Два фотографа

Чоргорр

История с фотографией, часть 1 Два фотографа

История с фотографией

Часть 1

Два фотографа

Сентябрь 1996, Москва

Портретной съёмкой Семёныч занимался смолоду, и она ему ужасно надоела. Последние годы почти не снимал сам: печатал для других. Слыл большим мастером в этом деле, зарабатывал на хлеб с маслом.

— Здравствуйте, вы Михаил Семёнович Сошкин?

— Да, это я. Добрый день, чем обязан?

— Я звонил вам, мы договорились о встрече.

С первого взгляда на нового заказчика так и подмывало уговорить того на фотосессию. Молодой, лет двадцати на вид, аристократическое лицо, тёмные глаза и волосы. Очень высокий, худощавый. Держался удивительно прямо для такой "коломенской версты" и своего, в большинстве, расхлябанного поколения. В безукоризненном костюме. Весь, от стрижки до ботинок — образец элегантной, непоказной роскоши.

Семёныча ни в каком смысле не пёрло от красивых мальчиков. Фотографировать ему было интереснее зрелых людей, чья жизнь отпечаталась на лицах, добавила глубины глазам. А в постели Семёныч любил баб-с. Знал толк. Хотя сейчас уже предпочёл бы самой роскошной фемине говорящую лягушку. Мелькнуло: "Этот из мира, где они возможны. И по батюшке его там — Кащеевич". Сквозь лощёный облик юнца проглядывала древняя, могучая, предельно чужая сила: "Захочет, голыми руками порвёт, сожрёт, костей не выплюнет". С чего такая глупость стукнула в голову? С чего мурашки по спине? Фотограф прожил на свете семь десятков лет, довольно извилистых. Имел основания доверять своему чутью на опасных людей и ситуации. Вздохнув, отказался от мысли предложить гостю услуги портретиста. Подавил желание вовсе его выпроводить: исключительно из-за сомнений в успехе.

Пауза затянулась. Сумрачный, какой-то очень понимающий взгляд сверху вниз. Раз, и жуть исчезла без следа. "Что это было?" Уверенное, но деликатное рукопожатие:

— Меня зовут Роман. Мне порекомендовали вас, как лучшего фотопечатника в этом городе. Сделайте нам, пожалуйста, фото для научного отчёта. И несколько штук форматом побольше. Чтоб не стыдно показывать на международной конференции. Давайте сначала, на пробу, вот эти.

Роман достал плёнки. По тому, как парень держал их в руках, Семёныч угадал коллегу фотографа. Включил нижнюю подсветку на просмотровом столе, взял лупу. Руины, раскопы, мерные рейки: что-то археологическое. Отличного качества негативы: одно удовольствие с такими работать. Это примирило старика с их странноватым хозяином. Пока Семёныч рассматривал плёнки, гость отступил к стене, сплошь увешанной фото. Авторства самого Семёныча, его друзей и клиентов, с дарственными надписями и просто так. Освещение в большой комнате — только от просмотрового стола, да от слабой лампочки в противоположном углу. Что любопытный смог разглядеть, осталось для Семёныча загадкой. Но зажечь верхний свет один не предложил, другой не попросил.

Потом они обсуждали пожелания по каждому кадру. Потом договаривались о цене. Потом Семёныч угощал молодого коллегу чаем с пряниками. Под милейшую беседу о новых камерах и объективах — Роман знал толк в фототехнике и умело поддержал тему — старик почти забыл неприятные ощущения начала встречи. Нормальный парень, с понятием. Все бы такие заказчики ходили!

Нав Ромига смотрел на фотографа с растущим любопытством.

Семёныч оказался ещё забавнее, чем про него рассказывали. Приличные для чела магические задатки, но полный неуч. Уловил волну тёмной энергии от нава. Сам не понял, что почувствовал: испугался, засуетился... Замаскировать свою сущность и успокоить старика оказалось куда проще, чем торговаться с шасом, в лаборатории которого Ромига сегодня едва не вынес дверь, хлопнув ею на выходе. Сперва думал, зря: второй раз торговаться будет ещё сложней. Потом знакомые по экспедиции челы подсказали этого Семёныча. Который, в итоге, озвучил расценки в четверть шасских. А уж того, что нав планировал дальше, из шаса достать почти невозможно. За разумные деньги.

Семёныч ворчал про себя: "Вот, как чувствовал, не надо браться! Не заказ, а лавина переделок".

Вторая встреча, первая версия отпечатков. Роман смотрит, морщится:

— В принципе, нормально. Беру и оплачиваю, как договаривались. Только мне нужно контрастнее. Но чтобы света и тени не пропали. Вот тут светлее, а тут, наоборот, затенить. Маской, и край помягче.

— Да хорошо же, как есть!

— Но будет лучше, сами видите!

Семёныч видел. Понимал, какого класса работы требует Роман. Сами пожелания много говорили об уровне молодого фотографа. Старику в голову не пришло бы так возиться с заурядными — ладно, очень хорошо снятыми — техническими кадрами. Но готов был блеснуть мастерством, лишь бы ценили и платили.

Третий визит:

— Это опять не совсем то, что нужно. А сроки поджимают. Пока пробы, пока я смотрю, пока вы переделываете... Можно поприсутствовать в процессе?

Обычная просьба, за дополнительную плату. Семёныч согласился:

— Приходите завтра.

Вначале Роман тихо сидел, где было указано, только чернющими своими зенками ловил каждое движение печатника. Жутковатый взгляд, но не до того: привычная и любимая работа захватила Семёныча. А парень наблюдал за рождением фотографий, как кот за разделкой рыбы. Через полчаса начал задавать вопросы. Сперва только по делу, грамотные, профессиональные. Потом за жизнь. Втянул старика в зыбкий, скользкий разговор. Легонько дёргал за ниточки эмоций, играл настроением, раскручивал, заводил. Исподволь влился в работу, взял на себя подсобные операции. В какой-то момент уже печатник с восторгом, изумлением и ревностью наблюдал за самозваным ассистентом. В скудном рубиновом свете Роман казался ожившей тенью, гибким силуэтом, вырезанным из темноты. Лицо стало резче и старше, веселее и злее. Стремительный, лёгкий, безошибочный танец длиннопалых рук над кюветами с фиксажем и промывочной водой стоил того, чтобы посмотреть.

— Роман, я вижу, вы сами всё прекрасно умеете? Чего ко мне пришли?

— Своей лаборатории нету. А из университетской меня выгнали. Шваброй, — глаза заискрились весельем, длинные губы растянула хищно-довольная улыбка.

— То есть, как?

— По загривку. Ну не убивать же их было? Я ушёл и больше туда не хожу.

— За что шваброй-то?

— За всё хорошее. Михаил Семёнович, я, на самом деле, умею снимать, а печатать — не очень. Вы — мастер. Готов платить вам за уроки, сколько скажете.

— Учеников не беру! Из принципа, — угрюмо буркнул Семеныч, избегая прямого взгляда. — Хотя... Поассистируй неделю, помоги сделать заказы, потом поговорим. Мне кажется, ты шустрый. За неделю разъяснишь все мои секреты, а хлеб отбивать не станешь. У тебя хватает в жизни других интересных дел?

— Хватает, — Роман рассматривал что-то археологическое на одном из промытых отпечатков.

— Может, свет зажечь?

— Не... Потом посмотрю. Так когда приходить?

— Завтра к десяти, если время есть. И оденься попроще. Нечего мне тут костюмом пыль собирать и в реактивы макаться.

— Время у меня есть. А пыли у вас почти нету. Почти... Договорились.

Семёныч ехал домой, чувствуя себя счастливым и довольным выжатым лимоном. Удивительно плодотворный день, отличный помощник. Хотя парень не прост. То, что напугало Семёныча при первой встрече, никуда не исчезло. Спряталось, вроде из вежливости, а уши всё равно торчали. "Хрен с ним, так даже интереснее!" Сам удивился бесшабашности своих мыслей: "Дедушка старый, ему всё равно, да?". А ещё Семёнычу казалось, он где-то встречал этого Романа. Или кого-то очень похожего.

"Отлично! Старика почти не пришлось уламывать. Ни уговорами, ни магией". Ромига шагал домой, к Цитадели, пешком. Сперва высматривал укромный уголок, чтобы построить портал. Но на ходу хорошо думалось, да и тёплый сентябрьский ветер был славным попутчиком. Что такое пара-тройка кварталов для лёгких, привычных к путешествиям ног? Прогулка. А подумать было о чём.

За день в лаборатории Семёныча нав узнал больше, чем мог вычитать в книжках и журналах по фото. Да и болтать с забавным челом было приятнее, чем прорываться сквозь занудный, хуже только у эрлийцев, слог. Ромига уяснил, какое оборудование закажет шасам, когда будет собирать свою новую, лучшую в этом городе фотолабораторию. Увидел в исполнении парочку интересных приёмов, взял на вооружение. Всё шло по плану.

Но был ещё сюрприз. В человских технических книжках — ни слова про колдовство. А Семёныч ворожил. Сам, похоже, не осознавал, что строит арканы. Слабенькие, узкоспециализированные. На крохах энергии, кажется — на мутной для нава магии мира. Однако очень эффективные. Потому Ромига намерен был прицепиться к старому фотографу всерьёз и надолго, насколько того хватит. "Хорошо бы, подольше! Сохранился Семёныч для своих лет и генетического статуса хорошо, но если будет активно колдовать, а я ему в этом помогу... Кстати, надо прикупить кувшинчик с зелёной энергией: на завтра, на всякий случай".

Нав был, по меркам своей расы, молод и патологически любопытен. В прямом смысле: его любопытство с завидной регулярностью угрожало чьей-нибудь жизни и здоровью. Чаще — тех, на кого было направлено. Иногда его собственным, только прочность навского организма выручала. Ромига не искал риска ради риска — считал подобное несусветной глупостью — но по краю походить любил.

Фотографию в данный момент считал самым безобидным своим интересом. Пока изощрённая, но понятная человская технология не пересеклась с дикой и непредсказуемой человской магией. Тут уже опыт подсказывал: можно ждать всякого.

А интерес к фотографии был давним. Как говорится, ab ovo. Ромига знал, хотя и не слишком накоротке, Фокса Тальбота. С Нисефором Ньепсом его связывала почти дружба. А также один неприятный розыгрыш, первый в жизни нагоняй лично от Сантьяги и жирный счёт из Службы Утилизации. Позже Ромига освоил метод наследника и соперника Ньепса, Луи Даггера. Но не проникся: картинки ртутью по серебру — слишком статично, холодно, светло. За хорошие деньги продал всё оборудование и реактивы знакомому шасу, а сам охладел к светописи на годы.

Утром, без пяти десять, нав подошёл к проходной НИИ, где официально была "прописана" фотолаборатория. Семёныч как раз миновал турникеты. Ромига окликнул его:

— Эй, подождите меня!

Протянул в окошечко свой человский паспорт, достав из кармана "паркер", оставил изящный росчерк в журнале, рядом с каракулями вахтёрши. Исподволь наблюдал за Семёнычем. Лицо чела с утра было ещё вялым и сонным: "сова". Но глаза уже пробудились: вот прямо сейчас, похоже, рисовали вокруг Ромиги и вахтёрши кадрировочную рамку. Небольшой шаг в сторону, сменить ракурс. Не то. Ещё одно перемещение в пространстве. А вот так — кадр. Камеры у старика с собой не было, он фотографировал глазами, упражнялся, как воин выполняет ката. Хотя более безобидного, не воинственного существа даже среди челов поискать. Отставная вохровка в стеклянной будке, с педалью от турникета — опаснее. А магическая сущность Семёныча почуяла и осторожно коснулась того, что лежало у нава в кейсе. Необученные маги тянут подходящую энергию отовсюду, как губка — воду. На том частенько и попадаются. Старик взял полкапельки, явно меньше, чем мог. Но само наличие артефакта рядом поднимало ему настроение, придавало бодрости. Ромига спрятал ручку и паспорт, посмотрел на часы на стене: 09.58. Семёныч заметил его взгляд:

— Ты пунктуальный, хорошо.

— А также аккуратный, понятливый, умный. И очень скромный, — заговорщически подмигнул Ромига.

Но в отличие от вчерашнего дня, Семёныч не поддержал шутливого тона, напустил на себя строгость:

— Молчаливый и покладистый. Во время работы внимательно слушаешь всё, что я говорю, смотришь, что я делаю, поддакиваешь, запоминаешь. Повторяешь, если спрошу. Если чего не понял, задаёшь вопросы. Для бесед на вольные темы — перерывы на еду. Пока так.

— Как скажете.

Ромига не впервые сталкивался с попытками челов его "построить". Обычно эти попытки его злили или смешили, иногда одновременно. Нав умел скрывать эмоции: за бесстрастной маской, за ироничной улыбочкой, по обстоятельствам. Умел, изображая подчинение, крепко садиться на шею. На этот раз оценил мягкую, доброжелательную, но очень уверенную силу, ставящую его на место. Удивился, тоже, естественно, не подав вида. В лифте, пока поднимались на нужный этаж, задумчиво рассматривал розовую плешь, обрамлённую седым пухом: макушка Семёныча приходилась ему по нагрудный карман пиджака. Фигура чела, и смолоду вряд ли спортивная, скорее — мелкая и хлипкая, расплылась от возраста и сидячей работы. Когда шли по коридорам, стала заметна привычная, застарелая хромота. Однако ни скованности, ни одышки.

В первую встречу чел показался Ромиге дряхлым, усталым от жизни, будто пылью припорошенным. Сегодня ему больше подходило слово "пожилой", чем "старый". Ох уж эти человские возрастные градации...

Семёныч повозился с ключами, шагнул в комнату. Прошёл к столу в дальнем углу, выложил из пакета пряники и ещё что-то к чаю. Зажёг бра над столом. Нав отметил: "Комната освещена только из коридора. Челы плохо видят в темноте. Тем более, с солнечной улицы, пока глаза не привыкли. Ориентируется в знакомом пространстве, не полагаясь на зрение?" Самому Ромиге было очень уютно в двух комнатах с одним наглухо зашторенным окном, тёмными стенами и минимумом простой, но добротной мебели.

— Проходи!

Ромига поставил кейс в угол под вешалкой, снял и аккуратно повесил на "плечики" пиджак. Более свободный покрой костюма и чёрная водолазка вместо рубашки с галстуком — единственная уступка вчерашнему указанию одеться попроще.

Семёныч думал, глядя на это "попроще": "Вот ведь пижон! Точно заставлю тебя гонять пыль по углам". Но пока было много других дел. Контактные отпечатки с негативов: задачка без хитростей, на терпение и аккуратность. Порезать плёнку на куски по пять кадров, разложить на листе фотобумаги, прижать стеклом, засветить, проявить. Понаблюдав за Романом вчера, Семёныч не сомневался: парень блестяще справится. Выдал пакет с плёнками, показал, где брать всё нужное для работы. Поднапустил строгости:

— Очень важно! Откуда взял вещь, туда поставил. Каждая железка и стекляшка у меня знает своё место. Станешь путать — два предупреждения, на третий раз выгоняю.

— У меня хорошая память, — улыбнулся ассистент. — Фотографическая.

Семёныч с замиранием сердца ощутил: будто вздыбилась шерсть на спине чёрного зверя, который по собственной прихоти позволил ему вести себя на поводке. Но раз уж позволил, старик не собирался давать слабину. Как, впрочем, и нажимать не по делу. Улыбнулся в ответ:

— Хорошо бы. Постарайся до обеда закончить с контактами. Если не придут с чем-нибудь срочным, вечером спокойно попечатаем твою археологию. Осталось самое интересное, большой формат, — и ушёл за просмотровый столик.

Работа была простая и однообразная, а значит, совсем не мешала наву прощупывать пространство и анализировать полученную информацию. Семёныч в соседней комнате явно что-то мудрил, и снова любопытное, с налёту не поддающееся расшифровке. Впрочем, Ромига решил посвятить несколько дней изучению очевидной и понятной стороны его деятельности: технической. За остальным просто наблюдать. Не факт, что сильному и умелому магу нужно осваивать самодельные арканы из разряда "голь на выдумки хитра".

Настроение было отличным, дело спорилось, нав начал насвистывать какую-то бравурную мелодию. Совершенного слуха у него не было. Знал, многие челы нервно относятся к свисту в помещении: типа, дурная примета. Опять же, велено было молчать. "Одёрнет? Не одёрнет?" Но Семёныч погрузился в вычерчивание каких-то схем и не обращал внимания. Пару раз подходил проверить, как движется работа. Одобрительно хмыкал и возвращался к своим изысканиям. Время до обеда пролетело незаметно.

Институтскую столовую можно было найти по запаху. Не самому мерзкому из тех, что Ромиге случалось обонять в человских едальнях. Но если бы речь шла только об удовлетворении голода, нав предпочёл бы смотаться порталом в какое-нибудь приличное место. Не хотел прерывать наблюдения: пошёл обедать вместе с Семёнычем.

— Наша столовая — хорошая. Директор бдит, шугает поваров. Я много лет здесь обедаю, и ничего: желудок в полном порядке. А вот у сына на работе — ужас. Готовят на машинном масле, посуду не домывают, тараканы — стадами. Говорил ему, не ешь котлет, если они зелёного цвета, бери варёное мясо...

Наву вспомнилась довольно-таки "бородатая" тайногородская шутка. Будто особое проклятие Азаг-Тота лежит на местах, где челы, пролетарии физического и умственного труда, едят в перерывах между работой. Дабы не иссякала в них вовек гиперборейская ненависть. В самом деле, каким образом эти горе-повара исхитряются даже из более-менее нормальных продуктов готовить жутко невкусную и почти несъедобную гадость? Зачем несколько лет специально учатся этому в своих кулинарных техникумах?

— Михал Семёныч, вы пытаетесь испортить мне аппетит? Всё равно не получится. К нам в экспедицию в этом году прибился студент-медик. Очень любил перед едой рассказывать про анатомичку, думал, ему больше достанется.

Особо трепетные челы нервничали уже с этого места. Старый фотограф остался невозмутим, как слон.

— Я снимал одно время для криминалистов. Стол у них был один, где работали, там же обедали, — и хитро посмотрел на ассистента.

Ромига ухмыльнулся. Вообще-то мог достать подобным разговором самого крепкого чела. И большинство прочих генстатусов. Даже не колдуя. Исподволь, особой интонацией подстегивать воображение собеседника, чтобы оно подкрепляло слова яркими картинками, запахами, осязательными ощущениями. Проверено, через некоторое время "клиент" будет готов. Нав вспомнил того студентика, блюющего в кустах. После обеда, ага. Ухмылка стала шире и злораднее. Мог бы развлечься и теперь, но не имел резонов доводить Семёныча. Наоборот, собирался поддерживать старика в наилучшей форме. Потому промолчал.

Подгадали удачное время, почти без очереди. Взяли подносы: "Фу, сальные!" Ромига обозрел букетики мятых алюминиевых ложек и вилок, даже трогать не стал. Подошли к раздаче. Семёныч выбрал борщ, пюре с котлетой, стакан компота. Светски улыбнулся пышнотелой краснолицей блондинке за кассовым аппаратом — та засияла.

Нав пробежал глазами меню, выставленные рядком тарелки, принюхался к запахам, доносящимся из больших кастрюль: "Вот тут, кажется, более-менее похоже на еду". Вторая работница общепита, копия кассирши, но помоложе, ухватисто шуровала половником в борще:

— Супчику? Второго?

— Положите мне, пожалуйста, три порции поджарки и тушёные кабачки, одну порцию. Супа не надо. Хлеба не надо. Морс из клюквы? Давайте.

Повариха смерила взглядом длинную стройную фигуру, широкие плечи, обтянутые чёрной водолазкой:

— О, какой хищный молодой человек.

— Вы даже не представляете, насколько, — ответил, с виду, тоже с ноткой игривости, но повариха сразу передумала расспрашивать, новенький он тут или командировочный. Что и требовалось. Отбелённые искусственные кудряшки в сочетании с маслеными глазками, широким лоснящимся лицом и плохо сложенным, непропорционально располневшим телом вызывали у нава примерно такие же эмоции, как столовые приборы из алюминия.

Расплатился, присел за столик к Семёнычу. Недовольно отметил про себя липкий пластик в полосах от грязноватой тряпки, которой тут вытирали. Запустил правую руку в карман брюк, левой почесал кончик носа, прикрывая губы. Прошептал заклинание — в пальцах возникла изящная складная вилка. Достал её из кармана, раскрыл. Попробовал содержимое своей тарелки: "Мясо приготовили свежее, и то ладно. Пожалуй, одного эксперимента достаточно. Буду уходить на перерыв".

Посмотрел на Семёныча: старик с видимым удовольствием прихлёбывал бледно-розовый борщ. Ромига мрачно взялся за свою порцию и очистил тарелку как можно быстрее. Организму нужно топливо, навский желудок переваривает даже гвозди, а изысканные вкусовые ощущения — в другой раз.

От старика не укрылось, как корёжило и воротило Романа от столовской стряпни и обстановки, которые Семёныч искренне считал нормальными. Питаться ассистент, видимо, привык в дорогих ресторанах? Или дома, где на стенах висят портреты прадедов графьёв? Фотограф знавал подобных людей, даже целые семьи, хотя с каждым поколением их оставалось меньше. "Прежние" нередко находили пристанище в науке, в том числе, связанной с экспедициями. Были в "полях" столь же стойкими и неприхотливыми, сколь в городе — щепетильными. Многое в облике и повадках Романа напоминало их, но доставать вилки из пустого кармана "обломки царизма" не умели, факт.

Память с утра подсовывала давнюю историю... Обрывок истории: без начала, конца, ясного смысла.

В апреле пятидесятого в жизнь Семёныча — тогда просто Мишки — ворвалась женщина-стихия, женщина-весна. Зеленоглазая блондинка нечеловеческой красоты. Век не забыть, как она впервые появилась на пороге его фотоателье. Золотисто-зелёный силуэт в лучах солнца, нежный голос, звонкий смех. Назвала себя — Люда. Его стала звать: "мой глупый фотограф".

Он прошёл фронтовыми дорогами. Вернулся живым, хотя и с покалеченной ногой. Чувствовал себя бывалым и бравым. Освоил ремесло фотографа, обустроился на бойком месте. Привык к женскому вниманию, к сладкой возможности выбирать из многих — лучших. Пользовался, чего греха таить.

Люда сама выбрала его, в этом не было сомнений. Снизошла. Даже на пике бурного романа Мишка сознавал: такая невероятная женщина вряд ли задержится рядом с хромоножкой из фотоателье. Наслаждался мигом блаженства. Боялся думать, чем закончится головокружительный полёт на крыльях страсти.

О, как восхитительно, высокомерно улыбалась она, когда глупый фотограф пытался развлекать её простенькими фокусами. Смеясь, обещала научить настоящему волшебству. А он, дурак, верил. Потому что даже с закрытыми глазами видел исходящее от любимой изумрудное сияние. Чувствовал: рядом с Людой душа и тело полнятся буйной, хмельной, свежей, как весенний лес, силой. Невозможное становится возможным. Отвыкнуть от этого потом оказалось труднее, чем утолить тоску по чаровнице.

Она не ушла, как полагается по законам романтического жанра. Их связь закончилась внезапно и странно. Обычный рабочий день фотографа, согретый мыслями о любимой. Он думал о свидании с нею вечером, предвкушал, парил в небесах — и вдруг очнулся обеими ногами на земле. Безум-ную влюблённость будто выключили. И муторное ощущение, памятное с войны. С Людой — беда? Что с его чувствами, второй вопрос, хотя он, кажется, догадался.

Несколько раз набирал знакомый номер. Отвечали чужие голоса. Просил: "Позовите Люду!" Его недоумённо переспрашивали: "Какую?" На попытки объяснить говорили: "Вы ошиблись, здесь такая не живёт!" — и вешали трубку.

Времена были суровые. Слишком яркая внешность, странные слова и поступки Люды запросто могли довести её до неприятностей. "Глупый фотограф" годы спустя помнил свой тогдашний страх: "Пропала зазноба. Заканчивай искать её. Молись, чтобы самого не нашли!"

У него был ещё один телефон. Люда записала своей рукой, объяснила, что спросить, и как должны ответить, в лучших шпионских традициях. Мишка до вечера колебался, но идя домой, всё-таки набрал из автомата номер "Вадима, который торгует из-под полы волшебными вещами". Дозвонился. Договорился о встрече на следующий день, благо выпало воскресенье.

Пришёл на условленное место десятью минутами раньше срока. Издали заприметил крупного светловолосого парня. Вадим оказался похож на Люду, как брат. Стоял и беседовал с рыжим, очень похожим на первого Мишкиного фронтового командира... Нет, не он, показалось. Фотограф прошёл мимо.

Сделав ещё десяток шагов, почуял сзади неладное, будто волну жара. Шагнул за афишную тумбу, осторожно выглянул. Почему не слышал выстрела? Кровь и мозги белобрысого на стене дома, сам он валится под ноги рыжему — двоим рыжим — один из которых вместе с трупом исчезает в маленьком красном вихре, а второй оборачивается на взгляд Семёныча. Врезалось в память: алое пламя в глазах убийцы, дымящийся пистолет в руке — и спокойно идущие мимо прохожие. На оживлённой улице, в центре Москвы, среди белого, между прочим, выходного дня.

Мишка понял, что дело пахнет керосином. Набычился, глянул исподлобья, случайно поверх подаренных Людой очков. Вот те раз! Убийца и жуткие пятна на стене сквозь стёкла были видны ясно, а так — нет. Подмигнул рыжему: веко дернулось. Снял и спрятал очки в карман. Влился в поток прохожих, ожидая пули в спину, а то и чего похуже. Часа три очумело бродил по городу. К вечеру решил запить горе и всё забыть. Получилось. С кем пил и как пришёл домой, не помнил. Но в понедельник сквозь могучее похмелье проросло желание выяснить, что же, чёрт побери, происходит?

Однако за полдня все следы присутствия Люды в жизни фотографа будто корова языком слизнула. Пропало всё и отовсюду: из ателье, из дома. Негативы, фото с её лицом, записанные телефоны. Даже те хитрые очки из кармана. Тогда Мишка ещё раз очень крепко задумался, как быть дальше.

Убедить себя, будто ничего не было? Две недели с потрясающей женщиной ему просто привиделись? Но не спятил же он! И друзья подтвердят... Стоп, а кто из знакомых видел его с блондинкой? Получается, никто. За полмесяца — никто. Ну и ну.

Сообщить в "компетентные органы"? По доброй воле оказаться в центре сомнительной истории, с рылом в пуху? В свои двадцать пять Мишка не страдал излишней наивностью. Понимал: доносчику первый кнут.