Демонический Любовник

ГЛАВА 6

Вернувшись с прогулки, Вероника обнаружила сообщение от Лукаса; ей следовало лечь и как следует выспаться, так как этим вечером она была ему нужна и нужна была непременно отдохнувшей. Второй части послания хватило, чтобы не суметь выполнить указания из первой. Она пошла в свою комнату, но уснуть не смогла; вместо этого она ворочалась с боку на бок в своей кровати, гадая, что же от нее сегодня потребуется.

Вероника была слишком юна и слишком наивна. С тех пор, как она закончила школу, и до момента, когда ее домашняя жизнь рухнула, она жила вместе с матерью в маленьком коттедже в графстве Суррей. Сад, церковь, редкие чаепития с женщинами, ведущими такой же образ жизни, как и они сами – все это вряд ли способствовало расширению ее кругозора; пока смерть ее матери не ворвалась в это царство безмятежности и постоянства, годы никак не касались Вероники и ничуть не меняли ее.

Она была чрезмерно милой; она была кроткой, потому как от нее никогда не требовалось ничего другого; и открытой, ведь не имея рядом никого другого, они с матерью создали свой собственный уютный мирок. Она была воспитана на христианских ценностях и исповедовала их настолько, насколько могут это делать женщины, живущие в глуши, но не была подготовлена к жизни и не знала, как живут люди за пределами их деревни. Она вышла в мир такой прелестной и неиспорченной, что ее можно было назвать заветной мечтой любого мужчины, но мир оказался к ней жесток. Она не могла постоять за себя в коммерческом колледже; девочки, которые познали трудности жизни и борьбу за существование как в местной школе, так и дома, умело вытесняли ее с лучших мест в классе и выгоняли с удобных шкафчиков в раздевалке; в хостеле же она страдала от проблем, которые доставляли ей соседи, но никогда не протестовала и не возмущалась, чтобы заявить о своих правах.

И теперь, попав в лапы Лукасу, она была настолько же беспомощной. Она не знала, что делать и как поступить; она не знала, всегда ли работодатели обращались так с подчиненными и не была уверена в том, что ее протест не будет осмеян и ее не сочтут чрезмерно изнеженной натурой, как это часто случалось прежде. Она искала помощи у управляющей общежитием, но к своему удивлению узнала, что это она сама каким-то мистическим образом спровоцировала подобное поведение Лукаса и ее собственный характер стал причиной такого обращения, которому она не смогла противостоять и не придумала ничего лучше, кроме как сбежать. Благодаря некоей умственной алхимии управляющей досталось все то доверие и покорность, которые раньше доставались матери; и хотя она была рада покорности, которая делала Веронику покладистым жильцом, сильно отличавшимся от ее недисциплинированных соседей, к доверию со стороны чужого ребенка она оказалась не готова. Да и с чего бы ей быть готовой? Ей тоже нужно было выживать, и у нее было достаточно своих проблем, чтобы еще и вешать на себя чужие.

После неудачи с управляющей у Вероники не осталось сил. Ей не пришло в голову обратиться к одноклассницам, ибо они никогда с ней не дружили и считали ее глупой; хотя, попроси она их помочь, они бы сплотились, словно мелкие разъяренные кошки, ради противостояния общему врагу в лице работодателя, а тем более работодателя-мужчины, который пытался использовать беспомощную женщину в своих целях; двери их бедных домов распахнулись бы ей навстречу и все родственные им мужчины в третьем и четвертом поколении встали бы на ее защиту лишь для того, чтобы получить возможность атаковать другого со столь выгодных позиций. Но Вероника об этом не знала. Ее не учили тому, что слова могут обозначать не то, что было сказано, а за дешевыми украшениями не обязательно скрываются смелость и великодушие. Самое беззащитное существо на свете, леди, оторванная от привычного общества, она противостояла этому миру в одиночку. Беспомощная, нищая, не понимающая, где искать помощи и к кому обратиться за советом – Лукасу не удалось бы найти лучшего человека для исполнения задуманного. Смелая, но не имеющая целей, сообразительная, но не имеющая жизненного опыта – конец ее истории был заранее предрешен; Вероника, теоретически бывшая идеальной английской девушкой, на практике находилась на грани гибели.

Этим она истязала себя наверху, в своей бело-голубой спальне – комнате, которая показалась такой уютной после бокса в хостеле и которая теперь была для нее словно вертеп,

в котором животных держали перед закланием. Она не слишком разбиралась в жизни и еще меньше – в мужчинах, но благодаря своей развитой интуиции могла достаточно хорошо понять Лукаса. Его забота о ней была заботой мясника о звере, которого он откармливал с определенными целями; его доброта ничего не значила, Лукас был не способен что-либо чувствовать; она могла бы сдаться на милость ближайшего полицейского, но странный запрет, возникавший внутри нее при мысли об этом, не давал ей так поступить. Лукас пугал ее, но в то же время и восхищал. Она ничего не знала ни о психологии внушения, ни о тех тонких реакциях, которые вызывал под гипнозом секс; о таком не рассказывали в книгах; она только знала, что та власть, которую имел над ней Лукас, определенно ее восхищала, но причины этого оставались ей не ясны.

Поскольку приближалось время ее встречи с Лукасом, она сменила свой потертый свитер и юбку на аккуратное серое платье, которое не видело дневного света с момента последней чайной вечеринки под деревом в саду графства Суррей. Темные кудрявые волосы были причесаны и перевязаны лентой, и хотя глаза ее были опухшими от слез, теперь она казалась совершенно другим человеком по сравнению с тем худым и изможденным созданием, которое впервые переступило порог этого дома.

В девять часов Лукас отправил за ней Эшлотта и она с выскакивающим из груди сердцем проследовала за ним вниз по покрытой толстым ковром лестнице, в комнату, которая служила одновременно и приемной, и кабинетом, и в которой Лукас проводил все свои дни напролет. Здесь она и обнаружила его, курящего послеобеденную трубку, которой он весело помахал ей, когда она вошла. Он был невероятно бодр и очень доволен жизнью; Вероника и раньше замечала, что он всегда выглядел особенно бодрым по вечерам, но сегодня его бодрость превосходила все пределы. Она молча села в огромное кресло, на которое ей было указано, утонув в нем целиком, и уставилась на стоящего перед ней Лукаса, все еще курившего трубку и насмешливо изучавшего ее.

– Вы ведь были хорошей девочкой и выспались, не так ли? – поинтересовался он. Тихим голосом Вероника ответила, что да.

– Отлично. Я сказал Эшлотту, чтобы нас никто не беспокоил, но мы еще и закроем дверь. Нет, не нужно так на меня смотреть, я не собираюсь вас убивать, но если кто-то внезапно разбудит вас, когда вы будете в трансе, вы испытаете немалый шок.

Он пересек комнату и повернул ключ в двери, а затем вытряхнул пепел из трубки и убрал ее. Вероника, не шевелясь, наблюдала за каждым его действием с тем зловещим восхищением, которое он всегда в ней вызывал. Его быстрая, тихая поступь, и напряженная, но вместе с тем грациозная осанка сильно выделяли его из всех остальных мужчин. Лукас был настолько живым, что все остальные казались на его фоне безжизненными, плоскими и пресными. Его зеленые глаза с их странным блеском, худые студенческие руки с длинными смуглыми пальцами, волосы вороньего цвета, которые он накручивал на палец, когда о чем-то размышлял, и аккуратный рот с тонкими губами, на которых всегда играла усмешка, не видимая в его глазах, – все это производило на девушку весьма сильное и яркое впечатление. Лукас, если бы не его странные глаза, казался бы весьма приятным парнем; но дело было не в задумчивом и изучающем взгляде, который обычно выдавал людей, обученных оккультной медитации, но в некой отрешенности, как если бы он не принадлежал к числу существ, населяющих наш уютный человеческий мир; Лукас, казалось, прибыл с другой планеты или принадлежал к другому витку эволюции, и не был связан с нами и нам подобными; наши мелкие проблемы казались ему несущественными. Откуда он пришел, туда он и вернется, забрав с собой столько благ, сколько сможет отнять у нашей расы, и он не был намерен

повторять ошибку Персефоны, съевшей семена граната и оказавшейся привязанной к своему мрачному возлюбленному. Наблюдая за ним, Вероника понимала, что имеет дело с кем-то, кто не был человеком, и что взывать к человеческому милосердию в случае с ним было бессмысленно.

Лукас нервно ходил по комнате, вероятно дожидаясь заката, и Вероника внимательно следила за ним. Наконец, когда угас последний луч солнца, он подошел к ней. Он опустился перед ней на колено и его смуглое лицо поравнялось с ее лицом.

– Смотрите мне прямо в глаза, Мисс Мэйнеринг, – сказал он.

Вероника, напуганная и зачарованная одновременно, сделала, что он велел, и увидела, как его зрачки начали излучать странный внутренний свет, как если бы череп Лукаса вместо мозгов вмещал в себя пылающий огонь, который прорывался наружу сквозь хрусталики его глаз. Стоило ей лишь взглянуть в его глаза, как она уже не смогла от них оторваться. Свет становился все ярче и ярче, человеческое лицо начало растворяться в нем и она обнаружила, что смотрит прямо в горнило, для которого человек был только лишь ширмой. Она, казалось, стремительно неслась сквозь этот огонь к тому, что лежало за ним. Потом земля ушла у нее из-под ног и она провалилась в безграничную темноту; миновав планеты, она оказалась прямо в межзвездном пространстве. Затем ее резко потянуло вверх, как если бы она была дайвером, выныривавшим на поверхность, пространство стало светлеть и она оказалась в бледно-сапфировых небесах, возвещавших о скором рассвете. Потом она пролетела сквозь розовые предрассветные облака и очнулась в своем кресле.

Перед ней стоял Лукас в рубашке с коротким рукавом. За окном все также царил полумрак, но теперь зеленая лампа на столе была включена.

– Ну? – сказал он. – С возвращением? Все не так уж и плохо, правда?

За исключением пугающего путешествия в космос, произошедшее не показалось Веронике таким уж ужасным, о чем она и сообщила Лукасу.

Лукас облегченно вздохнул, затем зевнул, потянулся и прошелся по комнате, как если бы желая размять затекшие ноги. Легкий прохладный ветерок задувал в окно и ворошил огромную кипу бумаги на столе, исписанную рукой Лукаса. Вероника гадала, откуда она взялась, ведь когда она закрыла глаза несколько минут назад, бумаги на столе не было. От прохладного ветра Лукас поежился, подобрал с пола пальто и накинул его на плечи. Вероника, наблюдая за его действиями, внезапно осознала, что тоже ужасно замерзла, как будто бы и правда побывала в ледяных глубинах космоса, и судорожная дрожь пробежала по ее телу. Лукас улыбнулся, увидев это, и взял со стола маленький термос. Когда он открыл его, в воздухе возник завиток пара.

– Замерзли? – спросил он. – Так всегда бывает после транса. Выпейте горячего кофе, – и он налил его из термоса в стоявшую наготове чашку.

– Если бы я знал, что наш сеанс будет таким долгим, – продолжил он, – Я бы приготовил кофе и для себя. Но ничего не поделаешь, придется обойтись пивом. Я не употребляю крепких напитков после подобных дел. Пейте, а я схожу за пивом.

Оставшись в одиночестве, Вероника пила свой кофе, гадая, что бы означало странное поведение Лукаса. Она заметила, что свет в комнате стал ярче, хотя настольная лампа казалась бледной и бесполезной. Свет шел от окна. Щебет и шорох в плюще говорили о том, что воробьи уже проснулись; Вероника, удивленная, пыталась понять, что же могло побеспокоить их в столь поздний час. Лукас, вернувшийся с пивом, выключил настольную лампу, и Вероника увидела, что вся комната была залита серым светом и свет этот не был светом сумерек, но возвещал о наступлении рассвета, и она наконец осознала, что каким-то неведомым образом семь часов жизни просто выпали из ее памяти. Она никогда не теряла сознания; на каких-то несколько мгновений она оказалась в космосе и потом вернулась обратно, но весь этот процесс мог длиться от тридцати секунд до пары минут, хотя при этом семь часов просто бесследно иссчезли из ее жизни. Она заснула в вечерних сумерках и проснулась в сумерках рассветных, и вряд ли она когда-нибудь узнает, что с ней делали на протяжении всего этого времени; эти семь часов просто выпали из ее памяти и она никогда о них не вспомнит. Лукас выглядел очень уставшим, но вел себя как обычно; на столе лежала кипа бумаги, которая была исписана, по-видимому, за эти семь часов и о назначении которой ей ничего не было известно, и холодный рассветный ветер дул в окно после жаркой Лондонской ночи.

Новый страх зародился в душе Вероники, страх перед потерянными семью часами и тем, что могло произойти за это время. Она пристально посмотрела на Лукаса, как если бы пыталась вытянуть из него правду одной только силой взгляда.

– А что происходило пока я... спала?

– Вы пребывали вовне.

– Вовне. Что это значит?

– Вы находились вне тела. Ваша душа находилась вне тела. Я выгнал ее оттуда.

– Но почему. Зачем?

– Потому что мне нужно было использовать ваше тело как динамик бесконтактного телефона. Когда вы в теле, ваши голосовые связки контролируются импульсами вашего разума; но когда вы вне тела, то ваши голосовые связки могут контролироваться импульсами разума других людей и тогда вы начинаете говорить за них. Вы знаете немецкий? Нет? А вы ведь весьма бегло говорили на нем всю минувшую ночь и рассказали мне много интересных вещей, о которых я хотел узнать. Вот почему вы нужны мне, детка, и почему я буду содержать вас здесь дальше. Вы можете выходить и проводить время так, как вам нравится, если только это не вредит вашей восприимчивости, но отпустить вас совсем я не могу.

Он подошел к ней вплотную и пристально посмотрел в ее глаза.

– Вы не сможете уйти дальше, чем позволит вам длина вашей цепи. Это ясно?

Вероника выслушала его, не поняв смысла сказанного. Это так сильно выходило за рамки ее представлений о действительности, что она была не в состоянии этого понять. Она поняла, что Лукас использовал ее в каких-то своих странных целях, и что он ценил ее также, как ценят хороший инструмент, и что ее будут содержать, как содержат домашнее животное, в

идеальных условиях, но исключительно ради удовольствия хозяина. Страх наполнил ее душу; все это дело не было человеческим; Лукас не видел в ней человеческого существа, но относился как к какому-то предмету или приспособлению; цели, в которых он ее использовал, тоже не казались ей человеческими, замешанными на страсти или алчности, но казались какими-то ультра- или инфра-человеческими, не принадлежащими вместе с тем и к сфере нашей земной жизни. Она не знала, чего он хотел достичь, но считала, что это сильно вредит ее душе; не смотря на то, что он был мил и вежлив с ней, он причинял ей ужасный вред, но не физический, а куда более страшный, чем если бы просто делал что-то с ее телом. Кошмарный липкий ужас навалился на нее, ужас не тела, но души; она была напугана не земной жизнью и встречающимся в ней человеческим коварством, но далеким космосом с его нечеловеческими делами. Лукас определенно не был человеком. Конечно, когда он сидел на офисном столе, покачивая ногой и распивая пиво из чайной кружки, он казался более человечным, чем все остальные люди, и выглядел совершенно обычным мужчиной, но она знала, что это было не так. Она сосредоточенно смотрела на него, пытаясь разгадать его тайну; что было в нем такого, что выделяло его среди всех остальных? Она отметила его руки, глаза и, как ни странно, ноги. Вероника не понимала, почему включила в этот список и его ноги тоже, но она это сделала.

Подняв глаза, он заметил, что она наблюдает за ним, и улыбнулся ей поверх чайной кружки.

– Идите спать, Мисс Мэйнеринг, – сказал он.

– Я не хочу, – ответила она.

– Ну конечно, как я мог забыть. У вас же было семь часов сверхконцентрированного сна. А я, пожалуй, пойду, так что желаю вам хорошей ночи, ну или хорошего утра, как вам будет угодно.

ГЛАВА 7

Вероника понимала, что со стороны ее жизнь выглядела предельно легкой. Ей не нужно было заниматься нудной работой машинистки или бухгалтера; весь день она могла делать все, что угодно – читать, шить, вязать свитер, гулять по парку или даже могла сходить в кино, то есть, заниматься вообще чем угодно, лишь бы к вечеру не быть чрезмерно утомленной, ибо Лукаса это злило.

Три или четыре ночи в неделю Эшлотт передавал ей сообщение о том, что ее ждут в офисе, а затем Лукас, глядя ей прямо в глаза, отправлял ее душу в космос и использовал тело для достижения своих целей. На рассвете она возвращалась в свою освобожденную жилплощадь, испуганная, потрясенная и напрочь замерзшая. Однако больше никогда она не переживала полной потери памяти, как это было в случае с ее первым погружением в транс. До нее долетали обрывки воспоминаний; иногда она видела лица, которые сновали вокруг и наплывали на нее, пока она летела вниз, и она, словно напуганная птица, стремилась побыстрее пересечь надир и умчаться в рассветные облака. В одну ужасную ночь, которую-она-никогда-не-забудет, они гнались за ней через весь космос, поэтому она очнулась, крича от ужаса, задолго до назначенного времени и обнаружила Лукаса, одновременно рассерженного и обеспокоенного, пытающегося удержать ее в кресле. Она рассказала ему об этих дьявольских лицах и их когтистых лапах, но он просто пожал плечами и никак не прокомментировал и не объяснил произошедшее, хотя она и отметила, что прошло некоторое время, прежде чем он позвал ее снова.

Она провела в этом странном доме уже три недели и знойный август сменился жарким сентябрем, когда к ней пришел Лукас с ключом в руках.

– Жаль, что я раньше не подумал об этом раньше, но вот вам ключ от Сквер Гарденс, где вы можете гулять по вечерам в мое отсутствие. Я уезжаю на уик-енд, – добавил он.

Чуть позже она увидела его в мотоциклетной форме и догадалась, что выходные он проведет в дороге. С тоской подумала она об открытом, продуваемом всеми ветрами пространстве и чистом воздухе. Блумсбери, и без того не располагавший к веселью район Лондона, летом становился совершенно невыносимым. Вероника отправилась в Сквер Гарденс и поиграла в мяч с апатичным ребенком, няня которого хотела спокойно почитать роман, а когда он ушел пить чай, достала книгу и уселась под деревьями. Сад казался ей подарком судьбы; хотя деревья уже были пожухлыми и высохшими, несколько зеленых листочков на них все-таки осталось, да и здесь явно было лучше, чем сидеть в четырех стенах.

Тем временем Лукас, миновав Лондонские пробки, на полной скорости мчался в северном направлении. Он тоже был рад свободе от каменных стен. Он уже давно не катался на мотоцикле; количество времени, которое он проводил с Вероникой Мэйнеринг и результаты, которые он получал, заставляли его проводить выходные за наверстыванием упущенного в своей основной работе. Но оно того стоило, ведь такого медиума можно было встретить не часто. Она очень чисто передавала информацию и ему оставалось лишь сопоставлять полученные сведения; по частям восстанавливал он ритуалы высших степеней Великого Братства, к которому он принадлежал. Лукас усмехнулся, вспомнив о тех бумагах, что хранились в его сейфе.

Он скользил по северным склонам холмов, охранявших Лондон, радуясь тому, что над его головой смыкались кроны деревьев, а городская духота осталась далеко позади. Ветер скорости пел в его ушах и кровь его тоже пела в венах, ибо он все-таки был молодым мужчиной и даже всецелая поглощенность изучением оккультизма не могла лишить его человеческой сути. Иногда он задавался вопросом, а стоила ли аскетичная строгость изучаемой дисциплины жертвования всеми теми вещами, которые составляли саму суть жизни для большинства людей. Впереди и позади него мчались и другие мотоциклисты, некоторые с прицепленными колясками, а некоторые с девушками на задних сиденьях. Лукас ни разу не брал с собой девушку; он был единственным среди членов братства, кто периодически наслаждался скоростью, но обществом девушек – никогда. Женщинам не было места в его жизни. В Орден, к которому он принадлежал, их не принимали, и даже те несколько женщин, с которыми он общался во времена своего журналистского прошлого, исчезли из его жизни, когда он присоединился к Ордену.

Он остановился на чай в придорожной харчевне. У эркерного окна обеденного зала молодые парень с девчонкой ели яйца и жеруху, постоянно подшучивая друг над другом. Лукас не был склонен к отшельничеству. Если не лгал цвет его кожи, в нем текла латиноамериканская кровь, и его темперамент отличался чрезмерной южной живостью. Он наблюдал за парочкой у окна и ощущал себя не в своей тарелке. Впервые с тех пор, как он вышел из подросткового возраста, он засмотрелся на женщину. Это было бы довольно забавно – пригласить какую-нибудь девушку на свидание. Конечно, у него была работа и ничто не должно было отвлекать его от нее, но почему он должен был лишать себя всех самых приятных на свете вещей? Он ничуть не отличался от генерала Соуберри, прикованного к креслу и аппарату искусственного дыхания. Почему он должен пахать, словно галерный раб, чтобы получить власть и независимость, если к тому моменту, как он этого достигнет, он будет уже старым и настолько привыкшим к одиночеству, что начнет им наслаждаться? Лукас в задумчивости

допивал свой чай; его захватила новая идея и он обдумывал ее со всех сторон. Как повлияет на его жизнь то, что он впустит в нее этот игнорировавшийся ранее фактор? Обученный совершенному самоконтролю в великом Братстве, учеником и служителем которого он был, он с легкостью исключил из своей жизни женщин и все связанные с ними проблемы. Будучи абсолютно одержимым, телом и духом, и полностью поглощенным своей учебой, он никогда даже не скучал по ним и не осознавал, как сильно его жизнь отклонилась от нормы, до тех пор пока не уселся здесь в одиночестве, наблюдая за той великолепной игрой, которую вели мужчина и женщина, сидевшие напротив. Возможно, если бы он продолжил жить в своем почти монашеском уединении в старом доме в Блумсбери, не общаясь ни с кем из женщин, кроме Миссис Эшлотт, которая, будучи доброй душой, вряд ли могла подвергнуть его искушению и увести его с избранного пути, его человечность так и не проснулась бы; но в его затворничество ворвался будоражащий элемент. Вероника Мэйнеринг, когда он увидел ее впервые, изможденную, уставшую и в потрепанной одежде, не показалась ему, как и добрая жена дворецкого, объектом искушения; наоборот, обе они выглядели в его глазах обычными рядовыми женщинами, сильно отличавшимися от прекрасных дам из романов и со сцены, и он отнесся к ней беспристрастно, видя в ней не более, чем инструмент, служивший достижению его целей, вроде печатной машинки или телефона; он пользовался ей, когда было необходимо, и убирал на место, когда она больше не была ему нужна. Но Вероника, к несчастью для нее, больше не была такой, как тогда, когда впервые вошла в большой дом в Сквере; Лукас откармливал ее и заботился о ней, чтобы она могла эффективнее выполнять свою работу, и результат был виден на всех планах, не только на психическом. Ее тусклая кожа начала блестеть, тяжелый взгляд просветлел, а тощее тело на удивление быстро начало полнеть. А с возвращением жизненных сил перемена произошла и в ее духовной составляющей; жизнь в ней, которая до тех пор только и делала, что пыталась сохранить саму себя и сберечь свой сосуд перед лицом набрасывавшихся на него сил, теперь начала источать тонкие вибрации, которые Лукас, чутко ощущавший любые перемены в пространстве, начал замечать.

Вероника, смотревшая на Лукаса так, как смотрит на кошку птица, не использовала в его отношении никаких женских чар, которые так часто пускают в ход наименее искушенные из женщин, но давление расы, стоявшей за ней, уже вырывалось наружу, и Лукас, так тщательно оберегавщий себя от любого расового зова, обнаружил, что его прилив коснулся его стоп раньше, чем он успел это осознать. С ним происходило то, от чего он активно защищался всю свою жизнь; между ним и неким внешним объектом уже возникла связь, и этот объект стал необходим всему его внутреннему существу, и тонкие барьеры начали трескаться, и хотя трещина была еще небольшой, расовый прилив уже начал активно просачиваться сквозь нее.

Присутствие Вероники усиливало его самосознание, заставляя возрастать его жизненные силы; жизнь казалась ему ярче, когда она была рядом с ним; она стала стимулом для него и в ее отсутствие он испытывал нечто вроде похмельной реакции, и жизнь начинала казаться ему пресной, плоской и бессмысленной.

Однако всего этого мужчина не осознавал, когда снова выкатил на дорогу свой тяжелый мотоцикл и остановился в раздумьях. Он лишь понимал, что ему не хватало чего-то такого, что казалось ему прекрасным, и гадал, не принесет ли ему проблем получение этого. Если бы он понял истинную природу своих чувств, он бы ни секунды ни колебался; он бы повернулся спиной к Лондону и на всех парах помчался прочь по длинной и прямой дороге. Если бы он узнал, что происходит, он не стал бы рисковать с прорывом дамб, которые так тщательно возводил, чтобы удержать всю свою силу внутри; но Природа – эта старая и проницательная дама, ревностно охраняющая свои пути – решила не объяснять ему происхождения услышанного им зова. Она не позволяла никому из своих детей идти иным путем; человечество – это единый организм, и не в ее интересах, чтобы какой-нибудь отдельный

индивид освобождался от ограничений общественной жизни и при этом продолжал пользоваться всеми ее благами.

Оккультную силу можно получить двумя способами – запрыгнув в тот вагон эволюции, где сила еще не ограничена формой, но пребывает в свободном виде и также свободно устремляется в любой открытый для нее канал; или же отступив в тыл расы, обнаружив там запасы все той же неиспользованной силы. Лукас выбрал второй путь; он, прихватив с собой все дары современного человечества, вернулся к более ранней фазе эволюции, к тому времени, когда не существовало еще ничего и формы только образовывались, во времена, предшествовашие тем, когда Иегова дал понять человечеству, что является его хранителем и рассчитывает на него, вот только теперь Лукас, оторванный от социума, одинокий и, следовательно, свободный, был вовлечен в эволюционный процесс; его раса поймала его, человека, который вознамерился управлять ей и был настолько же близок к успеху, как и Самсон, в последний момент лишившийся своих локонов; свою силу он черпал в полной свободе от обязательств перед своим видом, а следовательно, от сомнений и угрызений совести, что давало ему огромные преимущества в общении с людьми, которые не были лишены ни от того, ни от другого; словно электрическая нить, оккультист пути левой руки может сиять лишь в моральном вакууме, однако душа Лукаса больше не была герметично запечатана.

Он не знал о том, что момент, когда он развернул свой мотоцикл и помчался обратно на юг, стал началом конца, ибо принцу зла предстоит сначала как следует послужить добру и выдержать удары многих его розг, прежде чем он сможет вновь вернуться на тот перекресток, где прежде свернул налево. Природа поймала Лукаса; сможет ли он вовремя ускользнуть от нее, чтобы продолжить свой темный путь, или же, увлеченный ее стремительным потоком, будет отброшен назад, в тот момент, когда сошел с пути праведного, и начнет новое и болезненное восхождение, отставая на многие эоны от эволюции своей расы и невероятно страдая, сохранив в себе память о куда более прекрасных вещах?

Сегодня, впервые с того момента, как он вышел из подросткового возраста, Лукас подумал о ком-то, кроме себя самого – он отдал Веронике ключ от сада и тут же был замечен Природой, ибо когда человек говорит злу «стань же ты моим богом», он тут же лишается возможности быть кому-нибудь преданным, ибо бог, избранный им, это самый ревнивый из всех богов, и его собственная природа предаст его, стоит лишь ему изменить тьме. Плыть против течения вселенной может лишь сильнейший.

ГЛАВА 8

Солнце уже село и сияние над Лондонскими дымоходами угасло, но Вероника все еще сидела в увядающем саду Блумсбери Сквер. Она не сидела под деревьями с тех пор, как уехала из маленькой деревеньки Суррей, теперь казавшейся ей лишь смутным воспоминанием о другой жизни. Она была уставшей и апатичной; воздух, тяжелый и затхлый, висел вокруг без всякого движения; разум ее был почти пустым, ибо операции Лукаса всегда замедляли ее ментальные процессы, и хотя она все еще немного боялась его, сбежать ей больше не хотелось. Она ощущала себя беспомощной и пребывающей в полной власти Лукаса, и она не собиралась бросать вызов своему тюремщику, лелея смутную надежду на то, что он будет благосклонен к ней и не возложит на нее слишком тяжелого бремени, которого она не сможет вынести.

Она не замечала человека, стоявшего за оградой и наблюдавшего за ней сквозь скудную листву живой изгороди из бирючины, окружавшей сад. Погруженная в собственные мысли,

она забыла про Лондонский сквер и вернулась обратно на холмы Суррей. Ее прежние дневные грезы возникали перед ее глазами в мельчайших подробностях; Прекрасный Принц, который так никогда и не появился в ее жизни, был призван из своего небесного дворца, чтобы сразиться с ужасным драконом (которым, конечно, был Лукас), чтобы она могла улететь от него на крыльях голубки и спокойно жить дальше. Замок в небесах не был ей интересен и ее уставшей маленькой душе было достаточно ее холмов; а еще диких роз, персиковых деревьев и высоких голубых люпинов в ее маленьком саду, и старой служанки, которая была наполовину няней, наполовину домработницей, и подавала ей чай, и кошки, мурлычущей на коврике у кухонного камина. А мужчина все стоял и наблюдал за ней из-за забора.

Она встала, собрала свою вышивку и медленно пошла к воротам по увядающей траве; спертый сумеречный воздух сменился духотой городской ночи, а дуговые лампы на углу сквера лишали ночь даже ее контрастной темноты. Когда она дошла до ворот, то обнаружила пару следивших за ней глаз; ей, грезившей наяву, они показались глазами, существовавшими отдельно от какого-либо лица, пока мужской голос не выдернул ее из фантазий:

– Калитка уже заперта, вам придется воспользоваться ключом, чтобы выйти.

Лишь теперь она поняла, что перед ней стоял Лукас.

Возвращение в реальность было для нее болезненным. Ибо до сей поры ее грезы помогали ей сбегать от реальности – воображая, что все еще живет в коттедже в Суррей с мурчащей кошкой, поющим чайником и спеющими персиками, она забывала о своей странной жизни в доме в Блумсбери Сквер и та начинала казаться ей какой-то выдумкой, которой она иногда развлекала себя и от которой могла очнуться в любой момент; но теперь, когда перед ней вновь возникли странные глаза Лукаса, она прыгнула в реальность так, как прыгают в воду пловцы, испытав шок и задержав дыхание, и изо всех сил стараясь держать голову над поверхностью.

Поиски ключа позволили ей оторваться от глаз Лукаса, чего она никогда не могла сделать самостоятельно, если уж посмотрела в них, ибо она постоянно следила за изменением их зрачков и испытывала благодарность каждый раз, когда они возвращались к нормальному состоянию. Ржавый замок неохотно поддался и она оказалась рядом с мужчиной на мостовой. Они молча пошли вдоль дороги. Лукас, казалось, был погружен в свои мысли, но девушка заметила, что он украдкой наблюдал за ней. В нерушимой тишине он открыл дверь своим ключом, впустил ее в дом и зажег свет в темной прихожей. Стараясь не смотреть на него, она направилась прямо к лестнице, немного нервно пожелав ему спокойной ночи через плечо, но он ничего не ответил. Дойдя до второго пролета, она увидела, что он все еще наблюдает за ней, стоя на том же самом месте, а его лицо и одежда покрыты дорожной пылью. Она поспешила скрыться в темноте верхнего этажа, радуясь возможности спастись от этого пугающего взгляда. Что заставило его вернуться так рано? Почему он смотрел на нее так странно, словно бы никогда не видел ее прежде? Ни на один из этих вопросов она не могла найти ответа; неопределенность пугала ее и за окном успел забрезжить рассвет, прежде чем она провалилась в тревожный сон.

Она как раз заканчивала свой поздний воскресный завтрак, когда дверь отворилась и на пороге возник Лукас.

– Я бы посоветовал вам, – начал он, – сменить свое муслиновое платье на что-нибудь более старое, вроде той юбки, а также надеть шляпу, которую не сдует ветром, и потом, если вы будете хорошей девочкой, я возьму вас в маленькое путешествие.

Вероника с непониманием уставилась на него; в какой новый психический опыт он намеревался погрузить ее? Он ответил ей веселой улыбкой.

– Вам не кажется, что мы заслужили небольшой отдых? – спросил он. – Вас когда-нибудь катали на заднем сиденье мотоцикла? Это очень весело, уверяю вас. Я думаю, мы съездим на ланч в Брайтон и послушаем концерт или что-то в этом роде, а потом вернемся обратно в вечерней прохладе.

Вероника продолжала молча смотреть на него и мужчина помрачнел.

– Что, как вы думаете, я намереваюсь с вами сделать, перерезать вам глотку? – спросил он резко.

– О, нет, – ответила Вероника, – Я... Я просто не очень понимаю.

– Ну так поймите и идите собираться, – ответил он и, развернувшись, вышел из комнаты.

Его мучило ощущение, что что-то было не совсем правильно. Не так должно было начаться их маленькое путешествие; а когда Вероника на свинцовых ногах, словно под принуждением, появилась на лестнице десять минут спустя, это ощущение лишь усилилось. В полной тишине она взгромоздилась на багажник, следуя его инструкциям, но ей пришлось дважды приказать застегнуть на талии кожаный ремень.

– Если вы этого не сделаете, вы свалитесь на первом же углу, – сказал он рассерженно, резким рывком заводя двигатель, что заставило ее выполнить его команду. Вероника мертвой хваткой вцепилась в него и закрыла глаза, когда они лавировали в трафике главной дороги; чуть позже она открыла их, обнаружив, что встретилась взглядом с женщиной, стоявшей на пешеходном островке посреди улицы. Лицо ее показалось ей знакомым, но Вероника не сразу узнала ее. Однако что-то в ее неодобрительном взгляде воскресило в ней мысли о колледже и она вспомнила, что женщина, строго осматривавшая ее, была секретарем женского отделения. Она была близкой подругой управляющей общежитием и Вероника ничуть не сомневалась в том, что ее приключения становились предметом сплетен, когда эти две подружки встречались за чашкой чая. Она передернула плечами. Что бы ни случилось с ней теперь, она сама будет в этом виновата; в соответствии с кодексом колледжа, ни одна девушка не должна вступать ни в какие социальные отношения с мужчиной-работодателем, даже в более мягкие; если она так поступает, то может рассчитывать лишь на себя при возникновении проблем и не ждать никакой помощи со стороны; а Вероника, которая итак уже ввязалась в проблемы, теперь еще и держала Лукаса за талию и ехала с ним на пикник. Двери службы занятости их колледжа теперь были закрыты для нее, если судить по взгляду секретаря; несомненно, за Лукаса бились все самые яркие звезды их курсов.

Вероника отпустила хватку и теперь сидела, ни за что не держась.

– Ради всего святого, держитесь. Вы сломаете себе шею, если не будете держаться, -рассерженно воскликнул Лукас.

– Мне все равно, – ответила Вероника, – В сущности, я даже буду этому рада.

Он оглянулся и, схватив ее безвольно повисшие руки, поместил их на ремень.

– Мы оба сломаем себе шеи, если вы не будете осторожны, – сказал он и мотоцикл вновь устремился вперед.

Тишина была нарушена лишь тогда, когда они взобрались на вершину первого из холмов, охранявших Лондон на юге, и начали долгий спуск в долину.

– Вам нравится? – спросил он сидевшую позади девушку, оглянувшись через плечо, но поскольку в ушах ее гудел ветер, она не услышала вопрос. Однако он подумал, что она промолчала специально, и направил мотоцикл вниз, отпустив тормоза и разогнав двигатель, как если бы намеревался отправиться вместе с ней в вечность.

Внизу он остановился, слез с мотоцикла и, встав посреди дороги, посмотрел на Веронику с неестественным блеском в глазах.

– Вы планируете вести себя так весь день? – спросил он.

Вероника вновь удивленно уставилась на него. Это был совсем другой Лукас, вовсе не тот, с которым она имела дело прежде, и он не вызывал в ней никакого страха. Этот Лукас был человеком.

– Я не понимаю, о чем вы.

– Ах, о чем я. Вы собираетесь дуться на меня весь день?

Вероника взглянула на сомкнувшиеся над их головами ветви деревьев и проглядывавшее сквозь них голубое небо. Последняя ее надежда рухнула, двери последнего убежища закрылись для нее и, что было довольно странно, ее страх теперь тоже растворился.

– Все происходящее мне безразлично, – ответила она. – Вы можете делать со мной все, что вам нравится, даже убить меня, я не стану возражать.

– Вы настолько ненавидите меня?

– Да.

– Но почему?

– Из-за того, что вы делаете со мной. Я не могу этого объяснить, но вы прекрасно понимаете, о чем я.

– Что я с вами делаю?

– Я не знаю. Я ведь даже не знаю, чего вы добиваетесь, но понимаю, все это неправильно и вы не имеете права так поступать. Уж это я знаю точно.

– А, так вы одна из тех, кто считает, что это незаконно – проникать на чужую территорию?

– Не знаю, о чем вы, но я понимаю, что ваши действия неправильны.