даже неосознанно, какие-то коррективы: не замечал и не отмечал оговорок рассказчика, разных заминок в речи. Теперь магнитофонная лента бесстрастно регистрирует всё это: «Вот, значит, что жена и говорит, то есть муж и говорит…»
Создается новая проблема. При абсолютно точном воссоздании на бумаге потока устной речи нередко ощущается какая-то корявость, косноязычность, то, Чего нет в живом исполнении, когда слово сопровождается жестом, мимикой, получает особую интонационную окраску.
Петр Тимофеев очень хороший мастер сказывания, он остроумен, его диалоги сочны, в сказках много прекрасных подробностей, психологических тонкостей. Но в иные дни он был, как говорится, не в форме. И тогда появлялись бесконечные «вот», «значит», «так сказать».
«Вот встретились мужик с попом. И разоспорились. Мужик и говорит:
— Поп, я твоих собак накормлю, а ты моих ребят не накормишь.
Вот. Поп и говорит:
— Ну, не может быть.
Вот. Ну вот, значит, что? Вот, значит, поп берет…»
Выделенное курсивом мы позволили себе вычеркнуть. Решение не бесспорное. Но в данной книге, которая не является научным изданием, подобное минимальное редактирование все-таки представляется целесообразным.
Приведены к литературным произносительным нормам общерусские диалектные формы: «если» (вместо «еслиф»), «караул» (вместо «каравул») и т. п. Устранены северорусские диалектизмы — оканье («робота», «корман», «росстрелять» вместо «работа», «карман», «расстрелять»), «и» на месте старого этимологического «ятя» («всих», «писня» вместо «всех», «песня»), особенности севернорусского склонения и спряжения («в избы» вместо «в избе», «начинав» вместо «начинает») и т. д. и т. п.
Однако, чтобы у читателя не пропало ощущение народной разговорной стихии, некоторые неправильности, отклонения от норм литературного языка сохранены. Всё, что имеет отношение к стилю сказки, к манере рассказчика, все элементы художественной формы, лексика, синтаксис передаются без всяких изменений. Следует помнить также, что речь современного деревенского человека крайне пестра. Рядом стоят «аль» и «или», «куды» и «куда»; в очень небольшой сказке Тимофеева в трех случаях употреблена литературная форма «ребята», в двух — диалектная «робяты».
Эта книга не рассчитана на детей, хотя здесь и помещено несколько детских сказок. Она адресована тем, кто любит народное слово, кто занимается изучением жизни, быта и психологии народа, — агитатору, социологу, учителю и студенту. Сборник дает определенное представление о русской сказке в наши дни.
Книга слагается из двух частей. № 1-33 записаны сотрудниками сектора фольклора Института русской литературы АН СССР в 1945–1948 годах, подготовлены к печати и прокомментированы И. Г. Ширяевой; № 34–81 собраны В. С. Бахтиным в 1947–1974 годах; он же подготовил их к печати и прокомментировал.
Тексты присказок, зачинов, байки и приговорки, использованные в концовках, взяты из тех же коллекций.
Все сказки публикуются впервые.
Первый раздел вступительной статьи и заметка на стр. 147 написаны П. Г. Ширяевой, второй раздел и заметка на стр, 250–251. В. С. Бахтиным.
Былица
Дело около Волги-реки было.
Идет один раз Стенька Разин в город. Попадается ему навстречу старушонка с маленькой девочкой. Старушонка корову ведет продавать, а девочка сзади идет, подгоняет.
— Здорово, старуха! — говорит он ей.
— Здравствуй, добрый человек, — отвечает она, — Куда, старуха, путь держишь?
— Да вот в город корову веду продавать.
— А что, она лишняя у тебя, что ли?
— Да нет, не лишняя, милый человек. А что же делать мне, коли хлеба нет? Лучше хлеб есть с малыми детушками, чем молоко пить. Осташняя корова — не помога в семье. А ребят-то у меня четверо. Вот самая старшая со мной идет.
Поглядел Стенька Разин на корову, подумал немного да и спрашивает опять:
— Сколько ты хочешь за свою коровушку?
— Рублей тридцать, — говорит старушонка.
— Продай мне!
— Что же, купи. Мне все равно, кому продавать, хоть тебе, хоть другому. Покупай.
Он достал кошелек с деньгами и отсчитывает старушонке тридцать рублей. А она расстегнула свой ворот и достает из-за пазухи мешочек на шнурке. Развязывает его и говорит:
— Надо деньги подальше положить. А то, говорят, тут по дорогам Стенька Разин с шайкой разбойников рыскает. Богатых людей грабит. Неровен час, попадет навстречу и последние деньжонки отымет.
Завязала деньги в мешочек и опять за пазуху его спрятала.
Человек корову купил, а брать-то ее не берет. Уходить собирается.
— Корову-то бери, — говорит ему старушонка.
— Не возьму. Веди домой. Ешьте молоко со своими детками.
— Нет, — настаивает на своем старушонка, — ты купил корову, ты ее и бери.
Он улыбается ей и отвечает:
— Веди домой! Домой веда!
Она видит, что добрый человек не шутит, а правду говорит.
— Вот спасибо-то тебе, кормилец мой! — Да и грохнулась она на дороге доброму человеку в ноги кланяться.
Стоит перед ним на коленях, благодарит от чистого сердца:
— Кормилец ты наш! Скажи же хоть, за кого мне богу молить?
— Молись за Стеньку Разина! — отвечает он.
У старухи ноги подкосились и с испугу руки затряслись.
— Не бойся, — говорит ей Стенька Разин, — я бедным помогаю, а на Волге купцов богатых за мошну трясу. Така моя политика.
Так и пошла бабка назад домой: и корову повела, и тридцать рублей денег понесла.
Поделиться книгой: