Помоги проекту - поделись книгой:
Но чем прикрепить картины?..
Были кнопки, поржавевшие и уже пущенные в дело. И всё же…
Он взял со стола два патрона, помеченные крестами, посредством ножа и когтей разобрал их, и оттуда высыпались они, те самые кнопки.
Затем выяснилось, что их не хватает на все рисунки. Тогда он отрезал ножом кончики своих когтей.
Через несколько минут жилище преобразилось. Прямоугольные листы, белые и разукрашенные, заколдовали гнилые брёвна в голубые небеса с облаками, в пышные леса и просторные луга, в зеркальные озёра и неугомонные речушки, в проворных ласточек и любопытных оленят… в людей с добрыми лицами. И только проёмы между листами проступали тёмными прутьями, вместе напоминая клетку.
«А, действительно, клетка!» — горько усмехнулся оборотень.
Теперь ему вспомнилась пара обнищавших патрона. Надо было найти, чем заменить дробинки.
Ничего металлического и мелкого не оказалось. Он порылся в сундуке, который дремал в кладовой. Парафиновые свечи, керосиновая лампа, электрический фонарик, верёвка, другие модели ружей, к которым боезапас уже иссяк… Ничего подходящего.
«Может, детали от фонарика сгодятся?» — подумал оборотень, но потом решил, что в их печальном будущем он ещё очень понадобится.
«Худо,» — заключил он и, сняв стеклянный колпак с лампы, разбил и раскрошил его обухом колуна. Этим и начинил патроны. Далеко таким мусором не постреляешь, да и расплавится при выстреле. Кровавый ожог, максимум. Понадеяться от него на большее в открытом сражении себе дороже…
Дабы снова не увязнуть в болоте плохих мыслей, он принялся мыть посуду. Воды в доме оставалось полведра, а выйти за снегом грозило опасностью с каждым часом всё очевиднее. Поэтому жидкость он расходовал экономно.
«Зачем её вообще мыть? — спросил он себя. — Всё равно не успеешь ею воспользоваться.»
Именно оттого ему это и нужно было — поверить, что ещё успеет, что ещё ничего не заканчивается. Но как следствие настигала неразрешимая проблема спасения от двух сотен могучих и яростных монстров — и он тут же спешил забыться…
В окне опять возник жадный волчара и стал таращиться на колыбель и клацать зубами. Отец подошёл к окну и молниеносно махнул хищной рукой перед мордой — никакой реакции.
«Ах, так!..»
Он прибегнул к испытанному средству — пылающей деревяшке из печи.
И снова безрезультатно! Волк не целил и крупицей своего внимания на действия хозяина. Он будто смотрел сквозь его тело и пламя, безошибочно угадывая, где находилась девочка, как бы не загораживал её несостоявшийся оборотень.
Тут отца осенило: это вожак! Только он способен так равнодушно относиться к огню.
И внезапно волк навёл взор на хозяина и (о, Господи!) улыбнулся!
Это было кошмарное зрелище! Веки сузились до длинных щелей, две чёрные борозды сдвинули щёки вверх, натянулись губы, оголяя частокол клыков.
Ноги отца стали ватными. Он отшатнулся от окна к колыбели и опёрся на стену. Безумно напуганный, он нащупал на полке чистый лист, подошёл вновь к страшному наблюдателю, хотя совсем не желал того, и закрыл окно белой бумагой. Потом понял, что нечем приладить её. Но убрать заслонку и делать новое крепление на глазах у чудовища, которое всё так же следило бы за ним и улыбалось, — этого он просто не выдержит!
Он воткнул коготь и с трудом отломил его. Было больно, но зато лист теперь висел и не допускал сюда этой твари.
Оборотень сел рядом с девочкой. Грудь его тряслась, ей недоставало кислорода. Он надеялся, что присутствие дочери как-то успокоит и образумит.
Всё полетело к чёрту! Эта дьявольская улыбка разрушила весь плетёный самообман: наивные рисунки, мытьё тарелок — всё! Им не суждено выжить. Время не стоит на месте, и развязка близится, точнее, вертится сейчас около дома на мохнатых лапах.
Он вернулся к своим ненужным записям и решил продолжить их для мнимых преемников. Во всяком случае, отвлекает…
А были ли среди людей те, которых неведомая зараза не сумела превратить в монстров?
Да, были. Это дети. Примерно от пяти до семи лет, и то не все из них.
В чём скрывался принцип такого отбора, никто не догадывался. Тайной оставалось и волшебное сияние, которое стало спутником деток с появлением первых оборотней и исцеляло от мутации — небезболезненно, правда — всех, к кому прикасалось.
Но вместе с детьми засияла и надежда в спасённых ими взрослых, что всё небезнадёжно, что есть ещё шанс вернуть людей…
Из города — инкубатора тварей — отец с дочерью бежали далеко за его пределы.
Они нашли эту заброшенную охотничью избу с раненой собакой Лейдой на цепи. Видимо, бывший хозяин ещё не полностью сформировался как оборотень телесно на момент драки с ней. Спасло собаку то, что она была собакой — зверем, способным дать отпор.
Лейду они выходили. Немецкая овчарка, она оказалась доброй и отлично дрессированной. Девочка очень к ней привязалась и дарила своей питомице значительную часть дня. Отец же, уходя, теперь гораздо меньше боялся оставлять дочь одну.
Тепло быстро выветривалось из дома, и топить приходилось помногу, из-за чего отец весь светлый период суток пропадал в лесных походах, запасая дрова.
С деревьями тоже что-то стряслось… Их листва осыпалась, а кора почернела, словно обгорелая. Внутри древесина вроде бы была нормальной. Но если исследовать тщательней, её пронизывали сети чёрных жилок. Они слабо пульсировали… Впрочем, грели эти дрова ничуть не хуже.
Стволы срубленных деревьев он сам таскал по зыбким сугробам до жилища. Здесь сила и выносливость оборотня сослужили ему неплохую службу. Только вот свет уже доставлял скверные ощущения, и это вынуждало его закупориваться в толстую одежду.
С едой всё обстояло сложнее. Охотился он с ружьём на всякую мелочь: зайцев, птиц… Дичь была на грани полного вымирания, и каждая тушка буквально продлевала жизнь ещё на несколько дней. Потому употреблял он совсем крохотную долю мяса, преподнося всё бесценной дочери. Убитых животных он свежевал и готовил по ночам, не желая, чтобы малышка видела это. Для неё зверьки и пташки на картинках детских книжек должны были оставаться сказочно неприкосновенными.
Мясо немощных на солнце оборотней, которых он отстреливал в их логовищах, не шло в пищу. Плоть и кровь монстров, что странно, были холодными! Нет, они не остывали столь скоро после смерти, а существовали такими изначально. Он сам проверил это, сразив как-то одного наповал и тут же разрезав его ножом: холодный внутри! А когда попробовал поджарить его мясо, оно мигом рассыпалось в пепел…
В своих скитаниях по дебрям и снегам отец набредал на другие дома и сёла. Пустые и даже обвалившиеся… Он так больше и не встретил здесь ни одного человека или хотя бы существа, ему подобного. Это нагнетало пасмурные думы, коих и без того путалось в голове с лихвой. Выходит, люди стали уже больше, чем редкостью… Антиквариатом, что ли… А такой, как правило, никому не нужен. Снова и снова разрыхлялась почва для вопросов о бессмысленности их маленькой борьбы, о неизбежной кончине рода человеческого…
Зато в мёртвых, обросших изнутри инеем помещениях он отыскивал сохранившиеся продукты — консервы, лапшу и прочее — и полезные предметы. В списке последних порой оказывались детские игрушки и книжки с сочными и большими иллюстрациями, что было огромной удачей. Наряду с тем, считалось везением найти какие-нибудь элементы вооружения. Однажды посчастливилось откопать пару подходящих патронов, которые к тому времени уже стали дефицитом. Порох в них имелся, а вот дробь, почему-то, нет.
Ночью ликовали оборотни. Тьма знаменовала их черёд хозяйничать на просторах снега и вырезать неугодных им существ, которые теперь прятались и пережидали темноту либо в слишком укромных, либо в очень прочных убежищах — кто как. Голод, великий бич, почти всегда урчал в волчьих желудках, поэтому к утру обязательно кто-то погибал от клыков оборотней, как бы старательно ни маскировался и ни оборонялся. Если охота была неудачной, съедали нескольких особей из собственной стаи. Но потери восполняли приходящим на смену потомством: оборотни росли быстро. Или же присоединяли к себе мелкие стаи, убивая их вожаков.
Около километра разделяло дом с окружающими его чёрными лесами, где соперничали четыре самые крупные стаи: Южная, Юго-Западная, Северо-Западная и Восточная.
Числа первых двух переваливали за полторы сотни, но, тем не менее, были самыми безопасными для отца и его дочери, потому что их подземные пещеры залегали далеко отсюда, и оборотни просто не успевали бы возвращаться в них до восхода солнца. Такой рейд скосил бы разом треть стаи. Поэтому воевали они, как правило, меж собой, а сюда лишь засылали временами своих разведчиков.
Непосредственной угрозой были оборотни северо-запада и востока, которым человек-волк противостоял вот уже многие месяцы. И дело заключалось не в нём самом. Они бы давно расправились с ним: то, что у него были ружья, пара-тройка иных подручных вещей и даже огонь, ничего для них не значило. Одиночка, все-таки.
Они боялись его дочери. Её сияния… Они пришли в бешенство, когда прознали, что где-то рядом появилось создание, способное превращать оборотней в людей, вырывать их из привольной и сладострастной жизни и ввергать в прежнее, слабое и ограниченное бытие. Они возненавидели её и взалкали смерти девочки. Но они боялись приблизиться к ней пуще, чем к самому жаркому пламени, скованные инстинктами, тряслись за свою волчью шкуру.
Дочь была главным оружием своего отца. Благодаря ей лишь они вдвоём были ещё живы.
Убить её могли только вожаки. Лидер Северо-Западной своры без сомненья желал этого. Но волчица, верховодившая восточными оборотнями, имела насчёт неё планы пострашнее…
Он помнил мать своей дочери красивой и сильной женщиной. Но ни то, ни другое качество не принесли ничего хорошего их любви и семье. Почему она вошла в его сердце? Наверное, оттого, что в романтическую пору юношества её независимость и властность проявлялись только в чувствах. Образ прекрасной, величественной, неприступной девушки очаровал его. Умная и холодная, она разгоралась гневом, если ею пытались повелевать. И тогда на пощаду надеяться было бесполезно… За ней ухлёстывали толпы, а она подпускала к себе единиц. И его тоже. В действительности, добиться её расположения оказалось несложно. Нужно лишь было не перечить ей, во всём соглашаться, восхищаться ею, ну и следить за мелочами в общении с ней. Например, говорить не: «Милая, я хочу сделать тебе подарок!», а: «Милая, разреши сделать тебе подарок!». И его молодой ветреный разум это устраивало. Даже иногда нравилось быть влюблённым до самоотречения и самоуничижения, ощущать себя человеком особых чувств, которые изжились в мире цифр и прогресса и возможны были разве что в эпоху средневековья. Он получал от этого удовольствие. До определённого времени…
Роковым шагом стала их свадьба после университета, на чём, кстати, настояла она. И вот уж где надо было воспротивиться! Но тогда он ещё боготворил её. Глупый мальчишка…
Легенда о рыцаре и королеве закончилась. Началась жизнь, начались их пререкания, односторонние, по большей части. Он молчал и слушал; она лютовала и выжигала его взглядом. Руки друг на друга не поднимали: это было не в их принципах. Подчинять себе с помощью кулаков и истерик — удел бездарностей, считала она, а истинный лидер порабощает одним своим видом. Он же просто не мог ударить женщину, которую продолжал любить, и думал, что сможет растопить в ней лёд.
Первой крупной трещиной в их союзе стал её уход в карьеру. Причём она хотела взять и его туда с собой. Но он посмел отвергнуть её волю. В кои-то веки! В бизнесе он ничего не смыслил и не питал к нему интереса. Негодование жены сметало всё в пух и прах. После она обязательно добивалась скорого увольнения мужа со всякой другой работы.
Взлёт от секретарши до гендиректора она обеспечила себе не только талантом в умении управлять. Стерва она была отменная: гордость гордостью, но коли дала природа красоту и обаяние, то отказываться от такой привилегии было непрактично. Он страдал, но ничего не мог поделать. Его супруга принимала это как незазорное, вполне обычное явление, формальность деловой жизни. Хотя, измени
Свою дочь отец спас, когда та едва была зачата. Мать, на то время — уже руководительница мощной компании, хотела избавиться от неё, говоря, что положение несовместимо с делами. Но муж страстно мечтал о семейной идиллии и видел именно в детях, этих святых созданиях, последний шанс на воссоединение.
И она предложила ему сделку: она вынашивает и рожает ему ребёнка, а он переписывает на неё квартиру и разводится…
Когда прозвучали эти слова, умерла половина его души.
Весь день, который супруга дала ему на размышление, он заживо разлагался.
Только теперь он осознал, что она — чудовище, которое мало чем изменил нынешний волчий облик.
И он согласился.
Тяжело было отвыкать от богатой и безработной жизни, когда тебя содержит предприимчивая жена. Они с дочерью поселились в съёмной коммуналке. Отец оплачивал право на скудные квадратные метры, воевал за каждую копейку, чтобы прокормить и воспитать девочку. Сон стал роскошью.
А дочь росла. Отец её обожал. Даже сам от себя не ожидал, что так привяжется к малышке…
Как-то раз он учил её говорить и читать. Дочка тогда ещё не произносила букву «Л». Они сидели перед азбукой с открытыми страницами «Г» и «Д». Слева изображались пёстрые, правильные здания, улицы и светофоры, с другой стороны — притаившиеся в густой зелени деревянные домишки.
«А где мы с тобой живём, сударыня, в городе или в деревне?» — спросил отец.
«В… В голоде!.. Да… И… И в делевне!» — молвили уста девочки и улыбнулись.
Отец не стал поправлять её: дочь изрекла истину, — только почувствовал, как содрогнулось дыхание…
Он не рассказывал ей плохого о матери. Это слово должно было сиять добротой в чистом детском разуме. Он показывал дочурке мамины фотографии и говорил, что она уплыла на дивном корабле в далёкое путешествие и очень скучает по ним. И девочка отвечала, что, когда вырастет, построит свой корабль, они вместе найдут маму и больше не расстанутся.
Однако мать почему-то раньше срока вернулась из «плавания». Она внезапно объявилась, когда дочка уже готовилась пойти в школу, и пожелала отнять ребёнка!
Отец боялся потерять девочку.
«Ну, зачем? зачем она ей вдруг понадобилась через столько-то лет!?» — терзался он, понимая, что состоятельной матери с её обширными связями ничего не стоит отсудить дочь.
Так бы оно и случилось. Но тут началась вся эта неразбериха с оборотнями…
И вот они оказались среди снежной пустыни, в кольце чёрных лесов, заполонённых хищниками. Но и здесь волчица настигла их. Она сплотила вокруг себя стаю, которой не было равных в этой местности. Её отборная армия насчитывала полсотни волков — меньше, чем в остальных стаях, — но зато каждый из этих пятидесяти стоил троих обычных. Волчица, в отличие от других вожаков, не принимала в свои ряды кого попало — только самых огромных и сильных монстров.
Ум и свирепость — главные её черты. Ими она утоляла свою неизлечимую жажду власти и делала послушной целую ораву могучих самцов. Они действительно пресмыкались перед её яростью. Её грациозность и ложная внешняя слабость сыграли бы злую шутку с тем, кто пошёл бы наперекор её указаниям и прихотям: сама бы сдохла, но наглеца разорвала бы на ошмётки. И раз все подчинялись ей, наверняка, бывали случаи, причём публичные: сами ведь пока не увидят — не поверят.
Но, как и в прошлой жизни, жестокости порой она находила замену. Белошёрстая владычица была единственной самкой в стае и тем, кто этого заслуживал, позволяла брать себя. А потому её волки действовали не всегда из побуждений одного страха. Все мечтали близости с ней и старались угодить, но не у всякого получалось.
Но даже влечение к ней не перевесило её последнюю затею — принять в стаю маленькую девочку, которую волки считали за нечто неестественное и пред которой трусили гораздо больше, чем перед волчихой.
Убить — да, но существовать с девчонкой бок о бок — ни за что!
Разумеется, все помалкивали…
Волчица и так знала отношение оборотней к своей дочери и на мнение стаи плевала. Ночами она затаивалась в снегу и следила за сиротливым домом и её защитником.
А отец крошки, будь он проклят, никогда под покровом тьмы не отдалялся от своего чада!
Днём человек-волк вел хозяйство спокойно: царство света и на километр не подпустит монстров к избе.
Охота, лесозаготовка и некий вид сталкерства сделались тремя основными его занятиями. Вернее, тремя средствами. Главной обязанностью была забота о любимой дочери. Все свободные часы и минуты отец посвящал ей.
Он усаживал её к себе на колени, перед колышущимся огоньком печи, и они вместе листали и читали книжки, разглядывали красочные картинки и оживляли в своём воображении эти весёлые, бесхитростные истории. Вместе они рисовали. Она — для него, неумело и робко; он — для неё, искусно и много. И только самое светлое и доброе. А иногда они расставляли на полу мягких игрушечных зверят и разыгрывали милые и забавные сценки. Отец создавал для героев уморительные голоса и сюжеты, над которыми они вдвоём тешились. Глаза дочери даже слезились от смеха. Когда девочка обнимала отца и целовала в колючую щёку, радуясь, что всё закончилось хорошо и не могло закончиться иначе, он тоже плакал — от боли, которую причиняло оборотню её сияние, — но лишь крепче прижимал к себе девочку.
А она совсем не пугалась его мохнатого и зубастого облика. Но в последнее время спрашивала порой, проводя пальчиками по серой волчьей шерсти:
«Пап, а почему ты такой… смешной?» — и, быстро отдёргивая руку, опускала глазки, то и дело любопытно поднимая их на отца в ожидании ответа.
И он, уже успокоенный тем, что девочка называет его смешным, а не страшным, отвечал ей:
«Потому что я снюсь тебе, родная.»
Малютка переставала крутиться влево и вправо, стоя на месте, как это присуще детям. Шальные пружинистые волосы и юбочка прекращали кружиться; личико обретало удивление, задумчивость, на мгновение даже грусть…
«Значит, домик и собачка тоже снятся? И снег тоже? И зверятки, да?» — спрашивала она с тем же интересом, снова по-ребячьи повертевшись.
«Да, солнышко,» — кивал отец.
Дочка, поразмыслив, разглядывая потолок, вдруг становилась серьёзной.
«Тогда я хочу проснуться!» — требовала она.
На это оборотень опускался на пол, обхватывал обеими руками колени и утыкался в них мордой, уныло свесив уши и тихонько подвывая. Растроганная девочка бросалась к нему и спрашивала, почему он опечалился.
«Мне будет одиноко без тебя! — горевал он. — Тебе невесело со мной, да?»
«Очень весело! — спешила она успокоить его, заключала в хрупкие объятия и гладила по косматой голове. — Бедненький! Ты обиделся, да? Не плач, пожалуйста! Ну… Ну, хочешь, я буду навещать тебя и играть с тобой!»
«Правда? — улыбался он и вытирал слёзы мучений, которыми опаляло всё то же немеркнущее сияние дочери. — А давай… Давай, ты станешь просыпаться по вечерам. И там, в твоём настоящем мире как раз будет утро. А вечером снова засып
«Да! — звенела она весенней капелью и опять кидалась к нему на шею. — Пап, а почему ты сейчас плачешь?»
«От радости, душенька моя!.. Только от радости!.. — всхлипывал он, едва усмиряя крик. — Скажи, ласточка… А то, настоящее, какое оно?»
«Ой, папа, там так светло! Так тепло! — восторженно щебетала она и загибала пальчики, пересчитывая все блага того, доступного лишь ей мира, и тут же весело и беспечно сбивалась со счёта. — Там ручейки, берёзки, полянки с цветочками, кузнечики… Там, там… Там воробышки… и радуга после дождика! Там ты, папа, только не пушистый, а такой… Там мама! Мы обе с ней в красивых платьях. И мы все вместе, втроём, водим хороводы. Нам хорошо!»
Отец рыдал на маленьком плечике дочери, выдавив лишь, что это от счастья. Он ненавидел себя за такое, но ничего не мог с собой сделать. А она жалела его, обвивала нежными ручками и никак не понимала, почему папа просит у неё прощения…
Поделиться книгой: