Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

ЛЕВ ВЕРШИНИН

ПОВЕСТЬ О БРАТСТВЕ И НЕБРАТСТВЕ: 100 ЛЕТ ВМЕСТЕ

Москва

ИЗДАТЕЛЬСТВО "СЕЛАДО"

2018

Вершинин Л.Р. Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе. — М. : Селадо, 2018. — Т. 1. — 448 с.: ил. — Т. 2. — 528 с.: ил. — ISBN 978-5-906695-22-2

Моим старым, добрым болгарским друзьям Юре, Миленке и Тервелу, моим заочным болгарским друзьям Деяну и Красимиру, лично г-ну Аспаруху Кубратову Дулову, без которого темы не было бы, и еще одному человеку, без которого книга не состоялась бы, с благодарностью, любовью и уважением.

Автор

ОТ ИЗДАТЕЛЕЙ

Название этой книги — «Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе» — очень хорошо отражает то своеобразие, которое сложилось за это время в отношениях Болгарии и России и сохраняется доныне.

Ее автор — не только историк и политолог, но еще и известный литератор, что определило особенности стиля изложения, сознательное его «облегчение» для лучшего восприятия. Перед нами — не учебник и не строго научная монография. По сути, это глубокое политико-психологическое исследование, охватывающее значительный период времени и очень широкий спектр внутриполитических и международных проблем, — и в то же время захватывающее повествование, написанное максимально популярно, подчас с осознанно дозируемой иронией, но при этом всегда серьезно — и никакого пиетета к любой из сторон. В нем очевидно стремление понять и объяснить личные, клановые, социальные мотивы действий тех или иных героев, лишенное опасений войти в противоречие с традиционными оценками.

Отсюда и принципиальная особенность подхода. Поставив перед собой непростую задачу разобраться, почему отношения Болгарии с Россией складывались именно так — сложно, с разрывами и ссорами, разводившими их порой по разные стороны баррикад, автор подчеркивает: «Нас не интересуют голые факты, нас интересуют причины и следствия». Иначе говоря, он предлагает читателю, совместно сопоставляя фактический материал, искать объяснения поступкам, выстраивать логику событий.

Действие книги начинается в декабре 1839 года (в самом начале борьбы за независимость Болгарии от Османской империи) и заканчивается на моменте падения коммунистического режима, немного затрагивая итоги действий «молодых реформаторов». Перед читателем распахивается широкая панорама «дружбы и недружбы» двух родственных стран, развивавшихся в амплитуде — от горячих симпатий до мучительной вражды, от полного взаимопонимания до «разводов» со взаимными обвинениями в предательстве и измене.

Твердо стоя на том, что «полузнание хуже невежества», а «полуправда страшнее лжи», автор выносит из-за кулис то, что прочно забыто или о чем не полагается вспоминать, не делая исключений ни для кого и не боясь разрушить устоявшиеся схемы — «вековые стереотипы» об отношениях двух стран. Да, говорит он, это «страны — родные сестры», но при этом одна из них — более влиятельный «старший брат», далеко не всегда умевший смотреть в корень и быть тактичным. И хотя мечты о «великой Болгарии» для самих болгар за века неразрывно срослись с комплексами «малого, всеми обиженного народа», Россия тоже, из века в век, в отношениях с разными государствами, не раз наступала и, похоже, по-прежнему наступает на одни и те же грабли. Как точно объяснил однажды старый болгарский дипломат: «Просто неумение видеть в дружественной стране субъект, имеющий право, и обращение с нею как с объектом, этакой "тварью дрожащей", по гроб жизни обязанной. Да еще высокомерный, без понимания, основанный на "славянофильских сантиментах” взгляд старшего, опекающего младших и не спрашивающего их мнения»...

Как ни парадоксально (об этом, увы, мало кто знает, но так оно и есть), маленькая, казалось бы, периферийная, незаметная и незначительная Болгария на поверку стала своего рода лабораторией всех идей, так или иначе раскачивавших сложный и кровавый XX век. Конституционная монархия — и «монархическая диктатура». Либеральный парламентаризм — и фашистские режимы в разных вариациях. Крестьянский утопический социализм — и «красный» авторитаризм во всех его гранях. Тесный союз с «цивилизованным миром» — и столь же тесный союз с нацизмом (при том что именно нацизм, пожалуй, единственный из всех «мифов XX века», не прижившийся на болгарской земле).

Еще одной гранью повествования является обращение автора к «македонскому вопросу» — одному из сложнейших, долгое время, мягко говоря, не рекомендованному к публичному обсуждению. Этой теме посвящена значительная часть книги, и подробности иногда навевают болезненные, неприятные ассоциации. Трудно беспристрастно наблюдать, как внешние силы, руководствуясь своими политическими интересами, рвут по живому один народ, ощущающий себя единым целым, создавая, вопреки воле народа, два государства с двумя якобы «разными» народами, — и как этот каток сминает сопротивление людей, желающих оставаться собой, давя непокорных и навязывая смирившимся новую идентичность. Вольно и горько, ибо слишком о многом напоминает, в том числе и о том, что история развивается по спирали и нет ничего нового под солнцем.

И, разумеется, заинтересует (не может не заинтересовать) читателя галерея героев, прописанных с яркой, почти фотографической детальностью, при неустанном стремлении избегать ярлыков даже тогда, когда выходящий на авансцену персонаж прочно определен в «злодеи». Ибо, не устает повторять автор, человек есть человек, его взгляды, его символы веры и его деятельность всегда обусловлены причинами и убеждениями, которые можно не разделять, даже осуждать, — но понимать нужно. И неважно, о ком идет речь: о царе ли, генерале, министре, крестьянском вожде, рабочем лидере или профессиональном боевике, сражающемся за обреченную мечту.

В целом эта книга может дать внимательному читателю знание и понимание истории и внутренней политики родственной страны — такой близкой и такой далекой. Однако очевидно: речь в повествовании идет не только об особенностях конкретных исторических эпох и не только о России и Болгарии. Станут понятными причины и возникновения так называемого Балканского узла, и непреходящего напряжения на Балканах, и в целом принципов и основ «большой» европейской политики в их развитии.

По большому счету, книга помогает понять истинную суть противостояния консерваторов и либералов, «западников» и «русофилов», черты и интересы национальных элит, причины социальных взрывов и религиозных конфликтов, срывает красивые, лозунговые объяснения и помогает заглянуть туда, куда смотреть не поощряется, ибо стыдно. И вот это-то рассмотрение явлений «во времени» раскрывает очевидные параллели с современной действительностью, «кухню» политических переворотов, их технологии, мотивацию тех, кто дает им старт, — а в итоге позволяет понять, насколько хрупок сегодняшний мир в Европе.

В общем же — никуда не деться — по-прежнему верен и, видимо, всегда будет верен известный афоризм В.О. Ключевского: «Мы гораздо больше научаемся истории, наблюдая настоящее, чем поняли настоящее, изучая историю. Следовало бы наоборот».

КНИГА ПЕРВАЯ 

Часть 1. ТАК ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ!

ГЕТЬ СТАМБУЛЬСКОГО ПОПА!

Реки начинаются с истоков. Чтобы понять, почему в конце концов отношения Болгарии с Россией сложились именно так, как сложились, начать следует с декабря 1839 года, когда молодой, прогрессивный и окруженный честными патриотами султан Абдул-Меджид подписал «священный указ», положивший начало эпохе Танзимата — «обновления Османской империи», фактически нечто типа «Декларации прав человека и гражданина».

С этого момента — а дальше шло по нарастающей — на территории Порты всем ее подданным, независимо от религиозной принадлежности, гарантировалось обеспечение безопасности жизни, чести и имущества, а также многие другие права. Подчеркивая, что поставленные задачи могут быть успешно решены только в случае единства правительства и народа, авторы проекта провозглашали государственной идеологией османизм. По сути это был просто патриотизм, в рамках которого для власти едины все, кто хочет служить Родине, а тюрки ли это, славяне, арабы, греки или евреи, совершенно никакой роли не играет, ибо невозможен патриотизм без «равенства и единства всех народов». И это не было пустой декларацией. Власти в самом деле намерены были претворять в жизнь свои замыслы, призывая «низы» к сотрудничеству, потому что очень хорошо понимали, как люто будут сопротивляться «верхи».

Естественно, все эти перемены затронули и Болгарию. Раньше всё было просто: христиане — хоть беднота, хоть богатенькие «чорбаджии» — податная райя (стадо) без каких-либо прав, кроме права на жизнь; помаки — болгары-мусульмане — полноправное (в рамках шариата) население с массой льгот по отношению к соседям-христианам, но всё же пониже «настоящих турок». Ну и, конечно, в городах — греки из Стамбула, так называемые фанариоты, которых никто не любил, потому что они, имея в столице крутые связи, тянули на себя самые вкусные одеяла, выступая в качестве торговых посредников.

В эпоху Танзимата, однако, христианам мало-помалу становилось легче, и первой ласточкой этого просвета стало успешное завершение долгой борьбы болгарских священнослужителей за церковную самостоятельность от Константинопольской Патриархии, клир которой был теснейше связан с «фанариотами» и всячески им споспешествовал, что очень не нравилось местным производителям и торговцам.

Раньше о чем-то в этом роде и заикаться было опасно, а теперь стало можно, и 3 апреля 1860 года во время пасхального богослужения в столичной болгарской церкви епископ Илларион Макариопольский, как положено, помянув султана, не помянул имени Вселенского Патриарха — и никаких последствий, хотя Патриархия тотчас пожаловалась властям, не последовало. Типа, «разбирайтесь сами».

К слову, вполне логично: разногласия в рамках ручного православного клира Порту тревожили значительно меньше, чем появление протестантских, а еще более — католических миссионеров, ненавязчиво пропагандировавших «западные ценности», и даже достаточно успешно: в Болгарии возникло движение за унию с Римом, поддержанное многими интеллектуалами во главе с Драганом Цанковым.

Для запрета выхода Болгарской Церкви из-под юрисдикции Константинополя не имелось никаких формальных оснований, но тенденция все-таки тревожила, и султанское правительство вело себя предельно аккуратно, не говоря ни «да», ни «нет», но самим фактом молчания давая болгарским иерархам понять, что в принципе не возражает. Значительно активнее возражала Россия, имевшая давние и прочные связи с Константинопольской Патриархией, да и вообще всякие новации не одобрявшая, однако со временем, особенно после Крымской войны, понемногу начала смягчаться и политика Петербурга. Наиболее разумные дипломаты и эксперты по Балканам постепенно, максимально тактично докладывали царю и Синоду, что никакой беды от помощи болгарским «батям» не будет, ибо от Патриархии в Стамбуле, предельно лояльной Порте, всё равно пользы с гулькин хвост. А вот чорбаджиев, ориентирующихся на Россию, такое отношение обижает, если вообще не отталкивает в ряды «западников».

ПЛОДЫ ПЕРЕСТРОЙКИ

В конце концов о благоприятном для болгар решении вопроса начал мягко ходатайствовать и граф Николай Игнатьев — посол Российской империи в Порте и вообще редкостная умница, после чего греческим назначенцам в Болгарии стало неуютно. Их, конечно, не били, не обижали, но создали атмосферу такого морального дискомфорта, что они сами стремились уехать, оставляя приходы и должности местным клирикам, а 28 февраля (по старому стилю) 1870 года султан подписал фирман об учреждении экзархата, то есть автономной — а фактически самостоятельной — Болгарской Церкви, главу которой — «наместника» — должны были избирать высшие местные иерархи, а Патриарх Константинопольский — только формально утверждать. Естественно, Патриархия крайне рассердилась, экзархата не признала, избранного в 1872-м экзарха Антима I не утвердила, а болгарских батюшек вообще объявила «раскольниками», но поскольку последнее слово было за султаном, а султан всё подписал, мнение греков даже не приняли к сведению.

Но Церковь Церковью, а по ходу дела из активистов протеста оформлялось и политическое движение с оттенком национализма, а также с прицелом на социальные перемены. Это было эхо модных в тогдашней Европе веяний, что и неудивительно. В Болгарии, так уж вышло, ни своей аристократии, ни своего дворянства не было уже много веков, элиты ее формировались из зажиточных крестьян и выходцев из сел, получивших максимально добротное образование. И они, желая состояться, фрондировали — хотя, конечно, по-разному. Те, кто из семей побогаче, учились в Европе, в университетах Франции и Германии, становясь понемногу, скажем так, «западниками». Возвращаясь домой, они пополняли ряды «лояльно протестующих»: устраивались на госслужбу, на рожон не лезли, но в рамках возможного поддерживали инициативы Его Величества. Молодежь попроще грызла гранит наук в российских вузах и ориентировалась на Россию — в духе славянофильства и народничества, поскольку самодержавие не воспринимала. Эти, как правило, отучившись и нахватавшись, домой не спешили, а оседали в эмиграции, примериваясь к практическим делам, чтобы решать вопросы, не дожидаясь милостей от султана. В основном, конечно, с прицелом на Россию, но поскольку Санкт-Петербург такие инициативы не одобрял еще со времен Ипсиланти, подчас впадали в отчаяние (тот же Драган Цанков, уйдя в католичество, горестно писал: «Только слепые не могут отличить истинно христианского дела римской пропаганды от истинно дьявольского дела панславизма и панэллинизма»), а потом каялись и опять разворачивались в сторону России, надеясь, что там передумают.

Как и всегда, большинство ограничивалось спорами в кофейнях, но кое-кто шел дальше. Например, в 1862-м в Бухаресте несколько зажиточных торговцев, получив небольшой российский грант, основали кружок, именуемый «Добродетельной дружиной». Упаси Боже, ничего чересчур, просто разработка концепции для предъявления российскому МИД. Правда, первый вариант — идею единого болгаро-сербского государства с белградскими Обреновичами во главе — спонсор забраковал (Обреновичи, холуи Вены, на брегах Невы не котировались), зато «вариант Б» — болгаро-турецкая дуалистическая монархия во главе с турецким султаном под эгидой России — понравился.

Проект одобрили, грант продлили, сообщив: «Понадобитесь — позовем», на чем всё и затихло. А на авансцену вышли другие люди, куда более решительные, типа Георгия Саввы Раковского, именуемого еще и Предтечей. В ранней юности он был активистом борьбы за церковную реформу, потом — в Крымскую — одним из основателей Тайного общества, поддерживающего Россию. Затем жил в Австрии, публиковал в газетах антиосманские статьи. Когда его по требованию турок депортировали, переехал в Россию, обивал пороги, ища поддержки. Не найдя, уехал в Сербию и там наконец эту поддержку нашел — слегка от сербского правительства, но в основном от австрийской разведки, заприметившей упрямого и потенциально ценного болгарина и теперь, когда к Вене у Стамбула претензий быть не могло, решившей его поддержать. Болтологией он не увлекался, был поклонником Мадзини и сторонником «прямого действия», считая, что добиться независимости может только сам народ и только в том случае, если народу будет вокруг кого объединяться. В практическом плане — искал деньги, собирал политически активную молодежь, формировал четы — повстанческие отряды — и засылал их за Дунай, пребывая в уверенности, что народ отзовется.

А народ никак не отзывался. Восхищался, слагал песни о славных гайдуках — Панайоте Хитове, Филиппе Тотю, Стефане Караджа, Хаджи Димитре, но и только, так что четам раз за разом приходилось, побузив, уходить обратно. В связи с этим Раковский пришел к выводу, что к вопросу нужно подходить системно, но не успел: чахотка, вечный бич разночинцев, помешала, и продолжать его дело пришлось уже парням из той самой политически активной молодежи.

МЫ ПОЙДЕМ ДРУГИМ ПУТЕМ

А парни были серьезные. Не слабее российских народников, с которыми, к слову, кое-кто из них (как, скажем, Стефан Стамболов, о котором позже будем говорить много) был и связан, и дружен. Понемногу выдвинулся и лидер — Любен Каравелов, выпускник Московского университета, теоретик, публицист и очень толковый организатор. Кстати, это он, наряду с Петко Катрановым, был прообразом Инсарова из тургеневского «Накануне». Живя в Москве, Каравелов неустанно писал, рассказывая российской общественности о «балканской сестрице», заинтересовал этим самые широкие слои, и это само по себе было много. Но литературного творчества активисту не хватало, и он с удостоверением корреспондента «Московских ведомостей» отправился в Белград, где принялся формировать чету.

Естественно, его депортировали, и он какое-то время нащупывал контакты в Австрии, а весной 1869 года осел в Бухаресте, где познакомился с еще одним харизматиком — Василом Кунчевым (позывной «Левски»). С этого момента работа вышла на качественно иной, куда более конкретный уровень. В отличие от Дюбена — скорее теоретика, по натуре склонного к рефлексии, — Васил, человек с реальным боевым опытом, фанат идей Раковского, попробовавший себя в четах и разочаровавшийся в этой методике, имел практический склад ума и железную хватку.

Васил Кунчев (Левски)

Так что очень скоро их тандем (вернее, трио, потому что был еще и Христо Ботев, друг Васила) заработал с точностью метронома. В том же 1869-м в Бухаресте состоялось учредительное собрание Болгарского революционного центрального комитета (БРЦК), с места в карьер объявившего себя «Временным правительством Болгарии», эмиссары которого вскоре создали в самой Болгарии подпольную «Внутреннюю революционную организацию», взявшую курс на подготовку всенародного восстания.

Ну а чуть позже, когда возникло несколько десятков ячеек, на общем собрании комитета, состоявшемся весной 1872 года, были приняты его программа (автор — Каравелов, ставший главой БРЦК) и устав (автор — Левски, высший военный руководитель будущих событий). Эти документы были уже предельно конкретны, цель определялась четко: «путем всеобщей революции произвести коренное преобразование нынешней государственной деспотически-тиранической системы, заменив ее демократической республикой». А в смысле тактики указывалось, что все разногласия между «западниками» и «русофилами» будут улажены после достижения главной цели — независимости.

И на том — к делу. Каравелов изыскивал средства, формировал общественное мнение, а Левски, перейдя Дунай, создавал сеть «первичек» — первичных ячеек комитета — и делал это очень удачно аж до тех пор, пока не случилось то, от чего ни одно подполье, сколь бы искусный конспиратор его ни возглавлял, не застраховано. 22 сентября (по старому стилю) 1872 года один из «апостолов», Димитр Обштий, организовал налет на турецкую почтовую карету. Сделано это было вопреки прямому запрету Левски — слишком большая сумма перевозилась, и Димитр решил, что удача всё спишет. Но не свезло...

Парни угодили в засаду, предстали перед судом, и, поскольку дело пахло петлей, Обштий заявил, что «экс»[1] — не уголовный, а политический, раскрыв туркам факт существования организации и назвав имена ее руководителей. Начались аресты. БРЦК приказал Левски, сидевшему в надежном убежище, немедленно начинать восстание, однако сам Васил лучше всех понимал, что ничего еще не готово и выводить на убой две сотни активистов нельзя, а людям, против которых нет никаких доказательств, ничто не угрожает. Поэтому, проигнорировав приказ, он решил уходить в Румынию, забрав архив подполья, и 27 декабря был — в общем, случайно — арестован турецкой полицией, успев уничтожить документы.

По поводу ареста ходило много слухов, назывались имена «предателей», но, скорее всего, туркам просто повезло: наряд полиции брал обычного «подозрительного». В Ловече, где Левски многие знали, на очной ставке арестованного не выдал никто из задержанных, и опознали его как государственного преступника только в Тырнове. После этого его предали суду по старым делам, не выяснив ничего ни про БРЦК, ни про подполье, о котором подсудимый не сказал ни слова.

Впрочем, досье заслуженного четника и без того было пухлым, на смертную казнь хватало с верхом, и 6 февраля 1873 года (19 февраля по новому стилю) «опасного мятежника» Васила Кунчева повесили на окраине Софии. Его молчание на суде спасло многих и сохранило сеть. Но Любен Каравелов, потрясенный смертью друга, ушел в глухую депрессию, и вполне возможно, что всё бы рассыпалось, не перехвати штурвал Христо Ботев, при котором уже крутился, быстро набирая влияние, изгнанный из Одесской духовной семинарии Стефан Стамболов, совсем юный — всего-то неполных 19 лет, но очень-очень себе на уме и совершенно без тормозов.

САМИ МЫ НЕЗДЕШНИЕ

Следует отметить, что ладно шло далеко не всё. Как когда-то писал Левски в Бухарест, «в честных образованных юношах, готовых к борьбе, недостатка нет, но люди старшего возраста в селах предпочитают отмалчиваться». Но, в принципе, оно и понятно. При Танзимате, как сложно ни шли реформы, жить стало несколько легче, а в сравнении с тем, что было еще раньше, так и вовсе слава Богу.

Лучше всего это показала впоследствии Русско-турецкая война, доказавшая, что Порта стала гораздо сильнее, чем прежде. У нее, считавшейся «больным человеком Европы», вдруг оказались и талантливые генералы, и храбрая, мотивированная к упорному сопротивлению, неплохо подготовленная армия, и офицеры самого разного этнического происхождения, которым «за державу обидно», и достаточно широкая общественная поддержка.

Естественно, примерно то же было и в мирной жизни, — или, возможно, правильнее было бы сказать, что мирная жизнь определяла новые военные реалии. Так что добра от добра осторожные люди не искали — и приключений, хотя агитаторов слушали, сочувственно мотая головой, не хотели. Но не было бы счастья, да несчастье помогло. И называлось это несчастье «мухаджиры».

Дело в том, что с окончанием Кавказской войны на Балканах появились «беженцы» с северо-запада Кавказа — примерно 200 тысяч адыгов, решивших уехать, но не покориться «неверным». Ехали не просто так, а по приглашению, по специальной правительственной программе, довольно неглупой: правительство Порты решило создать этакие «народные дружины» в проблемных районах, подозреваемых в потенциальном сепаратизме, то есть на востоке Балкан (на западе вполне справлялись албанцы) и на Ближнем Востоке, где нуждались в присмотре бедуины.

В Болгарию завезли примерно 30 тысяч семей (данные источников слегка разнятся). Их обеспечили «подъемными» и землей. Люди из Стамбула сделали всё, чтобы приезжие интегрировались нормально, но гладко было только на бумаге. Реально же, по словам Христо Ботева, предельно внимательно следившего за ситуацией, «началась эра черкесских грабежей. Засновали по беззащитным болгарским полям [...] загорелые на солнце фигуры черкесских разбойников. Запищали дети у матерей [...] как пришли черкесы, крестьяне не знают, что принадлежит им, а что — черкесам».

Вообще, если уж совсем объективно, горцев тоже можно понять. Они ненавидели православных — тем паче с языком, похожим на русский, — и презирали их, считая добычей, отданной им по праву за все, скажем так, кровь и слезы, пролитые во имя Аллаха и на пользу Турции. Болгары с такой постановкой вопроса, конечно, не соглашались и пытались жаловаться, однако получалось скверно.

В Стамбуле, если информация доходила, реагировали, посылая циркуляры: дескать, разберитесь и примите меры, — но тщетно. Циркуляры приходили куда следует, и где следует жалобщикам разъясняли, что новые соседи вообще-то люди мирные, у себя на Кавказе никого не обижали, вот только обычаи у них такие... своеобразные и сами они по натуре вспыльчивые. И опять же, слишком они настрадались от русских, поэтому нервничают, но это пройдет, нужно проявить понимание и толерантность, не делая из мухи слона.

А уж мелкое местное начальство и вовсе закрывало глаза на всё — оно само было недовольно стамбульскими экспериментами, да и взятки любило, а горские старейшины на взятки не скупились. Так что наверх шли сообщения, что-де «гнев правоверных обрушивается на русофилов». При таком раскладе «мухаджиры», понятно, наглели. Очень скоро начали грабить уже не только «неверных», а всех подряд — и мусульман-помаков, и даже турок, разве что мусульманок не насиловали, а христианок — вовсю, и горе было той, которая смела сопротивляться.

«Черкесы! Ах, Боже мой, как горько! — писал Ботев. — Уже и днем человек не смеет отойти далеко... Злодеи бесчестят невест и женщин, убивают невинность молодых девчат». И далее — перечень ограбленных сел, документальные подробности насилия и обид, оставшихся без внимания. Какая-то реакция со стороны властей следовала только в самых вопиющих случаях — таких, как в селе Койна, где христиане и помаки, объединившись, встретили очередную банду огнем. Тут уж начальник управы через несколько часов перестрелки всё же послал жандармов, и те даже задержали нескольких налетчиков, — однако, не довезя до города, отпустили подобру-поздорову...

ДВИЖЕНИЕ ПРОТИВ ЗАКОННОЙ ИММИГРАЦИИ

Итоги, надеюсь, понятны без пояснений. Дороги пустели, ярмарки закрывались, практически прекратилась торговля — слишком много бедолаг-коробейников, рискнув, расставались если не с жизнью (хотя часто и с ней), то с пожитками. Черкесы бродили везде и забирали всё: деньги, одежду, продукты, уводили скот, крали женщин. Чтобы хоть как-то спастись, никто не ходил поодиночке — только группами и с топорами.

Женщины перестали выходить из домов, скотину загоняли прямо в дома, заваливая вход бревнами. Но тогда банды начинали штурмовать усадьбы, а взяв штурмом и обобрав, строго наказывали хозяев «за непослушание».

У Ботева на эту тему много статей. Можно, правда, сказать, что он — как лицо заинтересованное — пристрастен. Но в то же время и нельзя. Много лет спустя профессор Иван Хаджийский, первый болгарский социолог, собирая материалы для своего классического труда «Моральная карта Болгарии», посвященного народной психологии, специально расспрашивал стариков в глубинке и по поводу «мухаджиров». Да не просто так, а пригласив в поездку — во избежание всяческих упреков и сомнений в научной корректности — коллег из Турции, заверявших каждую запись, сделанную в некогда мятежных селах.

Выводы однозначны: «В памяти народной всё еще очень живо, до мельчайших деталей, помнят даже имена насильников и их союзников из числа низшей турецкой администрации». Более того, как указывает ученый, «до прихода черкесов никто и не помышлял о восстании. Но как они появились [...] жизнь стала невыносима. [...] На общий вопрос "Решились бы вы воевать, если бы не было черкесских грабежей?" ответ всегда был один: "Никогда"».

Короче говоря, даже по карте событий видно: где горцев не было, там не было и протеста. Даже если в районе существовало сильное подполье, на его призывы просто не откликались, не глядя ни на безземелье, ни на высокие налоги, ни на бедность. А вот села, куда горцы наведывались, давали добровольцев тем больше, чем чаще они появлялись. Причем эмиссаров из центра слушали и оружие готовили не только голь перекатная, которой терять было, по большому счету, нечего, не только имевшие личный зуб на «мухаджиров» и местных взяточников, но и зажиточные, всеми уважаемые, со связями в местной администрации чорбаджии.

И, следовательно, никуда не деться — прав Ботев: «Только этот ужас, эта ежечасная тревога издергала нервы этим кротким и незлобивым людям [...] которые от ужаса перед жизнью, усугубленного продажностью полиции, пошли на борьбу и смертельный риск». А тем, кто всё же верить Ботеву — как убежденному «русофилу» — не пожелает, могу сообщить: примерно то же и в примерно таких же тонах рассказывает о ситуации в Болгарии не кто иной, как Захарий Стоянов. Тоже «апостол», но, в отличие от пламенного Христо, представитель самого антироссийского, самого склонного к компромиссу с Портой крыла БРЦК, которого в предубежденном отношении к туркам, которых он уважал, и черкесам подозревать не приходится.

В августе 1875 года собрание БРЦК в Бухаресте приняло решение начинать восстание. С мест поступали хорошие новости, четы для вторжения были готовы, план восстания утвержден, уполномоченные центра разъехались по «военным районам» и добрались успешно. Однако, как выяснилось, лидеры ячеек сильно переоценили уровень организации. Даже в Старой Загоре, куда прибыл для общего руководства лично Стамболов, мало что было подготовлено, организаторы переругались, и восстание, начавшееся 16 сентября вопреки рекомендациям Стефана, практически стихийно, власти подавили легко и быстро, повесив по итогам семерых активистов.

После этого в руководстве БРЦК начался разбор полетов на предмет «кто виноват?», временами переходивший в драки и, видимо, только Бог дал, что не в перестрелки. Слегка успокоившись, комитет на 80 процентов переформатировали и в конце октября приняли решение готовить старт на 1 мая 1876 года, учтя и исправив все ошибки. Страну разделили на четыре округа, «апостолам» предоставляли уже не роль «координаторов», а «диктаторские полномочия», взяли под контроль поставки оружия — в том числе изготовление знаменитых «черешневых» пушек.

Задоринок на сей раз не случилось, так что 14 апреля, собравшись в местечке Обориште, «апостолы» Четвертого (Пловдивского) округа пришли к выводу, что хрен зна, как у других, но у них всё готово — и центром восстания должен быть город Панагюриште, абсолютное большинство населения которого, включая женщин, так или иначе участвовало в подготовке. После этого все разошлись кто куда — в частности, некто Никола Станчев, внезапно сообразив, с каким огнем играет, пошел прямиком в управу, где как на духу рассказал властям, что, кто и когда. Так что оказалось, что начинать надо прямо сейчас.

20 апреля, за 10 дней до намеченного срока, к которому готовились все остальные, в городок Копривштице прибыла группа захвата, человек двадцать, из которых уйти живым посчастливилось только одному. В тот же день был дан сигнал, поднялись города Клисура и Панагюриште, а также десятки сел. Объявив о создании Временного правительства, Гиорги Бенковски — главный «апостол» Четвертого округа — разослал коллегам письма на тему «знаем, что рано, но как вышло, так вышло». И началось...

Четники

22 апреля в Панагюриште торжественно освятили знамя восстания. Мятеж волной катился к западу. Это уже была если не война, то, во всяком случае, нечто очень на нее похожее. Как выяснилось, «страшные абреки», если разобраться, вовсе не так уж страшны, как принято считать. Их сминали и резали поголовно, а по ходу дела частенько доставалось и помакам, при первых известиях о «мятеже неверных» инстинктивно схватившимся за оружие.

Правда, в других округах, никак такого не ожидавших, не заладилось. Под Тырново несколько отрядов, ушедших в горы, были быстро выслежены и перебиты. Под Сливеном всё кончилось за день, а во Враце и вовсе ничего не началось: уже зная детали происходящего, «апостолы» приказали волонтерам, как сказал бы старый Мендель Крик, «сделать ночь» и затаиться, а сами ушли от греха подальше. Но Пловдивщина реально пылала, и на подавление двинулись регулярные части, по дороге обрастая уцелевшими и очень злыми «мухаджирами», которых турецкие офицеры, брезгуя палачествовать, как правило, ставили в первые ряды, прикрывая ружейным и артиллерийским огнем.

«Спасая себя от недоброй славы, — напишет позже Захарий Стоянов, — турки, выпустив из клеток человекообразное зверье, навеки зарекомендовали себя негодяями». Как ни странно, в некоторой степени согласен с этим Ахмет-бей, один из офицеров штаба карателей: «Мы совершили ошибку. Нам претило пачкать руки — для этого, в конце концов, и существуют горцы, но, возьмись мы за дело сами, горя было бы меньше, наша совесть — спокойнее, и многое потом было бы иначе».

ИДУЩИЕ НА СМЕРТЬ

Впрочем, история не любит сослагания. Плохо вооруженному, почти не обученному ополчению противостояли регулярные войска и прошедшие кавказскую закалку башибузуки[2], в отличие от повстанцев регулярно получавшие все виды снабжения. Исход был очевиден. Уже 26 апреля пала Клисура, где победители, вопреки приказу турецких начальников, устроили дикую резню, причем в начале мая, после падения Панагюриште, Копривштицы и Перуштицы, оказалось, что в Клисуре вынужденные переселенцы только тренировались.

«Картина была самой душераздирающей, — писал Захарий Стоянов, чудом вырвавшийся из кольца. — Там белобородый старец падал в ноги хищному башибузуку, моля о пощаде [...] молодая мать бросалась на окровавленный нож, чтобы оставили в живых милого ее ребенка, — но бесчеловечная чалма, под которой виднелся человеческий образ, рубила и матерей, и детей...» Описывать детальнее не хочу — любителям хоррора Гугл в руки, читайте «Записки о болгарских восстаниях», — но факт есть факт: зверства настолько зашкалили, что в Перуштице за оружие взялись все, даже немногие жившие там помаки, сообразившие, что разбираться в деталях credo никто не намерен. Черкесы бежали в турецкий лагерь, а османский офицер сообщил в Пловдив, что в Перуштице «болгарских бандитов нет вовсе, село обороняют кадровые русские и сербские войска», прося подмоги.

Естественно, подкрепление прибыло, и оборона ополченцев рухнула. Болгары пытались спастись в церковных дворах, но меткие джигиты, вскарабкавшись на шелковицы, расстреливали людей, выцеливая детвору. Старушку-попадью, вышедшую с белым флагом просить турок принять капитуляцию, к бею не пропустили, порубив на куски. Трех уважаемых дедов — тоже. В итоге, когда турки всё же вмешались, оказалось, что поздно: последние патроны ополченцы потратили на жен и детей, а затем убили себя ятаганами.

«Самым гадким, — вспоминает тот же Ахмет-бей, — оказалось поведение кавказцев, когда они, ворвавшись в полную трупов церковь, тотчас принялись рыскать по карманам убитых. Одна из лежавших на полу женщин подняла голову и посмотрела на нас с Орхан-агой умоляющими глазами, но мы не успели ничего предпринять, как подскочивший черкес снес ей голову саблей».

Спустя пару дней — восстание уже практически угасло — судьбу Перуштицы разделило огромное село Батак, где за дело, не дожидаясь горцев, взялись помаки, после чего из трех тысяч христиан уцелели считаные единицы. Так что когда 17 мая у села Козлодуй на правом берегу Дуная с неплохо вооруженной четой в 220 стволов высадился Христо Ботев, это уже был фактически поход за смертью, в рамках уже не реальной, а информационной войны.

Сообщение «Мы идем, чтобы своей гибелью разбудить в Европе человеческие чувства» накануне переправы разослали по всем ведущим редакциям континента, и гибель Христо вместе с отрядом 20 мая стала по факту важнейшей политической победой разгромленного восстания. Статьи и очерки Ботева, до тех пор мало кого интересовавшие, вошли в моду, информацией о трагедиях Панагюриште, Перуштицы, Батака и почти трехсот сел, ставших могилой тридцати тысяч человек, из которых 25 тысяч не брали в руки оружия, запестрели первые полосы газет. По инициативе вставшей на дыбы России — «Русские своих не бросают!» — была создана Международная анкетная комиссия, целью которой стало обследование пострадавших районов Болгарии.