Принцип подобия

Целест присвистнул. Выдохнул дым в распахнутое окно.

— Вы сидите, как сычи в дупле. Если выбираетесь, так только на облаву. А когда появляетесь среди людей… то есть, — Элоиза запнулась, но продолжила почти моментально, — Среди обычных людей, многие относятся к вам предвзято. Можно понять, конечно, но это же неправильно! Я ведь не перестану называть тебя братом, Целест, оттого, что ты плюешься огнем или кислотой?!

— Ты — нет, — он завис в полуметре от пола и вернулся на подоконник. Вербена вспорхнула, словно синица с ветки, оттолкнула названную сестру и заговорила быстро-быстро, язык ее скоростью уподобился танцу, но двигалась она все же изящнее, чем говорила:

— Мы хотим большой праздник, и чтобы там все аристократы, и кто захочет, но самое главное — чтобы вы пришли, Магниты, ученые, теоретики. Настоящий праздник для всех, и тогда все поймут — вы хорошие, не убийцы и не мозго…

Она осеклась. Закусила указательный палец — жестом, тщательно скопированным у Целеста. Рони кивнул ей: все в порядке.

Целест щелчком отправил окурок вниз — тот приземлился прямо на цветочную клумбу и опалил белую кисть пиона.

— Орден Гомеопатов не нуждается в благотворительных акциях, Элоиза. Мы не уроды из Цирка в Пестром Квартале, мы — защитники, — сказал Целест. — Защитники самой цивилизации. Без нас не было бы никакого Мира Восстановленного, позволь напомнить.

Элоиза сжала кулаки, скулы и щеки покраснели до оттенка ее блузки.

— Защитники! Кодла маньяков и палачей, вот как вас называют — в тошниловках на рынке и в элитных клубах шепчутся, мол, вы ловите кого попало и ради забавы раздираете на части, словно голодные псы. Недавно по Площади Семи мятежники водили отключенного и выкрикивали — "его душу сожрали ублюдки из Цитадели", а потом указывали на прохожих — "ты следующий". Стражам едва удалось разогнать толпу. Но Вербена — богиня Виндикара, если она вступится за Гомеопатов, ее послушают и аристократы, и писаки, а через них и простолюдины… О черт, да ты ничего не понимаешь! И ваши эмпаты тоже! — Рони вздрогнул всем телом, словно хлестнули плетью. — Вас ненавидят за пытки и жестокость, а дурацкие газетенки подливают масла в огонь. И Сенат ничего с этим не делает, а может, и не спешит делать — в Сенате-то люди, а не мутанты!..

Целест замер посреди комнаты. По мере того, как Элоиза повышала тон, он сутулился, будто практикуя трансформацию тела, делался ниже ростом. Волосы закрыли лицо рыжей маской. Он напоминал оборотня в полнолуние — еще немного и завоет дикий зверь.

Вербена мягко тронула его ладонь.

— Элоиза права, — сказал Рони. — Я чувствую ненависть. Иногда дышать тяжело, точно воздух пропитан ядовитым дымом. Я закрываюсь, но…

Целест встряхнулся.

— И ты думаешь исправить все…

— Не я, — Элоиза развернулась к бару, только сейчас вспомнила, что следовало предложить гостям напитки. Этикет треснул на мириады осколков. Этикет… перед кем? Братцем и его мокрицеподобным приятелем? Она звякнула прозрачными дверцами.

Вернулась она с дежурным набором, на позолоченном подносе плескалось в разномастных бутылках вино, крюшон и вода в графине. Целест залпом глотнул ледяной воды.

— Не я, — повторила Элоиза и провела ладонью по волосам Вербены. Та смутилась по-детски, дрогнула ресницами, но затем горделиво выпрямилась. — Богиня Виндикара.

*

— Они чокнулись. Просто на пару чокнулись, — хмуро пробормотал Целест. Красновато-лиловая, похожая на орхидею, резиденция осталась в сотне шагов, только тогда он прервал молчание.

— Элоиза говорила правду.

— Знаю, — отмахнулся Целест. Из кармана едва не вывалился давешний баллон с нейтрасетью, а вместе с ним — воспоминание о перепуганной официантке. Клубок королевских кобр она привечала бы охотнее. — Но это глупо, воображать, будто девчонки убедят народ, а хотя бы и аристократов в том, что мы…

— Необходимы? — Рони остановился возле рекламного щита. На нем простенькой голограммой мелькала Вербена; зернистая и грубо выполненная копия уровня театральной декорации, но даже в виде рекламы она завораживала до мурашек по спине. Мимо торопливо семенил приземистый человечек в мятом костюме и нечищеных ботинках, жеваное лицо его выражало тревогу. Наверняка, посыльный или мелкий клерк, посланный с неким поручением в богатый квартал. Поравнявшись с рекламным щитом, он едва заметно улыбнулся землистыми губами.

— Есть мозг, и есть чувства, Целест, — прокомментировал Рони. — Магниты защитники и спасители, понимает мозг, а страх кусается под кожей. Страх и ненависть. А кожи-то побольше.

Точно в подтверждение, он ущипнул себя чуть ниже локтя — на месте захвата зарозовело пятно; затем спрятал ладони в карманах. Покачивалась "бирка", отзеркаливая блики фонарей и голограммы. Целест коснулся столба, на котором крепился щит, взметнулся разряд, и аляповатая картинка засияла вдвое пронзительней. На темный асфальт срывались искры, словно Вербена разбрасывала бриллианты.

Мир Восстановленный служит Эсколеру. Эсколер служит Виндикару, а Виндикар — Вербене. И Целест тоже служит Вербене.

— Проклятый указ. Прежде было лучше — мы сражались с одержимыми, а не волокли в Цитадель. Честный поединок, а не истязание… — он поджал губы, а в глазах мелькнули золотые кошачьи искры, — Народ превозносит разных там благородных рыцарей и героев-спасителей, но не палачей. О да, моя сестрица права. Чего нельзя сказать о Совете.

— Не нам решать, — и Рони зашагал вдоль гранитовых и позолоченных заборов, постепенно полумрак проглатывал его.

Целест подмигнул Вербене-рекламе. Законное-незаконное воздействие — без гипноза и прочих "мистиковых штучек", так? Мозги — под толстой костью черепа, а шрамы заметны на коже.

Из-за редких туч выглянула луна, желтоватая и какая-то болезненная. Вербена красивее, решил Целест.

Она — икона, что вернет веру в праведность Гомеопатов и бойцов-Магнитов? Символично.

Глупо (а Рони поддакивал бы Элоизе, хоть прикажи она мяукать с крыши здания Сената), но символично.

— Пора домой, — догнал он мистика, подсчитывая: через час-полтора доберутся до Цитадели, можно поймать мобиль — тогда быстрее, но пока нет дождя, Целест предпочитал прогуляться. Он надеялся помимо сестры повидать и мать, однако Ребекка Альена сопровождала мужа на очередном официальном приеме. Кроме того, Ребекка несколько раз *убедительно просила* Целеста "приходить без сопровождения… своего друга".

Тем лучше, что их не застали дома. А время… август прохладен, но ласков, и город полнится самоцветами огней и впечатлений. Не потеряют их в Цитадели за лишние полчаса.

В расчетах он ошибся.

Техника Мира Восстановленного — во всяком случае, в крупных городах, — сравнялась с той, что была до эпидемии, а порой владельцы фабрик и заводов доказывали в Сенате, потрясая платиновыми перстнями, что опередили и обогнали старый мир. Вот только применение изменилось — например, привилегия быстрой связи оказалась у Гомеопатов.

Резкий визг — Рони всегда сравнивал его с визгом поросенка, которого обрекли стать колбасой, — прервал их. Целест подначивал напарника насчет Элоизы, Рони традиционно пожимал плечами, но тревога напомнила о том, кто они.

— Около Белого ручья. Улица Новем, — встряхнул брелок Целест. Змеиные зрачки и координатная сеть ощутимо жгли запястье.

— Там дома. Жилые, — уточнил Рони зачем-то, на самом деле высматривал ближайший мобиль. Если владелец не захочет отдать Магнитам добровольно, допускается краткосрочный гипноз. Устав, параграф восемьдесят два дробь шесть. — Неужели никого дежурных поближе?

— Должны быть. Тиберий с Иллиром вроде, — припомнил Целест; он выскочил на проезжую часть и размахивал нудно пиликающим брелком. Почти тут же затормозил длинный пурпурный мобиль — сигнал тревоги знаком не только Магнитам, но и простым гражданам. Или тот, кто сидел за рулем, просто не решился размазать Целеста по асфальту.

— Не справляются, значит, — Рони пронаблюдал, как Целест за шкирку выкинул владельца мобиля — невысокого и какого-то смазливого, словно фарфоровая кукла с яркими губами и волосами из желтых шелковых нитей, паренька; тот шипел и потрясал затянутыми в серый бархат кулаками, но мобиль уступил.

"Дополнительная причина недолюбливать Магнитов", — подумал Рони.

В салоне крепко пахло сиренью. Целест выжал максимум, а мотор был хорош, улицы и фонари закрутились, почему-то напомнив Рони шоколадный коктейль с вкраплениями разноцветных капель-мармелада.

"Я еду убивать, а думаю о мармеладе…" — он потер щеку. Он забыл пристегнуться, и теперь вцепился в скользкое лакированное сидение до побелелых ногтей.

— Не убивать, а выполнять долг. И незачем думать вслух. Это тебе нет разницы, пользуется собеседник языком или нет, а не окружающим, — Целест резко повернул налево, подрезал сразу двоих. Вслед полетела отборная брань. Он помахал из окна, демонстрируя свой визгливый универсальный пропуск.

Брань, пожалуй, стихла — почти стихла. Выражения изменились — точно.

"Но "ублюдок мутированный" звучит не лучше простого "куда прешь, болван".

Улица Новем, что у Белого ручья, более всего напоминала задний двор. Одна из первых в Виндикаре, застраивалась она стихийно, а кровью в ее тощих жилах была вода. Каждый норовил поставить дом поближе к холодному чистому источнику — вроде бы, подземному: Белый ручей не вытекал из реки и не впадал в нее; дома напоминали кур у поилки — кур облезлых и тощих; как и хозяева, они ссорились из-за удобного места, возвышения, узких мостиков и чахлых кустов. Бедняцкие хижины в два, редко три этажа — каждый забит под завязку, давно облупились, выставив напоказ уродливые кирпичные шрамы. В криво огороженных дворах висело белье и играли чумазые ребятишки. Власти Виндикара уже лет десять собирались облагородить улицу Новем, однако все проекты благополучно засыпали под сукном.

Может быть, теперь займутся, — подумалось Целесту. Они ворвались в смрадный туман — смесь нечистот, прогорклого рыбьего жира и моченых яблок, бурый и плотный, как болотные испарения. Рони даже отпустил свое сидение и зажал нос.

— Магнитов-то зачем вызвали? — зафыркал Целест. — У них канализацию прорвало…

Мобиль едва протискивался между домов-"кур". Скоро придется бросить, а далее бежать на своих двоих. Целест покосился на Рони: неважный спринтер. Хорошо бы "клиент" не оказался в каком-нибудь недоступном тупике…

— Одержимый травит, — Рони подумал о том же, вздохнул, — Либо иллюзия.

— Вычислить никак?

— Ты ведь знаешь — "психи" сильнее мистиков. До призыва.

Мобиль подцепил закругленным носом связку развешенного белья, и сочно плюхнулся в огромную лужу — по окна. Лужа, кажется, не высыхала со времен первой эпидемии.

— Вылезаем, — объявил Целест. Круглое лицо Рони вытянулось, и Целест счел нужным ободрить напарника: — Я слышу крики и вроде… недалеко.

Они вымазались в грязи и едва не заблудились среди одинаковых, как кротовьи норы, лачуг и вонючего тумана. Людей по пути не попадалось, неудивительно — от одержимого или бегут, или… не успевают.

"Крики", сказал Целест. И ошибся.

На пустыре, зажатом свалкой, ручьем и дикими колючками, творилось действо. Именно так — действо. Обитатели улицы Новем решили присягнуть на верность самозваному правителю, а то и божеству. Мужчины, женщины, старики и дети застыли в коленопреклонной позе перед ядовитым "святым" — косматым парнем, типичным работягой с низким лбом и мощными руками. Парень был плотью от плоти улицы Новем — и ее безумием. Люди нечленораздельно подвывали, выражая покорность одержимому. Монотонный гул перемежался всхлипами.

— Теперь проще определить, а? — заметил Целест. Никто не помешал им подойти ближе, ступая чуть не по головам или откляченным задам. Казалось, они развалятся комьями протоплазмы, словно трухлявые грибы, стоит толкнуть посильнее.

— "Псих"? Но запах… откуда? — Рони моргнул. Он заметил, что почти все жертвы ранены; у светловолосой девушки в рваном голубом платье были выколоты глаза, и в кровоточащее месиво забилась галька из ручья. Ее сосед скалился единственной верхней челюстью. Нижнюю глодал поодаль, в репейных зарослях, бродячий пес. Пес вилял хвостом и тоже по-своему благодарил одержимого — сознательно, в отличие от людей.

Затем Рони увидел обнаженную беременную со вскрытым животом — плод вывалился и болтался на пуповине, похожий на крупное яблоко, женщине полагалось биться в агонии, а она кланялась самому ложному из богов; он отвернулся.

— Не слишком буйный, — сказал Рони: смрад и зрелище подталкивали к горлу комок тошноты. Побыстрее закончить, и… наверное, кого-то еще можно спасти.

— Я прикрою, — ногти Целеста потемнели и ощерились иглами. Десятки игл — в них яд, но не смертельный; попадет в человека и вызовет сон. Предосторожность.

Рони шагнул ближе — едва не поскользнулся на кровавом пузыре плаценты, на чьей-то оторванной кисти. Пара минут. Пара его личных кошмаров — профессиональных, спасибо учителю Иллиру — и не только ему, кошмаров… а потом улица Новем станет почти прежней. Мертвых оплачут, а Магнитов — проклянут, "как всегда опоздали"; ничего не меняется.

— Ближе, мальчик, — внезапно сказал одержимый. Рони остановился, открыл рот, позволяя отравленному воздуху въедаться в легкие.

Опять! Опять эти "новые", разумные одержимые — их следовало связывать и пытать в Цитадели.

"Вместо честного боя — истязание", говорил Целест. Целест прав. И это плохо. Очень, очень плохо…

Жестяной баллон с нейтрасетью охладил руку, а строки указа — разум.

Да будет так.

Целест сжал челюсти до скрипа, на скулах дернулись желваки. "Разумный" одержимый — нужно присоединиться. Телекинезом он извлек напугавший официантку баллон, мрачно подумав: хорошо, что в действии не видела. Баллон поплыл вперед, мерно покачиваясь, будто запечатанная бутылка с посланием на океанских волнах. Живой ковер из истерзанных "рабов" зашевелился, смыкаясь перед Рони — протянутыми руками, изуродованными лицами с засохшей слюной и кровью; одержимый по-бычьи мотнул приплюснутой головой.

Разумный, да… он сознавал силу, он умел ею распоряжаться. "Чем он отличается от Магнита, если соображает? Жаждой крови? И только?" — мелькнула мысль, и Целест отогнал ее; солдатам не следует рассуждать о человеческих лицах за звериными масками врагов. Себе подобных убивать трудно.

"Сейчас начнется".

— Эк вас набежало, — одержимый оскалился нечищеными зубами. В его колени тыкалась слепым щенком девочка лет двух или трех, он подхватил ее. Девочка тихонько пискнула, когда одержимый вдавил мозолистые пальцы в глазницы, и заструилась бело-розовая, как яичный белок с кровью, жижа. Одержимый швырнул ее Рони, и ослепленная прижалась лицом к бедру, пачкая джинсы. Рони медленно отодвинулся. — Пшел отсюда, если не хочешь того же.

— Ты не настоящий одержимый, — баллон скользил, и Рони боялся его выпустить. "Не смотри на людей. Нельзя спасти всех". — Тем хуже. Ты убийца.

Белесые ресницы дрогнули — Рони сливался сознанием с одержимым, то была битва. Мистик справится с "психом", подобное исцеляется подобным. Одержимый — болезнь, а он — лекарство. Нейтрализуется. Потом — нейтрасеть. Нейтра. От слова "нейтральный". Вне войны. Вне боли. Это правильно. В отличие…

— Твою мать! — где-то в иной галактике заорал Целест. Рони мотнул головой, словно отгоняя навязчиво зудящего комара.

Нет, не прервется. Недо-призыв/контроль требует сил, размыкать нельзя. Введенное в кровь лекарство (яд?) не откачать, хоть вскрой бритвой вены.

— Твою мать, — повторил Целест негромко. "Паства" одержимого закопошилась, подгоняемая "пастухом", Целест сравнил их с сонным осенними пчелами. Рони потревожил матку — пчелы будут кусаться.

Предсказуемо. Обитатели улицы Новем поднимались на нетвердые ноги, шатаясь побрели к Целесту. Тоже предсказуемо.

Среди незнакомых лиц Целест выхватил два.

— Невозможно, — он взмахнул обеими руками, горсть игл сорвалась и зацепила ближних "новемцев", те немедленно повалились на гальку и зычно захрапели, но задние ряды подпирали, и спящие очутились под ногами собратьев. Одному мужчине острым каблуком отсекло пол-уха.

— Невозможно, — Целест будто забыл тренировки, собственную силу, не говоря уж об Уставе.

Тиберий и Иллир. Воин и мистик — их с Рони учителя; смуглый невозмутимый атлет и его субтильный, хрупкий почти по-женски напарник; они вышагивали вместе с остальными зомбированными. Магниты — жертвы "психа"? Воинов порой "затягивало" — новичков-идиотов, позавчера овладевших даром и уверенных, будто сумеют одолеть одержимого-психа, но Тиберия… учителя? И мистика? Кукольно-красивый, слащавый какой-то, с плавными жестами и тянущим выговором, Иллир все-таки обучал молодых, и Рони отзывался о нем уважительно.

Так не бывает. Магниты — санитары, не слуги одержимых.

Целест попятился. В голове было пусто, словно ему тоже промыли мозги, только мигал почему-то веселеньким желтым вопросительный знак.

Тиберий прокладывал себе путь, сшибая собратьев по несчастью. Магниты всегда впереди, даже чокнутые, подумалось Целесту и он хихикнул. Когда бывший учитель приблизился, Целест заодно узнал и причину омерзительного смрада-тумана: Тиберий разлагался.

Язвы вспухали и лопались, словно пузыри болотного газа. Язвы были белесые, как гнилостный налет на переспелых фруктах, кожа Тиберия почернела и надулась, разрываясь при каждом шаге. Он еще жил, однако немногим отличался от очень несвежего мертвеца.

"Его ресурс", — Целест задышал ртом: от вони слезились глаза, — "Весь его ресурс… вот в этом… самоуничтожении…"

Рядом с Тиберием, как и полагалось, семенил Иллир. Золотистые волосы порозовели от крови — чужой или своей, проломлен череп или проломил другому, — Целест разобрать не мог. Иллир кокетливо улыбался, будто перед зеркалом, собственному отражению. Изящные ладони он сложил в молитвенном жесте.

"По крайней мере, он не слишком изменился", — Целест хихикнул и закашлялся. У них с Рони мало времени. И явно невыгодный расклад.

Тогда чего он ждет?

— Прости, учитель, — и Целест ударил.

Он предпочитал иглы, но выбрал огонь. Представляя в воображении Декстру с суровой складкой у рта и факелом вместо прически, он просил прощения и каялся. Огонь — это чистота, говорила Декстра. Целест очищал.

Гнилая плоть вспыхнула с податливостью свежей нефти, и Тиберий зашипел, а может быть, шипел кипящий гной. Огонь перекинулся на "новемцев", кто-то завизжал — от злости, не от боли; массу слепило в ком, и ком катился к Целесту.

"Я должен защитить Рони", подумал тот спокойно. Только выкрикнул.

— Призывай на месте!

Как там? В особо экстремальной ситуации, оговоренной подпунктами (какими?) допускается… мать вашу, допускается. Когда тут из Магнитов трупные бомбы клепают!

"Лишь бы Рони услышал меня… лишь бы…"

"Ком" прижал Целеста к репейным зарослям. Колючки запутались в волосах и царапали через свитер и джинсы, словно разозленные коты, а впереди был яд и огонь. Чужой яд — его огонь.

"Я не неуязвим…"