Останься со мной

Василиса села, а Оган, мысленно костеря себя за несдержанность, принялся спешно убирать бумаги. Когда стол опустел, ветровой снял с изгиба руки сложенную в четверть скатерку и с залихватским «Эх, поедим!» раскинул ее на столе. Пахнуло горячим мясом, и на скатерти возникли два исходящих паром горшочка с богатыми суточными щами, кулебяка на четыре угла, моченые яблоки с морошкой и дурманяще-ароматный рябиновый сбитень. Посередине расположился круг ржаного хлеба, а подле маленькая костяная солонка.

Оган на правах старшего, мужчины и хозяина взял хлеб, поделил его надвое и передал часть Василисе. Та замялась на долю секунды, но подношение приняла. Опустила глаза, словно раздумывая над чем-то важным, потом все же решилась. Выдохнула, сдобрила свой кусок солью, разломила и вернула половину. И пока сотрапезник ошарашенно на нее смотрел, откусила соленого хлеба и зачерпнула ложкой щи. Оган, не торопясь, повторил за ней. Прожевал и с сомнением спросил:

— Чем я заслужил прощение?

— Ничем. Но мне с вами нечего делить, кроме хлеба. – Василиса дернула плечом. Небрежно, по-женски, словно прогоняя назойливую муху. Насмешка Смогича неожиданно задела. Нет, она привыкла к липким взглядам, оценивающим поцокиваниям и постоянным письмам от свах. Промышленник же держал себя подчеркнуто отстраненно, но тем не менее был предельно внимателен. Ведь умудрился заметить даже то, что упустил Велимир. А ведь царские маги уверяли, что очки не только сокроют ее истинную внешность, но и отведут глаза всякому.

Огана окатил стыд. Права ведь боярыня. Им нечего делить. Их ничего не объединяет. Просто попутчица, незнакомка. Чужая невеста. Чего он взъелся? Разозлился, глядя на то, чего у него никогда не будет? Так его и раньше брачные узы не интересовали, а после отцовских откровений и подавно. Откуда яд, словно не Смогич он, а тугарин змеехвостый?

«Нечего делить»… А ведь им и вправду нечего делить. Их ничего не объединяет, и пути у них разные. Сойдет она с дирижабля, замуж выйдет, заведет огород с травами лечебными. Детишек родит… здоровых. Чужая невеста. Чужая жена. Чужая судьба… Не его.

Так, быть может, в этот стремительно уносящийся поток бросить последнюю доску с давно разбитого корабля? Пусть унесет ее, затянет илом, засыплет песком времени. Да. Пожалуй, так даже лучше будет, чем в дар яге преподносить.

Оган принял решение.

— Тем не менее я обидел вас и хотел бы загладить вину.

Василиса метнула в него насмешливый взгляд.

— Да, бросьте, глупо обижаться на правду. Вы лишь подтвердили слухи о том, что язык у Смогичей что жало. Отравит и не заметит.

Как бы не было гадко на душе у Огана, он отметил, что за смазливым личиком скрывается крайне зубастый характер. И это ему неожиданно понравилось.

— Что ж, тогда от имени моего рода и от меня лично позвольте в качестве извинения подарить вам одну вещицу.

Оган сложил руки лодочкой, а когда раскрыл их, то на ладонях мерцал крохотный огонек. Василиса замерла, словно птенец перед змеем. Никогда прежде ей не преподносили подарков вот так из рук в руки. Боярин Сабуров с мачехой и в уме подобного не держали, а Велимир… попросту не успел.

— Зачем это? – Василиса недоверчиво покосилась на попутчика.

— У вас до сих пор коса мокрая, а на дворе октябрь. Волосы еще несколько дней просушить не выйдет. А вот с этим. – Он дунул на огонек и тот обернулся накосником, по которому золотым шитьем горел огненный узор. – Вот, держите. С ним вы сможете огонь развести хоть в самой Нави.

Василиса сомкнула в раздумье брови. Уж очень странная вещица лежала перед ней. Совсем не похожая на волшебные мелочи, коими наполнен был их техномагический мир. Да и даритель не внушал доверия.

— Что вы задумали? Впервые слышу, чтоб людская магия могла с силой духов справиться.

— Так она и не справится, — Оган протянул накосник Василисе, – но силы хватит, чтоб сдержать пару дней. А потом, как коса мокнуть перестанет, можете смело выбросить. Клянусь, что даром этим, не замышляю против вас ничего дурного.

Если бы бояре Сабуровы взяли на себя труд обучить падчерицу теории магии, то она, скорее всего, отказалась бы. А так любопытство победило осторожность. Она кивнула, и Оган вложил ей в ладоши подарок. Легкое касание мужских рук обожгло, словно это в них заключалась магия огня. Василиса зарделась и суетно принялась вплетать в косу ленту, ощущая, как пушатся высохшие волосы, растекается по телу тепло. То ли от взгляда, то ли от подарка. Пальцы не слушались. Наконец она обозлилась сама не себя, связала концы крепким узлом и поблагодарила.

Оган на это лишь рассеяно кивнул и больше не проронил ни слова. Дело сделано. Назад пути нет.

----

[1] Завеска - традиционный женский передник у народов Восточной Европы. Мог быть как повседневным, так и праздничным. Его шили из белой ткани и украшали вышивкой, тканым узором, лентами и тд.

[2]Милостники – на Руси категория княжеских слуг на условном феодальном содержании.

Глава 2, в которой Оган теряет надежду

Дирижабль причаливал к стыковочной мачте затемно. Василиса прильнула к окну и с любопытством рассматривала город, в котором ей предстояло жить.

— Так много огней!

— Здесь живут преимущественно не маги, — подал голос Оган. В темноте его желтый глаз вспыхнул, словно у хищника. — Поэтому город, как губка, впитывает технические и техномагические новинки. Завтра, к примеру, я открываю электрическое освещение центральной улицы. Подумать только! Пока весь мир кричит о необходимости жесткой экономии маг-эфира, в столице продолжают гореть волшебные светильники. А здесь… Впрочем, если пожелаете, завтра все и увидите сами. Думаю, ваш жених с удовольствием сводит вас на праздник.

— Скорей бы встретить его, — и Василиса вновь повернулась к окну.

Стыковка заняла добрую четверть часа. Наконец в дверном проеме каюты появился ветровой.

— Сударь, сударыня, можете покинуть гондолу.

— Всего доброго… и спасибо, правда, — Василиса подскочила, дернула из туеска зипун. Тряхнула его и накинула на плечи. В темноте что-то блеснуло, звякнуло друг о друга.

Оган отвлекся от собственных мыслей. В последний раз взглянул на свою попутчицу. Брови непроизвольно поползли вверх, да там и остались. На зипуне красовались погоны зауряд-врача и маленькая круглая медаль, значение которой он не успел разглядеть. Пока Смогич приходил в себя, боярыня Сабурова растворилась в ночи.

Василиса нырнула из тиши дирижабля в шум ночного города. Вокруг все жило, бурлило, кипело и выплескивалось разрозненными криками.

— Извозчик. Кому экипаж на резиновых рессорах?!

— Чилим, свежий чилим.

— Квартиры у моря! С дровами, мебелью и домовым. Посуточно!

— Внимайте мне люди! Скоро восстанет Мертвый бог. Он озарит светом сокрытое во тьме и сделает все тайное явным! Отриньте ж все волшебство, ибо тот, кого кормит магия, станет голодать!

— Василиса!

Боярыня увидела жениха, встрепенулась, вспорхнула к нему, словно пташка, выпущенная из клетки.

— Велимир!

Налетела летним ветром, обвила лозой цепкой. Не целует – дышит.

— Да стой же ты, вертлявая! — Велимир поймал ее хохоча, ладони на щеки положил и давай целовать до цветных искр из глаз. — Вася, отрада моя! Приехала. Я и не чаял, думал, забыла.

— Ну что ты такое говоришь, — поцелуи мешались со слезами. – Я вон и у царя-батюшки дозволение на брак взяла, а ты — «забыла».

— Как дозволение?

— Меч прикован к дубу, сторожит его змей пернатый, Игла похоронена под землей. Но увидят они свет, и явится на Калин Мосту Мертвый бог!

В вопящего прорицателя полетели комья земли, камни и лошадиный навоз.

— Пойдем отсюда, — Велимир подхватил невесту под локоть и повел сквозь толпу к стоянке экипажей.

— О чем это он? — Василиса оглянулась, чтобы увидеть горе-проповедника, но растрепанная каштановая макушка Смогича заставила ее спешно повернуться к жениху.

— Пророк Мертвого бога, предвестник последних времен.

— Не знала, что они еще остались.

— Как видишь. Здесь, вдали от взора Премудрых, цветет буйным цветом Кощеева ересь.

Василиса поежилась. В Тмутаракани, где она несла службу, в последние годы распространилась вера в Слабого Бога. Но его адепты были тихие, не крикливые разумные, верящие в то, что покорность судьбе — крепчайший стержень душевного равновесия. Они помогали ходить за больными, кормили бездомных, а не кричали о своем боге. Хотя кто их знает. Может, были и другие.

— А сам-то ты как думаешь?

— О чем? – Велимир был настолько увлечен своей невестой, что не сразу понял смысл вопроса. — Ты про пророка с его Мертвым богом? Глупость несусветная. Кощъ повержен тысячу лет назад Иваном Премудрым и останется в Нави, что бы там ни кричали на рынках и площадях. И, знаешь, — он приобнял Василису за талию, — я думаю, что далеко не все запертое стоит освобождать, а потаенное во тьме вытаскивать на свет. Пойдем, нас ждет магмобиль.

***

Оган сидел в каюте, словно на углях. Броситься за Василисой? Зачем? Дождаться, пока она уйдет? Что ему мешает выйти сразу? Он досчитал до ста, поднялся. Сел, посчитал в обратном направлении. Мысленно назвал все знакомые ему знаки числа «пи» после запятой. Высчитал новый, заучил его и только после этого решил, что можно выходить. Спустившись на стыковочную площадь, резво пошел в сторону наемных извозчиков. Но словно налетел на стену. В двух саженях от него миловалась со своим женихом Василиса. Оган шарахнулся от них, как бес от кованого гвоздя. Развернулся и понесся совсем в иную сторону. Словно пытался убежать от пожара чужого счастья.

«Экий франт, кафтан с иголочки, натёртый весь, отполированный. Брит к ночи. Усы завиты. Такие усатые боярыням нравятся. У таких чай ко времени, газета за завтраком… И вцепился-то как! Уверенно, словно не невеста она ему, а жена. Эх, держи, ее, держи крепко, не потеряй».

— О себе мыслишь, аль другому кости моешь?

Оган едва не налетел в темноте на женщину. Извинился. Взъерошил волосы, прогоняя глупости, что лезли в голову, и осмотрелся, силясь понять, куда занесла его нелегкая. Кругом черной лоснящейся змеей ползла незнакомая улица, по бокам которой дрожали газовым светом фонари. За высокими заборами, словно грибы-боровики, сидели низкие кряжистые домики.

— Не подскажете, как к Пароходной вый…? – И тут он подавился окончанием вопроса, так как вынырнул из пучины дум и разглядел незнакомку. Перед ним стояла самая настоящая, незапечатанная яга. Низкорослая, еще нестарая, с ровной крепкой спиной, длинной, толстой косой, перекинутой через плечо. В добротном суконном платье и теплой телогрее, увешанной бренчащими оберегами. Но главное было не это – главными были глаза – полностью черные, без белка и радужки. Пронизывающие вдоль хребта, вытягивающие все нутро. Ужасные и притягательные одновременно. А вокруг этих глаз мелкой паутинкой сплелись морщинки. Имелось и увечье, которым мир рано или поздно отмечал всякую ягу. У этой, например, одна нога была явно короче другой, отчего стояла ведьма, слегка изогнувшись.

Оган растерялся. Нет, он хотел встретить ягу, но планировал сначала основательно подготовиться. Найти подходящий подарок, раз уж фамильный огонь отдал. В бане отпариться, чистое надеть. А тут на-те. Ночью, на безлюдной улице, и с пустыми руками. Что теперь делать? Развернуться и уйти, а потом искать ее до морковного заговенья или хватать удачу за хвост, а там будь что будет? По счастью Огана, яга решила все сама.

— Ты для дела пытаешь, аль отдела лытаешь? – поинтересовалась она, отсекая все пути, кроме двух: уйти и никогда больше не встретить незапечатанной ведьмы, ибо спутает она все пути и заморочит голову так, что вообще навсегда забудешь, куда шел. Или довериться ей на свой страх и риск.

Смогич не отступил, поклонился в пояс, произнес уверенно:

— По делу. Только кто ж о деле на улице толкует?

— Что, не нужна уже дорога к Пароходной? – хитро поинтересовалась яга.

— Нет. О другом спросить хочу. Накормишь, напоишь, а я расскажу, что да как.

Яга на это лишь хмыкнула, взяла Огана под локоток да поковыляла вглубь улицы, через темный сад, к небольшому добротному дому.

Внутри оказалось чисто, светло, натоплено и очень старомодно. Пол пестрел разноцветными ткаными половиками. На лавках, вокруг расписной прялки, красовались вышитые бархатные подушки. В углу стояло ведро, а над ним висело полотенце, с которого мерно капало молоко. На столе, возле пыхтящего самовара, пузом кверху лежал и тарахтел довольную песню огромный рыжий Хранитель. Яга сдвинула его на край, смахнула шерсть и усадила гостя. А на нагретое котом место поставила вазочку с сушками, горшочек горьковатого гречишного меда и тонкую белую чашку в красный горошек, с таким же горошечным блюдечком.

— Ну и чем меня задабривать будешь? — поинтересовалась она у гостя, наливая из самовара душистый взвар. — Да ты пей, пока не остыл, пей. На улице ветер колючий, морской, а я иван-чай на женьшене запарила, лимонника туда пригоршню бросила. От такого взвара мужская сила крепнет. Будешь ходить, словно кур.

Оган едва не захлебнулся. Отставил чашку и посмотрел на ягу укоризненно. Мол, что ты творишь?

— Нет у меня подарка, не чаял тебя так сразу встретить. А заготовленный отдал, — тем не менее ответил он.

— Ай-ай-яй! Это ж надо. Отдал. И кому отдал? Первой встречной-поперечной. А что мне теперь делать? Есть тебя? Тьфу, не хочу. Ты ж суп - набор сплошной: кожа, кости и пуд отчаяния. А я сладенькое люблю.

Сладкого у Огана с собой тоже не оказалось, поэтому он сидел и молчал, вспоминая с каким скандалом покинул родной дом, как мать умоляла его не связываться с ягой. Рыдала взахлеб, проклиная все. Отчаянно страшась, что помимо двух младших сыновей, потеряет еще и старшего. Сама из бедной, не знатной семьи, она, как никто другой, знала истинную цену желаниям. А еще знала, что сбываются они совсем не так, как хочется… Отец же сидел хмурнее тучи и молчал. А когда материнские слезы не подействовали, пообещал сыну, что сдаст его поповичам, если тот свяжется с ведьмой. Оган пожелал ему удачи и, хлопнув дверью столичного особняка, вышел вон. Он и так был зол на отца за то, что тот ничего ему не говорил. Открылся, когда уже и времени что-либо исправить не осталось. Прекрасно знал, что старший не отступится. Будет искать, биться, пытаться спасти братьев, отдавая бессмысленной затее все силы. Видимо, как некогда он сам. А до этого его отец, и дед, и прадед, и еще десятки поколений предателей, вынужденных расплачиваться своими детьми за проступок дальнего предка.

Что бы там ни мыслил глава рода Смогичей о своем старшем сыне, голова у Огана на плечах имелась, и он прекрасно знал, что все сказанное яга попытается вывернуть против тебя самого, а любое желание изуродует так, что рад не будешь его получить. Поэтому Оган сидел и молча ждал. Рано или поздно ведьма сама назначит цену.

Она и впрямь не стала долго ломаться. Посмотрела, поглядела, поерзала на лавке и наконец решилась:

— Обещание хочу, — произнесла яга, упираясь локтями в стол. Уставилась в него глазами-провалами. – Дашь?

— Смотря какое, — Оган напрягся, — если ты что темное замыслила, или обман какой, то тут я тебе не помощник. Хватит и того, что мой род уже тысячу лет с клеймом предателя ходит.

— Эка какой порывистый! Да нет мне нужды вредить, не бойся. Добронравная я, не пакостливая. Просто пообещай, что сына своего женишь на моей внучке.

Оган накрыл лицо ладонью и зашелся в беззвучном смехе. Вся усталость последних дней, все переживания, весь груз ответственности, взваленный на плечи, выплеснулся в этой отчаянной несдержанности. Надо же, всем нужны Смогичи: и проклятиям, и ведьмам, и невестам, что отполировали до бела мраморные ступени отцовского особняка.

Яга не мешала, сидела молча да дула на горячий взвар. Наконец гость успокоился, отдышался, вытер подступившие слезы и очень серьезно ответил:

— У меня нет сына.

Ведьма растеклась в хитрющей улыбке.

— А у меня нет внучки. Так что видишь, мы с тобой на равных.

— Дочка-то хотя бы есть?

— Чего не теряла, то имею, а остальное не твоего ума дело, — показала зубы яга. — Ну что, согласен?

Повертев эту мысль и так, и эдак Оган не нашел повода отказать.

— Добро. Не стану я препятствовать своему сыну, если тот появится, в его желании взять твою внучку в жены. Устраивает такой обет?

— Вполне. Спрашивай, что хотел. И иди восвояси, поздно уже.

Оган набрал полную грудь воздуха. Вот он — момент истины.

— Скажи, как снять Кощеево проклятье, что лежит на моем роду?

Яга посмотрела на него поверх чашки и пожала плечами.

— На твоем роду нет проклятья, дитя змеева рода. И Кощъ не в обиде на старого друга.

Лавка с грохотом упала на пол. Оган навис над ягой, уперев руки в столешницу.

— А как, по-твоему, называется то, что каждый раз, из поколения в поколение младший из рода Смогичей не доживает до двадцатилетия? И отчего старшему нужно успеть жениться до смерти младшего, а? – Последние слова он уже кричал. Ведьма же сидела спокойно, только чернота глаз растеклась по лицу.

— Это защита, юный мастеровой. Защита рода, лишенного Щура. Если бы не она, вы бы сгинули вслед за Горыней и его братьями еще тысячу лет назад. А так держитесь, живете, продолжаете его дело. Разве это плохо?

— Да разве это жизнь? – Оган поднял тяжелую лавку, сел и устало растер лицо. – У меня двое младших братьев. Близнецы. И оба при смерти. Они не виновны в старой чужой распре. Как сломать защиту?

Яга покачала головой.

— Сломать нельзя. Уж больно крепка. Может, действительно сам Кощъ ставил, не знаю. А вот открыть вполне.