Подлинная история Константина Левина

Стива «влип». В налаженном механизме его измен жене случился какой-то сбой. Пока m-lle Roland жила в их доме, Стива «не позволял себе ничего», по известному принципу опытных ловеласов: не занимайся этим, где живешь и где работаешь. Но потом он все-таки допустил ошибку… Нельзя вступать в отношения даже с бывшей гувернанткой:

[о]: Боже мой, что я сделал! Долли! Ради бога! Ведь… – он не мог продолжать, рыдание остановилось у него в горле.

Невозможно не поверить в искренность его раскаяния. Но в чем? А в том, что он нарушил стерильность отношений между домом и тем, что находится на стороне. Собственно, Долли, при всей ее наивности в этих вопросах, тоже это прекрасно понимает:

[о]: – Ты пойми меня. Быть уверенной вполне в своем счастии, и вдруг… – продолжала Долли, удерживая рыданья, – и получить письмо… письмо его к своей любовнице, к моей гувернантке. Нет, это слишком ужасно! – Она поспешно вынула платок и закрыла им лицо. – Я понимаю еще увлечение, – продолжала она, помолчав, – но обдуманно, хитро обманывать меня… с кем же?… Продолжать быть моим мужем вместе с нею… это ужасно! Ты не можешь понять…

– О нет, я понимаю! Понимаю, милая Долли, понимаю, – говорила Анна, пожимая ее руку.

В воспоминаниях о детстве старшей дочери Толстого Татьяны Львовны Толстой-Сухотиной (той самой Танечки) одни из самых проникновенных страниц посвящены ее английской гувернантке Ханне Терзей – дочери садовника Виндзорского дворца. Как и m-lle Roland, она оставила свою родину ради заработка в России (видимо, садовникам главной резиденции британских монархов платили не густо) и страдала от разлуки с родиной и родными. Но детей Толстых она полюбила как своих.

«Приехавши в нашу семью, – пишет Татьяна Львовна, – Ханна сразу стала жить так, как будто для нее все ее прошлое оставалось навсегда позади, а все интересы ее жизни переносились в нашу семью».

«Вымывши в ванне Сережу, Ханна по старшинству посадила после него меня».

«Одно время Ханна давала нам на ночь по маленькому кусочку лакрицы. Мы это очень любили».

«Иногда наша Ханна уезжала к сестре (в Англию. – П.Б.) или в Тулу к знакомым англичанам, которых отыскал для ее развлечения папа, и тогда Варя (двоюродная сестра Тани. – П.Б.) ночевала с нами в комнате со сводами и кольцами. Уезжая, Ханна давала Варе наставления о том, как с нами обходиться, что позволять и что запрещать».

«Ханна уехала из нашего дома, когда мне пошел девятый год. И с ее отъездом кончилось мое детство и кончилось то безоблачное счастье, которым я жила до тех пор».

Конечно, в доме Облонских не было такой идиллии, если m-lle Roland все-таки уволили. Но отношения между гувернантками и детьми в русских дворянских семьях были тесными и близкими. Ведь дети проводили с ними порой больше времени, чем с родителями. В этих отношениях была особого рода телесная тактильность и душевная доверительность. Пока Долли хлопотала по хозяйству, француженка, по сути, заменяла детям мать…

Вот почему Стива так раскаивается в своем грехе. И вот почему Анна прекрасно понимает Долли.

Но Стиву простят. Простит Анна. Простит и Долли. Наверное, простит и француженка, судьбу которой он собирается как-то устроить. Стиву любят. И не за какие-то его выдающиеся качества, а просто за то, что он – Стива. Грешный с ног до головы, но так устроивший свою жизнь, что этот грех не проникает внутрь его души и не калечит ее. Поэтому рядом с ним всем хорошо:

[о]: Степана Аркадьича не только любили все знавшие его за его добрый, веселый нрав и несомненную честность, но в нем, в его красивой, светлой наружности, блестящих глазах, черных бровях, волосах, белизне и румянце лица, было что-то, физически действовавшее дружелюбно и весело на людей, встречавшихся с ним. «Ага! Стива! Облонский! Вот и он!» – почти всегда с радостною улыбкой говорили, встречаясь с ним.

Толстой ироничен в отношении своего персонажа, но все-таки и сам любуется им. Насколько он будет суров и придирчив к Левину, настолько он благодушен к Стиве. Известно, что главным прототипом Стивы стал близкий друг Толстого московский вице-губернатор Василий Степанович Перфильев (1826–1890). Приезжая в Москву до женитьбы и после, Толстой останавливался в доме Перфильевых. Перфильев был женат на дочери троюродного дяди Льва Толстого скандального дуэлянта и картежника Федора Ивановича Толстого («Американца»), выведенного в комедии Грибоедова «Горе от ума» и «Евгении Онегине» Пушкина. Перфильев был посаженным отцом на свадьбе Толстого и Сонечки Берс, так же, как Стива Облонский на свадьбе Левина и Кити.

Сходство Стивы и «Васеньки», как иронически называли Василия Степановича в семье Толстых, отмечали разные люди: А.А.Фет, С.Л.Толстой, Т.А.Кузминская… Но сам Толстой старался это сходство не афишировать. Перфильев был несколько обижен на то, каким он был выведен в романе.

Впрочем, буквальное сходство между Стивой и Перфильевым отрицал и сын писателя Сергей Львович Толстой, наиболее глубоко изучивший историю прототипов «Анны Карениной»: «Общее с Облонским у него было: склонность к удовольствиям и комфорту, добродушие, некоторый либерализм, благовоспитанность и так называемая порядочность. Но такие черты были свойственны и другим представителям высшего круга дворянства, привыкшим к роскоши, разорявшимся и по необходимости поступавшим на службу».

Стива – «образ собирательный», считал Сергей Львович Толстой. В нем отразились и черты нескольких представителей князей Оболенских (не отсюда ли фамилия Облонский?), и некоторые другие лица. Но, на мой взгляд, вообще роль прототипов в случае со Стивой не так важна, как в случае с Левиным и Кити.

За что все любят Стиву – вот что важно!

В Стиве было что-то, «физически действовавшее дружелюбно и весело на людей, встречавшихся с ним». Здесь ключевое слово: физически. Давайте наконец произнесем это. Стива – абсолютно антидуховное существо. Душевности в нем через край, но духовности – ноль целых ноль десятых. И дело даже не в том, что он (как, впрочем, и Левин в начале романа) не верит в Бога. Сама по себе категория духовности противопоказана его совершенной физиологии. Она здесь не нужна, она – лишняя. Как записка к m-lle Roland, найденная Долли. Любая попытка придать его образу хоть какие-то духовные черты (например, заставить его задуматься о смысле жизни) испортила бы совершенный физический и душевный организм, который вызывает эмпатию у всех, кто имеет дело со Стивой.

В ситуации с француженкой Стива прошел по краю пропасти. Если бы он впал в глубокое раскаяние и хотя бы на секунду почувствовал глубину страданий жены, он бы погиб.

Есть такой незыблемый для любого романа принцип, который называется «арка героя». Герой в начале романа и в конце не может быть одним и тем же. Стива – единственный очень важный персонаж романа, который нарушает этот принцип и не меняется от начала текста до его конца. В конце он такой же, как и в начале. И в этом, как ни странно, состоит загадка его личности.

Ведь Стива – важный участник всех событий романа, связанных с его родной сестрой. На его глазах с самым близким ему человеком происходит драма, перерастающая в трагедию. Чтобы спасти сестру, он уговаривает зятя Каренина взять вину измены на себя. До этого он принимает участие в новом витке отношений Левина и Кити. В конце романа он собирается продать имение жены, то есть, по сути, разорить семью. Стива знакомит Анну и Левина.

Но характер его при этом не меняется. Никак. Это то, что называется «как с гуся вода». Правда, мы не знаем, что происходит со Степаном Аркадьевичем после того, как Анна бросается под поезд. Но что-то подсказывает, что и это страшное событие не поменяет внутреннего строения души Стивы. Во всяком случае, он не станет другим человеком. Как Вронский, который в начале романа – блестящий офицер и светский щеголь, а в конце – душевная развалина, человек, который желает поскорее умереть. Как муж Анны, который в начале романа – сухарь и педант, а в конце – перестрадавший, всех простивший и поднявшийся до духовной высоты человек, нежно любящий дочь Анны, рожденную от Вронского, и взявший ее на воспитание. Не говоря уже о Кити, из глупенькой девочки ставшей мудрой женщиной и матерью. Все, кто группируются вокруг Анны, в конце романа становятся другими людьми. Кроме Стивы Облонского.

Если бы Стива был глуп, он был бы невыносим. Нет более невыносимого зрелища, чем глупый и самовлюбленный человек. Но Стива и не глуп, и не самовлюблен. За это его уважают на службе:

[о]: Главные качества Степана Аркадьича, заслужившие ему это общее уважение по службе, состояли, во-первых, в чрезвычайной снисходительности к людям, основанной в нем на сознании своих недостатков; во-вторых, в совершенной либеральности, не той, про которую он вычитал в газетах, но той, что у него была в крови и с которою он совершенно равно и одинаково относился ко всем людям, какого бы состояния и звания они ни были, и, в-третьих, – главное – в совершенном равнодушии к тому делу, которым он занимался, вследствие чего он никогда не увлекался и не делал ошибок.

Стива – тонкий психолог. Он умеет найти подход к любому человеку, даже к таким сложным личностям, как Левин и Каренин. С ним легко не только потому, что он – славный малый, но и потому, что он знает, чувствует, как разговаривать с тем или иным человеком. Он деликатен – а это редкая и ценная душевная черта. Приехав к Левину охотиться, он ничего не рассказывает ему о Кити не потому, что ему все равно, а потому что знает тяжелый, обидчивый характер своего друга и ждет вопроса от него.

Можно еще много говорить о достоинствах Стивы, но не это главное. «Анна Каренина» не «роман нравов», а глубокое философское произведение. И вот центральный вопрос, который задает Толстой через образ Стивы: насколько вообще люди нуждаются в духовности? Скажем еще точнее: зачем нужен Бог и зачем нужна религия?

Подойдите к Стиве с сакраментальной фразой, которую приписывают Достоевскому (хотя ни он, ни его герои такого не говорили): «Если Бога нет, то все дозволено», – он сильно удивится, потому что увидит здесь отсутствие логической связи между двумя частями предложения. «Если Бога нет, то…» – что? (А если Он есть, то – что?) Если «все дозволено…», то – что? Что Бога – нет? А если не «все дозволено…», то – что? Что – Бог есть? Почему?

Интересно, что, исключив категорию духовности из своей жизни и являясь чистой воды эпикурейцем, Стива – куда более воцерковленный человек, чем Левин. Левин даже не знает о том, что перед венчанием необходимо говеть и исповедаться. Стива – знает. Положим, он знает это потому, что когда-то венчался с Долли. Но именно Стива устраивает Левину встречу со старым священником, разговор с которым окажется очень важным для духовного развития Левина. Стива знает и тонкости церковного развода, о которых почему-то не знает высокодуховный Каренин, услышавший о них от своего адвоката. Спасая сестру, Стива берется быть посредником между Анной, ее мужем и духовной консисторией. Это, разумеется, не говорит о том, что Стива глубоко воцерковлен. Это говорит о том, что он знает, как практически устроен этот мир, в том числе и в религиозном плане. Поэтому там, где его зять, сестра и Левин тычутся во все стороны, как слепые котята, Стива находит для каждого верный практический путь.

В сущности, если бы Стива «дожал» Анну и Каренина, доведя их до выгодного для сестры развода, никакой трагедии в конце романа не случилось бы. Кстати, так и было в одном из вариантов черновиков «Анны Карениной». Каренин взял вину измены на себя… Они с Анной развелись… Анна уехала с Вронским в его имение… И там они обвенчались.

Но Стиве пришлось умыть руки. Духовные люди не ищут легких путей в жизни, как он. Они страдают. И мучают других.

Как это делает Каренина. И как это делает Левин.

На первый взгляд, Константин Дмитриевич Левин, с какой стороны на него ни посмотри, – единственный исключительно положительный герой романа. В отличие от других главных персонажей, он трудится на земле, а не проматывает имение своей жены, как Стива. Не живет в долгах, задерживая деньги портным, как Вронский. Он не пьет и не курит. Он страстный физкультурник, живущий по принципу «в здоровом теле здоровый дух». Он не имеет дела с гулящими женщинами. В вопросе брака расчет для него ничего не значит. Левин готов своим трудом содержать свою будущую семью, что в итоге и делает. Он умен. Он много читает – причем сложные научные и философские труды – и сам пишет какую-то книгу о национальном характере русского сельскохозяйственного рабочего. Он надежный человек, о чем говорит старый князь Щербацкий, предпочитая Левина в качестве жениха для своей дочери.

Наконец, он почти безгрешен.

В романе мельком упоминается какой-то «грех» Левина, который случился с ним в молодости, но ничего внятного об этом не говорится. Если Левин не посещал публичных домов, как он признается Стиве, то можно предположить, что этот грех произошел с крестьянкой в его имении. Однако Толстой не развивает эту тему. Возможно, потому что она была бы слишком болезненной для его жены. До брака с Софьей Берс у Толстого была связь с замужней крестьянкой Аксиньей Базыкиной, которая родила ему внебрачного сына. Софья Андреевна знала эту историю, сталкивалась с Базыкиной и ее ребенком, когда поселилась в Ясной Поляне, и страшно ревновала мужа. Софья Андреевна помогала ему в работе над «Анной Карениной»: ночами переписывала черновики и подсказывала какие-то детали, важные для создания женских образов.

В очерке об С.А.Толстой Максим Горький проницательно заметил: «Нам неведомо, что и как говорила жена Льва Толстого в те часы, когда он, глаз на глаз с нею, ей первой читал только что написанные главы книги. Не забывая о чудовищной проницательности гения, я все же думаю, что некоторые черты в образах женщин его грандиозного романа знакомы только женщине и ею подсказаны романисту…»

Но именно поэтому ввести в свой роман сюжет с Аксиньей Толстому было невозможно. Его жена и помощница этого бы не перенесла.

А жаль! Этот сюжет сделал бы образ Левина куда человечнее, сняв с него глянец исключительной положительности. Но Толстой приберег этот сюжет для повести «Дьявол», которую написал в начале 80-х годов и двадцать лет (!) прятал рукопись от жены в обшивке кресла. В начале 1900-х рукопись все-таки была обнаружена, и Софья Андреевна, как пишет в своих записках личный врач Толстого Душан Маковицкий, устроила автору грандиозный скандал. К тому времени греху Толстого было уже более полувека. А когда он писал «Анну Каренину», это была сравнительно близкая история.

Сюжета с условной Аксиньей катастрофически не хватает в последней части романа, где рисуется почти идиллическая картина семейного счастья Кити и Левина. Размолвки между ними носят ничтожный характер, а ревность друг к другу не имеет под собой никаких серьезных оснований. Она безгрешна (не считать же грехом ее давнее увлечение Вронским?), и он – тоже почти безгрешен. Это, наверное, хорошо для жизни, но плохо для романа.

Итак, Левин, в отличие от Стивы и Вронского, – это исключительно положительный тип. Но зададим себе вопрос: кто его любит? И кого любит сам Левин?

Стиву? Стиву любят все. Братьев Николая и Сергея? Это – дела родственные. Еще есть родная сестра, которая живет за границей и финансовыми делами которой занимается Левин. Но она ни разу не появляется в романе.

К тому же отношения между тремя братьями весьма сложные. Старший Сергей к Николаю относится с презрением, а к Константину – снисходительно. Николай ненавидит Сергея, а Константина любит, но болезненно, с обидой на то, что братья лишили его доли имения матери, вернее, не позволили распоряжаться им по его усмотрению. К тому же Николай сгорает от чахотки, а его родной брат физически совершенно здоров и пышет силой и энергией. Братского общения между ними не получается. Константину тяжело встречаться с братом, и он делает это не столько по искренней любви, сколько по нравственной обязанности. В свою очередь, Николай вынужден сравнивать себя с братом, и – со всех сторон – не в свою пользу. Это вызывает у него раздражение и ведет к ссорам, которые он провоцирует. И даже перед смертью Николай испытывает симпатию скорее к Кити, которая за ним ухаживает, а не к брату, который с ужасом смотрит на умирающего и даже не может этого от него скрыть…

Еще Левин любит Кити. В традиционном понимании романа их брак – счастливый (остановимся пока на этом). Сцена объяснения Левина в любви и нового предложения руки и сердца с помощью начальных букв, написанных мелком на ломберном столике, стала уже классикой сентиментального жанра.

Но в романе есть и другой очень важный, но менее заметный эпизод, когда Долли, принимая Левина в своем имении, пытается объяснить ему, почему ее сестра сначала предпочла Вронского. Задача Долли сложна: вновь свести свою сестру с Левиным после того, как Вронский ее обманул. Но Левин оскорблен и видеть Кити не желает. Приезжая по делам в Москву, он не посещает дом Щербацких и даже не пытается ничего узнать о состоянии здоровья Кити.

«Отчего вы не заехали ни к нам, ни к ним, когда были в Москве?» – спрашивает его Долли. «А что, здоровье ее лучше?» – спрашивает Левин.

Долли прямо и косвенно дает ему понять, что Кити ждет его возвращения.

[о]: Казавшееся мертвым чувство оживало все более и более, поднималось и завладевало сердцем Левина.

– Да, я теперь все поняла, – продолжала Дарья Александровна. – Вы этого не можете понять; вам, мужчинам, свободным и выбирающим, всегда ясно, кого вы любите. Но девушка в положении ожидания, с этим женским, девичьим стыдом, девушка, которая видит вас, мужчин, издалека, принимает все на слово, – у девушки бывает и может быть такое чувство, что она не знает, что сказать.

– Да, если сердце не говорит…

– Нет, сердце говорит, но вы подумайте: вы, мужчины, имеете виды на девушку, вы ездите в дом, вы сближаетесь, высматриваете, выжидаете, найдете ли вы то, что вы любите, и потом, когда вы убеждены, что любите, вы делаете предложение…

– Ну, это не совсем так.

– Все равно, вы делаете предложение, когда ваша любовь созрела или когда у вас между двумя выбираемыми совершился перевес. А девушку не спрашивают. Хотят, чтоб она сама выбирала, а она не может выбрать и только отвечает: да и нет.

«Да, выбор между мной и Вронским», – подумал Левин и оживавший в душе его мертвец опять умер.

Мертвец умер, не успев воскреснуть. Левин все понял. Кити любила Вронского. Но Вронский разрушил ее девичьи мечты о счастливом браке. И тогда на руинах этой мечты опять появляется он, Левин: надежный, положительный, давний друг семьи. Это все замечательно, только выбора у Кити уже нет, как в начале романа, – теперь выбор за Левиным.

И Левин снова приедет в Москву. Снова – зимой. Но уже победителем, после удачной медвежьей охоты, где убьет медведицу, шкуру которой ему доставят прямо в номер гостиницы. Он будет измерять ее аршином на глазах у Стивы, который опять появится, как черт из табакерки, чтобы устроить брак Левина со своей свояченицей. Потом он явится в дом Облонских на званый ужин. И снова сделает Кити предложение. Но не вслух, а мелком начальными буквами, краснея от смущения. Или от гордости? Ведь если Кити второй раз скажет ему: «Этого не может быть», – это будет окончательная катастрофа. Но, возможно, он делает это из деликатности? Ведь и для Кити второй раз вслух отказать Левину, которого она знает с детства, будет мучительно. Так уж лучше с помощью мелка и ломберного столика. Просто такая игра. Он напишет, Кити сделает вид, что не поняла…

Разобраться в этом комплексе переживаний Левина непросто. В отличие от Стивы, он – сложный человек. Постараемся еще раз ответить на вопрос: кто любит Левина? Если не считать братьев и сестры, то в начале романа это только два существа: старая няня Агафья Михайловна и старая охотничья собака Ласка. Толстой недаром подчеркивает возраст собаки. Как и Агафья Михайловна, Ласка провела в Покровском всю свою жизнь. Старый дом, старая няня, старая собака – вот, собственно, по-настоящему близкий круг Левина. Это и есть то уютное пространство, в котором он чувствует себя исключительно хорошо и где ему, как он говорит, «с самим собой не скучно». Да, есть большое хозяйство. Но это – дело. И это – его нравственная обязанность, как он ее понимает. С крестьянами у Левина напряженные отношения, как у всякого хозяина и работодателя. Настоящий покой он находит только в своем старом доме.

[о]: Дом был большой, старинный, и Левин, хотя жил один, но топил и занимал весь дом. Он знал, что это было глупо, знал, что это даже нехорошо и противно его теперешним новым планам, но дом этот был целый мир для Левина. Это был мир, в котором жили и умерли его отец и мать. Они жили тою жизнью, которая для Левина казалась идеалом всякого совершенства и которую он мечтал возобновить с своею женой, с своею семьей.

Левин бежит из Москвы раньше Анны и тоже – поездом. И, как и она, не находит там себе места. Поезд – это не место. И это промежуток вне времени. Отрезок жизни, вырезанный из нее, как ножницами. Его нет. Короткая смерть. Жизнь возобновляется в тот момент, когда ты спускаешься на перрон. Каренину в Петербурге встречает нелюбимый муж. Левина – кривой кучер Игнат.

[о]: С бодрым чувством надежды на новую, лучшую жизнь он в девятом часу ночи подъехал к своему дому. Из окон комнаты Агафьи Михайловны, старой нянюшки, исполнявшей в его доме роль экономки, падал свет на снег площадки пред домом. Она не спала еще. Кузьма, разбуженный ею, сонный и босиком выбежал на крыльцо. Легавая сука Ласка, чуть не сбив с ног Кузьму, выскочила тоже и визжала, терлась об его колени, поднималась и хотела и не смела положить передние лапы ему на грудь.

Любопытно, что почти такая же зеркальная встреча ожидает и Каренину в петербургском доме.

[о]: Первое лицо, встретившее Анну дома, был сын. Он выскочил к ней по лестнице, несмотря на крик гувернантки, и с отчаянным восторгом кричал: «Мама, мама!» Добежав до нее, он повис ей на шее.

Возможно, это – случайная параллель, и сам Толстой не придавал ей значения. (Хотя сравнение собаки и ребенка не такое уж странное, как может показаться.) Тем более что разница между возвращением Анны и возвращением Левина из Москвы огромна. В Москве начинается роман Анны, а в Петербурге он продолжается. Вернувшись в деревню, Левин на целый год выпадает из романного пространства. На время Левин перестает быть частью сложной любовной пентаграммы: Анна – Кити – Каренин – Вронский – Левин.

И это его в целом устраивает.

[о]: Еще в первое время по возвращении из Москвы, когда Левин каждый раз вздрагивал и краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: «Так же краснел и вздрагивал я, считая все погибшим, когда получил единицу за физику и остался на втором курсе; так же считал себя погибшим после того, как испортил порученное мне дело сестры. И что ж? Теперь, когда прошли года, я вспоминаю и удивляюсь, как это могло огорчать меня. То же будет и с этим горем. Пройдет время, и я буду к этому равнодушен».

Конечно, Левин не может быть полностью равнодушен. Воспоминание об отказе Кити и встрече со своим соперником Вронским будет терзать его еще долгое время. И вопрос не только в уязвленной гордости, хотя это очень важно. Главное, что Кити и Вронский разрушили его мечты о семейной идиллии, как Анна и Вронский разрушили аналогичные мечты Кити. В этом Левин с Кити похожи. И в этом залог того, что оба на руинах своих былых мечтаний когда-то построят крепкий и надежный семейный дом.

Это и есть их с Кити роман, в котором участвуют легкомысленный соблазнитель Вронский, коварная прелестница Каренина и посредники Стива и Долли.

Если бы этот роман не имел продолжения, если бы Левин случайно не встретил карету с Кити, которая после лечения за границей отправилась в имение своей сестры Долли, если бы он из-за своей гордости не решился на новое предложение Кити, то вся «арочная» структура «Анны Карениной», о которой Толстой писал Рачинскому, рухнула бы. Мы действительно имели бы две параллельные истории: Анны, Каренина и Вронского – и Левина с деревенским домом, старой няней, собакой Лаской и сельскохозяйственными заботами. Но все равно остается вопрос: не является ли это «стяжение» двух историй в один роман искусственным? Где здесь тот самый «замок», который держит весь «свод» и которым так гордился Толстой, когда писал Рачинскому об особой архитектуре романа?

Кто такой Константин Левин, кроме того, что он – старательный помещик и деревенский домосед?

В романе есть две системы измерения личности – светская, столичная и «мирская», деревенская. В деревне Левину непросто. Как однажды остроумно написала в своих дневниках жена Толстого Софья Андреевна: «Сельское хозяйство – это борьба за существование с народом». Крестьяне готовы обманывать Левина на каждом шагу, когда он пытается сделать свое хозяйство более прогрессивным. В каждой такой попытке они видят какой-то подвох, новую усовершенствованную систему эксплуатации их тяжелого труда. Они портят и ломают дорогие сельскохозяйственные машины и в идеале мечтают вернуться к сохе. Это страшно злит Левина. Порой он чувствует свое бессилие в «борьбе за существование с народом» и готов бросить заниматься хозяйством. Тем не менее в деревне он свой, а в городе – чужой.

По столичной оценочной системе Левин – это классический социопат. Научное определение социопатии такое: «Расстройство личности, характеризующееся антисоциальностью, игнорированием социальных норм, импульсивностью, иногда в сочетании с агрессивностью и крайне ограниченной способностью формировать привязанности». Каждый из этих симптомов проявляется в Левине, как только он приезжает в Москву…

Вот он оказывается на пороге присутствия, которое возглавляет его приятель Облонский. Заведение серьезное, непосредственно подчиненное петербургскому министерству, в котором служит Каренин. Левина тут никто не знает. Судя по тому, как на него с любопытством смотрят сослуживцы Стивы, он вообще здесь впервые. И – что же он делает? Не снимая бараньей шапки и тулупа, за которым не видно его приличного костюма, Левин рвется напролом в кабинет начальника, пугая сторожа. Разумеется, сторож не пускает нахального «мужика», тем более что в кабинете Стивы идет утреннее заседание. Но шуму Левин успел наделать много. Это дошло до Стивы:

[о]: – Кто это входил? – спросил он у сторожа.

– Какой-то, ваше превосходительство, без спросу влез, только я отвернулся. Вас спрашивали. Я говорю: когда выйдут члены, тогда…

– Где он?

– Нешто вышел в сени, а то все тут ходил. Этот самый, – сказал сторож, указывая на сильно сложенного широкоплечего человека с курчавою бородой, который, не снимая бараньей шапки, быстро и легко взбегал наверх по стертым ступенькам каменной лестницы. Один из сходивших вниз с портфелем худощавый чиновник, приостановившись, неодобрительно посмотрел на ноги бегущего и потом вопросительно взглянул на Облонского.

Что происходит? Левин никогда не бывал в казенных учреждениях? Он, который успел поработать в земстве и мировым посредником? Он, который устраивает в России дела его живущей за границей сестры? Конечно, бывал, и не раз. Почему же он ведет себя таким образом? И почему не просит доложить о своем приходе?

Стива – хороший психолог и знает о болезни своего старого друга. Он обращается с ним ласково, но как с больным:

[о]: Степан Аркадьич стоял над лестницей. Добродушно сияющее лицо его из-за шитого воротника мундира просияло еще более, когда он узнал вбегавшего.

– Так и есть! Левин, наконец! – проговорил он с дружескою, насмешливою улыбкой, оглядывая подходившего к нему Левина. – Как это ты не побрезгал найти меня в этом вертепе? – сказал Степан Аркадьич, не довольствуясь пожатием руки и целуя своего приятеля. – Давно ли?

– Я сейчас приехал, и очень хотелось тебя видеть, – отвечал Левин, застенчиво и вместе с тем сердито и беспокойно оглядываясь вокруг.

– Ну, пойдем в кабинет, – сказал Степан Аркадьич, знавший самолюбивую и озлобленную застенчивость своего приятеля; и, схватив его за руку, он повлек его за собой, как будто проводя между опасностями.

Здесь важна каждая мелочь. И то, что Левин только протягивает руку Облонскому, а тот в ответ обнимает и целует его. И то беспокойство, с которым оглядывается Левин, потому что окружающая среда мнится ему враждебной. И эта его «озлобленная застенчивость», которая легко может перерасти в агрессию. Левину кажется, что он оказался в опасной для него среде. Но на самом деле это он опасен для окружающих, начиная со сторожа и заканчивая служащими присутствия. Во всяком случае, таким он видится этим людям. Поэтому Стива ведет его за руку, как ребенка. Или как больного:

Облонский с своим тактом почувствовал, что Левин думает, что он пред подчиненными может не желать выказать свою близость с ним, и потому поторопился увести его в кабинет.

Но чего боится Левин? Он – родовитый дворянин, барин, в лучшем, старинном смысле этого слова. Он не беднее Стивы, у которого даже нет собственного имения. Его сводный брат, у которого он остановился в Москве, Сергей Иванович Кознышев – знаменитый писатель и социолог.

Можно было бы предположить, что Левин слишком засиделся в своей глуши и несколько одичал. Но он довольно часто бывает в Москве. И очевидно, что он приезжает сюда не развлекаться, а по делам. И вдруг такая паника в каком-то присутствии! Где работает его друг. Кстати, его единственный друг…

Это тоже важная деталь. У Левина нет друзей. Кроме Стивы, который приятель всем на свете, у Левина нет ни одного друга.

Посмотрите, сколько товарищей у Вронского. Несмотря на то что он закончил привилегированный Пажеский корпус, он служит в обычном гвардейском полку. И у него много друзей, в том числе и близких – Яшвин, Петрищев и другие. А все потому, что Вронский не задирает нос, не кичится своим богатством и родовитостью. Он ровен со всеми, кроме подлецов. Такой же Стива.

А Левин? Едва познакомившись с двумя сослуживцами Стивы, он уже смотрит на них «с ненавистью», «как будто кто-то сейчас обидел его», хотя никто его не обижает.

[о]: Левин молчал, поглядывая на незнакомые ему лица двух товарищей Облонского и в особенности на руку элегантного Гриневича, с такими белыми длинными пальцами, с такими длинными желтыми, загибавшимися в конце ногтями и такими огромными блестящими запонками на рубашке, что эти руки, видимо, поглощали все его внимание и не давали ему свободы мысли. Облонский тотчас заметил это и улыбнулся.

Его только что познакомили с Гриневичем. Но он не смотрит ему в лицо, а уставился на его руку. Это мало того, что неприлично, но это и довольно странно выглядит со стороны. С человеком разговаривают, а тот рассматривает твои ногти и запонки…

Стива пытается пошутить над ним, увидев его костюм, пошитый у французского портного: «Как же ты говорил, что никогда больше не наденешь европейского платья?» Это намек на его славянофильские вкусы. Но шутить с Левиным себе дороже.

[о]: Левин вдруг покраснел, но не так, как краснеют взрослые люди, – слегка, сами того не замечая, но так, как краснеют мальчики, – чувствуя, что они смешны своей застенчивостью, и вследствие того стыдясь и краснея еще больше, почти до слез. И так странно было видеть это умное, мужественное лицо в таком детском состоянии, что Облонский перестал смотреть на него.

Левин краснеет и чувствует, что он краснеет, и от этого краснеет еще больше. В романе есть три персонажа, которые часто краснеют. Это – Левин, Кити и Анна. И только два персонажа, которые наблюдают себя со стороны глазами других людей или своими глазами, но как если бы кто-то на них в это время смотрел. Это Анна и Левин. Классическое место в романе, которым восхищался Чехов, когда Анна чувствует, как ее глаза блестят в темноте. У Левина эта психологическая особенность приобретает какой-то болезненный характер, едва он оказывается в светском обществе. На вечере у Щербацких, где он делает Кити предложение, он краснеет два раза. Но не когда делает предложение Кити, а когда разговаривает с другими людьми – с графиней Нордстон и Вронским. Это происходит оттого, что с Кити они давно знакомы, а Вронского он видит первый раз.

Одна из характерных особенностей мимики Левина – его лицо часто приобретает злое выражение:

[о]: Лицо его вдруг приняло злое выражение, происходившее от усилия преодолеть свою застенчивость…

– Что такое Вронский? – сказал Левин, и лицо его из того детски-восторженного выражения, которым только что любовался Облонский, вдруг перешло в злое и неприятное.

Левин не злой человек. Но и не добрый, в отличие от Стивы. Тот знает о своей греховности и легко переносит ее. Поэтому он нетребователен и к людям. Но Стива – заурядный человек, а Левин – нет. Он постоянно находится в состоянии душевного и умственного самокопания. Но по этой же причине он и других меряет тем большим аршином, которым меряет себя и убитую им медведицу. Однако этот аршин совершенно не подходит другим людям, слабым, маленьким и, может быть, даже никчемным, но не обязанным соответствовать левинскому стандарту. Когда он приходит со Стивой в ресторан, их за конторкой встречает француженка. Стива говорит ей что-то смешное, и женщина искренне смеется. Как истинный эпикуреец, Стива в ожидании сытного обеда выпивает за конторкой рюмку водки и «закусывает рыбкой». Эта деталь едва ли не более «вкусная», чем сам роскошный обед. А как ведет себя Левин?

[о]: Левин же только оттого не выпил водки, что ему оскорбительна была эта француженка, вся составленная, казалось, из чужих волос, poudre de riz и vinaigre de toilette[4]. Он, как от грязного места, поспешно отошел от нее. Вся душа его была переполнена воспоминанием о Кити, и в глазах его светилась улыбка торжества и счастья.

Чем же эта несчастная француженка провинились перед Левиным и его идеалом Кити? Кстати, возлюбленная Левина тоже не брезгует шиньонами, что вызывает раздражение у ее отца.

[о]: Она, краснея, потянулась к нему, ожидая поцелуя, но он только потрепал ее по волосам и проговорил:

– Эти глупые шиньоны! До настоящей дочери и не доберешься, а ласкаешь волосы дохлых баб.

Всё в ресторане раздражает Левина после того, как он встретился на катке с Кити.

[о]: С тем, что было у него в душе, ему жутко и неловко было в трактире, между кабинетами, где обедали с дамами, среди этой беготни и суетни; эта обстановка бронз, зеркал, газа, татар – все это было ему оскорбительно. Он боялся запачкать то, что переполняло его душу.

Ни разу не посетив публичный дом и не будучи знакомым ни с одной проституткой, Левин заведомо их презирает.

[о]: – Я прелестных падших созданий не видал и не увижу, а такие, как та крашеная француженка у конторки, с завитками, – это для меня гадины, и все падшие – такие же.

– А евангельская?

– Ах, перестань! Христос никогда бы не сказал этих слов, если бы знал, как будут злоупотреблять ими. Изо всего евангелия только и помнят эти слова. Впрочем, я говорю не то, что думаю, а то, что чувствую. Я имею отвращение к падшим женщинам. Ты пауков боишься, а я этих гадин.

Он знает, что сказал бы и не сказал бы Христос? В черновиках романа, когда он посещает брата Николая, живущего с проституткой Машей, единственным человеком, кто за больным ухаживает, Левин про себя называет ее «сукой».

Оказавшись в Москве, Левин на всех зол и всех презирает. Бедного сторожа, не пустившего его в присутствие из-за его внешнего вида. Гриневича за его длинные ногти. «Падших созданий», которых он в глаза не видел. Профессора, которого встречает в квартире Кознышева и который ему кажется глупым. Графиню Нордстон, а ведь она – лучшая подруга Кити. И конечно – Вронского, хотя старается видеть в нем только хорошее.

Общаться с Левиным тяжело. Даже Стива испытывает облегчение, когда заканчивается обед, и он переключается на разговор с каким-то адъютантом. У Щербацких во время спора Левина о спиритизме – «все ждали, когда он кончит, и он чувствовал это».

Еще одна отличительная особенность Левина: он всегда появляется в ненужном месте в ненужное время.

На каток он приходит тогда, когда между Кити и ее матерью, по сути, уже решен вопрос о Вронском. Но Левин об этом не знает. Его появление пугает княгиню. Она боится, что ее дочь переменит решение из-за жалости к Левину. Кити плохо катается на коньках, а Левин – едва ли не «первый русский конькобежец», как говорит кузен Кити Коля Щербацкий. Ведь он во всем старается «дойти до совершенства». И он демонстрирует Кити свое искусство, не чувствуя неделикатности этого жеста со своей стороны. В этой ситуации, при всей ее психологической трепетности, есть что-то неловкое…

[о]: Увидав уходившую Кити и мать, встречавшую ее на ступеньках, Левин, раскрасневшийся после быстрого движения, остановился и задумался. Он снял коньки и догнал у выхода сада мать с дочерью.

– Очень рада вас видеть, – сказала княгиня. – Четверги, как всегда, мы принимаем.

– Стало быть, нынче?

– Очень рады будем видеть вас, – сухо сказала княгиня.

Здесь есть одна странность… Щербацкие принимают по четвергам, а события этого дня происходят в пятницу. Ведь именно по пятницам немец-часовщик приходит к Облонским заводить часы. Каким образом спустя несколько страниц пятница превращается в четверг – непонятно. Если это случайная ошибка автора, почему никто из первых читателей романа, Софья Андреевна или Н.Н.Страхов, не заметили ее? Ведь она бросается в глаза! Почему ее не исправили в первом отдельном издании романа, после того как в журнальной версии его прочитали тысячи людей и, по крайней мере, часть из них не могли этой ошибки не заметить?