Помоги проекту - поделись книгой:
Но тут же я напомню, что 22-го октября нынешнего года минуло всего 11 лет, как образована Забайкальская Область и как Чита пожалована в областные города. До того она была небольшою деревушкою. Но положение этой деревушки было очень счастливое — при начале Амурского бассейна, откуда можно начинать сплавы, и в 1851 году при образовании Забайкальской Области невольно остановились на ней как на более удобном пункте для областного города. Теперь, и в продолжение еще некоторого времени, Чите суждено играть не совсем пустую роль по своему положению в начале сплавной линии, которою производится громадная операция снабжения всего Амура хлебом, солью и скотом. Здесь, или, вернее, недалеко отсюда, строятся баржи, здесь грузятся они и отсюда отправляются каждую весну.
Со временем я надеюсь подробнее поговорить об этой операции, а теперь продолжаю.
В 1851 году с пожалованием Читы разом в высокий чин областного города, нагрянуло сюда большое общество: в деревушку явились служащие с своими семьями, — где же было им поместиться? Целым семьям пришлось жить в одной комнатке, — мало того, занять даже бани и зимовать в них. Теперь Чита немного обстроилась, но беспрестанно прибывают новые и новые лица, и город все-таки не в состоянии увеличиваться в уровень с увеличением населения. В квартирах страшный недостаток, и вследствие этого дома строят кое-как, в полной уверенности, что найдутся наемщики, даже покупатели, прежде чем крыша будет покрыта; немудрено, что при таких обстоятельствах везде сквозят щели; дома, оседая, кривятся; комнаты крошечные, неудобно расположенные и т. п.
Но можно жить хорошо и на тесных квартирах… Я постараюсь рассказать, как живут в Чите.
Впрочем, следует начать с самого крупного факта, волновавшего население Читы в продолжение первой недели по моем приезде. Я говорю о выставке сельских произведений.
Вам, вероятно, известно положение о губернских выставках, известно также, что такие выставки были кое-где в России, например, в Вятке, известны, вероятно, и их результаты.
Такая же выставка должна была открыться в Чите, в первых числах октября: кликнули клич по окрестному населению, отыскали довольно удобное и просторное помещение, — тир, и открыли выставку 2-го октября. Экспонентов явилось довольно, — около двух сот.
Но это были еще далеко не все экспоненты, которые могли бы явиться на состязание. Например, целый Верхнеудинский округ, — житница Забайкалья, как его называют, — не представил ни одного экспонента по части хлебов. Однако можно ли винить за это его население? Мае кажется, что нет: во-первых, зов на выставку был сделан не совсем так, как бы следовало его сделать, — не довольно ясно, не довольно подробно; так например, между экспонентами являлись иногда лица, предполагавшие, что вещи по окончании выставки будут отобраны в казну; во-вторых, как уже я писал выше, нынешнее лето было замечательно сухое, в Братской степи все посохло, а едучи из Верхнеудинска, приходится переезжать эту степь, следовательно, на подножный корм нечего рассчитывать; наконец, в-третьих, дело было слишком ново: так например, стеклянные и суконные изделия с Тельминской фабрики явились слишком поздно, когда выставка была уже закрыта.
Но для меня всего интереснее были толки, оживленные споры, которые вызвала выставка!.. Стоило ходить туда не столько рассматривать предметы, сколько послушать те горячие споры, которые поднимались подчас по поводу достоинств каких-нибудь выставленных вещей. Особенно закипали споры, когда комиссия экспертов производила свои исследования над выставленными предметами. Посторонний посетитель не мог обвинить общество в равнодушии к выставке.
Наконец, комиссия экспертов, в состав которой входили выборные и от казаков и бурят, после долгих споров кончила свое дело и представила комитету свои заключения, на основании которых золотые медали не были никому присуждены.
Серебряные назначены
Так как в распоряжении комитета остались предназначенные для премий по сельскому хозяйству:
Вместе с тем комитет постановил подробно описать выставку нынешнего года, обратив особенное внимание на предметы, выставленные теми экспонентами, которые удостоились наград, на все недостатки этой выставки, с указанием на условия, поставившие комитет и экспертов в затруднение при исполнении в точности и во всей строгости правил, установленных для выставки, с указанием также предметов, отсутствие которых на выставке нынешнего года бросалось в глаза, и описание это сделать известным по всей области.
14-го октября происходила раздача наград, устроено было для народа угощенье, причем распропало несколько вещей у небдительных хозяев, и наконец выставка закрыта.
Мало-помалу толки стали утихать, довольные и недовольные экспоненты разъехались и общество вошло в свою обычную колею; и вот про эту-то обычную колею я хотел бы сказать вам несколько слов.
Но отлагаю это до следующего раза.
Московские Ведомости. — 1863. — № 4, 6 января.
[III]
Чита, 4 января 1863 г.
В середине ноября я выезжал из Читы…
Снова дорога, снова знакомая Братская степь, снова буряты. Трещит мороз в тридцать градусов, а перекладная подпрыгивает по мерзлой земле; снегу вовсе нет, в степи видна пожелтевшая трава; кое-где снег и выпал, но смешался с песком, и до Верхнеудинска [Б] нет санной езды. Вам, может быть, покажется странным, что в Чите и ее окрестностях, этой части холодной, засыпанной снегами Сибири и т. д., никогда не бывает санной езды. Разве изредка выпадет снежок, и с неделю, пока он не смешается с песком, бывает возможно ездить на санях, но и то не каждый год. Таким образом, сани в Чите лишняя роскошь, и в списке читинских экипажей (они очень интересны, и об них стоит когда-нибудь поговорить) сани попадаются только в виде исключения.
Итак, снова дорога, снова то угарные, то холодные избы с намерзшими на окнах ворохами снега (так как двойные рамы — предмет роскоши), вонючие, пропитанные каким-то маслом бурятские станции, чистые слободки семейских с их красивыми женщинами в высоких кичках. Лошади останавливаются… Чай — единственное средство отогреться, а потому — скорее самовар, скорее за чай.
— Дивно ночи, однако? — говорит в виде полувопроса молодка, укачивающая на руках разгулявшуюся девочку.
— Да час второй…
— Дивно, — повторяет она полушепотом, как-то особенно растягивая слова. — Ах ты, сука, чего же ты проснулась? — продолжает она, укачивая свою девочку…
Тут два слова, употребляющихся в Сибири с совершенно оригинальным значением: «дивно» в смысле много и «однако» — что-то очень неопределенное — «кажется, я думаю, должно быть» — и употребляемое беспрестанно, так что для непривычного уха оно звучит особенно странно. Вы спрашиваете о чем-нибудь, хоть десятилетнюю девочку, и никогда, даже от нее, не получите определенного ответа.
— Есть сливки?
— Однако, да или же — однако, нет; пойду спрошу.
Слово «однако» распространено по всей почти Сибири и характеризует сибиряка, его крайнюю осторожность и нежелание отвечать определенно.
— Много проехали? — спрашиваете вы ямщика.
— Однако, верст двенадцать отъехали, — ответит он, хотя бы верстовой столб подле него и он прочел бы надпись.
Но не все же дорога… Вот на восточном берегу Байкала, на продолговатой равнине, обставленной с двух сторон горами, расположилось очень людно чисто русское население, с всеми теми оттенками, которые дала ему Сибирь. На тесном (по-сибирски) пространстве, не более ста верст в длину, разбросано несколько сел; от одного села до другого верст двадцать, тридцать, что при здешних расстояниях большая редкость. В центре их находится самое людное село Кабанск. Вообще эти села большие — душ по 700 и более каждое: а между ними накиданы деревушки так тесно, что, едучи от одного села до другого, приходится проезжать почти беспрестанно между двух рядов изгородей, отделяющих выгоны под деревней (поскотины), и по дороге попадается несколько деревушек, заимок (выселков). Земли немного, пахотной приходится от 3 до 5 десятин на душу.
Население это, как и большая часть коренных сибиряков, — потомки выходцев из Великого Устюга и новгородских пригородов. Живя в Сибири, они, конечно, приняли особенности, свойственные всему ее населению и объясняемые местными условиями, родом жизни и т. д. Конечно, это преимущество отразилось на речи и на одежде. Беспрестанно слышатся выражения или совершенно оригинальные, или же имеющие вовсе не тот смысл, который придается им в Великой России. Из них можно бы составить целый местный очень интересный словарь. Сибиряки, например, никогда не скажут «пообедать», а всегда «закусить», и закусывание это будет свое, особенное.
Хлеба у них вдоволь, скота довольно; масло, следовательно, есть, и в обеде у них играет важную роль все мучное и жирное. Кислое для сибиряка необходимость, а потому хлеб непременно должен быть кислый; уксус льется нещадно на пельмени[17], и даже неудивительно, если хозяйка предложит вам подлить его в суп. При малом числе огородов, содержимых вообще очень плохо, капусты разводится мало, а потому крестьяне Кабанска и его окрестностей никогда почти не едят щей, а большей частью приготовляют какое-то варево из круп, с накрошенной в нем говядиной, очень жирное и не совсем вкусное. Но вообще говоря, есть, как ест сибиряк, домохозяин в Верхнеудинском округе, русский крестьянин может только в мечтах.
Ильинская волость, в которой находится Кабанск, одна из богатейших, если не богатейшая, в Забайкалье[18], несмотря на то, что земли немного и скотоводство не особенно развито. Но стоит войти во двор богатого хозяина, чтобы догадаться о причине этого благосостояния. Непременно во дворе вы увидите огромное количество телег. Телеги эти двухколесные, особого фасона, единственные употребляемые в Забайкалье. Их число обличает преобладающее занятие жителей. Извозничество развито здесь в огромных размерах: ходят в Читу, отвозя десятки тысяч пудов хлеба для амурского сплава, ходят в Кяхту и перевозят все чай из Кяхты до Байкала. Особенно же извозничают крестьяне кабанские, по своему удобному положению между Байкалом, Кяхтою и Читою. При этом, ворча на Амур за те тягости, которые он на них взваливает, особенно же за проходящие команды, они признаются, что Амур принес также громадную пользу: прежде Чита была чем-то совершенно неизвестным в Ильинской волости; чтобы съездить туда, нужно было поднимать образа, служить молебны; теперь Чита сделалась близко, говорят они. Наконец, и сбыт хлеба должен был до некоторой степени обогатить их. Но главная заслуга Амура в том, что он расшевелил их.
Впрочем, не хотелось бы мне вскользь говорить о влиянии Амура на Забайкальский край, а потому я откладываю этот вопрос до будущего времени, когда более ознакомлюсь с ним.
Говоря о благосостоянии крестьян, я упомянул только про еду. Не в одной же еде проявляется благосостояние… А одежда, а постройки?.. Еще из Западной Сибири писал я вам, какой щеголь истинный сибиряк; то же относится и до кабанских крестьян и особенно крестьянок, которые всегда ходят в немецком платье, а по праздникам наряжаются в великолепные штофные голубые или малиновые шубки русского покроя, называемые здесь «пальтами».
Что же до построек, то ими Ильинская волость не может похвастать. За исключением изб богатых крестьян, они все делаются плохо, нисколько не соответствуя здешним холодным зимам. Везде дует; углы промерзают, и в них накапливается снег: рамы вставляются очень дурно, двойные составляют предмет роскоши. Без них же окна совершенно замерзают, накапливаются вороха снега, и свет едва проходит. Чтобы избавиться от этого, крестьяне с наступлением зимы снимают рамы и натягивают «скотскую брюшину»[19], то есть бычачьи внутренности, и делают две перекрестные палочки. Хотя снег точно так же накапливается, но, по крайней мере, как только отворится дверь, эта перепонка шелохнется, хлопнет о палочки, и снег отваливается. В брюшине проделывается крошечное отверстие, к которому, приставив любопытный глаз, можно обозревать свой двор на расстоянии двух или трех саженей.
На вопрос, отчего бы не вставлять двойные рамы, одна старуха ответила мне, что «отцы так делали; кто ж их знает, отчего не вставляли», а молодой хозяин отозвался, что стекла дороги и доставать их трудно.
Чтобы покончить с Ильинской волостью, я должен сказать, что далекая от приисков, богатая без нищих и без особенных богачей, она производит очень приятное впечатление на посетителя.
Для вас, вероятно, интересно, как идет тут обучение крестьян. Грамотных здесь вообще несколько больше, чем, например, в подмосковных губерниях, но обучение, особенно в училищах, идет плохо. Здания училищ дурно содержатся, бедны средствами, на которые общество не слишком-то щедро, учителя выбирались иногда, лишь бы занять вакансию и открыть еще одно училище, хотя назначенному учителю и в голову не приходило «учить мальчиков», а хотелось быть бухгалтером и т. д. Словом, та же история, кото рая повторяется и долго еще будет повторяться на всей Руси. Домашнее бесхитростное учение идет успешнее.
В Кабанске я находился так недалеко (верстах в тридцати) от провала, образовавшегося после землетрясения 31 декабря запрошлого года, что, выбрав хороший денек, отправился туда. Ямщик, подъезжая к деревням, пострадавшим от землетрясения, взялся быть моим чичероне: видно, частенько приходилось возить любопытных расспрашивателей.
— А вон землю-то как своротило, гору-то, гору, эку щель дало, — показывал он на растрескавшиеся бугры. — Этто как зачало ее воротить, так везде щелей понаделало… А вот обвалилось как!.. А тутот-ко был колодезь, — говорил он, указывая на столб с шестом, — журавль, да как стало песок выкидывать, так снопом и бросало, весь его засыпало, а сруб совсем с места своротило. А вот деревня Инкино осела сажени на три, и вода подступила почти вплотную к избам. Еще землетрясение, и если оно будет сопровождаться оседанием, тогда деревню затопит совершенно.
В Дубининой я спустился к берегу «затона», то есть образовавшегося после землетрясения залива Байкала. Он был покрыт льдом, и из-под льда выглядывали кустарники, на берегу видны были большие щели.
— Так все и залило, — говорили крестьяне, — скот гонять некуда; уж мы летом верст за семь его держали, вон дли гор белеет избушка. Да трудно тоже: кто один, держи работника, а где его взять? Доить вот тоже трудно… Уж мы переселиться хотим к горе, там повыше будет. Экие страсти были: так вот земля ходуном и заходила; мы уж на улицу из изб все побросались, просто стоять нельзя. На море лед как взломало, как подняло его, так вот вода и хлынула. Сухо было, а вот морем стало. Вот оно божье-то наказанье. Экие жадные эти братские, ведь отымали у нас это урочище, а у самих земли пропасть, так вот же господь и затопил: «пусть-де вам уж не достается».
— Да вот скоро год подходит: уж мы так и ждем; под новый год, однако, опять повторится, — важно проговорил какой-то крестьянин постарше. — И по сию пору, ваше благородие, бывает трясение земли, частенько слышно.
— Ну, да, может, иному только так и покажется, а вы со страху и верите.
— Оно точно, ваше благородие, спьяну-то иному и будет, словно трясение земли происходит…
Впрочем, действительно, слабые удары повторяются и теперь. Во время моего там пребывания (в конце ноября) был слышен один удар.
Но довольно о моей поездке: возвращаюсь к Чите и ее «сибирской» жизни.
Чита — город, родившийся вследствие служебных потребностей; следовательно, служащие составляют в нем главнейшую часть населения. Ни торговой, ни промышленной жизни здесь нет. Торговля едва-едва удовлетворяет местным потребностям, а промышленности еще и быть не может. Вот почему я преимущественно обращу внимание на жизнь кружка служащих — кружка очень большого теперь, так как зимой он увеличивается приезжими, и кружка нисколько не замкнутого. Что до остальных, т. е. до купечества и мещанства, то в общих чертах они живут так же, как и везде; их особенности, не бросающиеся в глаза, гораздо труднее рассмотреть и, чтобы говорить о них, нужно потратить побольше времени на знакомство, чем сколько у меня было до сих пор.
«Боже мой, какая скука!» — вот фраза, которую вы беспрестанно можете слышать в великорусских губернских городах. Тоска — повальная болезнь многих из них. Чита, мне кажется, не страдает ею, по крайней мере, не страдает ею как прилипчивой, заразительной болезнью.
Если вы задумаетесь о причинах и спросите, то услышите от иных, что и скучать некогда; действительно, чтобы не быть занятым делом, когда все вокруг работают, на то нужно особенное желание. Вот одна причина; другие лежат и в новизне поселения, заставляющей на первых порах теснее сближаться, может быть, и во временном составе общества, а главное — в ненатянутости, простоте отношений — простоте, которая бросается в глаза всякому приезжему. Чтобы подтвердить свои слова, мне пришлось бы ссылаться на те бездны мелочей, которые все вместе составляют ежедневную жизнь; но, не желая излишне удлинять письма, я не делаю этого, и мне придется просить вас поверить мне на слово.
Наш обыкновенный губернский, ни аристократический, ни средний, круг не в состоянии даже подумать о той простоте и естественности в сношениях между собой, которая царствует в Чите, о том отсутствии церемоний, которое в русском губернском городе было бы возможно только между самыми короткими знакомыми. Натянутость и формализм в жизни, если бы и появились у кого-нибудь, то были бы приняты другими очень дурно, настолько здешнее общество в состоянии противодействовать этому чуждому для него элементу.
В Чите существует собрание, или клуб, очень простое по отделке (с неоштукатуренными и неоклеенными стенами, некрашеным полом и деревянными обручами вместо люстр), но это собрание посещается очень охотно для карт и биллиарда, для чтения журналов и для вечеров, конечно — с танцами. Вечера эти иногда бывают очень оживленными и также отличаются простотой и ненатянутостью. Здесь собрание не есть что-то непременно навевающее торжественность и скуку, а скорее продолжение домашней жизни (с прибавкой только танцев и биллиарда, так как карты и в домашней жизни играют важную роль).
Для сравнения укажу, например, на соседний Верхнеудинск, город гораздо красивее, богаче Читы, — в нем есть и каменные, и оштукатуренные дома, и каменный гостиный двор, и лавок больше; но, как говорят тамошние жители, замкнутость составляет отличительную черту тамошней семьи; каждый живет сам по себе и с другими видится только по делу да с церемониальным визитом. В Чите, напротив, царство общительности: уже большое число взад и вперед мелькающих сидеек[20] может свидетельствовать о том.
Интересных новостей здесь нет, кроме разве проезда с Уссури депутатов от американских чехов. Они едут в Петербург заключать условия для переселения на выбранные ими места по р. Суйжун, впадающей в Великий океан, в Амурском заливе. Из подробного осмотра местности, произведенного ими, оказывается, что места по Суйжуну очень хороши, почва местами очень плодородна, климат здоров; наконец, на верховьях р. Суйжуна без труда могут быть устроены мельницы, а со временем сообщения с Великим океаном могут быть учреждены довольно удобно, так как эти места от Славянского залива находятся не более как верстах в шестидесяти, и нет особых препятствий к проведению хорошей конной, а через несколько десятков лет даже железной дороги.
На первый раз изъявили готовность переселиться 200 семей, но, как полагают г-да депутаты, стольким семьям трудно будет жить, сразу переселившись, а потому сперва лучше переехать ста семьям. Со временем же, если переселение окажется выгодным, могут переселиться, пожалуй, и десятки тысяч семей. Места достанет.
Кажется, нечего и говорить об очевидной выгоде для края от переселения земледельческого населения с его полевыми машинами и орудиями, населения, привычного к труду, на эти плодородные места. Но вместе с тем понятно, что чехи не могут не смотреть на переселение с недоверием. При некотором знакомстве с русской администрацией у них не может не явиться желания оградить себя от ее вмешательства в их внутреннюю жизнь, а потому самоуправление, вероятно, будет стоять в числе их условий. Полагают, впрочем, что это условие не может стать помехой переселению чехов.
Они указывают еще на то, что в наших восточных портах нет тех средств, которые доставляет переселенцам Новый Свет, и что в Америке, при уменьшившемся вследствие войны числе переселенцев, им придется продавать свои имущества за недорогую цену. Потому, может быть, чехи пожелают субсидии от русского правительства.
Не касаясь вопроса о пользе от переселения чехов, лишь с точки зрения увеличения расходов правительства для Амура и восточных портов, можно смело сказать, что в числе этих расходов затрата для переселения чехов во всяком случае будет расходом правительственным и весьма полезным для наших восточных прибрежий.
В заключение вот еще известие. Вы помните, что во многих русских газетах появлялось объявление об издании в Чите «Забайкальского листка». «Листок» этот не состоялся. Он должен был издаваться с сентября 1862 года, потом с 1 января 1863 года, а потом совершенно оставлен по недостатку средств. Его сгубило всеобщее недоверие и несочувствие к его программе. Лишь немногие мечтатели думали, что из него что-нибудь да выйдет[21], приводя в пример «Кяхтинский листок». Но «Кяхтинский листок» явился вследствие местных потребностей.
«Забайкальский листок», однако же, не погиб без следа; вместо него к новому году мы получили объявление о новом журнале в Иркутске «Иркутские епархиальные ведомости».
На днях получено здесь известие, что в Николаевске-на-Амуре открыт городской телеграф между домом военного губернатора и телеграфной станцией. Первая депеша от адмирала Казакевича к г-ну подполковнику Романову была, конечно, поздравительная. Польза от этого телеграфа может заключаться только в обучении сигналистов.
Современная летопись. 1863. № 12. С. 13–15.
[IV]
2 февраля 1863 г., Чита
Тихо течет наша спокойная, обыденная жизнь. Утром загомозится Чита: тут проедут возы с сеном, там жестоко проскрипит на морозе обоз из двухколесных телег с бочками, в которых везут хлеб, муку, соль; проскачут буряты, столпятся кучки у кабаков, и на базаре зашевелится разнообразное читинское население: шумящие, ораторствующие жиды, скромные с виду буряты, искоса поглядывающие поселенцы; эти всегда ходят серьезно и воодушевятся только тогда, когда дело дойдет до ссоры или до драки. После 12 часов к этому прибавится еще движение здешней аристократии, и до двух часов виднеются разъезжающие (преимущественно по большой улице) разношерстные экипажи; у иных ворот стоит непривязанная, без кучера лошадь, привычная к тому, чтобы дожидаться своего хозяина…
После двух часов и это движение уляжется.
В три снова немного оживятся улицы. Верховой в какой-нибудь особенно оригинальной мохнатой шапке гонит на водопой десяток или более лошадей; за ним другой табун, третий; спускаются к речке Чите поить «коней». Сумерки; кони то чинно выступают, то останавливаются, чтобы поваляться в песке, и догоняют табун мелкой побежкой, а верховой суетится, подгоняя отсталых игрунов; да еще однообразие этой картины нарушит бурят, который проскачет частой рысью на маленькой заносчиво задравшей кверху морду лошаденке.
Стемнеет, и если небо заволокнется облаками, то улицы Читы станут такие темные, что иногда и зги не видно. К счастью, такие ночи редки, большей частью они бывают звездные, светлые, небо безоблачное, так как воздух страшно сух. Ну, а для искусственного освещения пока еще нет средств, да в освещении и нет пока большой надобности: к вечеру разъезды почти прекращаются, а немногие расхаживающие и разъезжающие так уже проторили себе дорожку к одному какому-нибудь дому, где преимущественно проводят вечера, что с дороги не собьются, да им, наконец, признаюсь, и освещения не нужно, им светит что-нибудь другое.
Вечер, огни видны только в войсковом и областном правлении, где идет постоянная работа и вечером, да в доме губернатора — «атаманском доме», как его зовут; в остальном городе всюду заперты ставни и огней не видно. В иных домах сидят, зевая до истерики, и ждут не дождутся времени, когда внесут ужин и время придет закусить, после чего можно и разойтись спать. В других домах идет чтение либо веселый оживленный разговор, местами спор; давно и закуска уберется со стола, а все еще раздается голос читающего, прерывающийся для того, чтобы еще раз заглянуть в глаза своей слушательницы, проследить впечатление, произведенное чтением, или же слышится то спор, то хохот, недоговоренное словечко, и расходятся весело — не нуждаясь в городском освещении.
Вот какова почти всегда физиономия Читы. Если вы хотите знать, читатель, какова эта физиономия в данную минуту, в настоящее время, то прибавьте к этому, что на улицах как бы туман стоит: столбы дыма прямо, вертикально ползут в небо чуть ли не из каждой трубы; более тридцати градусов мороза (а несколько дней тому назад, замечу, и, может быть, даже и сегодня, в 12–16 часов на солнце капало с крыш). Впрочем, теперь мы переживаем последний, третий период сильных морозов (первый был в начале декабря, второй — в конце декабря и начале января, а третий — с конца января продолжится, вероятно, до середины февраля).
Впрочем, Чита несколько оживлялась на праздниках: устраивалось довольно вечеров, всегда бесцеремонных, иногда очень оживленных, как водится, с танцами для легких людей и картами для положительных; устраивались менее затейливые «вечёрки», одним словом, все веселились по-своему, кто как мог.
Чтобы уже не пройти молчанием ни одного из «явлений нашей общественной жизни», оживлявших на время хотя часть общества, скажу, что у нас устроился спектакль. Известно, с какими трудностями сопряжено всегда устройство домашнего спектакля, а тут еще приходилось бороться и с недостатком играющих на сцене дам и с трудностью выбора пьес, так как в Чите нет библиотеки[22].
Впрочем, спектакль состоялся. Играли «Не в свои сани не садись» и водевиль «Любовный напиток». Как то, так и другое было, как говорят, сыграно недурно. Это приохотило к устройству другого спектакля, и на пасхе тоже собираются играть.
Теперь позвольте перейти к другому, может быть, более интересному предмету, чем наши спектакли, и рассказать, как было принято в Чите новое акцизное управление.
Встречено оно было очень хорошо. Тосты «за уничтожение откупа» начались еще в собрании, когда все общество собиралось вместе встречать Новый год. Но гораздо более воодушевленные тосты были провозглашены в первый день Нового года во вновь открытых кабаках. Вместо двух существовавших здесь кабаков их разом появилось более 30. Вино разом подешевело, и потому в первый день было столько пьяных, столько ссор и драк, что в полиции не хватало мест для всех приведенных сюда. В первые дни некоторые евреи (на их долю приходится около половины всех кабаков, хоть число евреев не превышает 140 человек на население, простирающееся до 2800 жителей) порядком поживились. У иных поселенцев шуба шла за два штофа вина, а полушубок за штоф, и промотавшийся поселенец умолял хозяина дать ему еще четушку (четвертку); хозяин сжаливался и, из милости, выносил ему еще кружку, зная, что шуба или полушубок, наверно, у него останется, так как выкупить будет не на что. Впрочем, все это теперь успокоилось, и вот каковы результаты.
Вино продается гораздо дешевле и лучшего качества, чем прежде. В 1862 году оно никогда не продавалось менее 7 или 8 руб. за ведро; в настоящее время в Чите цены колеблются между 4 руб. 50 коп. и 4 руб. 80 коп., изредка доходя до 5 руб. В округе оно стоит на 5 руб., в тех местах, где есть конкуренция, а в тех, где продажа находится в руках прежних откупщиков, не спускают ниже 7 руб.
В Чите явились два водочных завода, которые могут выделывать до 3000 ведер, два оптовых склада и, вместо прежних двух кабаков, 4 штофные лавки и 37 питейных домов. Впрочем, надо сказать, что из них не более 25 торгуют в настоящее время вином, так как распивочная продажа требует выполнения некоторых условий (например, дверь на улицу и т. п.). Многие домохозяева, впрочем, не задумываясь, прорубают дверь на улицу, лишь бы только открыть продажу вина, другие же, более осторожные, медлят, тем более, что цены на вино стоят такие низкие, что не всем выгодно заниматься продажей его. Конечно, количество выпитого вина теперь значительно больше прежде выпивавшегося, но нельзя сказать, чтобы пьянство теперь усилилось, по крайней мере, в настоящее время вы встретите на улице пьяных не более, чем два месяца тому назад.
Затем в Нерчинском округе, включая сюда и горный округ, в настоящее время 2 водочных завода, 2 оптовых склада, 116 питейных домов и 29 штофных лавок. Как видите, на долю Читы приходится немалая часть всех питейных заведений округа.
19 февраля
Письмо мое несколько залежалось, а потому теперь я прибавлю несколько слов о том, как здесь проводится масленица. Первые дни прошли очень скромно. Правда, число пьяных значительно увеличилось; но где же этого не бывает. Особенности же здешней масленицы заключались в последнем дне. Около 2 часов на большой улице начинается необыкновенное движение. По ней взад и вперед разъезжают, так скоро, как только могут, несколько десятков экипажей. Разнообразие их таково, что описать трудно, да и слишком долго, — тут нужен карандаш и рисунок. Вслед за неуклюжей, высокой бричкой на длинных дрогах, которая трещит до того, что заглушает звон двух подвязанных под дугой колокольчиков[23] да нескольких бубенчиков, едут сани, покрытые цветным ковром, в которых засело столько народа, что яблоку упасть было некуда; за ними уродливая сидейка или дровни, несущиеся во весь опор, там снова какая-нибудь бричка или же пародия на пролетку, и посреди всего этого плетутся запряженные одним волом санки[24], в которых сидит повязанная ярким пестрым платком еврейка. Вол едва-едва плетется, а хозяин — седой еврей — преусердно подгоняет и без того усердно работающего вола. Картина дополняется несколькими ребятишками и девочками, идущими пешком вслед за своею матерью. Более всех наслаждаются, по-видимому, бешено скачущие взад и вперед всадники из бурят и из русского населения. Они снуют между всеми этими экипажами, бешено несясь и покрикивая на своих косматых лошаденок. Картина, как вы можете судить, весьма оживленная. Только прибавьте к этому, что в последний день масленицы, ни с того ни с сего, после очень сильных морозов, доходивших в продолжение почти двух недель до -35°, вдруг потеплело; день был такой теплый, что снег сошел в продолжение нескольких часов. Теперь снега в Чите совсем почти нет, дни стоят очень теплые (до + 2,+4° в тени), и если бы не постоянно дующий с братской степи ветер, то мы могли бы одеваться совершенно по-весеннему. Не правда ли, все это как-то мало вяжется с понятием о Сибири, как о стране метелей и снегов?.. Впрочем, старожилы, рассказывая о том, как когда-то в феврале ездили за город чай пить, спешат прибавить: «А вот погодите, померзнете еще в марте, в апреле». Не утешительно.
В заключение я должен поправиться в одном сделанном мной промахе. Как человеку приезжему в незнакомый край, мне, при всей осторожности, иногда трудно удержаться от подобных промахов. По крайней мере, я во всякое время готов исправлять их. Вот что нужно сказать о расположении раскольничьего населения Забайкальской области, вместо сказанного мной в № 4 «Московских ведомостей» 1863 г.
Действительно, по дороге от Байкала до Читы они попадаются только отдельными слободками. Главным же образом они расположены между притоком Селенги Чикоем и р. Хилкой, где находятся 3 семейские волости: Мухортибирская, Тарбагатайская и Купанейская и одна единоверческая — Урлукская. Затем единоверцы попадаются около с. Доссы. В других же местностях семейские разбросаны в весьма небольшом количестве — отдельными семьями, и за Читой их попадается весьма немного.
Современная летопись. 1863. № 18. С. 13–14.
[V]
Чита, половина июня 1863 г.
Позвольте мне сказать несколько слов о Чите, которую я на днях покидаю для поездки на Амур. Я воспользуюсь работами бывшей здесь комиссии по вопросу о преобразовании городского устройства.
Для определения цифры населения комиссия поручила нескольким членам по разным сословиям собрать нужные сведения. Но эти сведения, хотя и собирались с большим усердием (дело новое заинтересовало на первых порах), все-таки оказались недостаточными: пришлось спрашивать у арсенального, у почтового, у медицинского и т. п. начальств сведений о служащих у них чиновниках и о числе нижних чинов. Много времени — около трех недель — прошло в этой работе; но зато цифра населения определилась довольно верно: оно доходит в настоящее время до 3200 человек[25] (по 10-й ревизии 1470). Они помещаются в 246 домах, из которых 17 казенных[26]. На эти дома приходится 3 магазина и 40 лавок[27]. Впрочем, лавками торговли не определить, и я постараюсь дать вам хотя слабое понятие о торговле следующим описанием, отчасти придерживаясь описания, сделанного комиссией после довольно жарких рассуждений.
Торговые обороты здешнего купечества бывают в год свыше полумиллиона рублей[28]. Но торговля эта вот такого рода: ежегодно — в январе — Чита остается без многих товаров, необходимых в хозяйстве всякого и не очень достаточного человека, например, в городе целый месяц и более нет свеч стеариновых, ну, и приходится частным лицам выписывать себе свечи из Кяхты (заметьте, торговые люди за это не берутся, хотя тут могла бы быть для них выгода); то нет и крупинки риса, то вдруг сахар непомерно вздорожает, зато дамские сетки дешевы; и все ждут товаров из России: «вот цены спадут, вот привезут то-то». Действительно, после Верхнеудинской ярмарки прибудут сюда в феврале всевозможные товары: и гвозди с Урала, и постные сухари к чаю из Нижнего, и сахар, и шляпки; всё, до последней безделицы. Цены, разумеется, высоки. Предметы подороже и менее нужные всегда привозятся в достаточном количестве, так что их хватает, часто с остатком, до следующего февраля; предметов же нужных во всяком хозяйстве и неценных всегда навезут столько, что положительно не хватит на год; да оно и понятно: эти предметы доставляют менее барыша, чем те. Может быть, оно так и следует и иначе быть не может — не знаю, но, по крайней мере, так ведется торговля, т. е. главный ее род. Впрочем, многое препятствует правильному развитию торговли: отсутствие больших капиталов, медленность оборотов, так как товары идут более полугода, трудность угадать размеры потребности в товарах при неправильном увеличении населения.
Затем есть еще в Чите торговля привозимыми с Амура и отправляемыми туда товарами. Что сказать об этой младенческой торговле? До настоящего времени привозили с Амура товары по большей части из Гамбурга: шампанское, портер и рейнские вина, сигары большей частью гамбургской свертки, сахар, в последнее время холсты и драпы. В прошлом году, как вам известно, пароходы не могли идти выше Покровского, где и сложили товары. С первым зимним путем привезли сюда часть товаров, т. е. два груза г-д Модорфа и Хаминова вина отчасти были везены в возках с печами, что, впрочем, не помешало некоторым из них замерзнуть. Первый груз (сигары, вино, холсты и драпы) распродается очень туго, да оно и немудрено: при отправлении грузов из Гамбурга решительно не берут во внимание потребностей Амура и Забайкалья[29], притом же и цены высоки. Второй груз распродан очень скоро: в Николаевске продано тысяч на двадцать, по Амуру до 16 000 и в Чите на 20 000; в том числе большая часть груза — оптом одному здешнему магазину. Остальное (вина) отправлено в Иркутск. Все эти товары (вина, сигары, сахар и превосходная американская почтовая бумага) распродались скоро и хорошо, оттого что были хорошо выбраны. Еще был один груз, но небольшой, который распродан очень недурно. Вот привозная амурская торговля в Чите. Вывозная пока еще незначительна.
Главное занятие здешнего купечества есть снабжение Читы и некоторой части населения вокруг нее товарами, привозимыми из России; торговля предметами сельской промышленности не выходит пока из пределов базарной.
Еще несколько слов об ярмарке. На бумаге она назначена, но в действительности никакой ярмарки не бывает. Многие видят причину этого в неудачном выборе времени (вторая половина февраля). Но эти едва ли правы. Трудно здесь быть какой-нибудь ярмарке. Амурские грузы приходят осенью, когда раньше, иногда позже; грузы русских товаров приходят в феврале и раньше прийти не могут: пока будут закупаться на Макарьевской ярмарке и приходить сюда, когда Байкал замерзает. Ближайшее бурятское население имеет свою ярмарку в Аге, осенью, для продажи своих товаров перед уплатой податей. Наконец, окрестное население слишком редко.
О ремесленном производстве нужно сказать, что им-то всего более обижена Чита: искусных мастеров совсем почти нет, но и неискусных трудно достать, тем более, что они, пользуясь малочисленностью, довольно бесцеремонно обращаются с заказчиками — работают продолжительно и худо[30].
Наконец, Чита вовсе не имеет характера, свойственного многим русским городам; хлебопашеством в ней занимаются весьма мало.
Поделиться книгой: