Помоги проекту - поделись книгой:
1
Про Палия я раньше только легенды слышал. И то от деда — отец как-то мельком о нём вспомнил, да и забыл, не до того. Работа, семью кормить, всё такое. А я, предметно изучая историю, нашёл об этом казаке до обидного мало.
И вот он стоит передо мной. Точнее, перед гетманом Мазепой. Шапки не снял, глядит сурово — и я его понимаю.
Шапку снял я.
— Рад я, что Бог меня вразумил, не дал сделать собственную неправду окончательной и неисправимой, — сказал я — голосом Ивана Степаныча, но своими интонациями. — Прости меня, дурня старого, Семён. Прости, что изветчикам поверил. Когда правда открылась, немедля государю про сие отписал, чтоб волю тебе вернул.
И поклонился, несмотря на одышку. Краем уха слышал, как тихо зашептались позади меня казаки и стоявшие поодаль солдаты. Если у половины из них не возникла мысль, будто гетмана подменили, я готов покрошить в борщ и съесть собственную жалованную грамоту. А если половина этой половины не задалась вопросом, какую ещё каверзу задумал Мазепа, то в то же блюдо порежу орденскую Андрея Первозванного голубую муаровую ленту. Но Семён Палий — это живая легенда, и не поклониться ему, особенно в ситуации, которую Иван Степаныч благополучно создал своими руками, было бы неразумно. К слову, гетман с этим в кои-то веки согласился. Иногда и у него случались просветления.
— За такое не словами извиняются, — сурово проговорил казак, всё ещё сверля меня нехорошим взглядом.
— Знаю, Семён, — мне непросто было стоят на морозе с непокрытой головой, но я решил отыграть сцену до конца. — Мне уж немало годов, того гляди, завтрашнего рассвета не увижу. Оттого и покаяние моё. Пред Господом и государем уж покаялся, и даже Кочубей с Искрой меня простили. А для тебя и впрямь слов мало будет. Делам моим поверишь ли?
— Дела твои вижу, не слепой, — хмуро ответил Палий. — Да только от чистого ли сердца они, или в страхе Божием ты каяться вздумал?
— Все мы под Богом ходим. А коли сподобил Он меня уразуметь неправды свои и к покаянию обратиться, то так и стану делать, и с пути сего не сверну до смерти… Назначаю тебя полковником полтавским, Семён. Командуй.
По моему знаку Дацько с поклоном вручил знаменитому казаку свиток и пернач, возводившие его разом в полковничий чин и во дворянство. А заодно — дорогую турецкую саблю, от меня лично в качестве небольшой компенсации за обиду. Своего полка у Палия не было и в скором времени не предвиделось, потому придётся ему покомандовать двумя полковниками — Скоропадским и Келиным. И если Алексей Степанович принял это как должное — гетману виднее, кому из своих пернач отдавать — то Иван Ильич явно затаил обиду. Ничего, это ненадолго, он отходчив. С него и Глухова хватит.
Семён — впервые за весь разговор — кривовато усмехнулся, подкинул пернач на широченной ладони… и поднял его к небу в знак принятия власти. И моих извинений. Лишь тогда я надел шапку.
«Хитёр ты, Георгий, — внутри меня прорезался бестелесный голос Мазепы. — Хитёр, да слишком прям. Я Семёна удалил, чтоб он путь к булаве не заступал. А ты ему сам дорожку мостишь».
«Ну, ты же не собираешься жить вечно, — поддел его я. — Кого после себя оставишь? Орлика, который у иезуитов с руки кормится, или мямлю Скоропадского?»
«Уж лучше послушный, нежели строптивый. Как бы Пётр Алексеевич Семёну сам голову не снял — за его горячность».
«То уже их дело. А наша задача сейчас — удержать Полтаву… Признавайся: планы крепости Карлу слил?»
«Было такое, — неохотно признался Мазепа, зная, что я имею полный доступ к его памяти. — Обо всех крепостях ему отписывал, и Пилип наверняка то же делал».
«А теперь давай думать, как при таких входящих данных будем Полтаву удерживать. Да, я и к тебе обращаюсь. Натворил — исправляй».
«Не буду, — последовал ожидаемый ответ. — Ты мне воли не даёшь, с чего я повинен тебе помогать?»
«Ну, как хочешь. У меня тут три полковника с боевым опытом, к ним за советом и обращусь…»
2
Палий приехал вовремя. Это поняли все без исключения, когда явились казаки с вестями о приближении хорошенько подмороженного каролинского воинства. Они столкнулись с разъездом шведских драгун, и естественно, с оными подрались. Сложно сказать, кто в той стычке вышел победителем: по меньшей мере трое казаков погибли, остальные получили ранения разной степени тяжести, но и шведы повернули назад не все. Очевидно, они в эту же самую минуту докладывают начальству о скоротечном бое с разъездом противника.
То есть Карл — в одном дневном переходе отсюда. Самое большее в двух. Время созывать военный совет. И тут чёрт принёс Орлика — с нижайшими заверениями в преданности и письмом от надёжи-государя. Причём, когда взламывал печать, увидел, что до меня сюда кто-то уже совал свой любопытный нос. Догадываюсь, кто. А значит, со стопроцентной вероятностью содержимое письма — последняя деза, которую подкинул Пилипу хитроумный Пётр Алексеевич. Вот только как теперь собирать военный совет и не пригласить туда генерального писаря? Орлик же мгновенно сольёт все данные своим кураторам из ордена, а те уже шведу на блюдечке их принесут. И я даже знаю, кого следует опасаться в плане открытия ворот в одну прекрасную безлунную ночь… Да, одарил государь меня головной болью. Ладно. Включаю «режим Мазепы», может, и удастся сплавить Пилипа подальше, пока ворота города ещё не заперты.
— Худо, — покряхтел я, сворачивая письмо. — Худо, Пилип, придётся до весны ждать, покуда Пётр Алексеевич сюда с армией явится. А я стар и недужен… Кому булава достанется?
— Ты нам всем как отец родной, пане гетман, — льстиво проговорил Пилип. — Любому доверься, не подведём.
— Это ты верно говоришь, Пилип. И ты мне словно родной… Ох, была бы доченька, за тебя бы её без лишнего слова выдал. Да не судьба. Однако верю тебе, будто сыну… И такое доверю, что никому иному в руки бы не отдал, — добавил я, понизив голос почти до шёпота.
Пилип навострил уши.
— Только скажи, пане гетман, всё сделаю, — так же тихо ответил он.
— Письмо надобно тайно свезти, — доверительно сказал я. — И таково то письмо, что кроме тебя доверить некому… Карлу, королю шведскому, отпишу, что пойду на переговоры, ежели он со своей стороны согласен привилеи старшины соблюсти, не отдавать нас королю польскому.
— Ох, пане гетман, а я уж голову сломал, думая, для чего ты всё сие затеял, — судя по мимике, Орлик мне поверил. Вернее, Мазепе поверил — старому записному лгуну и интригану. — Собрать весь непотреб, что царю кланяться готов, под свою руку в Полтаву и разом сдать его величеству! Да за такой дар король не поскупится!
— Кто ещё понимает меня так же, как ты, Пилип… — вздохнул я. — Кому я могу доверить такое, как не тебе? И кто ещё сможет убедить его величество прислушаться к моим словам, ежели не ты? Оттого путь к его величеству у тебя будет кружной, дабы в городе никто дурного не заподозрил. Скажу, будто к царю ты поехал с важными известиями. Далее ты знаешь, как к его величеству пробраться. А когда он тебе ответ даст, ты так же кругами вернёшься.
На том и порешили. Ничего необычного в этом Пилип, к моей удаче, не увидел: Иван Степаныч с ним и раньше такие кунштюки проделывал. А я рассчитывал, во-первых, удалить от себя ставленника иезуитов, а во-вторых, сбить темп шведского марша. Может, Карл задержится на денёк-другой, обдумывая вполне «вкусное» предложение, которое я изложу в письме? Но он такой, что может и наоборот — психануть и ломануться вперёд, невзирая ни на что. Шансов, как с тем крокодилом на лестничной площадке — пятьдесят на пятьдесят, то ли ломанётся, то ли нет. Но и ради небольшой вероятности задержать начало осады на пару дней я готов был рискнуть едва-едва заработанной репутацией кающегося грешника.
Конечно, я вручу Пилипу письмо в самый последний момент, перед его отъездом. Можно сказать, у ворот. А то мало ли, у него может возникнуть соблазн показать эпистолу тому же Семёну. Или Келину. Я же знаю, что за кадры подбирал, холил и лелеял Иван Степаныч. И отношения с ними должны быть соответствующими — то есть со всеми возможными предосторожностями.
Я тут еле-еле навёл относительный порядок в его гадючнике. И реликты «старого мира» типа Орлика мне ни к чему. Пилип в Полтаву уже не вернётся, я о том позабочусь.
Если бы я знал… Если бы только знал, дурак, что натворил…
Глава 15
1
Ожидание приближающейся шведской армии — голодной и озябшей, как доносила военная разведка — не лучшим образом сказывалось на настроениях гарнизона и горожан. Последним мы всю торговлю под корень обломали со своей войной, в плюсе оказались только те, кто вовремя подсуетился и переключился на армейские поставки. А теперь и поставлять особо нечего, кроме изделий ремесленников: землевладельцы, имевшие в Полтаве свои дома, давно уже продали свой урожай и отвалили в маетки.
Впрочем, накануне визита шведов самые умные всё-таки перебрались обратно в город. Оно, знаете ли, как-то спокойнее, когда между тобой и вражеской армией — крепкие бревенчатые стены и несколько полков вооружённых до зубов вояк.
— … А ещё, Дацько, скажи Максиму да Василю, чтоб особо следили за воротами и за провиантскими магазинами, — инструктировал я своего верного оруженосца — Незаймая. — Сам знаешь, что будет, коли вражина ворота шведу откроет в ночи. И коли склады нам спалят. Было б дело в Батурине, я б точно знал, что нам такое учинят. А тут — город незнакомый, да солдат царских тыщи четыре. Могут и поостеречься.
— Мы уж стараемся, пане гетман, глядим, — кивнул Дацько. — И полковник Палий того же опасался.
— Ты, ежели что, его держись.
— Полно вам, пане гетман, что вы всё о недобром…
— В мои годы — самое время о недобром всякий день помнить. А дело кому-то завершить надобно. Вот пусть Семён и завершит, ежели вдруг что… Да, а Скоропадского с тайным приглядом не тревожь, помощи не проси: больно у него язык длинный. Надо будет совета спросить, а я его подать не смогу — иди к Келину. Он со шведом уж повоевал, знает его повадки…
Да, всё верно: у меня теперь под рукой не один Дацько, и даже не десяток его парней, а самая настоящая секретная служба. Плачу я им из собственного — то есть, Ивана Степаныча — кармана, и неплохо. Ребята из тех, кто не выпендривается, обвешиваясь дорогими цацками, потому от простых казаков отличаются только более добротной одеждой и дарёными мною дорогими саблями. Сердюки как сердюки, да только полномочия у них были особые. Постепенно они навербовали осведомителей и теперь регулярно снабжали меня данными из всех кругов здешнего общества. А я — избирательно, конечно — делился оными с Келиным и Палиём. Не обо всех тайных делишках им можно было знать.
А Скоропадскому я и правда вовсе ничего не сообщал. Ну его. Не по злобе, так по услужливой своей душе может разболтать. Пусть лучше организацией обороны занимается, это у него неплохо выходит.
…Шёл четвёртый день с момента отъезда Орлика из Полтавы, когда Семён на совете объявил, что не вернулись сразу два разъезда, посланных на северо-западное направление.
— Мыслю я, то швед идёт, — высказал предположение Келин. Я ему завидовал: что бы ни случилось, всегда одет «с иголочки», полковничий нагрудный знак до блеска начищен. — Разъезды далее, чем на день пути, от города не отдаляются, а стало быть, явится Каролус самое позднее послезавтра. А то и завтра к вечеру его знамёна увидим.
— У нас ко встрече всё готово, — сказал Палий. — А скажи, пане гетман, куда генеральный писарь твой поехал?
— К шведу, — едко усмехнулся я. — Поближе к тому, кто ему платит. Я его из города прибрал, чтоб он тут пакость какую не устроил. И есть у меня подозрение, что Пилип ранее шведа здесь объявится — мол, вернулся с добрыми вестями, пустите за ворота. Так вот, мой приказ: не пускать. А станет грозиться — пристрелить, как собаку.
Три полковника уставились на меня с нескрываемым удивлением.
— То ты его слушаешь, словно сына родного, то пристрелить приказываешь, — покачал головой Скоропадский. — Не пойму я тебя, пане гетман.
— И в самом деле, Иван Степанович, выглядит сие несколько странно, — согласно кивнул Келин.
— Не верите, что Пилип с иезуитами снюхался? Так я вам его письма показать могу, — ответил я, почти физически чувствуя на себе тяжёлый взгляд Семёна. — Сам едва из ума не вышел, когда прочёл. Сперва хотел зарубить сего пса, а после подумал, что пусть наш враг к нашей же пользе послужит. Нацарапал цидулку шведу, да и отправил Пилипа за ворота… Мы Карла когда ждали? Третьего дня. А ныне обсуждаем, завтра он явится, либо послезавтра. Значит, получилась каверза моя. Лишние три дня для нас на вес золота.
— Хитёр ты, пане гетман, — покачал головой Палий. — Да только такие дела сообща решать треба.
— Так и будет, — ответил я, прямо глядя ему в глаза. — Теперь могу делать сие, не опасаясь — когда весь клубок змеиный вконец обезвредил.
— Сам же его и завёл.
— Сам завёл — сам и раздавил. Ты больно уж прям, Семён, тебя бы они враз сожрали. Да, собственно, и сожрали — по моей глупости. А я их хитростью взял.
— Ныне швед придёт — его тоже хитростью брать станешь?
— И этим тоже, коли в том нужда будет, — осадил его Келин. — Ты, Семён Филиппович, привык с честным врагом биться. А противу нас не токмо армия шведская идёт, при Каролусе иезуитов польских видели. Этих силой не одолеть, а вот хитростью — можно. Посему поступок господина гетмана я полностью одобряю. Самого опасного врага он из города удалил — того, кто мог бы тайно ворота шведу открыть и город позорно сдать.
— Как бы Орлик нам беды не сделал, — покачал головой Скоропадский. — Коли он предатель, так наверняка шведу и план крепости сдаст, и всё про гарнизон расскажет.
— Немного он Карлу дать может, — уверенно заявил я. — Укрепления мы переобустроили, пока он при ставке государевой обретался. А когда приехал, я ему не особенно позволял по сторонам глазеть, почитай, сразу отсюда сплавил.
— Ладно, то дело прошлое, — подытожил Семён, всё ещё сомневаясь в действенности моих методов. — Сядем в осаду и станем держаться, покуда государь с войском явится… Остатние вести, что от него были, неделю назад с курьером пришли. Полагаю, следует удвоить разъезды на северную дорогу, чтоб встречь государевым гонцам, буде таковые случатся, выехали. А то ведь как ворота закроем, сразу вестям конец. Снова морозы ударят, так швед и через Ворсклу по льду переберётся, обложит нас со всех сторон.
— Обложит, — согласился я. — На то и осада. На то и головами своими рискуем, чтоб швед у нас под стенами застрял. А как тут его морозами прихватит, да с голоду животы подводить начнёт, тут государь с войском и явится. Но до того нам подраться предстоит всерьёз. Скажи, Алексей Степанович, легко ли шведа бить?
— Тяжело, — признался Келин. — Тяжело, но можно. Швед скалою держится, покуда над ним офицер стоит и команды отдаёт. А как офицера не станет, тут швед не знает, что делать, и бежит, коли его давят.
— Я сие запомню, — согласно кивнул Семён. — Тебе, Алексей Степанович, держать западную и южную стену. Тебе, Иван Ильич — северную и восточную. Тебе, пане гетман, как ты сам себе положил, следить за порядком в городе, чтоб никто подлости не учинил. А я послежу, чтоб всем было вдосталь еды и пороха со свинцом.
— Лекарей моих, немцев тех, в оборот возьми, — посоветовал я. — Пускай нашим коновалам покажут, каково там у них в европах раны лечат…
2
Шведская армия славилась скорыми маршами, но в этот раз Карл не спешил. Виной тому была оттепель, которая превратила дороги в ловушки для сколь угодно большого воинского контингента. А если учесть, что самая лёгкая пушка весит полтонны, я вполне понимаю шведского короля. Потому дымы от бивуаков «хувудармен» мы увидели лишь на рассвете того самого послезавтра, которое наступило после военного совета. И то — на горизонте, а значит, полноценного явления шведских полков раньше следующего утра мы не увидим.
И, как я и думал, именно сейчас под Покровскими воротами объявился Пилип Орлик. Завидев закрытые в ожидании осады створки, он начал выкрикивать караульных на стене: мол, свои, открывайте. Караульными там были казаки глуховского полка. Ребята дело своё знали туго, приказ «не пущать» получили, о чём приехавшему и объявили. Тот попытался давить авторитетом — мол, я вам не кто-нибудь, я генеральный писарь, второе лицо после гетмана! На что казаки скучно ответили, что генеральным писарем нынче Иван Скоропадский, а ты вообще иезуитский наймит, пошёл вон к своим хозяевам, псина. Пилип ожидаемо начал бушевать, грозиться и такое прочее. Караульные же, буквально исполняя полученный приказ, взвели курки и начали крикуна выцеливать… Сообразив, что дело пахнет керосином, Орлик развернул коня и припустил назад.
«Продаст он тебя, — устало заявил мне бестелесный голос Ивана Степаныча. — Помяни моё слово».
«На другое я и не рассчитываю. Твоя школа».
«Лучше бы ты велел его в город пустить, и тут же на него цепи надел».
Поделиться книгой: