Война любви

Имашев прошёл в регистратуру, назвал свою фамилию. Медсестра просмотрела журнал и попросила подождать. Имашев присел в коридоре на кушетку. Мимо проплывали белые халаты, синие пижамы. Доносился гул голосов, из которого в утомлённый мозг Имашева западали отдельные, несвязанные между собой фразы.

— Опять на завтрак перловку давали, — равнодушно сообщил кому-то скрипучий старческий голос. — Задолбали уже.

— Марьванна в отпуск ушла, — расстраивался кто-то. — Эта новенькая совсем уколы ставить не умеет. Вся задница болит.

— Да-а, — вздохнули в ответ. — У Марьванны рука лёгкая.

— Начались необратимые процессы, — убеждал кто-то кого-то.

Последняя фраза заинтересовала Имашева, и он посмотрел в сторону удаляющихся белых халатов.

— Жить-то будет? — спросил один.

— Да жить-то будет, — ответил другой. — Но дурочкой останется на всю жизнь. Разве это жизнь. Как растение.

— Жаль, — вздохнул первый. — Девчонка-то красивая. Очень жаль…

Халаты свернули за угол и пропали.

К Имашеву подошёл доктор в ослепительно белом халате.

— Вы Имашев? — спросил доктор.

Имашев встал. Доктор взял его за руку тёплой ладошкой и внимательно посмотрел ему в глаза.

— Кризис миновал, — сказал он, отводя взгляд. — За жизнь дочери можете не беспокоиться. Но пока к ней нельзя. Её перевели в отделение интенсивной терапии. Нужно ждать… Меня сейчас больше Ваша супруга беспокоит. У неё острый сердечный приступ. После недавно перенесённой операции организм совсем ослабший. Что это было?

— Желчный пузырь.

— Понятно, — кивнул доктор. — Где оперировались?

— У Байназарова, — сказал Имашев.

— Это хорошо, — почему-то обрадовался доктор.

Имашев механически кивнул.

— Очень хорошо. Я ему сейчас позвоню, — сказал доктор. — Проконсультируюсь. Вам я рекомендую сейчас поехать домой. Принять успокоительного и лечь поспать. Я Вам позвоню, когда ситуация нормализуется. К супруге тоже нельзя. Она в реанимации. Езжайте домой. Я Вам позвоню.

И доктор передал его подошедшим Геннадию с откуда-то взявшейся секретаршей. Те подхватили Имашева под руки, и повели на выход. Имашев обернулся. Доктора уже не было.

Геннадий с секретаршей привезли Имашева домой, и хотели подняться с ним в квартиру, но он жестом остановил их.

Дом встретил его неприветливо. Сбившаяся, затоптанная ковровая дорожка в прихожей потемнела с одного края, от просочившейся из ванной лужи. В комнате дочери был полный беспорядок. Смятая, разобранная постель. Разбросанная одежда. Разбитый стакан.

Имашев ушёл в свой кабинет. Достал из бара бутылку коньяка. Налил рюмку. Выпил. Налил ещё. Сел в кресло.

Все тревоги и волнения сегодняшнего дня разом навалились на него. И вдруг какие-то метаморфозы стали происходить с ним и со всем окружающим. Коньяк ли был тому виной, усталость ли, но комната вдруг стала расти в размерах. Сначала качнулась и поплыла вверх, вместе с потолком, увеличивающаяся на глазах люстра. Раздвинулись стены, забирая с собой, подрастающую мебель. Пол оторвался от ног и стал уходить вниз. Имашеву стало неуютно в растущем в размерах кресле. Невозможно стало опираться на спинку. Когда он стал ниже подлокотников, держаться было уже не за что. Он соскользнул с кресла и полетел по какой-то кривой траектории через всю комнату. Куда-то туда, где под огромным письменным столом стоял пугающих размеров аквариум. В него-то Имашев и свалился, больно ударившись головой о мутное стекло, и потерял сознание.

Придя в себя, Имашев даже не удивился произошедшим изменениям. Он с интересом разглядывал выросшую до невероятных размеров комнату с громадной мебелью и развалившуюся в кресле, безучастно глядевшую остекленевшими глазами куда-то в пустоту, Чучундру.

КОНЕЦ