Весь остаток ночи на месе не спят, все уверены, что план не удался, и посыльные стали его жертвами. Если и оставались какие-то сомнению, то при первых лучах рассвета они рассеялись.
В этом убеждало печальное свидетельство. На месте, где происходил танец со скальпом, снова воздвигли красный столб, как тот, что был увенчан кожей с головы человека. Но на этот раз танцев вокруг столба не будет, хотя какое-то время те, что смотрели сверху, думали, что их ждет повторение церемонии. Вскоре они поняли, что предстоит еще более страшное зрелище. Из лагеря привели человека, в котором узнали одного из злополучных посыльных. Его поставили к столбу, привязали, а расставленные руки привязали к поперечной планке, так что он очень походил на распятие. Грудь его обнажили, и все увидели на ней ужасный символ — череп и скрещенные кости.
Зачем это, спрашивают друг друга зрители. Но вскоре получают ответ. Дикари несколькими рядами выстраиваются на определенном расстоянии, у каждого в руках ружье; прицелившись они стреляют в человека-цель. Белый рисунок на его груди постепенно темнеет, потом краснеет, и наконец не остается ни одного белого пятнышка. Но задолго до этого голова жертвы падает на плечо: человек мертв.
Жестокая трагедия повторяется: оба несчастных посыльных были захвачены живыми. Второго можно узнать по живописной одежде — это вакуэро (
Новый залп, белый цвет сменяется красным, и вакуэро превращается в безжизненный труп.
Когда все заканчивается, койотерос поворачиваются к расселине и, глядя наверх, испускают дикие торжествующие крики, словно говорят: «Так же мы поступим со всеми вами, когда придет время!»
Глава XXI
Необыкновенный прыжок
Не стоит и говорить, что неудача плана с такими страшными последствиями усугубила мрачное настроение шахтеров. Больше чем когда-либо они считают себя обреченными. Кажется, нет иной альтернативы, кроме капитуляции или голодной смерти, и так как то и другое означает смерть, о первом они не думают. Конечно, пока голод им не грозит, у них еще есть продовольствие, кое-что из старых запасов каравана, этого хватит на несколько недель, если тратить экономно; не истощена и добыча на месе. Остаются непойманные животные, но сколько их, никто не знает.
Чтобы узнать это, устраивается новая гигантская облава, которая должна охватить всю поверхность месы. Прочесываются все уголки и выступы, так что не может уйти ни одно четвероногое. В результате добыча — небольшая, но разнообразная: вилорогая антилопа, последняя из стада, которое с каждым днем становилось меньше; несколько кроликов, волк и три или четыре койота. Много койотов спугнули, но не убили, потому что у них есть логова в с стенах утеса, и там они могут скрыться и оказаться в безопасности от охотника.
В разгар облавы одно четвероногое животное вызвало у охотников огромное стремление добыть его. Это снежный баран, или баран Скалистых гор, остаток стада, которое Висенте и Генри Трессилиан встретили на месе в первый день. Это молодой самец с разветвленными рогами. Другие бараны один за другим превращались в баранину, и их побелевшие кости лежат вокруг лагеря; но хотя этого несколько раз преследовали, он уходил, словно зачарованный. Сейчас он словно снова был под защитой; в него несколько раз стреляли, но не попали, и он, как будто невредимый, убежал на дальний выступ плато.
Те, кто разрядил ружья, побежали за ним, не успев перезарядить оружие; и они шли линией, которая должна была отрезать самца и помешать ему убежать. И достигли своей цели; несколько человек, у которых ружья оставались заряженными, уверенно приближались, чтобы нанести последний удар. Они уже прицелились, когда баран, подскочив вверх и вперед, опустил голову, словно собирался нырять, и спрыгнул с утеса.
Пятьсот футов до равнины, он разбился на куски — таковы были мысли тех, кто приблизился к краю утеса, поражаясь отчаянному прыжку, который в панике и страхе совершило животное. Но один человек подошел к краю с другими мыслями, зная, что безумие лишь кажущееся и баран прыгнул не без причины. Так думал Педро Висенте; вместе со всеми он подошел к краю утеса; все были поражены, не видя барана, мертвого и разбившегося, как они ожидали. Живой баран огромными прыжками убегал по равнине.
Уверенные в том, что это тот самый баран, все были поражены и громкими восклицаниями выражали свое удивление. Только гамбусино молчал, на его лице появилось довольное выражение, потому что необыкновенный подвиг рогатой твари пролил свет в его сознание и дал новую надежду на спасение. Он ничего не сказал окружающим, решив еще подумать и обсудить вечером на совете.
Все вернулись в лагерь, но он еще долго оставался на утесе, со всех точек зрения рассматривая его стену, словно пытаясь понять, как барану удалось совершить этот удивительный спуск.
Снова вечер, и, как обычно, предводители осажденных собрались в палатке дона Эстевана. Они еще не начали обсуждение, потому что прошел слух, будто создан новый план, как миновать индейских часовых без таких катастрофических последствий. Говорили, что план разработал проводник.
Когда все собрались, дон Эстеван попросил Висенте объяснить его план, сказав:
— Кажется, сеньор Висенте, ты придумал способ, как обмануть бдительность часовых и миновать их?
— Да, твоя милость.
— Расскажи нам.
— Нет ничего проще; я только удивляюсь, почему это не приходило нам в голову раньше. Я только сегодня понял, что это возможно.
— Мы очень хотим услышать, что это за способ.
— Сеньоры, мы должны ускользнуть от них. Выйти, так сказать, через заднюю дверь, пока они караулят переднюю. Это можно сделать, спустив одного человека с утеса. Двоих, если понадобится.
— Но где?
— Там, где спустился баран.
— Что? Пятьсот футов! Это невозможно! У нас не хватит веревок даже на половину этого расстояния.
— Нам понадобится веревка лишь на треть этой длины.
— Объяснись, дон Педро.
— Конечно, твоя милость. Я внимательно осмотрел утес, где спрыгнул баран. Там через промежутки есть карнизы; они не широкие, но достаточно широки, чтобы баран мог на них прыгнуть и удержаться. Эти животные цепляются за камни, как белки или кошки. Некоторые карнизы идут наклонно вниз и зигзагом соединяются с другими, тоже наклонными; баран, должно быть, прошел по ним, время от времени прыгая, где это было необходимо. Как мы знаем, он благополучно добрался до дна и убежал. Если это сделал он, мы тоже сможем.
Наступила тишина. Все выглядели довольными: слова гамбусино возродили почти умершую надежду. Все видели, что его план можно осуществить, но боялись, что не хватит веревки.
— Кажется, вопрос только в этом, — говорит дон Эстеван, словно обращаясь к самому себе.
Остальные тоже задумались. Все вспоминают сколько веревок для привязывания лошадей прихватили при торопливом бегстве из лагеря.
— Por Dios, твоя милость, — говорит гамбусино, — это вообще не вопрос. У нас достаточно материала, чтобы изготовить веревки не только для спуска, но и для того, чтобы обернуть всю гору. Мили, если понадобится!
— Что за материал? — удивленно спрашивают несколько присутствующих.
— Mira! — восклицает гамбусино. — Вот это!
Он вскакивает со связки сухих листьев мескаля, на которой сидел, и ногой толкает ее перед собой.
Все понимают его; они знают, что волокна этого растения похожи на лен или коноплю, их можно превратить в нити, ткань или трос. А на месе этих растений неограниченное количество.
— Никаких проблем с веревкой, кабаллерос; вопрос лишь в том, сколько времени уйдет на ее изготовление. Вы привыкли к работе с тросами, и это будет недолго.
— Конечно, — отвечают все. — Будем работать день и ночь, чтобы сделать.
— Думаю, достаточно будет одного дня. И если нам повезет, завтра к этому времени наш посыльный будет уже в пути в безопасности от проклятых краснокожих.
Обсуждают некоторые подробности изготовления веревок, совершенствуя план. Потом расходятся отдыхать с большей надеждой, что во многих предшествующих вечерах.
Глава XXII
Молодой доброволец
Начинается новый день, лучи раннего солнца освещают вершину Серро Пертидо, и в лагере осажденных начинается необычная суета. Все собирают высохшие листья мескаля; сами растения были срезаны несколько дней назад; к счастью, их много. Другие, вооружившись примитивными молотками, бьют эти листья о стволы деревьев, отделяя волокна; наконец, еще несколько человек сплетают нити, из которых позже будут сделаны прочные веревки.
Выясняется, что веревки нужно не так уж много: наверх прихватили несколько лассо, ими были обвязаны тюки с вещами; из них и других кусков сплетают трос длиной в двести футов, достаточно прочный, чтобы выдержать вес любого человека. Задолго до наступления ночи оборудование для спуска готово, и, как и раньше, ждут наступления темноты, чтобы использовать его.
Тем временем дон Эстеван, два Трессилиана и Висенте проводят почти все утро на утесе, с которого спрыгнул снежный баран, разглядывая стену со всех возможных углов, определяя положение карнизов и их расстояние друг от друга. Как и сказал гамбусино, это последовательность очень узких карнизов, впрочем, достаточно широких, чтобы на них мог встать человек; одни из них горизонтальные, другие наклонные, они опускаются зигзагами, пока в ста футах от снования фасад скалы становится крутым и лишенным всяких выступов. До этого пункта спускаться будет нетрудно; теперь, когда в их распоряжении прочная веревка, они и дальше не ожидают особых трудностей.
Во время этой разведки, они увидели какой-то объект и с большим интересом смотрели на него. Они находились на западной стороне месы недалеко от поворота ее на юг. Равнина в этом месте от лагеря осаждающих не видна; и на этой равнине на расстоянии примерно в милю или чуть больше хорошее пастбище; здесь из озера вытекает маленький ручей, разливается на большом расстоянии и увлажняет почву; трава здесь свежая и зеленая.
И вот по этому участку свежей зелени взад и вперед движется объект, привлекший их внимание, — большая угольно-черная лошадь; все узнали Крестоносца. И не удивились, увидев его здесь. Это место стало его обычным пастбищем, и не раз Генри Трессилиан смотрел на него сверху, не раз индейцы пытались его поймать, но он всегда уходил от них. Он по-прежнему свободен, как антилопы, которые иногда видны вокруг него.
Закончив осмотр стены и отметив все детали, которые могут помочь в осуществлении замысла, они некоторое время стоят и смотрят на лошадь; у ее молодого хозяина мысль, которой он пока ни с кем не делится. И ничего не говорит до возвращения в лагерь, пока не возникает вопрос, кого именно опустят с утеса; все считают, что лучше отправить двух посыльных: они будут помогать и поддерживать друг друга. Все также полагают, что, как и раньше, нужно прибегнуть к лотерее.
И вот, когда наступает время решить этот вопрос и все пригодные для отправки посыльными снова собираются, делается предложение, которое всех застает врасплох Самый молодой член группы Генри Трессилиан говорит:
— Позвольте мне идти одному.
Все вопросительно и удивленно смотрят на него, и его отец восклицает:
— Ты хочешь идти один, сын мой? Почему ты это предлагаешь?
— Потому что так будет лучше, отец.
— Почему лучше? Я тебя не понимаю.
— Крестоносец понесет только меня.
— А! Крестоносец! Так вот что ты придумал.
— Por Dios! — восклицает старший партнер. — Я вижу, что предлагает твой сын, дон Роберто. Это замечательная мысль!
— Да, — говорит молодой англичанин отцу, — я думаю об этом со вчерашнего дня. На спине Крестоносца я доберусь до Ариспе на несколько дней раньше, чем пешком. И когда подо мной будет Крестоносец, я не боюсь, что индейцы меня остановят.
— То, что нужно! — радостно восклицает дон Эстеван. — Но, сеньор Энрике, ты уверен, что сможешь поймать коня?
— Поймать? Да он сам придет, когда я его позову. Как только я окажусь на равнине и он услышит мой голос, он будет рядом со мной.
— А почему бы мне не поехать на нем? — вмешивается Педро Висенте; он хочет уберечь юношу от риска. — Я знаю дорогу лучше тебя, мучачо.
— Возможно, — отвечает тот. — Но я тоже знаю ее достаточно. А Крестоносец не позволит никому подойти к себе, тем более ехать верхом.
Во время этого разговора окружающие смотрят на молодого англичанина с восхищением. Никогда не видели они такого сочетания смелости с умом. И все это будет использовано им на благо; они не забыли судьбу двух своих товарищей, которые приняли такую жестокую смерть. Все боятся, что на их долю выпадет то же самое, если не повезет и вытащишь черный орех.
С восхищением смотрит на Генри и Роберт Трессилиан. Сердце его полно гордости за смелость мальчика, его сына, достойного носить имя предков; и когда дон Эстеван спрашивает, не возражает ли он против этого предложения, получает ответ:
— Напротив, я его одобряю. Пеший посыльный может не добраться вовремя, если вообще доберется. Мой смелый сын сделает все, что сможет; он спасет нас всех. Если же не получится, я, как и все, должен покориться судьбе.
— У меня получится! — восклицает пылкий юноша, обнимая отца. — Не бойся. Я верю, что меня защитит бог. Иначе зачем бы остался мой смелый конь? Почему он все еще здесь?
— Virgin santissima! (
Генри Трессилиан — герой часа, хотя он и всегда был всеобщим любимцем и помогал всем, кто нуждался в помощи. Но сейчас, когда он предлагает добровольно взяться за такое опасное дело, рискуя ради них жизнью, его со всех сторон осыпают похвалами. Женщины встают на колени и с крестом в руках молятся о его защите. А Гертруда? О, какая печаль, какое горе в ее сердце, когда она слышит новость! Она встречает ее возгласом, почти криком, протянув руки и обнимая мать.
— Мама, отец должен запретить ему! Он погибнет, и тогда.. тогда…
— Не бойся. Подумай, hija mia (
— Но почему не может пойти кто-нибудь другой? Многие знают дорогу не хуже его, и я уверена, храбрый гамбусино согласится идти.
— Конечно, дорогая. Есть какие-то причины, которых я не понимаю. Но мы узнаем их, когда отец вернется в палатку.
Они узнают эти причины, но Гертруду они не утешают. Девушка вне себя от горя; ей все равно, что о ней подумают. Бутон ее любви превратился в цветок, и пусть все знают, что сердце ее отдано Генри Трессилину. Забыт оставшийся в Ариспе двоюродный брат, который, как предполагалось, будет просить ее руки. Все забыто, кроме одного человека, которого так жестоко отрывают от нее. Присутствие родителей и его отца не останавливает ее рыданий. Она знает, что они одобряют ее чувства, и ее юное сердце, не знающее вины, поддается зову природы.
Но тщетны ее жалобы; то, что должно быть сделано, будет сделано, и она наконец покоряется неизбежному. Сам Генри объясняет ей, что никто, кроме него, не сможет это сделать.
Они разговаривают, когда сумерки только начинают набрасывать на равнину пурпурные тени. Приближается время действий, и они вдвоем отходят от лагеря, чтобы попрощаться наедине. Стоят под деревом, взявшись за руки и глядя в глаза друг другу, и глаза девушки полны слез.
— Querida (
— Если бы я тоже в это верила, Энрике, но, о, дорогой, это так опасно! Если эти жестокие дикари схватят тебя! Ay Dios! Только подумать, что они с тобой сделают!
— Пусть попробуют поймать. Если я буду на Крестоносце, они меня никогда не поймают. На нем я уйду от них.
— Да, я верю в это. Но ты уверен, что сможешь сесть на него? В темноте ты можешь его не найти.
— Если не найду, вернуть к утесу и поднимусь.
Эти слова несколько успокаивают ее. Есть надежда, почти уверенность, что он не будет принесен в жертву в своей бесцельной попытке. Веря в это, она наконец говорит:
— Иди, querido mio. Я больше не будут возражать, но всю ночь стану молиться о твоей безопасности. Я теперь вижу, что это ради всех нас, и верю, что благословенная Мария, богоматерь, услышит мои молитвы.
Они обнимают друг друга, и губы их встречаются в поцелуе чистой любви, благословенной родителями. Потом они возвращаются в лагерь, где все приготовления к делу, которое так много для всех значит, закончены.
Глава XXIII
Спуск в воздухе
Ночь оказалась такой, какой можно было пожелать, — безлунной, но не темной. Слишком глубокая темнота может помешать. Для спуска нужно освещение, и спуск должен быть управляемым.
Но шахтеры — самые подходящие люди для такого дела. Не одному из них приходилось висеть на веревке в шахте в сотнях футов от дна. Для них это дело привычное, детская игра, как для тех, кто всю жизнь карабкается на скалы за яйцами и птенцами.
Собрались у края утеса, в том месте, где будет происходить спуск, рано. Одни несут свернутую веревку, другие — длинные шесты с зарубками на конце, чтобы поправлять висящую веревку, наконец груз гамбусино совсем особый. Это седло и узда, его собственные, которые он высоко ценит, но сейчас отдает молодому другу.
— Я могу ехать на Крестоносце без этого, — говорит юноша, — управляя голосом и коленями, но так, конечно, надежней, и я благодарю тебя, сеньор Висенте.
— Ах, мучачо, как я буду рад, если это тебе поможет! И если эти вещи пропадут, я не буду жалеть о двадцати дублонах, которых они мне стоили. Я отдал бы в десять раз больше за то, чтобы ты сидел в этом седле на площади в Ариспе.
— Я там буду, амиго, меньше чем через шестьдесят часов, если Крестоносец не потерял свою силу, так долго питаясь травой.
— Этого можешь не бояться, сеньорито: на твоего коня ничего не действует. Я по-прежнему считаю его самим дьяволом.
— Лучше считай ангелом — нашим ангелом-хранителем, и я надеюсь, он это покажет
Так говорят давние товарищи по охоте, но это только небольшое отвлечение, пока разворачивают и готовят веревки.
Вместо петли, которая была бы обернута вокруг тела юноши, для него готовят совсем другой спуск. Он будет сидеть в седле, как на своем коне, вставив ноги в стремя и держась руками за веревки. Равновесие обеспечит кусок дерева, привязанный к передней и задней луке седла.
Наконец все готово, смелый всадник садится в седло и вскоре висит в воздухе. Перебирая веревку руками, его опускают, медленно, осторожно, прислушиваясь к сигналу. Сигнал они получают вовремя — тихий свист сообщает, что юноша на первом карнизе, хотя они могут понять это и по тому, как ослабло натяжение веревки.
Седло снова поднимают, в него садится сам его владелец, его тоже опускают. Это проделывают снова и снова, пока на карнизе не стоят с полдюжины шахтеров, крепких мужчин, и среди них Роберт Трессилиан.
Седло отвязывают, прикрепляют к другой веревке, и процесс повторяется, и так далее; используются карнизы, пока не добираются до последнего.
Здесь все снова проделывается, только веревка длинней; тут Педро Висенте прощается с молодым человеком, который стал ему так дорог.
— Dios te guarda, muchacho valiente! (