ДМБ-2000 (66-ой - 1)

И, действительно, зачем?

На кое-что нас все же хватило. Мы прятали курево по всем имеющимся нычкам, а кто-то, заранее запаяв деньги в целлофан из-под сигаретной пачки, пытался утаить те в трусах.

Старший сержант Стёпа, прохаживаясь мимо нас и постукивая сорванным прутиком по затертым голенищам кирзовых сапог, как-то совсем не напоминал пса войны из обещанного нам крутого оперативного полка. Все в нем было как в солдатне с Сызрани: линялый камуфляж, чертовы сапоги вместо ботинок, застиранный в хлам тельник и ремень с бляхой. Ну, и кепка.

Бляха, правда, блестела как рекламные кастрюли по телевидению, кепка была не мятой, а жесткой и почти прямоугольной, сапоги шаркали как-то очень нагло-вызывающе, а стоявшие рядом двое горилл, украшенных лычками сержантов и гоготавшие вместе с ним, заставляли уважать нашего старшего сержанта еще больше. Гориллы, кстати, оказались в ботинках, а китель у одного, черняво-носатого кавказца, застегивался почему-то на молнию.

— Строиться! — сплюнул Степа. — За мной, запахи.

Учебный центр вблизи оказался кирпично-старым, с побеленными бордюрами, недостроенными халабудами и трубой котельной поодаль. Туда мы и шли, недружно и оглядываясь, как дети в пионерлагере. А навстречу…

А навстречу, сопя, пыля и харкаясь верблюдами, бежала четкая колонна суровых парней в бронежилетах, шлемах, разгрузках, со стволами и краповиком, несшимся сбоку и игравшим банками, не меньшими, чем у Сталлоне. Молодого Сталлоне во втором «Рэмбо».

— Вешайтесь, ганцы!

Традиции надо блюсти и нам снова предложили вешаться. Степа, смотревший куда-то вперед, сплюнул и выматерился.

— Щас баня, моемся быстро и получаем одежду на выходе!

— Почему ганцы? — поинтересовался Славка.

— Потому что мы ганцы, а они — спецы. Кто захочет надеть красную шапку, так ждите сержантов для спецвзвода, скоро приедут. Мыться, я сказал!

На фига нужна котельная, если из душевых леек текла ослепительно-обжигающая ледяная вода? Я не знаю. На следующем выезде в Ахтырку, уже слоном, там плескала только горячая. Кто знает, может баня являлась эдаким средством психологической обработки, чтоб жизнь медом не казалась?!

Степа, стоявший у входа, где суетились бойцы в убитом камуфляже, не скучал и одаривал нас воинской мудростью.

— Чо армянимся друг к другу? Моемся быстро, выходим, сушимся и одеваемся. Холодно? Поможет мамкиным пирожкам выйти, бойцы! Не подворотничок, родной, а подшива! Иглу с нитками не забыл забрать? Потерял? Потерял ты свою первую любовь, боец, а тут проебал! Размер какой? Ноги, блядь, не яиц же!

Про размер — это ко мне. Сорок вторые сапоги мне шваркнули, чуть не разбив лицо каблуками. Вместо легендарного ремня с бляхой — портупея из чего-то, напоминающего резину, камуфляж и… кепка-афганка. Весь уровень проклятия этих кепок, выделяющих нас отовсюду, мы поняли чуть позже.

— А теперь, уважаемые запахи, смотрим на меня и учимся мотать портянки!

Дальше… дальше был фокус, не хуже, чем у Копперфилда. Старший сержант Стешин демонстрировал его два раза и третий на бис, превращая свою конечность в аккуратно и туго спеленатую ногу, входившую в сапог идеально.

У нас смог сделать также только Старый. А первые мозоли мы натерли уже к вечеру.

Тараны с клеем

— Медведь? — Стёпа смотрел на весело улыбающегося мордвина и лошадино скалился в ответ. — Хорошо. Э, военные, все помылись?

Помылись все. Одежду нашу, собранную в мешки, уже куда-то утащили, вместе с найденными в ходе помывки сигаретами, нормальными блокнотами и ручками. Щелкать клювом в большей семье в шестьдесят шестом оперативном не было принято от слова совсем. Но мы тогда только привыкали.

— Строиться! — Стёпа, весь ненатурально-веселый и шарнирно-дёрганый, прошелся мимо нашего угрюмого молчаливого стада. — Чо, родные, погрустнели, к мамке хочется? Вы сначала пирожки ее все выкакайте, макаки! Строиться!

Ну, мы как бы строились. Стёпа смотрел, стоя как-то совершенно иначе, чем мы. Казалось бы — такой же камуфляж, разве что ношенный, такая же кепка, только у нас песочная, даже сапоги такие же. Ну, металл полосок на погонах-бегунках и что? А вот и то.

Стоял товарищ старший сержант так, что само собой становилось ясно: он военный, а мы не пойми, что, те самые запахи, а не духи. Даже старый ремень советского типа, с бляхой, блестящей почище кошачьих яиц, как-то очень нагло чуть провисший, доказывал нашу несостоятельность, несмотря на одинаковые новенькие портупеи, блестящие своими черно-искусственными телами.

— Че у вас тут? — поинтересовался незаметно подобравшийся военный, выглядящий самым настоящим военным с плакатов из военкоматов.

Ненужные, казалось, знания о звездах, полосках, их размерах и положении сами собой всплывали в голове. За спиной, незаметным шепотом, Олег, уже прозванный Старым, разъяснял звание старшего лейтенанта, смотрящего на нас, как на говно.

— Мыться закончили, товарищ старший лейтенант.

Даже говорил Степа не как мы сейчас. Говорил, как со своим, пусть и стоял перед красавцем лейтенантом в зеркально-начищенных, бриться можно, берцах в своих кирзачах, сдвинув на затылок кепку, неожиданно смотревшуюся против вертикально-отглаженной лейтенантской ровно пуховый бабушкин берет против берета Че Гевары.

— Веди есть, потом построение и будем знакомиться. Разрешаю выполнять.

— По двое за мной, шагом — марш! — сказал Степа и разве что не щелкнул кнутом, начав погонять свое стадо. — Не сбиваемся и идем вон туда!

«Туда» оказалась столовая, вытянутый стеклянный прямоугольник, одна из сторон буквы «п», прятавшей в себе кухню, хлеборезку, продсклад и оба пункта приема пищи, офицерку и солдатскую. Но это все узналось позже. А прямо тогда нас ждало самое настоящее открытие и, лучше бы, его в нашей жизни не случилось.

— Ты, ты, ты и Медведь! — Стёпа показал куда-то в глубь парящей странными запахами столовой. — Бегом туда, скажете вторая рота, третий взвод, берете по тарану и тараните сюда, ставите по два на стол. Потом возвращаетесь за чайниками и посудой. Наши — вон те два стола. Ты, ты и Сдобнов, вон туда, там берете хлеб и масло. Остальные — садитесь.

Мы сели, дожидаясь одних из самых незабываемых впечатлений в жизни. Хотя подозревать об этом только-только начинали. Из-за синих пластмассовых мисок, стоявших на столах и пахнущих так, что мамина кошка повесилась бы, положи ей кто такую рыбу.

Но тут первым вернулся злой Медведь, немедленно поднявший кого-то из своих и погнавший его получать чай. А сам, поставив большую чугунную кастрюлю на стол, явил нам истинное чудо.

Сечку.

— Если хоть один еблан додумается приклеить тарелку к столу снизу, — Стёпа покачивался на каблуках, — жрать на завтрак будете у меня траву, как кролики. Эй, длинный, взял черпак и раскладываем боевым товарищам полезную, богатую питательными веществами и витаминами кашу. Чего стоим, кого ждем?

Пытаться приклеить тарелку к столу не требовалось. Сечка, больше всего напоминая бурду, что дед варил свиньям из комбикорма с объедками, отлеплялась от черпака так же неохотно, как мы сами недавно шли в военкомат. Медленно, тягуче и с липким неприятным звуком.

— Кладем рыбу, не стесняемся и не воротим рожи. — Стёпа уже снова скалился, глядя на несчастье и трагедии, отражавшиеся на наших лицах. — Если что останется, то и обед будет как у кроликов!

На вкус сечка оказалась как… как сечка. А самое главное, ставшее мне понятным к концу первого армейского ужина, оказалось странным. Я неожиданно полюбил сливочное масло.

Вешайтесь, запахи!

— Вешайтесь, духи! — проорали из кузова 131-го у Сызранского сборного пункта.

В учебном центре 66-го бронекопытного полка оперативного назначения 2 ДОН внутренних войск СКО вешаться нам не приказывали. Да и духами мы не были, как объяснили сразу по прибытию. Добрая армейская традиция, озвученная в Сызрани, оказалась неправильной.

— Да кто вам что там сказать мог? — старший сержант Стёпа сплюнул. — Чуханы какие-то из стройбата или комендачи местные. Лохозавры, всю службу очки лезвием чистили, а тут решили из себя техасских рейнджеров изобразить… Митрофан, тело, тебя потащило, ты чего глазки закрыл?! Попутал что ли, запах?

Тело, обязательное растащенное или потерявшее маму, канолевый комок, он же — стекло, балабас, запахи, гасящиеся от службы или, верно, теряющие маму, дрочка и берцы-крокодилы. Русский язык превращался в иностранный стремительно, аки домкрат. Начавшись прямо с «дневальный, станок ебальный!» и дальше.

Потерять маму — прийти в изумление, натворив странных дел. Канолевый комок — только-только выданный новый камуфлированный комплект. Гаситься — отмазываться, прятаться и все остальное, относящееся к нежеланию служить, придумывая причины ни хрена не делать. Балабас — хорошая еда, найдено-прошаренная и выгодно отличающаяся от выдаваемого столовского довольствия. Ну и так далее.

— Те охуярки, назвавшие вас духами, чморота и хуепуталы! — заявил Стёпа. — Они даже службы не нюхали, у нас их даже в ганцы бы не отправили, сразу — в роту морального опущения!

А, да, конечно. Рота морального опущения — она же РМО, рота материального обеспечения, занимавшаяся всей нужной хозяйственной деятельностью. Хорошим тоном было иметь друга-хлебореза, не говоря о маслоделе, выдававшего пайки-таблетки утром и вечером. Ну, а ганцы… ганцы, это пехота, батальонная пехота, основная сила полка и всех оперативных частей ВВ лихих девяностых.

Спецами считались три категории срочников, хотя первые две везде относились к третьей по-разному. Спецами были, собственно, ГСН, группа специального назначения, рота разведки и ИСР, инженерно-саперная рота, те самые парни, что ошибаются ровно один раз.

Вот такая иерархия и пищевая цепочка котла, где нам выпало вариться целых два года и для которого нас сейчас тщательно потрошил, мариновал и все такое веселый старший сержант, на два месяца ставший нам отцом, матерью, старшим братом, завучем и даже личным раздавателем свеже-горячих звездюлей за, само собой, косяки.

Мир, съежившийся до размеров сжавшегося очка от непонимания с неведением, раскрылся взрывом сверхновой. Нас окунуло в нее разом, обмакнув с головой, обжигая и заставляя дышать через раз. И пусть сам мир пока снова скукожился в площадь учебного центра, он все же стал миром, а не непонятной хренью, как казалось совсем недавно.

Военные с звездами на погонах с бегунками, такие ненужные в жизни, здесь становились куда важнее всего, привычного там, за забором учебного центра. Наш командир роты, старлей Комаров, посматривал на нас с такой кипящей яростью в глазах, что становилось ясно: мужик он суровый, а нам стоило быстрее вливаться. И помогать в этом, само собой, должен был именно этот вот самый старший сержант, почти ровесник и, одновременно, куда как более взрослый.

Стёпа, стремящийся к дембелю как Нил Армстронг к Луне, вещал дальше аки Левитан:

— Никакие вы не духи, тела! Вы запахи, срущие мамкиными пирожками и нет больше никто! Духами вы станете после присяги. А потом…

— Слонами! — вякнул кто-то и Стёпа улыбнулся. Так мило, добро и радостно, что как-то сразу стало ясно — нам звездец и кабзда. Так оно и вышло.

— До отбоя будем заниматься самым важным для службы! — Стёпа прохаживался мимо строя, вразвалочку и уверенно. — Начнем со строевой подготовки и заучивания правильных армейских песен! В столовую, на построение, на стрельбище, на помывку, да хоть в сортир, теперь двигаемся строем и с песней! Вопросы есть? Вопросов нет. Начали.

Мы начали и продолжали, под ворчание и окрики Стёпы, яснее ясного дав понять даже самим себе, что таких олухов, бездарей, бесталанной шлоеботи и просто стада баранов славный учебный центр еще не наблюдал. Сапоги, стучавшие не в такт, не в лад, все подтверждали и соглашались.

— Здорово! — к нашему товарищу старшему сержанту и заместителю командира взвода подкатил, сдвинув кепку на затылок, весело скалящийся индивид, белозубый, крепкий и гогочущий как по накурке.

— Здорово, Вань.

— Как твои тела?

Стёпа сурово осмотрел наши запыхавшиеся ряды и скорчил рожу. Она явственно говорила о нежелании нашего командира хотя бы близко подходить к нам и о его долге перед Родиной, заставляющим его пытаться снова и снова, чтобы превратить нас в хотя бы какое-то подобие её защитников.

— Есть несколько шаров. Остальные — буратины, епт, по самые колена деревянные.

— У меня уже для сушки есть двое.

— Ты их лучше в бэтменов преврати, — посоветовал Стёпа, — пока красные шапки не приехали.

— Точно.

И индивид ушел. А нам осталось только пытаться понять — кто такие бэтмены. Про шаров и как сушат крокодилов почти все уже знали. А, да — и про красных шапок.

А красные шапки прибыли на следующее утро.

Ван-Дамм

— А вы знаете Сашу? — спросила очень красивая девчушка в сарафане. Она еще назвала фамилию, но мне было не до нее, больно уж красивы оказались смуглые длинные ноги. Да и вырез, ничего не прятавший, тоже мешал думать.

— Его как называют в полку?

— Жан.

Вон оно чего… И моя увольнительная резко схлопнулась до еды, сигарет и поспать.

Жаном звали одного из двух краповиков. Из-за схожести с Ван-Даммом, само собой.

Они прибыли на КМБ, явились, сука, как тираннозавры посреди более мелких хищников. Спецов оказалось четверо: два разведчика и два краповика с ГСН, группы специального назначения «Юг» нашего 66 полка оперативного назначения. Суровые псы войны прибыли набирать душьё в два самых крутых подразделения.

Тень спецназа веяла над нами как черный флаг над пиратским бригом. «Чистилище» Невзорова, редкие передачи по ТВ, статьи в газетах, в девяностых радостно ухватившихся за все, что раньше было нельзя. Спецназ звучало круто, здорово и притягательно, в отличие от встреченных нами «спецов», бегавших по учебке в шлемах, брониках и обливающихся потом куда там моей команде по баскету совсем недавно.

А тут еще и эти вот, сидят на почти соседних койках.

— О, приперлись, — наш Стёпа их явно не любил. — Ну, тела, завтра вам все расскажут. Кто захочет в спецвзвод — вам вон к тем. Только запомните, у нас таких, кто пытался и не справился, не особо любят. Вы думайте… Медведь, ты как подшиву строчишь? Паутинкой что ли, запах? Маму потерял?

Медведь что-то там химичил с куском недавно принародно порванной простыни, сложенным в три раза. Видно, хотел иметь красоту, почет и уважение.

— Сюда дай!

Спецы, разгружавшиеся неподалеку, подшив вообще не имели. Трое были в одинаковых бело-синих «кляксах», один в зимнем «камыше», как у летехи, привезшего нас в Ахтырку. А спецкамуфляж не подшивался, это мы уже знали.

— Взвод! — рыкнул Стёпа, а рыкать у него получалось куда там сержанту из «Цельнометаллической оболочки». — Сюда смотрим!

И оторвал медведевскую подшиву. Следующие пятнадцать минут оказались посвящены точному количеству углов и прочей мутотени, должной означать наше место под военным солнцем.

— Два года служите? Два! Потому подшили длинную часть, сделали один стежок, — Стёпа, злой на нас, мир и спецов, показывал искусство правильного оформления кителя. — Потом второй, и у вас два года, вот они. Прямым будете в слонах подшиваться, а уголки с паутинкой когда в черпаки перейдете. И, твою мать, Юдин, ты почему белую нитку не прячешь?

Подшива, как знак отличия, негласный, но обязательный. Мать моя женщина, мои мозги прямо закипали, пытаясь принять эту хренотень как должное. А как быть, если остается только с волками выть?

Запах-дух-слон-черпак-дед-дембель. Градация сроков службы и золотое, сука, сечение срочки. Злющий дед Стёпа, носивший не берцы, а сапоги, сам показывал Юдину, как надо делать сраную белую нитку незаметной, как работать иголкой след-в-след, чтобы никто из офицеров не придрался.

Честность и военную прямоту Стёпы мы все оценили через четыре месяца, в Дагестане, куда его отправили сразу с нашего КМБ, как-то закончилось. Но тогда мы ничего еще не понимали. И хотели в спецназ… правда, уже не все.

Спецы, занявшие место возле дневального, раскладывали вещи. Дневальный нервничал и старался не коситься в их сторону. Огромный ангар, приютивший три роты пополнения, заканчивался высокой стенкой, за которой служила спецсвязь, сплошь офицеры с прапорами. Те сейчас стояли на балконе запасного входа, курили и даже не смотрели в нашу сторону. И верно, чего они там не видели.

— Здорово, пацаны.

Мы оглянулись и охренели. Спец, высокий и накачанный, стоял рядом и рассматривал Стёпу.

— Здорово, — ответил наш замок за всех, — чего надо?

— Поговорить. — спец пожал плечами, — чо тянуть?

Стёпа кивнул и отправился в курилку. Мы остались и слушали.

Его звали Жаном, второго краповика звали Беком, набирали они во взвод всех желающих. Бег, физуха, снова бег и так далее, до сдачи нормативов.

— Тест Купера знаете? — гудел спец и, не дожидаясь ответа, продолжал. — Десять отжиманий, десять приседаний, десять пресс, десять джамбо… бабочка, из присяда прыгнул, руками над головой хлопнул. Потом спарринг.

— С кем? — удивился кто-то из тольяттинских.

— Со мной. С Беком, с Ромой вон, если в разведку захотите. С Ромой легче.

Мы дружно покосились на Рому, бывшего на полголовы выше немаленького Жана и немного охренели.

— В шлемах? — не унимался кто-то из пацанов.

— И в перчатках, ясен пень. Не ссы в трусы, если в спецназ хочешь. Думайте, будет круто… И тяжело.