Беги, Алиса!

– Думаю, да, я слышала, как кто-то подъехал на этой тарахтелке, правда, у него нет шлема, так что кто знает… Может, я и ошибаюсь. Ты будешь с ним разговаривать? Или можно сразу вызывать полицию?

– И что мы им скажем? – Я покачала головой. – «К нам зашел подозрительный тип, не могли бы вы посадить его за решетку в профилактических целях»? А потом окажется, что он хочет кастрировать кота. У нас не то положение, чтобы разбрасываться клиентами.

– Сильно сомневаюсь, что у него есть кот или желание заплатить нам хоть евро. У него вид мальчишки, который все детство отрывал мухам крылышки. Если хочешь, я пойду с тобой. Бобо, конечно, вертится рядом, но он нам не защитник. Кстати, он к нему не подходит, а это тоже недобрый знак. Я бы позвала кого-то на всякий случай. Еще ограбят, чего доброго.

То, что наш добродушный лабрадор, который обожал вообще всех, не подходил к какому-то человеку, было равносильно диагнозу. Бобо терпеть не мог налогового инспектора, а еще соседку, которая торговала всякой снедью. Мне казалось, что от нее пахнет гнилью, Бобо, видимо, был такого же мнения. Оба наших редких гостя всегда вызывали у пса одну и ту же реакцию: поджав хвост, Бобо старался удалиться. Я подозревала, что знаю гостя, но понадеялась, что ошибаюсь, и потому равнодушно махнула рукой:

– И что у нас брать? Просроченный корм? Одноглазых кошек? Брось, скорее всего, у человека другие вопросы. Может, он хочет предложить нам волонтерскую помощь.

– Этот? – вытаращила глаза Даниэла. – Если только надо будет кого-то выпотрошить. Иди, а я покараулю тут, неподалеку. Если что – огрею его палкой.

И она показала здоровенный сук неизвестного дерева, которым мы иногда подпирали дверь. Тюкни таким по темечку – летальный исход обеспечен. Правда, его и поднять было проблематично, а о том, чтобы гнаться с таким оружием, вообще речи не могло быть, через пару шагов сдуешься.

– Угу. Скальпель еще возьми из операционной, пырнешь под ребро, – мрачно посоветовала я. – Потом порубим его на части и скормим собакам, никто концов не найдет.

Судя по лицу Даниэлы, она всерьез раздумывала, не воспользоваться ли моим советом, поскольку без лишних слов скрылась за дверью операционной, где ветеринары кастрировали животных и проводили нехитрые операции. Я направилась к заднему дворику, и, перед тем как сидящий в пластиковом кресле мужчина обернулся на звук моих шагов, я вдохнула, как ныряльщик за жемчугом, готовый встретить там, в бесконечной синей глубине, помимо сокровища еще и клыкастую акулью пасть.

Разумеется, это был он. Пабло… Педро… Черт побери, я забыла, какое имя шептал в ночи мой пьяненький муж. Когда он поднялся мне навстречу, я отметила размах его плеч, тонкий нос и горящий под тяжелыми бровями взор. Мужчина был сокрушительно красив – не той глянцевой красотой с пластмассовым вкусом, что пичкают нас рекламные плакаты, а вызывающей животные чувства. Я со злорадством предположила, сколько красоток обломали зубы об этот неприступный айсберг. Нацепив на лицо улыбку, я подошла ближе.

– Добрый день. Вы хотели со мной поговорить?

Когда он шагнул ко мне, я осознала, насколько он выше меня, шире и массивнее, запоздало подумав, что я и раньше не была сильна в кулачных боях, а если Пабло – да, точно, его звали Пабло – захочет отделать меня под орех, я и двух секунд не продержусь. Засунув руки в карманы, он начал раскачиваться с носков на пятки, не сводя с меня насмешливого взгляда.

– Привет, привет. Хотел, – лениво произнес он, а затем сделал то, чего я никак не ожидала: обошел вокруг, будто я была каким-то экспонатом или цирковым уродцем, выставленным напоказ. Я не выдержала: какой смысл делать вид, что не знаю, кто такой этот красавчик?

– Может, ты прекратишь этот цирк? Говори, зачем пришел, – резко сказала я. – Или тебе подобрать брошенную кошечку? Я могу, у нас их целый выводок.

Пабло улыбнулся, продемонстрировав великолепный волчий оскал.

– Кошечку? Нет, кошечку не надо. Я не за тем, моя прелесть. Блохастые меня вообще не интересуют, я мир не спасаю. Скорее, наоборот. Твой муж должен мне денег.

Я ожидала этого и потому не дрогнула, лишь скривила губы и иронично поинтересовалась:

– Неужели? И за что?

– Тебе какая разница? Просто должен, и я хочу эти деньги получить. Мне все равно с кого. С Деметрио их не вытрясти, но у тебя денег, по слухам, навалом. Об этом все знают, так что ты не обеднеешь, если заплатишь за муженька.

Теперь я нашла силы рассмеяться, зло, сдерживая клокочущую ярость и желание пересчитать его великолепные зубы чем-нибудь тяжелым.

– Надо же! Все лучше меня осведомлены о мифических кучах денег, которые у меня есть, вот только я о них ничего не знаю. А ты не находишь, что это немного странно? По-твоему, я должна отдать деньги неизвестно кому? Этот кто-то приходит и говорит: твой муж должен мне денег. У тебя есть расписка? Очень в этом сомневаюсь. Впрочем, меня утомил этот разговор. Если Деметрио тебе задолжал, требуй деньги с него, а меня оставь в покое. Или я вызову полицию.

Я повернулась и пошла было прочь, но Пабло в один прыжок развернул меня и прижал к стене, придавив локтем шею так, что я не могла даже пискнуть. Я задохнулась и замолотила руками по стене. Внутри залаял Бобо.

– Думаешь, ты самая умная? – прошипел Пабло. – И никто ничего не пронюхает? Открыла приют: ах, кошечки, ах, собачки, подала на гражданство, вышла замуж за педика и надеешься, что никто не задаст тебе вопросы, как ты живешь на самом деле? Я такая бедненькая, езжу на старой развалюшке, живу в съемной квартирке. Странно, что тебе дали гражданство, несмотря на фиктивный брак и махинации с налогами. Все закрыли глаза. Респектабельная молодая женщина, красавица с темным прошлым. Кто-то пытался покопаться в нем? Тебя же не проверяли всерьез, верно? А если начнут, детка? Что они там найдут?

Хлопнула дверь. Пабло отпустил меня, и я схватилась за горло, откашливаясь. По щекам текли слезы.

– Мне нужны деньги, крошка, и ты мне их дашь, – веско сказал Пабло.

– Пошел вон! – прошипела я. – Пошел вон отсюда, сучий потрох!

– Не ори. Я приду завтра, и ты принесешь мне деньги – четыре тысячи евро. Потому что иначе, красавица, тебе конец!

Последние слова он прошептал мне на ухо – я скорее догадалась, чем поняла, о чем он говорит, скованная страхом. По бетонным плиткам прошлепали шаги, и, повернув голову, я увидела Даниэлу, стойкого оловянного солдатика, подозрительно прячущую руку за спину.

– Алиси, все в порядке? Вызвать полицию? – с тревогой спросила она, а я подумала, что сейчас она, если я позову на помощь, без зазрения совести ткнет ножом или скальпелем в бок Пабло. Он отодвинулся от меня и поглядел на Даниэлу тяжелым взглядом, но та лишь воинственно вздернула подбородок.

– Не надо полиции, Даниэла. Этот человек уже уходит, – торопливо произнесла я. Пабло усмехнулся и действительно прошел мимо моей сотрудницы к выходу. Даниэла не сводила с него взгляда и расслабилась, только когда на улице зарычал мотор мотоцикла. Тогда она опустилась на пластиковый стул, и я без всякого удивления увидела, что в руке у нее действительно зажат скальпель.

– Гоп-стоп, Сэмэн, воткни ей под ребро, – пробормотала я по-русски.

Даниэла вскинула на меня глаза, в которых было два гигантских вопросительных знака, но я отмахнулась и села на соседний стул. Бобо, дождавшись ухода неприятного гостя, прибежал и полез обниматься то ко мне, то к Даниэле. Та почесала пса по голове.

– Я же тебе говорила, что это какой-то мутный тип. Чего он хотел?

– Денег, как все мутные типы. Четыре тысячи, которые ему якобы задолжал мой идиотский муж, – ответила я.

Даниэла замахала руками:

– Святая Дева! И что ты ему ответила?

– Ничего. Послала. Что я еще могла ему ответить? Я отъеду ненадолго.

– Да хоть вовсе не возвращайся, скоро закрываемся, – всплеснула руками Даниэла. – Ах ты, Господи, да откуда же взялся этот мерзавец?

Я поднялась, раздумывая, куда идти в первую очередь. С одной стороны, я была законопослушной гражданкой страны, с другой – моя легенда шита белыми нитками. То, что какой-то жулик так легко заподозрил неладное, настораживало. Я почувствовала, что вокруг меня вновь начинают сгущаться тучи. Кто-то должен ответить, с кем я столкнулась. Спустя два года относительного спокойствия я вновь каждым волоском на коже чуяла опасность, как голодная кошка.

– Вот и мне интересно, – с ненавистью произнесла я, уже ни к кому не обращаясь.

* * *

Лучшим источником информации о залетном бандюгане была, конечно же, Луиза. Конечно, я могла потребовать объяснений от мужа, но посчитала это неразумным. Деметрио наверняка бы соврал и начал выкручиваться, а у меня уже были подозрения, за что он задолжал, все-таки не в монастыре работал. Я позвонила подруге и напросилась на разговор. Луиза отказалась от встречи в кафе и пригласила зайти. Вынужденно согласившись, я поднялась на третий этаж муравейника с дешевыми квартирами, жильцов которого вряд ли запоминали соседи и хозяева. Луиза могла бы похвастать, что была одним из старожилов, но это казалось сомнительным достижением. Здесь, на Руа до Лорето, где заканчивалась туристическая зона, обитали мигранты, легальные и нелегальные, местные шлюшки, промышляли карманники, подстерегающие заблудившихся туристов-лохов, всегда готовых подумать, что в дружелюбном Лиссабоне им просто так наливают бесплатный коктейль.

Луиза была не одна. Ее восточная красавица бросила на меня беглый взгляд, а затем вновь углубилась в мелькание картинок «Инстаграма», даже не оторвав зада от дивана, служившего Луизе спальным местом. Судя по скомканным простыням, с постели встали совсем недавно, несмотря на то что дело близилось к вечеру. В квартире было невероятно грязно, воняло кислятиной и мокрыми тряпками. Луиза предложила кофе, я согласилась, получила щербатую чашку с робустой, которую терпеть не могла, и скривилась. Луиза вытащила из небольшого холодильника молоко, насыпала в вазочку орешки и обломки печенья. Ее лицо светилось от счастья. Она бросила в сторону красотки нежный взгляд, а затем с вызовом поглядела на меня, успела ли я оценить. Я оценила и одобрительно кивнула, а после, залив отвратительный кофе молоком до почти безвкусного состояния, начала расспросы. Луиза показалась мне озадаченной, но не удивленной.

– Если ты действительно говоришь о Пабло, то я его, конечно же, знаю. Ты не будешь меня обвинять в своих бедах?

– Почему я должна тебя в чем-то обвинять? – удивилась я.

– Это я познакомила его с Деметрио, – призналась Луиза. – Погоди, у меня где-то была фотография.

Она вымелась с крохотного балкончика, где мы сидели, и побежала в комнатку к своей фее, попутно прикоснувшись к девушке ласковыми пальцами. В этих ласках стареющей бегемотихи было что-то мерзкое, вульгарное, и, судя по тени, скользнувшей на лице прелестницы, я не одна так думала. Тайка встретилась со мной взглядом и внезапно расплылась в улыбке, подставив Луизе губы. Я отвернулась.

Луиза вернулась с фотографиями – я даже удивилась, что в эпоху всеобщей цифровизации их еще кто-то печатает. Фото были не новыми. На них я сразу увидела и Луизу, чуть более худую, с розовым ирокезом, и Деметрио с очень длинными волосами, и еще нескольких незнакомых мне людей. Рядом с мужем, обнимая его за плечи, стоял мой недавний гость, улыбающийся во весь рот. Я сжала губы.

Луиза внимательно глядела на меня.

– Вот, видишь, правда, тут он немного моложе. Этому фото уже… года четыре. Да, ты еще не приехала, а Деметрио был очень одинок. Пабло частенько захаживал на вечеринки, ну… я их и свела. Думала, что из этого выйдет что-то хорошее. Твой муж, прости, с ветром в голове, про другие места я не говорю. Рано или поздно он бы подцепил ВИЧ или что еще, вроде гонореи, тоже ничего приятного. Пабло его притормаживал. В какой-то мере он был для Деметрио тем, кем после стала ты: якорем, гнездом, домом. Они долго дружили, но в итоге из этого не вышло ничего хорошего. Мы все гадали: гей Пабло или нет, даже ставки делали. Я была уверена, что он свои наклонности скрывает, иначе чего бы ему таскаться по нашим тусовкам. Но увы, такое разочарование постигло наших мужчинок. Пабло даже двухстволкой не оказался.

– Кем?

– Ну, бисексуалом. Увы, увы. Такая пошлая история: красавчик прочно в браке, толстуха-жена откуда-то из провинции, двое сопляков, фото в бумажнике сама видела – его жена страшна, как смертный грех. Но из нашей компании он не сразу исчез. Многие надеялись, что он пытается с собой бороться, давить инстинкты. Он крутил романы с девочками, они все время хвастались друг перед другом, кому удалось с ним переспать. Такое огорчение в итоге! Натуралы-мужики к нам редко ходят. Я так погорела, проиграла пятьдесят евро – мой радар не сработал. А потом Пабло перестал заходить, стал заниматься своими делами.

– Кто он такой, этот Пабло? – перебила я откровения подруги, раздосадованная, что мои предположения относительно гостя не слишком соответствовали действительности.

– Раньше служил в полиции, кажется, занимался наркотиками, но года два назад его выгнали, не знаю, почему, – пояснила Луиза, не зная, что косвенно подтвердила мои подозрения. – Сейчас работает в баре вышибалой, хотя надолго не задержится.

– Почему?

Луиза сделала странный жест, как будто хотела покрутить пальцем у виска, но вместо этого ее ноготь описал большой круг.

– У него такой характер… Пабло – опасный тип, и дружки ему под стать. Думаю, он подыскивал клиентуру для толкания наркоты, связей-то до черта осталось. Он всюду таскается с Лаго и его братцем, а я бы не хотела оказаться у того на дороге. Лаго давно известен в квартале своими связями с наркотиками. Мерзотный тип с глазками крысы, на всех смотрит, как будто прикидывает, как бы половчее горло перерезать. Бр-р-р!

Луиза передернулась.

– Как он выглядит? – спросила я, уставившись на фото.

– Лаго? Невысокий, крепкий, я бы сказала – квадратный, с бычьей шеей и кривыми ногами. Не имела возможности спросить, как он относится к нашей братии, поскольку он точно по девочкам, только не дай бог с ним связаться. Лаго – абсолютно конченый садюга. Помню Габриэллу, она имела «счастье» жить с ним, пока не сбежала из города со сломанной рукой и выбитыми зубами. Лаго подобрал ее на улице, бедняжка думала, что выиграла в лотерею, но недолго счастьице продолжалось. Если Деметрио и правда должен им денег, лучше отдать.

История Габриэллы когда-то давно достигла даже моих ушей, хотя я не особо обращала внимание на болтовню – когда все это происходило, я очень плохо понимала португальский, но тем не менее историю опустившейся шлюхи знала. Кажется, она потом сбежала куда-то в провинцию. Я поглядела на фото: никого похожего на описанного Луизой мужчину не было. Подруга молчала, глядя на меня, а потом вкрадчиво произнесла, погладив по руке:

– Скажи, у тебя есть эти деньги?

Я вздохнула и положила фото на стол.

– Есть, а что толку? Лежат дома в тайнике. Если отдать, они сядут на шею и будут сосать кровь бесконечно.

Луиза покачала головой и потянулась за сигаретами:

– Понимаю, но я бы посоветовала…

– Луиза, я очень ценю твою помощь, но сейчас твои советы не ко времени, – резко сказала я и встала.

Тайская принцесса посмотрела на меня, но в ее раскосых глазах не промелькнуло никаких эмоций. Луиза же надулась и тоже поднялась. Впервые за год она излучала враждебность. А я в свою очередь пожалела, что в свое время доверилась этой неотесанной медведице.

– Как хочешь, – холодно сказала она. – Но я бы не советовала тебе тянуть. Лаго шутить не будет, уж поверь мне.

– Я учту, – сухо ответила я.

* * *

Лаго.

Пабло.

Эти имена не вызывали у меня оторопи. Тем не менее связываться с ними не было ни малейшего желания. Я невольно вспомнила свою недавнюю жизнь в пригороде Парижа. Тогда я тоже думала, что меня не найдут, но мир такой маленький. Кто бы мог подумать, что сбежавшая за сладкой заграничной жизнью мачеха и ее великовозрастная дочурка окажутся именно там, в Левелуа Перре, месте, куда не захаживают русские эмигранты! Одна случайная встреча разрушила мой устоявшийся быт. Их знакомство с моим приятелем Оливье, неудачный шантаж, – и потом кровавые брызги на полу и стенах, спелёнатый труп, сброшенный в шахту лифта. И паническое бегство обратно в Россию в надежде удрать от кошмара, столь же тщетные попытки обрести вокруг себя хоть какое-то общество, компанию близких людей. Я не смогла сделать это во Франции, не получилось и в России. Португалия в этом отношении ничем не отличилась. Обзаведясь тучей знакомых, я осталась одинокой по тривиальной причине: я больше никому не верила. И сейчас, когда бывший полицейский, сняв пенку моей фальшивой респектабельности, заподозрил неладное, я должна принять решение: остаться на свой страх и риск или снова бежать куда глаза глядят.

Я не поехала домой: не было сил и желания объясняться с Деметрио, обшаривать вещи в поисках закладки наркотиков. Я не замечала за мужем странного поведения, заторможенности или, напротив, ненормального веселья. Деметрио и выпивал-то весьма умеренно. Нет, четыре тысячи евро не тянуло на долг дилеру. Скорее всего, муж приторговывал наркотой и в какой-то момент вляпался в неприятности. Возможно, ему не заплатили, возможно, дурь украли… Я не хотела делать никаких предположений, пока он не объяснится, после чего я собиралась…

А что я собиралась делать?

Я могла бросить его и заставить выпутываться самостоятельно. Мне припомнилась свекровь, которая без церемоний вышвырнула Деметрио за дверь, когда он обокрал ее, и не позволяла вернуться, пока тот не взялся за ум. Вероятно, Элена лучше знала своего сына. Я могла поступить точно так же, но тогда ни Деметрио, ни мне не грозила расправа. В конце концов, четыре тысячи евро меня не разорят, я могу швырнуть деньги в морду Пабло. Только что потом?

«А потом ты подашь на развод, верно? – хихикнул внутри мерзкий голосок. – Собственно, чего так переживать? Ради этого все и затевалось. Ты обрела статус, получила возможность свободно перемещаться по Европе, и, что самое главное, никто не станет искать богатенькую Алису Мендес. Ты не оставишь позади разоренного семейного гнезда, потому что мужу на тебя плевать, как и тебе на него. Ты будешь свободна».

Сколько я ни затыкала этот ядовитый шепоток, ничего не выходило. Эрзац семьи не выдерживал объективной действительности. Элена была права. Я еще молода и могу стать счастливой. Если уходить, то с наименьшими потерями, в кои-то веки без сожженных мостов и мертвецов за спиной. Сидя в крошечном уличном кафе, я пила уже миллионную чашку кофе, курила, хотя не прикасалась к сигаретам больше года, вертела в пальцах небольшой коробок спичек с рекламой заведения, который потом сунула в карман джинсов. Пачка сигарет была наполовину пуста, горло драло от никотина. Надо было что-то решать. Мне нужна была свежая голова – сейчас мозги оказались напрочь забиты, а паника не давала мыслить логично.

Я поехала в знакомый хостел, куда приходила ночевать, устав от неудобного дивана приюта, когда муж в очередной раз устраивал оргии в нашей постели. Позвонив Даниэле, сообщила, что завтра на работу не приду, велев вызвать охранника на рабочий день из какого-нибудь агентства, не считаясь с расходами. Даниэла попробовала возражать, что и сама прекрасно управится, но я пресекла ее возражения, велев сообщить, если вдруг явится Пабло. Нужно было снять со счета деньги: того, что имелось дома, на оплату долгов Деметрио не хватит. Банки уже закрыты. Я добралась до своего номера, отключила телефон и упала в кровать, посоветовав себе ни о чем не думать.

Часть 2. Багровое

Когда мне было шесть, отец ушел из семьи, невзирая на вопли матери и мой отчаянный плач. Я не понимала, за что меня наказывают. Спустя годы, вспоминая эту безобразную сцену, я с ненавистью думала, что у родителей не хватило такта, чтобы расстаться мирно, не устраивая истерику на глазах дочери. Мать после развода работала мало, неохотно, в театре, где она служила, ей не могли ничего предложить, кроме проходных ролей, а после смерти бабушки с ее хилым вливанием в семейный бюджет в виде пенсии жить стало совсем туго. Голод был постоянным спутником нашей несчастной семьи. Однажды, волею случая, я смогла поехать на отдых в детский лагерь, где расплакалась над творожной запеканкой. Подгоревшая кучка творога на тарелке показалась вкуснее манны небесной. Подруги по лагерю смеялись, глядя, с какой жадностью я уплетаю эту дрянь. Это стало поводом для издевок, а мне и без того было туго. Я стеснялась всего: своих поношенных вещей, из которых выросла, длинных ног и сбитых коленок, вспухающей груди, болезненной худобы и осознания, что я самая настоящая нищенка. Это было унизительно. Какого труда мне стоило не набрасываться на столовскую еду…

Лагерь находился неподалеку, и по выходным к подругам приезжали родители, привозя домашнюю еду. Моя мама не приехала ни разу: не было либо денег, либо желания. По-моему, она даже не сразу заметила мое отсутствие. Выходные, когда родители других детей разбредались с ними по окрестностям лагеря, отравляли мне жизнь. Никогда ранее я не чувствовала себя такой одинокой. Стараясь уйти подальше, я забредала в старую, наполовину разрушенную беседку, окруженную кустами ирги с наливающимися спелостью ягодами, рвала и жевала их, пока во рту не начинало вязать, а язык не окрашивался в красное, до тошноты. Спустя несколько лет я увидела на улице эти ягоды и едва успела убежать подальше, мучаясь от подступающей рвоты. С тех пор я не могу даже смотреть на эти кусты и почти никогда не ем ягоды синего цвета, хотя вообще я – всеядная.

Мальчишки, жестокие создания, преследовали меня, и я не видела в том никаких попыток понравиться. Они попросту травили меня, тыча пальцами в мои слишком тесные и короткие платья. Я скрывалась от преследований, прячась и удирая. Пожалуй, никогда в жизни я столько не бегала. Воспитатели старательно не обращали внимания на то, что я то и дело рыдаю. Просить о помощи мне было также стыдно. Единственным укрытием стала библиотека, куда никто, кроме меня, не ходил. Библиотечный фонд был скудным, но даже имеющихся книг хватало, чтобы отключиться от реальности.

Читальный зал был маленьким, душным – по сути, кладовка. Всего два стола напротив окна с кривой геранью, не решившей, то ли умереть, то ли попытаться расцвести. Особо ценные тома хранились в подсобке, куда я милостиво получила доступ, как благонадежная. Это была еще меньшая каморка без окна, с одинокой лампочкой. Я уходила туда и садилась спиной к скучающей библиотекарше, давно изучившей весь ассортимент. Она была сухая, маленькая, как скукоженный паучок, и, кажется, ненавидела весь белый свет, включая детей. Ее звали как-то дико – Ариадна Всеволодовна, что на удивление не шло к ее облику. В столовой я однажды зацепила шепоток, которому не придала значения, поскольку в те времена не думала ни о чем подобном: у Ариадны все ссохлось, потому что она мужика не видела с падения Берлинской стены… Ребята прозвали ее Жужелицей, и я была с ними солидарна. Все-таки в библиотекарше было что-то от насекомого: она морщила лоб и шевелила бровями, и мне казалось, что у нее растут усы и щупальца. Но в основном я не обращала внимания на нее, как и она на меня, что в итоге кончилось плохо. Думаю, она просто забыла, что я пришла читать, а я, погрузившись в роман Дюма, не услышала, как она встала и ушла, заперев дверь каморки, а потом и библиотеки. Вряд ли это было намеренное действие, но я опомнилась только к обеду. Оторвавшись от козней миледи и кардинала Ришелье, я ткнулась в запертую дверь.

Я кричала несколько часов, пока не охрипла, колотила ногами и руками в двери, но все усилия оказались тщетными. Это была суббота, и никто не хватился меня до самого отбоя. Кто-то выдвинул версию, что я от тоски сбежала в город, уехав с кем-то из родителей. Меня искали, но не слишком усердно, до библиотекарши суета и вовсе не дошла.

Моя книжная тюрьма была совсем маленькой – два на два метра, заставленная старыми стеллажами с отсыревшими журналами и книгами. С ужасом я глядела на лампочку, боясь, что погаснет и она. Нестерпимо хотелось в туалет, я со стыдом приспособила для этой цели цветочный горшок, заткнув дыру комком бумаги, которая, естественно, быстро отсырела. Скорчившись в углу, я старалась думать о хорошем: о маме, бабушке, даже об отце-предателе, книжных мирах, но это почти не помогало. И тогда я стала думать, что, когда выйду наружу, никому не позволю себя унизить. Это тоже плохо помогало, и где-то в середине ночи я, думая, что задыхаюсь, стала бросаться на дверь, как волчица, пока не потеряла сознание от ужаса. Меня нашли только в воскресенье в совершенно невменяемом состоянии. Нетрудно догадаться, что с тех пор я очень не люблю оставаться в тесных помещениях.

* * *

Я не пошла на работу на следующий день. Расплатившись за комнату в хостеле, я уклончиво ответила на вопрос, вернусь ли сюда на следующую ночь. У меня не было уверенности, что комната мне не пригодится, но ночь на непривычной кровати прошла плохо. Я не выспалась, бесконечно вскакивала, листала ленты соцсетей, читала какие-то идиотские новости о том, как все прекрасно на моей оставленной родине. Где-то за полночь я пожалела, что не купила вина, от которого меня всегда клонило в сон. Когда, наконец, мои веки отяжелели, я выключила звук на сотовом и благополучно отключилась. Продрав глаза около десяти утра, совершенно разбитая, страшная, как черт, с черными кругами под глазами, я приняла душ и отправилась в город, позавтракать в KFC. Алчно проглотив гамбургер, я, наконец, слегка успокоилась. Даниэла прислала несколько сообщений, где сухо отчиталась: в конторе все спокойно, гостей не было, за исключением моего благоверного. Деметрио, которому не посчастливилось мне дозвониться, тоже прислал голосовые сообщения, датированные вчерашним вечером, с нарастающей паникой требуя перезвонить и сообщить, куда я делась. Ни в одном не было отчаянной мольбы о деньгах, но я понимала, что этот шквал заботы иссякнет, как только я открою кошелек. С утра никаких звонков и сообщений не было. Я отключила телефон, оставив истерику без внимания. Пусть хоть раз побудет мужиком. Развернув машину, я поехала подальше от центра, где могла случайно наткнуться на кого-то из знакомых, и остановилась только в районе Алфама. Там было еще рано для шумных толп, приходящих послушать фаду.

Сама не знаю, зачем мне были нужны эти праздные шатания по малознакомым кварталам. Наверное, просто для того, чтобы почувствовать себя живой, свободной от навязанных проблем. Старательно прогоняя из головы тревожные мысли, я старалась слушать горестные стенания певиц, разбирая тексты песен, но тревога, долбившаяся на подкорке назойливой мухой, так и не оставила меня. Я с трудом высидела в кафе пару часов, а потом сорвалась с места и поехала сперва в приют, а потом – под крышу семейного очага.

В приюте действительно все было спокойно. Я застала Даниэлу в дверях, выслушала короткий отчет и с сомнением поглядела на диванчик, который уже привычно оккупировали Бобо и Матильда. Бобо слабо повилял хвостом, надеясь, что я не сгоню его с нагретого места, кошка не удостоила меня даже взглядом. Сморщенный лоб сфинкса выражал абсолютное презрение. Я решила не ночевать в приюте и, подбросив Даниэлу до остановки, направилась домой в Санта-Катарину. Почти добравшись, я пропустила пересекающий мой путь трамвай, с лязгом прокатившийся по рельсам мощенной булыжником улицы, и подумала: больше всего на свете я хочу, чтобы моя жизнь снова вошла в привычное русло, без тревог и проблем. По тротуару прохаживались парочки, мне захотелось выйти и тоже пойти с ними, вниз, хоть на миг сделав вид, что все в порядке. С тяжелым вздохом я дождалась, когда на светофоре загорится зеленый, и поехала дальше.

Вечер не принес ни капли прохлады. В воздухе плясали золотые пылинки, под фонарем роились бабочки-однодневки. Дом встретил меня тишиной. Соседи, пожилая пара, всегда ложились рано. Ларек, где продавали кебаб, тоже был закрыт. На улице не оказалось ни души. Я поставила машину под дерево, поднялась на второй этаж и сунула было ключ в замочную скважину, но створка подалась под моей рукой. Дверь заскрипела. Коридор впереди казался темной ямой.

– Деметрио? – позвала я.

Сегодня не его смена, муж должен был отдыхать, что не мешало ему развлекаться, однако я сомневалась, что он бы ушел, забыв запереть дверь. Меня охватило нехорошее предчувствие. Потоптавшись на месте пару мгновений, я все-таки решилась: толкнула дверь, будто за ней прятался домушник, и, нашарив выключатель, зажгла свет. Дверь подалась неохотно. Что-то мешало с противоположной стороны, и я быстро поняла, что именно.

Коридор оказался завален хламом. Разбросанные тряпки, битая посуда, вперемешку с макаронами, кофе и специями, выброшенными из кухни, валялись на полу, словно кто-то в ярости решил поупражняться в меткости. Тишина, царившая в квартире, была поистине оглушающей. Сразу было понятно, что в квартире ни одной живой души. Я мельком подумала: почему же никто не вызвал полицию, ведь наверняка грохот стоял неимоверный, но эта мысль ускользнула, вильнув на прощание хвостом. Не заперев дверь, я осторожно опустила с плеча мешающую сумку и двинулась вперед, толкнула дверь в спальню.

Там царил такой же разгром. Матрац сорвали с постели, простыни и одеяло неаппетитной кучкой бросили на пол, все белье было залито чем-то бурым и засыпано землей. Мои цветы безжалостно выдернули из горшков и растоптали, вся одежда из шкафов валялась комом. Картину с морским пейзажем, которую я писала год назад, вырвали из рамки и злобно перечеркнули двумя косыми разрезами. Битое стекло сверкало на полу мелкими льдинками. Шкатулка с нехитрым набором украшений оказалась пуста. Ярость неизвестного налетчика была понятна: в квартире не нашлось ничего ценного, кроме разве что пары колец и сережек. Железная ваза, с вырезанным орнаментом, покрытая черным лаком, так и стояла на окне. Тяжеленную посудину я приобрела на блошином рынке и уже дома обнаружила, что у вазы отвинчивается дно, превращаясь в пепельницу. Именно там, в полом тайничке я хранила деньги. Открутив дно, я обнаружила, что сложенные вдвое сотенные купюры на месте. Вынув деньги, я автоматически сунула их в карман. Кровь стучала в ушах. Не знаю, почему я шла дальше, вместо того чтобы сбежать. Нечто гнало меня вперед против воли, хотя внутренний голос визжал, требуя убраться отсюда подальше. Я ни минуты не сомневалась в том, кто учинил этот бардак. Не было ничего удивительного в словах Даниэлы, что в приюте не было незваных гостей. Все они пришли домой. Я с яростью подумала о Пабло и его верном подручном.

Я двинулась дальше, на кухню, уже видя, что и ее не пощадили – в свете фонарей было понятно, какой там царит бардак. Под ногами хрустели макароны и зерна кофе. Ящики стола выворотили и швырнули вниз, вперемешку с посудой. Я еще подумала: каким идиотом надо быть, чтобы, разыскивая деньги, устраивать весь этот хаос.

К тяжелому запаху специй и кофе примешивалось что-то иное, знакомое и неприятное. Я зажгла свет и хрипло взвыла, зажав рот ладонью.

Деметрио лежал на полу, босой, с подогнутыми коленями. Я видела его открытые закатившиеся глаза, растрепанные волосы, почти прозрачную кожу лица, натянувшуюся на скуле. Деметрио оказался раздет, кроме трусов на муже не было никакой одежды. В груди, прямо под сердцем, торчала рукоятка ножа с белой ручкой, такого же, как в прикрепленном на стене держателе. Высохшая, почти черная кровь впиталась в его смуглую кожу. Мне показалось, что ноги перестали гнуться, как у манекена, а потом колени затряслись, заходили ходуном и отказали. Тщетно стараясь не дышать, я все равно вдохнула, захлебнувшись невыносимым запахом смерти, опустилась на пол и по-крабьи принялась пятиться, отталкиваясь непослушными ногами, пока не уперлась спиной в стенку, и вжалась в нее так, будто хотела раствориться.

Я не сделала попытки подойти к мужу и привести его в чувство. Понятно, что ему давно не нужна помощь, все-таки у меня был опыт общения с покойниками. В ступоре я с истеричной горечью подумала: вот и разбились надежды Мендесов на то, что их единственный сын продолжит род. Мелькнула мысль об Элене и Росауре, оставшихся без своего любимчика, и еще о том, как я буду им все объяснять. Глядя на Деметрио тупым неподвижным взглядом, я просидела несколько минут, пока где-то за окном не взвыли сирены полиции или «Скорой». Резкий звук вывел меня из состояния транса, и я внезапно подумала, что убийца мог не сбежать, а затаиться в ванной или кладовке и сейчас наброситься на меня. Эта мысль буквально подбросила меня. Телефона Деметрио не было видно, а свой я оставила в сумке у входа. Я подумала, что нужно вызвать полицию или хотя бы позвать соседей, и сделала шаг в коридор, как вдруг мне показалось, как в глубине квартиры что-то треснуло и завозилось. Сумка валялась у порога. За ним шумел спасительный Лиссабон, под окном стояла машина. Одна минута, и все останется далеко позади, а уже потом можно будет подумать, куда идти, кому звонить и что делать. Главное – выбраться.