Помоги проекту - поделись книгой:
Евгений Токтаев
Альтернатива
Самозванец
Он видел сон. Битва, ревущая вокруг, тяжелый лошадиный храп, треск ломающихся копий, крики. Вспененная река, красная от пролитой крови. Бешеный калейдоскоп перед глазами, десятки, сотни искаженных яростью лиц.
Вороной широколобый жеребец, верный друг, нес его на острие атакующего клина к стягам с золотым человекоорлом, к стене конных воинов в богатых одеждах, достойных пасть от руки величайшего героя.
Песня звенела в ушах, заглушая все прочие звуки. Опьяненный диким восторгом он не слышал голоса мудрости испытанных воинов и вождей.
Он смеется.
Ломается копье, ему подают другое и он снова бьет. Бьет прямиком в бородатые, ревущие, брызжущие слюной лица варваров, свергая их одного за другим. Он ломит их строй, неудержимо, не оглядываясь, рвется вперед. Не оглядываясь…
Клинок, взмывающий над головой…
Кроваво-красная молния вспыхивает перед глазами. Звенящая тишина…
— Клит!
Мальчик открыл глаза. Мягкий неяркий свет маслянного светильника резанул внезапной болью, словно был тысячью солнц. Сведенные судорогой холодные пальцы сжимают край тонкого шерстяного покрывала, будто поводья. Мышцы дрожат в ознобе. Сквозь плотную, застилающую глаза пелену, проступают огненные сполохи. Они кружатся в призрачном хороводе, стирая зыбкую грань меж явью и полусном.
Замерев без движения на десяток ударов затихающей пляски сердца, он сел в постели, отбросив рывком покрывало. Провел ладонью по пылающему лицу, стирая липкий пот. Скрипнула дверь.
— Лежи, не вставай.
Мягкий женский голос подействовал успокаивающе. Мальчик откинулся на свернутую овечью шкуру, служившую подушкой. Женщина присела рядом, на край постели.
— Ты снова кричал во сне. А потом смеялся. Таким страшным, чужим голосом. Я не могла спать, боялась, что боги заберут твой разум. Скажи, ты опять видел его?
— Да… И нет. Я сам был им. Все так, как рассказывали дед и Архелай. Странно. Все лица размыты, словно в тумане.
— Ты и не мог видеть лиц. — Меда положила ладонь на горячий лоб сына, отвернулась во тьму, чтобы он не мог видеть ее искаженной болью лицо.
Меда, княжна Меда. Как она смотрела на него… Герой Херонеи, он был молод, красив, словно Аполлон. Он был окружен преданными друзьями, столь же молодыми, прекрасными и могучими.
Князь тавлантиев Главк не препятствовал той мимолетной искре, что пробежала меж его дочерью и наследником Македонского царства. Даже не царь, лишь вождь горного козьего княжества, он не требовал свадьбы, ему было довольно и того, что род его продолжится кровью могучих македонских царей, поставивших на колени Элладу. А Александр? Какие думы терзали его в объятиях Меды? Изгнанник, проклятый своим отцом. Старший сын царя, он не знал, чем обернется для него следующий день. Переживет ли он его. Слишком страшит македонян дикая ненависть Олимпиады, его матери. Слишком много претендентов на престол. Он, Александр, законный, рожденный в браке, сын и наследник царя Филиппа. Законный ли?
Предаваясь любви с дочерью Главка, он почти не думал о ней. Воспоминание жгло его душу.
Александр недолго пробыл в Иллирии. Демарат-коринфянин, один из ближайших друзей, воздвиг хрупкий мост примирения между отцом и сыном. Александр возвратился в Пеллу. Надолго Меда запомнила его прощальный взгляд, полный холодного равнодушия. Мысли царевича были далеко…
Больше Меда не видела Александра. А для него вскоре все изменилось.
Слова пифии, предвещавшие, как думали все, скорую гибель Персидского царства под ножом Филиппа-жертвоприносителя, обернулись смертью македонского царя. И Александр, признанный войском, как законный наследник Филиппа, решительно и быстро устранив конкурентов, взошел на македонский престол.
С ребенком на руках, сыном, о существовании которого царь так никогда и не узнал, поднималась Меда на башню крепости тавлантиев. С замиранием сердца, она вглядывалась вдаль, пытаясь различить над кромкой леса, еле заметное облако пыли. Она ждала встречи, понимая, что увидит Александра не таким, каким знала, загнанным зверем, ищущим в Иллирии спасения и союза. Войско царя Македонии вторглось в Иллирию, чтобы наказать князей Клита и Главка за то, что те помышляли о землях северо-западной Македонии, пользуясь пригрезившимся им безвластием в Пелле. Клит был разбит в сражении. Главк, войско которого шло на помощь, так и не решился вступить в битву. Заключая мир, он вновь заглянул в глаза тому, кого наивно полагал своим зятем. Увиденное ужаснуло князя тавлантиев. Глаза завоевателя, полные слепящего гнева, не сулили ничего хорошего осмелившемуся сопротивляться. Позже, узнав о судьбе Фив, Главк, как ему казалось тогда, навсегда зарекся помышлять о македонском престоле для своих потомков. Царь Александр, будущий покоритель миров, отправился в Азию. Но все закончилось плохо. Не славу Ахилла добыл неистовый Александр, но разделил печальную участь Протесилая…
Меда поднялась с постели сына, зажгла еще пару светильников. Мальчик уже дышал ровно. Озноб прекратился. Нет, он не болен. Просто даймоны мучают его душу во сне. Пирру скоро пятнадцать, близится возраст эфеба. Он и будет эфебом — Главк воспитывает внука в эллинском стиле, для чего пригласил учителей-греков. И македонян. После катастроф у Граника, Амфиполя и Фермопил, потрясших умы македонян, многие из них оставили разоренную родину и отправились искать лучшей судьбы. Наемники. Многие цари и князья покупают их верность, умения и знания. Иллирийцы, одрисы, даже трибаллы и геты, начинают постепенно создавать свои армии по македонскому и греческому образцам. Знать этих племен говорит на койне и воспитывает своих сыновей в эллинском духе. Так же, как и много лет назад Филипп Македонский создавал свою державу, лежавшую теперь в руинах.
Меда подошла к двери.
— Поднимайся, скоро придет Архелай, он рассердится, что ты еще в постели. Вчера вечером к деду приехал какой-то важный гость, наверное, какой-нибудь посол. Что-то подсказывает мне, что дед захочет, чтобы ты присутствовал при переговорах.
Княжна вышла из комнаты сына. Дед воспитывает из внука царя. Это заставляло сердце матери сжиматься в тревоге: она слишком хорошо знала горькую судьбу царских наследников в смутное время.
Кратер сам не понимал, зачем он принял приглашение князя тавлантиев. Он почти не знал Главка, лишь смутно помнил этого могучего чернобородого человека, что когда-то давно благосклонно принимал изгнанника Александра. Кратер не последовал тогда за царевичем, как Гефестион, Птолемей и Филота. Видел он Главка позже. Стратег, ветеран войн Филиппа, он участвовал в мирных переговорах с тавлантиями, после поражения князя Клита, возомнившего, что может противостоять закаленной в боях македонской армии. В тот день Кратер увидел растерянного человека, до глубины души пораженного тем, насколько он недооценил своего бывшего гостя. Может быть, Главк захотел отомстить за свое унижение? Кратер единственный из тех, кто еще помнит это. Иных уж нет, а те далече…
Какой вздор. Разве есть ему теперь дело до какого-то изгнанника-македонянина? Когда вокруг рушится мир. Кратер не боялся ловушки. За многие годы смуты, в душу его закралась апатия. Он словно ждал какого-то чуда. Разумом сознавая, что это невозможно, он все же ждал. Ждал с той самой минуты, когда понял, что его любимая родина обречена. Тогда он присягнул эпирскому царскому роду и Клеопатре, дочери Филиппа и жене эпирского царя. Лишь двое сохранили верность царице, полагая, что Клеопатра, последняя из Аргеадов — единственная, кто обладает правами на македонский престол. Этими двоими были Кратер и Полисперхонт.
Кратер часто задумывался над тем, почему Полисперхонт оказался в одной с ним лодке. Он, в отличие от Кратера, поднявшегося из низов, происходил из знатного рода. Привыкший относится к слабому Эпиру с высокомерной снисходительностью, он, казалось, должен был ненавидеть мать Клеопатры и Александра, Олимпиаду. Ведь только такое чувство испытывала она сама к македонской знати. Царица, потерявшая надежду на возвращение в Македонию и обосновавшаяся на своей родине, в Эпире, еще надеялась сохранить влияние на своего брата, Александра Молосского и на его жену, свою родную дочь. Зачем Полисперхонт встал под знамена Олимпиады? Может быть потому, что не нашел своего знамени в станах других претендентов? Почему он поддержал ее тогда и оставил после, когда Александр Молосский сложил свою голову в Италии, повторив судьбу племянника? Кто знает. В конечном счете, Олимпиаду поддержал только Эвмен. Но с ним-то как раз все было понятно — грек-кардиец был чужим для всех. Его не приняли бы македоняне, его считали предателем эллины. Кратер же мог выбирать. Хотя нет, не мог, обязан был выбрать, встать под чьи-то знамена. Он уже не мог тихо уйти в сторону. Оказавшись в центре давящей толпы, покинуть ее почти невозможно. Когда опустевший эпирский трон занял Эакид, двоюродный брат Олимпиады, никто из македонян-изгнанников не поддержал царицу, пытавшуюся развязать новую гражданскую войну, на этот раз в Эпире. Хотя в Эпире закон и позволял править женщинам, знать большей частью пошла за Эакидом. Олимпиада, не выдержав очередного, теперь уже окончательного поражения, приняла яд. Эакид гарантировал безопасность Клеопатре и ее сыну. Он сдержал свое слово, а позже женился на овдовевшей царице, тем самым окончательно закрепив свои права не престол.
Со странным чувством ступил Кратер на двор крепости Главка. С чувством, что вот-вот должно произойти нечто важное. Князь оказал ему радушный прием. Он доказал, что не понаслышке знаком с эллинскими законами гостеприимства. Кратер был тронут. На пиру в честь дорогого гостя Главк переводил разговор с одной темы на другую, легко уходя от осторожных вопросов стратега. И Кратер, вспомнив, что не в обычае варваров сразу переходить к делам, понял, что в этот вечер настоящего разговора не будет. Он заставил себя улыбаться и предался излишествам в еде, свойственным варварам, но не бывшим ему в новинку. Полуварварский двор македонских царей был таким же, как ни старался Филипп представить себя утонченным эллином. Стратег хмелел и вскоре забылся в пьяном беспамятстве. Впервые за многие месяцы, а может быть годы, он позволил себе это.
…Главк дважды хлопнул в ладоши и дверь отворилась. Кратер, не слишком любивший театральные эффекты, слегка поморщился, но глядел с любопытством. В зал вошел мальчик, четырнадцати-пятнадцати лет, почти уже юноша.
— Пирр, — произнес Главк, — мой старший внук…
Стратег быстро взглянул на Главка. Вид у князя тавлантиев был, как у кота, обожравшегося мышами.
— …сын царя Александра, — договорил Главк.
Кратер вскочил и, быстрым шагом подойдя к замершему посреди зала Пирру, пристально взглянул в его глаза, словно пытаясь увидеть в них доказательства слов князя и своей догадки. Доказательств было предостаточно.
— Одно лицо, — прошептал он, — только волосы ярче.
— Немного пошел в мать, — подал голос довольный Главк.
— Кто твоя мать, мальчик? — срывающимся голосом проговорил стратег, от волнения уже забывший, как представил Пирра князь.
— Моя мать — Меда, — ответил Пирр.
Держался он спокойно и уверенно. Ровная осанка, гордо вскинутая голова. Царский сын…
— Ты стал туговат на ухо, македонянин? — раздраженно прорычал Главк, — я сказал, что мальчишка мой внук, соответственно его мать приходится мне дочерью, раз уж я не отец Александра! Пирр, ты можешь идти пока, я призову тебя позже. Ступай.
Пирр поклонился деду, Кратеру и вышел. Потрясенный стратег вернулся на ложе. Главк молчал. Пауза затягивалась.
— Чего ты хочешь от меня? — не выдержал македонянин.
— А ты не догадываешься? — ответил иллириец, — ты единственный, кто отстаивал права Аргеадов, пусть их мужская линия и прервалась. Как все полагали.
— Не единственный, — пробормотал Кратер, — Клеопатре присягнул Полисперхонт. И Эвмен поддерживал Олимпиаду. Почему ты пригласил именно меня?
— Это же так просто! Тебя я встречал прежде. Их — нет. Соответственно, тебе я верю больше.
— Спасибо, за доверие, — усмехнулся Кратер, — не слишком ли оно велико?
— Думаю, нет.
— Эвмена ты должен помнить, — рассеянно сказал стратег, — ты видел его… тогда…
— Не помню.
— Он возглавлял царскую канцелярию.
— Потому и не помню, мне не было дела до всяких писак.
— Ведь он не рожден в браке, — проговорил вслух Кратер.
— Какая разница, — ответил Главк, — кровь царя налицо. Он царь! Разве Линкестиец, имеет больше прав на престол? А Кассандр? Он вообще не царского рода! Разве ты не видишь, Кратер, что сейчас наиболее благоприятный момент, чтобы возвести мальчишку на трон его отца?!
— Я заключил договор с Севтом, — говорил Главк, — одрисы будут на нашей стороне, когда придет нужда показать силу. Не бескорыстно, разумеется. Севт хочет получить кое-какие земли, отобранные Филиппом и на которых сейчас сиднем сидит Кассандр. Ты слушаешь меня?
— Почему ты не сделал этого сам? — вернулся в реальность Кратер, — сейчас у тебя хватило бы сил завоевать для своего внука престол Македонии.
— Если бы я вторгся в Македонию и посадил Пирра на трон, то он не долго бы там удержался. Поскольку ничто не убедило бы македонян, будто власть не узурпировал самозванец. Но ты и Полисперхонт — совсем другое! Вы сможете представить дело в более привлекательном свете. Все знают, что вы ратовали за Аргеадов. За вами пойдут. И если войско Эпира войдет в Македонию с иллирийцами и одрисами, это будет не то же самое, как если бы иллирийцы и одрисы вошли в Македонию одни. Ты даже можешь сказать, что всегда знал о существовании Пирра, но скрывал это до поры, ибо сын Александра был слишком мал и сильные разорвали бы его! Ты почти не погрешишь против истины. Скажи мне, наконец, свое слово.
— Да, — помолчав, ответил Кратер, взвешивая каждое слово, — я клянусь тебе, что сделаю все, чтобы вернуть сыну Александра, царю Пирру, его царство. Не думаю, что ты предоставишь мне больше доказательств прав это мальчика на престол, чем я уже увидел. Мне хочется верить, что он действительно сын Александра, что его внешность не есть какой-то чудовищный, хитрый подлог, возомнившего о себе иллирийского князя… Потому что мне больше не во что верить… — добавил он еле слышно.
…Ты спрашиваешь меня, Ксантипп, как вышло, что македоняне не проиграли битву при Гранике, после того, как клинок Спифридата сразил их царя? Слушай же.
Ты справедливо заметил, Ксантипп, что смерть великого полководца в разгар сражения повергнет в уныние войско, даже одерживающее верх. Так случилось с фиванцами, потерявшими победу в битве при Мантинее, когда их вождь, Великий Эпамидонд был смертельно ранен. То же могло случиться и с македонянами. Клит, сын Дропида, телохранитель Александра, не сумевший уберечь своего господина, врубился в ряды персов, как разъяренный лев. Над телом царя разгорелся яростный бой, сравнимый лишь с воспетым Гомером боем за тело Патрокла. Словно герои Илиады, Аякс и Одиссей, Клит и Гефестион отбили тело царя у варваров и Гефестион вынес его с поля боя. Тем временем, гетайры впали в отчаяние, а варвары воодушевились. Но еще немногие знали о смерти царя, и положение можно было спасти. Тогда Птолемей, сын Лага, надел шлем Александра и с криком: «Царь жив!» бросился в бой. Увидев знакомый алый гребень и белые перья цапли, украшавшие шлем Александра, гетайры воспряли и погнали варваров. Пехота, ничего не слышавшая о смерти царя, продолжала напирать в центре, и тем победа была одержана, а варвары обращены в бегство. Птолемей же, спасший войско своим решительным поступком, получил от благодарных воинов прозвище «Сотер», Спаситель.
Но что же было потом, спросишь ты? Ужас и смятение охватили македонян и их союзников. О продолжении похода не могло быть и речи, и хотя меж гетайров раздавались отдельные голоса, что дело Филиппа и Александра должно быть продолжено, большинство понимало, что это совершенно невозможно и следует возвратиться домой. Более того, удерживать азиатский берег, как делал Парменион до подхода основных сил, теперь было бессмысленно.
Когда весть о несчастье распространилась среди всего войска, сразу стало понятно, что единства не сохранить. Союзные македонянам отряды эллинов, решили, что не связаны более никакими клятвами. Они немедленно покинули лагерь македонян и, разбив неподалеку свой, стали готовиться к возвращению. Среди македонян нарастала паника. Усиливалась она еще и тем, что Александр не оставил наследника, и не ясно было, кто же возглавит осиротевшее войско и страну. Ты уже знаешь, Ксантипп, что при своем воцарении, Александр железной рукой устранил всех возможных соперников, а неопасных устрашил. Он казнил новорожденного сына Клеопатры, последней жены Филиппа, убил ее дядю, Аттала, который хотел править за счет своей племянницы. Племянник Филиппа, Аминта, у которого Филипп отнял царство, принадлежащее тому по праву, молчал. Но не молчали линкестийцы, которые сами хотели стать царями за спиной Аминты. Аминту убили. Александр казнил и линкестийцев, сыновей Аэропа, Аррабея и Геромена. Их брат, Александр, тезка царя, первым именовал сына Филиппа царским титулом и вымолил себе прощение.
Был еще один сын у Филиппа, Арридей, находившийся при войске. Он был слабоумен и не годился на роль царя, но охваченная отчаянием пехота, педзетайры и гипасписты, начали выкликать его, называя царем Филиппом III. Мрачные гетайры пытались возражать, но перекричать тридцатитысячную толпу им не удалось. Послали за Арридеем, но, войдя в его палатку, нашли лишь бездыханное тело с кинжалом в груди. Ты видишь, Ксантипп, каково быть царским сыном? С рождения ты обречен царствованию или смерти и не можешь избрать своей волей иного пути. Свершителей данного злодейства так и не нашли. Все полагали тогда, что род Аргеадов пресекся окончательно и надобно искать иного кандидата. Взоры многих тотчас устремились на Александра-Линкестийца, прощенного и обласканного царем. Но тот, устрашенный ужасной судьбой Арридея, едва начались разговоры о нем, вскочил на коня и погнал его к побережью. Переправившись через Геллеспонт, он отправился к Антипатру, на дочери которого был женат, в надежде на то, что регент Македонии не тронет своего зятя.
Дабы избежать катастрофы, Филота, сын Пармениона, командир гетайров, созвал собрание войска, на котором выступил с речью. Он напомнил воинам о древнем, всегда соблюдавшемся обычае, согласно которому любой македонский царь не мог таковым называться без одобрения войска. «Аргеадов нет более, — говорил он, — зачем же искать царя среди знатных, но ничем не проявивших себя людей? Выберем же царя среди мудрых и прославленных полководцев! Пусть царем будет тот, кому вы доверяете безраздельно и кто никогда не подводил вас на поле брани». Тогда то там, то тут начали раздаваться крики: «Парменион! Парменион!», слившиеся в тысячеголосый хор. Пожилой полководец был поднят на щитах и провозглашен царем Македонии.
Поделиться книгой: