Вот заросший травой холмик, который некогда был крыльцом со ступеньками. Возле холмика прямоугольная дыра в стене — дверь. В комнатах все стены стали чёрными от копоти, и тоже везде разросся бурьян и кустарник.
Внутрь дома кто-то протоптал еле заметную дорожку. Влад огляделся: "Неужели здесь ещё кто-то может жить?"
В кустах раздался шорох. Из листвы бурьяна выглянули две рыжие морды бродячих псов. Войко, увидев их, поднял с земли камень, но морды исчезли раньше, чем камень просвистел в воздухе.
— Прочь отсюда! — на всякий случай крикнул слуга.
Влад ещё раз огляделся.
— А знаешь, Войко, — сказал он, — ведь я этого Нана не очень жаловал, хоть и должен был с ним породниться. А теперь... вот если бы сейчас оказалось, что он не умер, я бы обнял его, как отца.
— А за что же ты его не жаловал, господин? — спросил Войко не столько из интереса, сколько из-за того, что понял — юному хозяину требовалось выговориться.
— За что не жаловал? Да... — Влад махнул рукой, — если подумать, из-за пустяка. Дело давнее. Пять лет назад это случилось. Отец тогда вынужден был гостить у султана, на румынском троне сидел проходимец вроде Владислава, но другой, а я с братьями и с мачехой прятался в дальнем имении у Нана. Мне там показалось скучно. И я сбежал. И пропадал недели три. А когда вернулся, Нан велел меня запереть в пустом амбаре и держал там долго. А после сказал, что если б был мне отцом, то высек бы меня.
Влад внимательно посмотрел на Войку, пытаясь угадать, как серб оценит этот рассказ — посчитает ли, что Нан тогда позволил себе лишнего, или не посчитает. Войко при слове "высек" только чуть поднял брови от удивления, потому что знал, что княжеских сыновей можно сечь, только если на то будет воля их отца, а иначе даже мысль о таком деле является дерзостью, и всё же слуга не оказался возмущён.
— Нан был по-своему прав, — продолжал Влад, — ведь из-за меня такой переполох случился. Все боялись, что я попался людям того проходимца, который сидел на троне. Если бы я вправду попался, моему отцу было бы куда сложнее вернуть себе власть. Вот все и испугались. И Нан, наверное, тоже испугался. Но я тогда сильно обиделся на него. Думал, он себя выше меня ставит.
— А на самом деле?
— А на самом деле он просто хотел поучить меня уму-разуму, чтобы я не стал позором для своего отца. Мне ведь тогда четырнадцать было. Я только и думал о том, что передо мной весь мир открыт. Всё хотелось изведать, всё попробовать. Наверное, мой старший брат должен был за мной приглядывать, но он и сам тогда ещё из отрочества не вышел. Вот Нан и решил посадить меня в амбар, а после сделал внушение.
— Значит, из амбара выпустил?
— Конечно. И всё же велел своим слугам приглядывать за мной, чтобы я снова не сбежал. А тем временем мой отец выпросил у султана войско и вернул власть, а после с Наном уговорился, что я женюсь на дочери Нана. А я жениться не хотел. И про невесту знать ничего не хотел. А теперь мне жалко. Мне бы хоть узнать, красивая она была, или не очень. Я ведь даже лица её не помню. Значит, забуду скоро, а я не хочу забывать. Всё-таки, хоть мы с Наном и не успели породниться, а его семья, это и моя семья была тоже. И этот дом — мой дом.
Слуга слушал внимательно и не перебивал.
— Посмотри, — сказал Влад, широким жестом показывая вокруг. — Вот ведь как получилось. Приехал я домой, и что же нашёл? Вот что. Один мой дом разорён, а другой сожжён дотла. Отец, когда сосватал мне Нанову дочь, говорил, что этот дом станет для меня кровом в том случае, если во дворце опять поселится некий проходимец. Отец говорил, что в этом доме меня всегда радушно примут. И вот я приехал, и нет мне радушного приёма ни там, ни здесь.
Влад говорил уже не столько для Войки сколько для себя. Девятнадцатилетний юнец будто размышлял вслух:
— Пока мы не добрались до Тырговиште, я всё гадал, стал ли Нан предателем или не стал. Выходит, что нет. Ведь его убили подло — дом подожгли. Если б он что-нибудь дурное совершил и за это поплатился, то умер бы по-другому. Когда правые люди неправому мстят, они не так мстят — домов не поджигают. Они выбирают открытое место и нападают с оружием при свете дня, чтобы все видели, что это Божий суд. А Нана убили подло. Значит, он за правду пострадал.
Влад замолчал, но продолжал размышлять, как же могло случиться, что во время пожара Нан с семьёй куда-то делись, а вернее собрались все в одной комнате, дверь в которую оказалась наглухо заперта. Почему сам Нан, жена, сын, дочь или кто-то из троих челядинцев не открыли на стук? Не смогли, потому что к тому времени были крепко связаны или мертвы?
"Поджигатель не мог действовать один", — размышлял Влад. Слишком много всего следовало сделать — затащить всех хозяев и ближних слуг в одну комнату, запереть дверь, поджечь дом и сделать всё, чтобы затруднить тушение. А ещё этим поджигателям следовало убить сторожевых собак, чтоб не мешали и не шумели, и это, наверное, оказалось самым сложным — убить собак без шума.
"А может, не было никого постороннего? Может, те четверо челядинцев, которые чудом спаслись, сами всё учинили, а затем дом подожгли, выбрались и начали рассказывать, будто ничего не знают. Их бы отправить к пыточных дел мастеру, да расспросить хорошенько!" — думал Влад.
Конечно, казалось удивительным, что четверо человек, долго и верно служивших своему господину, вдруг решились его убить. "А не удивительно, что слуги моего отца, верно служившие ему, вдруг взяли и сделали то же самое?" — с ожесточением твердил себе девятнадцатилетний юнец. "Пусть бояре избрали другой способ убийства, но действовали похоже, — повторял он. — Ведь они не только на самого господина подняли руку, но и на семью. Брата моего не пощадили. А если бояре смогли, то отчего же простые люди не могут?"
Сложно теперь было докопаться до правды. Прошло уже почти два года. Почти два года с тех пор, как погиб отец Влада. Почти два года с тех пор, как старший брат оказался погребён заживо. Почти два года с тех пор, как сгорел Нан с семьёй. Почти два года с тех пор, как во дворец султана доставили весть, что на румынском троне теперь сидит Владислав, венгерский ставленник, смело перешагнувший через множество смертей. Два года Влад жил мыслью о том, что вернётся в Тырговиште, всё выяснит и отомстит. И эти два года пролетели как один день.
Когда Влад вместе с Войкой вернулся во дворец, то увидел, что остальные его слуги, подаренные султаном, уже доставили сюда обе телеги с походным добром и готовятся обживаться.
— Господин, — с поклоном произнёс один из слуг, — не прикажешь ли запереть ворота? А то заходят сюда чужие люди, не поймешь, откуда взявшиеся.
— И кто же заходил? — рассеянно спросил Влад.
— А вот, — слуга указал на некоего парнишку, стоявшего возле крыльца. Рядом с парнишкой на ступеньках лежал огромный узел — что-то завёрнутое в серую холстину.
Заметив Влада, парнишка встрепенулся, сгрёб узел в охапку — значит, не очень тяжела была ноша, хоть и велика — а затем бодрым шагом направился к новому хозяину дворца. Приблизившись на расстояние семи шагов, паренёк бережно опустил ношу на землю и поклонился.
— Доброго дня, господин, — произнёс он и тут же попросил. — Возьми меня на службу. Я много чего могу делать — комнаты убирать, печи топить. Стряпать не умею, но знаю, как правильно подавать блюда на государев стол. Да и весь распорядок дворцовый знаю: в котором часу государю вставать положено, и в котором — спать ложиться. И знаю, что все слуги в такое время должны делать — что отнести, что принести государю, чтоб он сам не утруждал себя распоряжениями. Человек вроде меня тебе пригодится.
— Пригодится? — Влад покачал головой. — У меня достаточно слуг. И они знают мои нужды лучше тебя.
Паренёк смутился на мгновение, но сразу нашёлся:
— Вот и Владислав мне то же сказал, когда я к нему просился в услужение. Достаточно, у него, говорит, слуг. И я, раз такое дело, отступился.
На лице Влада не отразилось никакого отклика на эти слова, но соискатель дворцовой должности смело повторил:
— Я отступился и теперь к нему на службу не пойду, даже если сам звать станет.
— А мне ты это зачем говоришь? Угодить хочешь? — спросил Влад.
— Может, и угожу, — хитро сощурился паренёк. — Ты глянь, господин, что у меня в узле.
— И что же?
— Я сначала думал, не продать ли, — последовал уклончивый ответ, — но совестно мне стало такие вещи продавать.
— Отчего же совестно?
— Да оттого, что принадлежали они твоему родителю, господин. А я у него служил и за сохранность тех самых вещей отвечал.
— Служил? Я тебя не помню, — строго произнёс Влад. — А слуг своего отца я помню хорошо.
— Так я к нему на службу пришёл уже после того, как ты, господин, отправился к султанскому двору, — признался паренёк. — Послужить я успел недолго. Всего полгода прошло, а затем появился Владислав.
— И ты ему тоже думал послужить? — зло спросил Влад. — А ведь наверняка знал, что смерть моего отца и смерть моего старшего брата совершились не без его участия.
— Да откуда ж я мог знать? — соискатель дворцовой должности сделал особое ударение на последнем слове. — После смерти государей всегда слухи ходят. Меня старый Митру учил не всякому слуху верить. Я и не верил.
При упоминании имени Митру в голове у Влада возник образ седоусого старика, который прислуживал в личных отцовских покоях. Старик следил за чистотой и подкладывал дрова в печки, если дворцовый истопник не успевал это делать. Бывало, что Митру прислуживал и за трапезой, но не на пиршествах, а тогда, когда отец обедал и ужинал у себя. "Может, не врёт? — подумал Влад. — Может, этого паренька и впрямь назначили старику в помощники?"
— Я и не верил, — меж тем продолжал паренёк, — но когда самого Владислава воочию увидел, а затем оказалось, что старый Митру при нём тоже служить не будет, потому что неугоден, вот тогда я и призадумался.
— И что же надумал?
— А то, что не нравится мне Владислав, раз слуги прежнего государя ему не угодны. Что бы он там ни сделал, а мне он не нравится. И решил я, что не должен он владеть вещами твоего отца. Тогда я, пока ещё из дворца не выгнали, собрал, что мог, ну и вынес потихоньку. Уж мне было известно, как пройти так, чтоб меня не...
— Так значит, там, в узле — вещи моего отца? — перебил Влад.
— Да, — кивнул паренёк. — Вот я и решил отнести это тебе. А если тебе не надо, тогда...
Договорить он не успел, потому что новый хозяин дворца спрыгнул с коня:
— А ну-ка покажи, что принёс.
Войко тоже спешился и, вынужденно бросив коней стоять без присмотра, побежал вперёд господина, оттеснил паренька в сторону и поставил узел на угол одной из телег. Негоже ведь господину к самой земле нагибаться.
Влад не помнил, как развязал туго стянутые концы холстины, но вот они разошлись, и глазам предстали однотонные и узорчатые ткани государевых кафтанов, лежавших один на другом. Наверное, отец и впрямь носил их, но вспомнить, где и когда, не получалось. Когда Влад вспоминал родителя, то ясно видел перед собой только лицо, а остальное — как в тумане. Сквозь этот туман трудно различался даже цвет одежд, хотя... Сын, перебирая разноцветные кафтаны, вдруг увидел ярко-красный рукав и вспомнил, что этот цвет всегда был отцу приятен. Несомненно!
Влад, взявшись за рукав, вытянул красное одеяние из стопки. Затем, ни слова не говоря, снял пояс с мечом и передал Войке, после чего скинул с себя турецкий кафтан, непременно упавший бы на землю, если б не подоспел один из слуг.
Вместо турецкого одеяния Влад надел отцовскую вещь. Прислушался к себе и только тогда подумал, что одежда могла оказаться пропитанной ядом. Девятнадцатилетнему юнцу приходилось слышать истории о подобных отравлениях. Вряд ли таким способом мог быть отравлен отец, но даже если родителя отравили не через одежду, а через пищу или питьё, то в этот раз, чтобы разделаться с сыном, могли поступить иначе...
К счастью, обошлось. Одежда не жгла кожу, как обычно бывает, если она вымочена в отраве, и даже почесаться не хотелось. Значит, верными оказались отцовские слова, слышанные когда-то: "Человеку, который прав, бояться нечего".
— Рукава чуть длинноваты, а так впору, — заметил Войко, подворачивая господину рукава, имевшие такую же красную подкладку.
Влад снова препоясался мечом и спросил паренька:
— Как тебя зовут?
— Нае, — ответил тот.
— Хорошо. Беру тебя на службу, — объявил Влад и сделал знак Войке преклонить ухо.
Серб склонился.
— Приглядывай за этим новым слугой, — тихо сказал Влад, хоть и не сомневался, что Нае достаточно сообразителен, а потому догадается о смысле приказа.
Нае, будто в подтверждение, произнёс с поклоном:
— Благодарю тебя, господин. Ты не беспокойся. Я стану служить честно. Старый Митру учил меня, что за всяким слугой, даже если за ним никто не следит, всё равно пригляд есть, ведь Бог за нами за всеми следит, и все наши дела записываются в небесные книги. Я эту науку помню, поэтому буду верен и старателен.
Вдруг у Влада появилась одна мысль. "Записываются, — про себя повторил он. — Записываются. А ведь не только в небесной канцелярии записываются все наши дела, но и на земле в канцеляриях запись ведётся".
Девятнадцатилетний хозяин дворца, теперь уже в отцовском кафтане, взошёл на крыльцо и быстрым шагом направился в канцелярию. Калчо был там и прибирал вещи, разбросанные Челиком и другими турецкими воинами.
Увидев своего юного господина, писарь остолбенел.
— Что? Опять не по нраву тебе моя одежда? — с лёгкой улыбкой спросил Влад.
— Будто родитель твой с того света вернулся, — пролепетал старый болгарин. — Только усы бы тебе, и ты был бы совсем как...
— Покажи мне грамоты Владислава, которые составлялись на советах, — перебил Влад. — Все, что есть, покажи.
Если государь издаёт приказы, одаривает верных слуг новыми имениями или пишет письмо в сопредельные страны, то в княжеской канцелярии непременно должна остаться копия приказа, дарственной или письма, потому что ни один государь не в силах помнить свои дела во всех подробностях.
В то же время для канцелярии считалось редким случаем, чтобы копию делали нарочно. Иногда, конечно, снисходило на некоего писаря вдохновение, и он составлял документ сразу набело, без единой помарки, чтобы показать своё искусство. А так копиями служили черновые записи — те, что с зачёркнутыми строчками, приписками на полях, кляксами. Смысл ведь в этих записях оставался тот же, а красота была не важна. Она создавалась только напоказ — для тех документов, что расходились из дворца во все стороны.
Такие документы, выпущенные в мир, уподоблялись птицам, выпушенным из клетки — ищи и не найдёшь, а вот исчирканные и замаранные бумаги и пергаменты оставались в канцелярии, причём за два года, пока Владислав пребывал у власти, разных его грамот, составленных на совете, появилось достаточно, и черновиков накопилось много.
— А для чего тебе, господин, эти грамоты? — спросил Калчо, открывая сундуки и стопками выкладывая требуемое на столы.
— Хочу узнать, кто из отцовских слуг оказался предателем, а кто остался верен до последнего часа, — ответил Влад. — И раз уж нет у меня живых свидетелей, я призову в свидетели пергамент. Письмена всегда правду говорят, ведь нет у них ни страха, ни корысти.
Девятнадцатилетний юнец уселся за стол, пододвинул к себе стопку черновиков и принялся читать. Скользя взглядом по очередному листу, он обращал внимание только на самые последние строчки, где указывались имена бояр, присутствовавших вместе с Владиславом на совете в тот день, когда составлялся текст.
Влад хотел найти в этих строках знакомые имена — имена отцовых бояр. Вернее хотел бы не найти ни одного знакомого имени, но знал, что непременно найдёт.
В отличие от писем в сопредельные страны, частенько сочинявшихся на латыни, грамоты составлялись на славянском языке, и этим языком новый хозяин дворца владел отлично. Никакой помощи в разборе символов, нацарапанных чёрными чернилами на пожелтевших пергаментах, Владу не требовалось.
Ему был знаком и сам порядок составления грамот. Список бояр начинался словами "се же свидетели" — дескать, вот кто наблюдал за составлением документа. Сами же бояре, упомянутые в списке, назывались словом "жупаны" и, чтобы называться так, то есть попасть в княжеский совет, они порой шли на многое.
— Се же свидетели: жупан Мане Удрище, брат его Стоян, — прочитал Влад и задумался. Он помнил Мане Удрище и Стояна — невысокого роста неприметные бояре с короткими чёрными бородами.
Когда на троне сидел отец Влада, эти люди упоминались в грамотах последними, а теперь оказались упомянуты первыми. Значит, теперь они в совете стали наиглавнейшими, не считая самого князя. "Что же они такого сделали для Владислава, что он настолько возвысил их? Неужели, это они — главные заговорщики? Вот двуличные души! Псы паршивые!" — думал девятнадцатилетний Влад.
Именно при его отце боярин Мане Удрище и боярин Стоян впервые стали заседать в совете, то есть именно Владов отец дал им в руки власть, но как видно, им захотелось получить больше, и тогда они... Влад не стал дальше распалять в себе гнев и продолжил чтение.
Следующим в списке стоял жупан Тудор, и как только глаза наткнулись на это имя, перед мысленным взором возник крупный человек с тёмно-русой бородой, с годами становившийся всё крупнее, а борода его — всё шире. В своё время Тудор первый поступил на службу к отцу Влада. Это случилось, когда отец, изгнанник, вынужденный жить в Трансильвании в Шегешваре, ещё только претендовал на престол. Самому Владу тогда едва исполнилось шесть, но он помнил, как впервые увидел в родительском доме, в столовой странного незнакомца с заросшим щетиной подбородком. Да, тогда этот Тудор ещё не был бородат, и маленькому Владу запомнился именно подбородок, а ещё — большие запылённые сапоги из толстой кожи.
— Называй меня дядей, — сказал Тудор сыну своего господина.
Казалось, что этот жупан никогда не станет предателем, ведь именно Владов отец возвысил его, подарил ему обширные имения. До этого Тудор был почти нищ, а благодаря милостям стал богат, да и в совете занял одно из первых мест. "И вот теперь он тоже в милости у Владислава! Гнусный человек!" — мысленно воскликнул Влад.
Следующим в списке оказался жупан Станчул, но это совсем не могло никого удивить. Мане Удрище с братом Стояном и Тудор попали в княжеский совет лишь при отце Влада, поэтому их отступничество казалось чёрной неблагодарностью, но вот со Станчулом дело обстояло иначе. Он заседал в совете с незапамятных времён и успел состариться, заседаючи. Он пережил четырёх правителей и теперь служил Владиславу — пятому! "Пятого он и на шестого сменит, если случай представится", — ехидно подумал девятнадцатилетний юнец.
Ничуть не удивило и появление жупана Юрчула в списке предателей. Он, будучи родным братом Станчула, переходил от государя к государю точно так же! Очевидно, у этих братьев предательство уже вошло в привычку, заставляя предавать снова и снова! "Выродки! Оба выродки!" — сказал себе Влад.
"А вот жупан Димитр", — отметил он в очередной грамоте. При Владовом отце этот человек служил начальником конницы. При Владиславе свою должность сохранил. И, конечно, для этого постарался! Такое не могло произойти просто так!
Обращало на себя внимание и имя Михаила, который хоть и не являлся боярином, но занимал при дворе важную должность — начальника канцелярии. "Уж не тот ли это Михаил, который при моём отце имел должность простого писаря?" — подумал Влад, но всё же засомневался, поэтому решил спросить у Калчо, а старый болгарин, как оказалось, уже выложил на столы все документы и теперь стоял неподалёку, с любопытством наблюдая за своим юным господином.
— Много ли поведали господину письмена? — спросил Калчо, как только Влад встретился с ним взглядом.
— Достаточно, — ответил новый хозяин дворца. — Я вижу, что предателей было семеро.
— Семеро? — Калчо покачал головой. — Письмена назвали тебе только семерых, господин?
— Из тех, что служили моему отцу, а теперь служат Владиславу, я насчитал семерых, — сказал Влад, довольный своим расследованием и полагавший, что улов предателей получился крупным. — Вот ведь как любопытно получается. Государь сменился, а жупаны остались те же и по-прежнему заседают в совете. Некоторые даже возвысились. Например, Мане Удрище с братом. А ещё я вычитал, что начальником канцелярии сделался некий Михаил...
— Да, это тот самый, что служил у твоего отца писарем подобно мне, — подхватил Калчо.
— Ну, вот. Значит, предателей семеро, потому что Михаил — как раз седьмой.
Писарь снова покачал головой:
— Увы, тебе известно не всё.