Потому что я – отец

Глотком из горлышка запил таблетку. Скоро отпустит. В достаточной мере, чтобы заснуть.

* * *

Сцена усыпана золотым конфетти. Развязка популярного танцевального шоу пощекотала нервы, из зрителей хлещут эмоции. Посреди праздничного хаоса победитель поднимает правый кулак вверх и с беспечной, широченной улыбкой окидывает взглядом толпу. Ему бы пошла копна волос, которой он гордился в детстве. Молодые ребята бреют голову, не понимая, что когда-нибудь будут ценить каждый волос. Триумфатор выглядит брутально, и, возможно, именно такая, агрессивная причёска лучше всего подходит настоящему чемпиону. Я не стыжусь слёз гордости и раскаяния.

«Посвящаю победу отцу.

Этот человек научил меня сражаться за мечту. Он сказал: „Если это так важно для тебя, докажи. Будь лучшим“. Ты видишь, пап? Я доказал. Без тех слов ничего бы не получилось.

Ты не ставил палки в колёса, а толкал меня вперёд. Когда мне хотелось всё бросить, я вспоминал твой злой взгляд и заставлял себя работать в два раза упорнее. Когда уставал, я шептал себе: „Докажу!“, когда пропадала надежда на успех, я кричал.

Ты всегда в меня верил, но не мог мне сказать это прямо. Ты считал, что сюсюканья только расслабляют и отвлекают от цели. Когда я ждал одобрения, ты оглушал меня своими нравоучениями. После наших ссор я тренировался до опустошения. Ты не поддерживал, когда я в этом нуждался, но дал мне злость, она полезнее. Ты прав. Я понял это только недавно.

Пусть останется тайной, чего я тебе желал в самые тяжёлые дни, но я очень хотел, чтобы однажды ты услышал слова, которые я говорю сейчас. Не сомневался, что выиграю, поэтому и пригласил тебя сюда.

Когда мы отсюда выйдем, ты скажешь: не надо ставить себя на пьедестал, пока победа не достигнута! Но и ты пойми, я кое-что хотел доказать нам обоим, значит, мелкие ставки неуместны. Сегодня я не мог проиграть. Потому что ты здесь. Мы здесь!

Конечно, я благодарен организаторам этого крутейшего проекта и тем, кто работал с нами, но поймите: если бы не отец, я бы сюда не пришёл. Несколько человек спрашивали, на что я потрачу призовые деньги. Это не так важно. Мой главный приз – возможность сказать эти слова отцу. Папа, всё это было не зря.

Когда-то я просто хотел танцевать. Зачем? Я не знал, только слушал своё сердце. Удовольствие – уже достаточный повод. Отец заставил взглянуть на всё по-другому. Это мое призвание, и я отстоял право посвятить себя танцам. Не приятное времяпровождения, а дело всей жизни. В моём сердце появилась решимость, а в теле – энергия. Он превратил меня в машину, которая не успокоится, пока не победит. Иногда это мешает творческой лёгкости, но я уже говорил – ставки высоки.

И, наконец, самое главное. Папа научил меня ещё кое-чему: никогда не останавливайся! Не прощаемся.

Спасибо всем за этот проект. И спасибо тебе, папа. Я доказал!»

Я встал ещё на середине речи, сидя невозможно слушать эти слова. По телу пробегала дрожь, ладони вспотели. Он действительно доказал. Правда, требуя доказать, я не благословлял его на успех. Тогда я устал спорить с ним и махнул рукой. Никогда не хотел, чтобы мой ребёнок, как скоморох, развлекал народ, наоборот, я видел его развлекающимся в первом ряду. Но раз это призвание, мне ничего не остаётся. Только принять этот выбор и следовать за ним.

Слева счастливая жена. Царица на троне. Приподнят подбородок, прямая спина, нога на ногу, величественная улыбка. Карие глаза светятся гордостью. Мне неловко, ведь о ней не сказано ни слова. Но ничто не омрачало её одухотворённое лицо, и это успокаивало.

* * *

Девушка была некрасивой.

Это не должно меня волновать, но в момент нашего знакомства очевидное наблюдение не отпускало. Особенно на фоне жены, которую природа наградила роскошной внешностью. Супруге это показалось недостаточным. Постоянные тренировки в зале, сбалансированное питание, сдержанный, но очень продуманный макияж, тщательно подобранная одежда – я привык любоваться ею.

Рядом с ней гостья казалась серой мышкой. Заурядное лицо, тысячи таких мелькают на улицах и тут же забываются такими же неприметными прохожими. Первое впечатление я отбросил быстро. За столом меня занимал и радовал только влюблённый взгляд, которым девушка встречала каждое слово своего симпатичного, мускулистого избранника. Вместе около года, видятся почти каждый день; достаточный срок, чтобы сбросить пелену детской, слепой влюблённости и перестать боготворить выдуманный образ. Но она смотрела на него пылко с лаской и нежностью, не отрываясь.

В этой сценке настоящая красота жизни. Без ретуши и лишних эффектов. Или, как все подписывают фотографии в социальных сетях, без фильтров.

Многим бы пожертвовал, чтобы моя жена смотрела на меня так же двадцать лет назад.

Сын долго прятал от нас спутницу, видимо, не надеялся на тепло нашего приёма.

Мы вчетвером на кухне. Тесно и душно. На столе изобилие – можно досыта накормить десять амбалов. Жена промолчала почти весь вечер. Её безмолвие придавало беседе налёт нервозности и напоминало о важности этого ужина. Это не усталость из-за готовки. А если точнее, не только готовка её утомила.

Я откупорил бутылку самого дорогого коньяка в доме, но никого не убедил составить компанию. Поднял тост, разукрасил короткую речь предсказуемыми метафорами и резким движением опрокинул бокал, пить коньяк скромными глоточками не научился. Позволил себе за вечер еще пару тостов и практически трезвый любовался восторженным взором девушки. Когда сын, сидевший напротив нас, что-то объяснял мне или жене, а его возлюбленная жадно ловила каждое слово, с трепетом разглядывая хорошо знакомый профиль, я улыбался от умиления.

Мне уже давно не двадцать лет, и я хорошо понимаю – на этом выражении лица, которое я назвал «влюблённый взгляд», будущее не построишь. Сколько времени он будет озарять лицо? Не затрет ли мелькание повторяющихся дней его слишком быстро? Нет, это, безусловно, не фундамент, на который можно уповать перед бурей.

Может быть, сын не придаёт ему большого значения или вовсе не замечает. Но! Мы прошли непростой путь с женой. Быть рядом с ней, несмотря ни на что, – мои счастье и победа. И единственное, чего мне не хватало по-настоящему, – взгляд, полный тепла, страсти и бесконечной любви. Поэтому несколько раз за вечер меня посещала мысль: пусть это и не фундамент, но большая ценность, её отсутствие в начале пути может удручать спустя десятилетия.

Я вспомнил маму. Так же преданно смотрела она на отца, жадного на эмоции, сдержанного боевого офицера. Если что-то и могло разгладить испещрённое морщинами строгое лицо, то только её чёрные глаза и усталая улыбка.

Молодые ушли, супруга, опираясь о стол, смотрит на всё так же набитые салатницы, аккуратно выложенную на блюдах нарезку, остывшую гору сочной говядины. Я готовился к тому, что она захочет компенсировать молчание во время ужина. Не торопится. Отрывается от натюрморта с показным безразличием, небрежно поправляя пышные, длинные волосы, поворачивается ко мне. Смотрит в сторону.

Я ожидаю: «Неужели не мог найти посимпатичнее», «Ты видел, как педантично она режет мясо? Не удивлюсь, если тренировалась с линейкой, чтобы все куски были одинаковыми», «Ну что за безвкусная оправа очков?» А она молчит. Наконец повисла на мне. Без слов. Без сил. Без слёз. Я сдался.

– Ты боишься, что он сделает неправильный выбор?

– Нет.

– Тогда что не так?

– Девочка неглупая, в меру скромная. У меня нет к ней претензий.

– И что же тебя расстраивает? Рано или поздно он уйдёт с женщиной подальше от нас. И лучше это будет сейчас по зову сердца, чем в сорок пять, когда ты наконец благословишь молодых.

– Я не против того, что он уходит. Мне не нравится, как он уходит.

– А как он уходит?

– Похоже на побег.

– Когда женятся по желанию, это всегда побег. Не важно от кого или от чего. И не потому, что ты плохая мать. Ему пора идти дальше.

– Главное, что любят друг друга.

– Ты тоже обратила внимание на её взгляд?

– Какой взгляд?

– Ладно, проехали.

Мне не хотелось предаваться надуманной скорби. Только радоваться за сына, счастливого рядом с этой некрасивой девушкой. Уже немало. Дальше всё в их руках. И даже если рутина покусится на этот взгляд, и жизнь со всеми её крутыми поворотами, как это часто бывает, подрихтует любовь, выраженную таким причудливым образом на её заурядном лице, у них будет шанс. Это не гарантия, но возможность.

«В непредсказуемом долгом путешествии, в которое отправляется мужчина, собираясь жениться, может помочь даже это – что-то нематериальное, хранимое на задворках памяти. Никогда не знаешь, что именно в нужный момент осветит дорогу вперёд», – думал я, споласкивая посуду и украдкой глядя усталым, но влюблённым взглядом на печальный профиль супруги. Миниатюрная, красивая, строгая. Склонившись над мусорным ведром, она со скрежетом сбрасывала большой ложкой свой труд в пропасть чёрного пакета. Вот и фаршированные перчики утилизированы… Не пытался её остановить, хоть и следовало. Что-то уцелело и отправилось в контейнеры. На следующее утро я наслаждался королевским завтраком.

* * *

Мы ехали в левом.

Стиль вождения сына я называю «робот за рулём». Когда слежу, как он переключает передачи, смотрит в зеркала заднего вида, спокойно перестраивается, мне начинает казаться, что передо мной какой-то автомат, а не человек. Он как будто не реагирует на дорожную ситуацию, а мгновенно её считывает по известному только ему алгоритму. Делает своё водительское дело хладнокровно, не выходит из себя. И всё вокруг – он, машина, дорога, разметка, светофоры и знаки – единая система.

Стаж у него небольшой – чуть меньше двух лет, но руль он держит твёрдо уже давно. Я не стал ничего выдумывать и поступил точь-в-точь, как когда-то мой отец. Нашёл небольшую, вечно пустующую площадку недалеко от дома. Мы приезжали два-три раза в неделю на этот заасфальтированный прямоугольник ещё до того, как мелкому исполнилось четырнадцать и я учил его обращаться с машиной. Он занимался усердно, но просил сократить занятия до часа – весь досуг посвящал танцам. Я мягче отца, согласился быстро. Тот не жалел нашего времени и с надрывом повторял, сидя за рулём «Волги», что я никогда не стану нищим, если буду на ты с баранкой.

Я не мог научить ребёнка ездить в городе, маневрируя в живом опасном потоке, к этому мы перешли сразу же после получения прав, но до совершеннолетия он сросся с машиной и научился всему, что можно освоить на небольшом участке асфальта, свободном от автомобилей. К двадцати годам он уже в прекрасной водительской форме, и я всё чаще пользовался маршрутками, оставляя ему свой бывалый чёрный «Фокус».

И вот мы в левом, мчим на новеньком «Гольфе». Воскресное утро. Смотрю в окно, улыбаюсь заваленному снегом городу. Я упиваюсь гордостью за сына, здорово он идёт, и радуюсь морозу, безоблачному небу, впереди неспешный солнечный день. Длинный путь мы разделили на двоих, он хотел поровну, но я с трудом победил в ожесточённом споре. Выехали в десять вечера, через два часа он уступил место мне. Я провёл за рулём всю ночь, в шесть утра он меня сменил и в привычном, роботизированном стиле подъехал к городу. Хоть я и устал, но заснуть не получалось. Немного поболтали, потом ехали молча, я втягивал аромат купленного на заправке кофе.

Он не мог продемонстрировать и трети своих навыков на пустой дороге, но мне уже не нужны подтверждения. Я смаковал его успехи. В этом водительском спокойствии я вижу себя.

Наконец дрёма подступила и взялась за меня основательно. До дома рукой подать. Я проваливался и просыпался каждые пять минут. Вздрагивал, открывал глаза, снова закрывал. Машина двигалась плавно, разрывы между противными пробуждениями с открытым ртом увеличивались.

Очередной невнятный сон внезапно прервался. Меня бросило вперёд. Проснулся мгновенно. Удар по тормозам. Красная «Хонда» неслась слева по перекрёстку с явным превышением скорости и уже была в метре от нас. Пытаемся уйти от столкновения, но избежать контакта не удалось. Боднули красную в бок. Как в замедленном режиме я видел машину, летящую в столб. В жизни не слышал такого страшного грохота. Бетонный гигант не заметил покушения на своё одиночество, а «Хонда» буквально обняла его – сильный удар пришёлся в район радиатора, капот вздулся, края автомобиля обхватили препятствие. Искорёженная машина и десятиметровый исполин стояли вдвоём неподвижно, будто низенькая толстушка неуклюже прижимала к себе короткими ручонками высоченного кавалера.

На секунду повисла тишина. Её пронзил вой полицейской сирены. Откуда они здесь в такую рань? Огляделся – нет пешеходов, на дороге только красно-синие проблесковые маячки. До нас метров шестьсот. Непримиримым голосом приказал сыну, чтобы тот сел на моё место. Он растерялся, попытался возразить. Очень неуверенно. Я рявкнул. Времени не оставалось. В этот раз он ответил упрямо. Я выругался и не очень сильно, но достаточно увесисто съездил ему правой ладонью по левому уху. Первый раз в жизни поднял руку. Он сник.

– Быстро меняемся!

Не думаю, что полицейские разглядели нашу рокировку. Сын сел на пассажирское место и ушёл в себя.

Никакого страха. Потому что отец.

Водитель «Хонды» не вышел из машины. Груда металла, стеклянные глаза незнакомца, кровь на молодом лице на мгновение вернули меня на двадцать лет назад. Зажмурился, встряхнул головой, прогнал страшные образы. Некогда предаваться воспоминаниям.

Глава II. Наш секрет

* * *

Наверное, каждая семья хранит тайну. Мы прожили с женой много лет благодаря скелету в шкафу. Заперли его до лучших времён, а когда лучшие времена настали, мы не могли договориться, что же с ним делать.

Боясь нарушить зыбкое равновесие, с трудом выстраивая отношения, мы не решались на разговор с сыном, после которого могли оказаться под обломками минувших лет.

Как поступить: скрывать, опасаясь любой неосторожной фразы, и надеяться, что ребёнок ничего не узнает, или рассказать обо всём, рискуя разрушить привычный семейный уклад?

Легче скрывать, только это неправильно.

Жена хотела сберечь тайну. Точка зрения имеет право на жизнь. Думал, она это делает ради собственного спокойствия, но с годами понял: она старалась не ради себя. Правда не могла ей навредить.

Я ратовал за честность, хоть она и причинит боль всем и наотмашь ударит по мне. Готовился лечь на амбразуру, только не представлял, насколько трудно поделить жизнь близкого человека на до и после.

Я дождался подросткового возраста; мне казалось, раньше он не готов. Мы уже несколько раз успели разругаться с женой по этому поводу. После таких дебатов она уходила в свою комнату, закрывалась на несколько часов и сосредоточенно рисовала очередной пейзаж акварелью. «Краски меня возвращают к жизни». Мне же всегда казалось, что они помогают ей сбежать от проблем. Хотя, возможно, в данном случае это синонимы.

Наконец мы решили, что я всё сделаю сам, когда сочту нужным, и впутывать её не буду. Вполне справедливый компромисс – то, что мы так старательно скрывали, случилось благодаря моей идее.

Много раз откладывал тяжёлый разговор. Переходный возраст сына всем дался непросто, на какое-то время мы потеряли способность слышать друг друга. Когда отношения нормализовались, я побоялся всё испортить неожиданным признанием. Ему уже девятнадцать… Больше тянуть нельзя.

Мне страшно, но пришло время рассказать всё.

Вечерами я репетирую беседу, а когда устаю, воскрешаю моменты из нашей жизни. Особенные и обычные, торжественные и приземлённые, в которых кроется смысл всего происходящего в семье. Память наплевательски относится к этим эпизодам, склонна к искажению. Иногда она хуже самого безответственного гардеробщика и халатна в главном – в бережном отношении к нашим ценностям. Мгновения жизни она хранит скверно, те прячутся в закоулках нашего подсознания, тускнеют, меркнут, но всё же откликаются на наше усилие вспомнить.

* * *

Мысленно переношусь в третий день рождения мелкого.

Гости разошлись, виновник торжества посапывает в кроватке, жена читает что-то по экономике.

На меня набросилась хандра. Сижу за массивным дубовым столом на кухне, ковыряюсь вилкой в салатнице, собирая последнюю кучку оливье, и лениво рассуждаю. Теперь мозг этого человечка по своему причудливому усмотрению будет упрямо сохранять моменты из жизни. Три непростых года оказались разогревочным кругом, попыткой, которая не идёт в зачёт памяти. Наши игры, чтение книг, громкие праздники, первая рыбалка и его падение в пруд обречены стать пропавшими бесследно кадрами на засвеченной плёнке.

Я не настолько сентиментальный, чтобы грустить из-за этого долго. Моя стезя – ответственность. На ровном месте могу сочинить повод быть требовательным к себе.

Настал мой черёд играть в подкрученную рулетку детских воспоминаний – у родителя нет шанса предугадать, какое событие проживёт с ребёнком всю жизнь. Любой неосмотрительный шаг, слово, поступок может осесть тяжким грузом в глубинах детской души и, как изжога, периодически мучить до седин. А отец не догадается о важности досадного, но с виду безобидного, мелкого эпизода, пока выросший сын с укоризной не расскажет, как лет двадцать пять назад очень хотел поиграть с папой футбол. Но батя отмахнулся, листая каналы, нашёл новости, в которых ничего не меняется: те же лица, вооружённые конфликты, стихийные бедствия и встречи пиджаков. Один довольный сидит в кресле у телевизора, второй тихо грустит в углу, недоумевая, как можно променять азарт игры, глухой звук удара по мячу, длящееся днями разочарование от попадания в штангу на эти повторяющиеся кадры под унылый голос диктора.

Как сохранить внимательность, концентрацию, чтобы минута слабости не превратилась в кадр, преследующий твоего отпрыска годами?

Что он будет помнить обо мне?

Подумал об отце. Зачем в моей голове хранятся эти выцветшие картинки, лохмотья банальных диалогов? Тут же воскрес запах зубной пасты, сопровождавший папу каждое утро. Что ценного в нём? В белой майке и заношенных спортивных штанах отец требовал составить компанию на утренней зарядке каждые выходные. Соскочить можно только при температуре. С важным видом он показывал упражнения, давал счёт, а я старательно повторял наклоны, махи ногами, приседания, скручивания на пресс, вдыхая мятные нотки, наполнявшие комнату. Потом он шёл бриться, и через пять минут агрессивный лосьон перебивал запах пасты. Почему я не помню аромат духов матери?

* * *

Иногда размышлял об усталости и моменте, за который корю себя до сих пор. Нет, это состояние нельзя описать словами «садятся батарейки». Кто-то их уже вытащил из тебя. Поддел аккуратно ногтем там, где изображён плюс, и слегка ковырнул. Контакты отошли, чувствуешь себя куклой, набитой трухой, и только наблюдаешь, как этот же ноготь спокойно, без усилий вытаскивает вторую батарейку. К ней так легко подобраться, когда первая уже не на своём месте.

Это ужасное время, когда созданный тобой мирок, приносящий всегда счастье и покой, сжимается до минимально возможных размеров, превращаясь в полиэтилен на лице. Дышать нечем. Движения хаотичные. Мысли разбросаны. Наивысшая степень усталости.

Именно в такой момент дети ожидают улыбку от самых близких. И пусть до своих последних дней будет счастлив тот, кому удаётся даже в этой ситуации приободрить своего малыша. Нет, я не святой. Иногда я сдавался. Уходил в другую комнату. Или включал ему телевизор, чтобы перевести внимание. Но малолетка – чуткое существо, он, как хищник, видит твои слабости и делает то, что уколет больнее. В любой другой день он бы с удовольствием сел у ящика. Но в особенно трудную минуту, когда самообладание и терпение родителя растоптаны изнеможением в пыль, он подойдёт и будет специально делать то, что раздражает больше всего. Вот он снова плюёт на стену. А лет через десять включит музыку громче, чем ты можешь вытерпеть.

Что тогда? Ты всегда можешь сорваться, заранее приготовив простое оправдание: «Но ведь я не железный». Потом срываться будет гораздо легче, потому что заклинание произнесено, и, самое главное, оно правдивое. Однажды я сказал себе: «Да, я железный». И это помогло протянуть ночь, когда крик не смолкал пять часов подряд. Но плевки на стену – лучшая проверка моего железа на прочность. У каждого есть свои уязвимые места. Все мы – Ахиллы, если говорить о пятках. Такой момент – испытание, когда все заготовленные педагогические приёмчики с лёгкостью могут быть пережёваны нарастающим конфликтом на фоне иссякающих сил.

Майк Тайсон, по иронии его прозвище Железный, говорил: «У каждого есть план на бой, пока он не получит по морде». Я часто ходил с разбитой мордой по дому, так и не сумев применить свой план. А потом пытался разобраться, что же пошло не так. Мы же команда, тогда почему превращаемся иногда в двух врагов? Я успокаивал себя тем, что это соперничество. Женщины считают, что все мужчины – мальчики, но мало кто осознаёт, что все мальчики – мужчины. Будущие, но они быстро обретают то, что несли в себе поколения их предков. Поэтому, когда на моих нервах виртуозно играют, я пытаюсь сказать себе, что легко быть не должно. Но и это не всегда помогает. И тогда я задыхаюсь, как с пакетом на голове. Будь проще! Совет не для меня. Крикни разок на него, чтобы понял! Тупиковый метод. Ну тогда скажи жене, чтобы сама занялась мальчиком! Слишком лёгкий путь.

В конце концов я проорался… Не для того, чтобы он понял. А потому, что по-другому уже не смог. Да, я не святой, стресс и усталость разъели броню и добрались до костей… Мне стыдно перед самим собой и неудобно перед ним. Я прошу прощения у сына и обещаю себе, что такого больше не случится.

Путь отца не подвиг. Отец не герой. Это ещё один долг, который надо нести с честью. За него не получишь медаль. В нём нет ничего неординарного, растить ребёнка – проза жизни без изысков. Такие вещи надо делать тихо, чаще с улыбкой, иногда под скрежет зубов. Когда мирок наполнится миром, испытаешь великое счастье очередной маленькой победы на длинном пути.

Отдышись, папка! Завтра будет новый день, и солнце радостно забликует на твоих железных, местами дырявых доспехах.

* * *

– Папа, мне страшно.

– Я с тобой, сын.

– Не помогает.

– Все боятся, дружище.

– А разве папа может испугаться?

– Нет такого человека, который ничего не боится.

– Даже Человек-паук?

– Даже Человек-паук. Страха не избежать, но его можно победить.

– Как?

– Думай о том, что рано или поздно всё закончится. Не забывай, что это происходит со всеми, даже с самыми отважными. В боязни нет ничего постыдного. И это твой шанс стать ещё сильнее. А я… Я всегда рядом.

– Папа, а ты смелый?

– Стараюсь им быть.

– А я?

– Ты смелый. У тебя всё получится.

На всю жизнь мне запомнился этот тяжёлый вздох маленького воина. Бой принят! Оставшиеся две минуты он молчал, в глаза не смотрел. Ровно в полдень дверь открылась, и красивая, пышущая энергией жизни, высокая женщина средних лет в белом халате пригласила его в кабинет стоматолога. Бормашина пищала, скулила, жужжала, вопила, но за этим издевательским воем я не слышал детских криков и плача, как раньше.

Через полчаса он вышел. Серьёзный, вспотевший, с мокрыми глазами, в них застыла какая-то зверская свирепость.

– Ну как, было больно?

– Нет. Пойдём отсюда.

– Он сегодня герой.