Филарет – Патриарх Московский

Царь рассмеялся и погрозил мне пальцем.

— Сам придёшь. Раз сам начал, сам и закончишь справу свою. А я награжу тебя изрядно, коли полегчает. А за это…

Царь ткнул пальцем в лежащие на деревянном кресле исписанные листы…

— Отпиши-ка, Михал Петрович, сему отроку…

Он посмотрел на казначея и задумался, теребя бороду.

— Младый ещё он. Так бы, за такую справу, и поместья не жалко, но расписано всё по избранным. Нет земель свободных.

Царь напрягся лицом, сведя густые брови на переносице. Нижняя губа выдвинулась вперёд и потому его большой нос почти достал верхнюю губу. «На нашего Буншу похож», — вспомнилось мне где-то слышанное.

— Коня, сбрую? Мал ещё, — продолжал размышлять вслух Иван Васильевич. — Шубу? Да, ну!

— Может его на оклад взять? В казначейство. Он сим «Введением» уже привнёс разума в справу нашу казначейскую, а с его индийской цифирью и этим, как его, «умножением», там хоть посчитать всё можно будет, переведя всю рухлядь на деньги.

Царь посмотрел, на меня не распрямляя бровей, потом вдруг резко вскинул их и, словно прозрев, воскликнул:

— А ведь правде твоя, Михал Петрович. Вноси его в боярский список и приписывай к казне, но не сорока твои соболиные считать, а в разрядные палаты со всеми там записями разбираться. Зело борзо он буквицы пишет.

— Заклюют его там дьяки, великий государь, да и ослепнет в скорости.

— Так не говорю же, чтобы сиднем там сидел. Пусть походит, присмотрится, что там дьяки творят. Чую, что в родословцы древние они кривду пишут. Понаехало из земель заморских, немецких, да литовских быдла всякого с родословными «липовыми». И крутятся они возле дьяков тех. Сказывают мне. У тебя в палатах места не прибавится, а вот людишек придётся добавить, я думаю, чтобы учёт сей ввести.

Царь снова ткнул пальцем в мою писанину.

— А потому место там ему не найдётся, вот пусть и посидит там. А кто «клевать» начнёт пусть скажет. Мы того укоротим.

Царь наклонился заглянул мне прямо в глаза.

— Жду от тебя новый счёт. Переведи нашу цифирь на свою. В нашей, если честно, я ни черта, прости Господи, не понимаю. Читать читаю, да. Складываю кое-как, а с большой цифирью даже и не связываюсь.

— Думаю, мало кто может обойтись без костного счёта, да на перстах ещё я, к примеру, могу. А так, как он, — дед показал на меня пальцем, — верно никто у нас не может.

— Вот и я о том. Изложишь на бумаге, приставлю тебя к наследнику моему наставником. Осилишь?

— Осилю, государь. Давно о том думаю. Бумаги не было и чернил. Тятя не давал.

— Вишь, как… Болван твой тятя, хоть и воевода исправный. Тоже из тех, кто предан мне и делу моему. Спаси его бог. Да и Анастасия моя — добрая душа — из вашего рода. Подрастёшь, пойдёшь в избранные, станешь служить мне?

— Так… Уже, вроде, служу, — неуверенно пожал я плечами.

— И то.

— Давай, государь, жала изыму.

Иван Васильевич снова развернулся спиной. Дед приподнял ему рубаху, а я повыдёргивал жала с опустошёнными мешочками.

— С сего дня и вписывай его в боярский список. Указ подготовь и принеси мне на подпись, Михал Петрович, сей же день. — Говорил царь, пока я его «оперировал».

— Тут же и принесу, великий государь, — согласился дед, оправляя ему рубаху.

— Как писать его станешь, Захарьиным, или Головиным?

Дед посмотрел на меня и пожал плечами.

— Хотел было, к себе приписать, и отец его был не против, когда отдавал, а тут, вдруг вчера взъерепенился. Мой, говорит, сын. Вертай взад! Едва вчера не забрал. А мне бы помощника в денежной справе и купечестве. Сын-то мой далече и служба у него.

— Помню, помню, ты говорил. А ты, что скажешь, Фёдор? Пойдёшь в наследники к деду? Возьмёшь его имя его семьи?

Я некоторое время сделал вид, что подумал, а потом покачал головой.

— Мне чужого не надо, государь. Есть прямой наследник, пусть и владеет. И не хочу родного тятю обижать. Он говорил, что любил мамку мою, вот и ко мне воспрял духом. А помогать готов. Только мал ещё я купеческими делами заправлять. Силёнок маловато с караванами ходить. Оружную справу ещё не разумею.

Дед рассмеялся.

— Не надо тебе с караванами ходить. Пригляд за товарами в гостином дворе нужон. У меня есть там приказчики по разным товарам, но ты сам видишь, что всё правильно учесть и сосчитать — это много времени надо, а у меня его совсем нет. А сейчас и вообще не будет. Деньги от товара поступают, но чую, что воруют. Шуршат, как крысы.

— Ладно, Михал Петрович, вы ступайте, а я прилягу. Отпускает вроде бы боль. Указ неси.

Мы из царской спальни ушли. Я радостный пошёл домой, рассчитывая пообедать и завалиться поспать, а дед поспешил в казначейство, лишая себя полуденной «сиесты».

Выйдя из палат царских, я побежал переполненный радостью, а у меня трепетала птицей одна единственная мысль: «Получилось! Получилось! Получилось!». Я долго планировал проникновение к царю и оно получилось. Даже лучше, чем хотелось.

«Только бы он не распух, от пчелиных укусов», — думал я, быстро переступая обутыми в сапожки ногами конские кучи и коровьи лепёхи и уворачиваясь от грязных рук рядных попрошаек, намеревавшихся схватить меня за рубаху и порты. Вскоре я достиг ворот дедовой усадьбы.

— Буду жить здесь, — подумал я, — пока отец не переселет меня в отдельную горницу. Я, чай, сейчас не просто отрок, а боярин, лять, и помощник государственного казначея. Да и веселее здесь. С ровней играть интереснее. Не задирает меня пока никто из головиных ребят.

Дедов двор был самым большим и на него, когда появился я, стала собираться вся местная ребятня и младшаки, и старшаки. Только мелких они с собой не приводили. Дед не любил детский слёз и криков.

Работая над «Введением в бухгалтерский учёт» я не забывал отдыхать и на вечерней заре всегда выходил поиграть. Играли, в основном, в «бабки» или «пекаря». Дед, наверное, только из-за меня разрешал внукам занимать вечером его двор. Сам он в это время всегда выходил на своё крыльцо, усаживался на табурет, пил парное молоко, только что подоенных коров, закусывая его с печеньем.

Когда раздавались звуки колоколов, голоса нянек и мамок, зовущие ребятню, я тоже бросал игрушки, умывался, обувался и шел в стоящую меж двух наших усадеб церковь Максима Исповедника на вечернюю молитву. Там собирались в основном все наши родичи. Церквей в Москве было много.

Глава 3

В тот день, четыре года назад, я так и не уснул. Придя «домой» я нашёл в своей светёлке на подоконнике плошки с капустными щами с мясом, гороховой кашей и холодным компотом из сухих фруктов и ягод. До «Петрова поста» оставалось ещё три дня, а потому кормили, жирно и мясно.

Даже когда я торопливо уничтожал еду, мои мысли продолжали крутиться вокруг одного и того же: «Дальше что?».

К этому времени, мне уже стало понятно, что я — это не совсем я. За те десять дней, что прошли с момента моего первого посещения дедушкиного «каземата», я многое понял. Особенно лёжа с закрытыми глазами, после вечерней молитвы, на своей мягкой пуховой лежанке. Понял — не совсем правильное слово. Стал догадываться.

Как уже говорилось, что было в моём младенчестве я не помнил почти совсем. Однако, поковырявшись в памяти и сложив кое-какие события, а именно: удивлённые лица нянек и мамок, их испуг и накладываемые крёстные знамения на меня, перешёптывание родителей, и злобный свистящий шёпот мачехи: «изыди, сатана», я пришёл к выводу, что и тогда знания из меня так и пёрли.

Может быть именно поэтому и отец был со мной холоден.

Я вспомнил, с каким испугом со мной возились няньки и каким ужасом, приносили мне и уносили от меня в отцовскую библиотеку запрошенные мной книги. Мне было не понятно такое ко мне отношение, но сравнить его мне было не с чем, поэтому я не заморачивался. Мне было всё равно, как ко мне относятся другие. Главное, чтобы тот я, который требовал знаний, был удовлетворён.

Поразмыслив в те дни, когда я списывал из своей памяти «Введение в бухгалтерский учёт» над тем, что я такое, пришел к выводу, что внутри меня сидит не безудержная потребность в знаниях, а некий демон, управляющий моим телом. Этот вывод меня сильно расстроил и именно поэтому я в тот день так и не уснул даже после сытного и избыточного обеда.

Промаявшись до общей побудки, когда дворня стала «шуршать» по территории усадьбы и поняв, что, в общем-то, «демон» не беспокоил меня и не проявлял себя, чтобы мне его опасаться на людях, я надел портки, завязал поверх рубахи поясок и, прихватив картуз, вышел во двор. Заслышав мелодичный перезвон наковальни, я было направился туда, но увидел шедшего в свою мастерскую плотника Ерёму.

В кузне я уже сегодня был, а вот плотника в мастерской не застал.

— Ерёмка, деда сказал, что ты мне поможешь в одном деле.

Плотник остановился и глянул на меня. Он был лохмат, заспан и от него разило луком и брагой.

— Ты — Фёдор Никитич, старшой сын Никиты Захарьина и Варвары, упокой Господи её душу?

Я кивнул.

— Знавал я её, когда она ещё в девках хаживала. А вот батьку твово только со стороны… Нелюдимый он у тебя. А ты, что, тут на постоянно проживать останешься или погостить…

— Погостить-погостить, — перебил я его, так как знал, что с холопами и дворней лучше о стороннем не заговаривать, ибо, заболтают так, что и не заметишь, как день кончится. — Так, поможешь мне?

Ерёма недовольно скривился.

— Что надо делать, барин?

— Кто это — барин?

— Знамо, кто — ты, не я же, — плотник снова оживился. — Михал Петрович всем объявил, что с сего дни обращаться к тебе только так.

— Вот оно что! Быстро я возвысился! — подумал я. — Не обернулось бы мне это возвышение лихом. Кто-то пол жизни зад рвёт, чтобы боярство получить, а я в одночасье, хлобысь, и в дамки. Вот-то в отцовом семействе заголосят. Батяня-то не боярин ещё. Воевода — да, но до боярства ему ещё далеко. Осерчает. Пороть уже не моги, только на правёж к государю.

— Ха-ха! — рассмеялся я в голос, так неожиданно для Ерёмы, что он вздрогнул и осенил себя крестом. — Не боись. Только сегодня от царя боярство получил. Сам забыл.

— От самого, Ивана Васильича? — снова оживился плотник, пытаясь втянуть меня в рассказ о том, как я получил боярство.

— Так, Ерёма, не пудри мне мозги. Пошли в мастерскую, скажу, что надо делать.

— У меня своей работы гора и маленькая тележка, — заныл он.

— На правёж к деду хочешь? Устрою прямо сейчас. Хотя я сейчас и сам могу распорядиться. Позвать кучера с вожжами?

Ерёма посмотрел на меня исподлобья и молча направился к мастерской, по пути пнув рывшегося на посыпанной песком дорожке, петуха. Петух было кинулся на обидчика, но получил второй удар ногой и улетел в кусты рясно цветущей по обе стороны дорожки малины. Куры разорались, обидевшись за «мужа», и разлетелись кудахча в разные стороны.

— Началось в деревне утро, — подумал я. — Сейчас петух клюнет собаку, собака укусит жену плотника, и плотник вечером получит по голове скалкой, за то, что придёт с запахом браги. А о, что он сегодня напьётся с устатку, это и к бабке ведунье ходить не надо.

В плотницкой мастерской было жарко, пахло стружкой и бражкой.

— Где-то стоит откупоренный бочонок, — понял я и сказал:

— Зря ты бухаешь днём. Выпорет хозяин. Особенно если ты к вечеру не исполнишь мой заказ. Я тебя с утра ищу, а ты с утра уже пьяный и до сих пор не проснулся. А мне сегодня после вечерни к государю снова идти и справу мою показывать.

— Говори, что делать надо, — хмуро просипел Ерёма пересохшим горлом и покосился в угол сарая.

— Сделаешь бусины, как для чёток, вот такие, — показал я образец, — токма дыры не такие, а побольше, под спицы деревянные, которые тоже сделаешь. Размеры вот такие…

Подал ему ивовый, зачищенный от коры прутик.

— Сделаешь вот такой короб.

На толстой свиной крашенной коричневой коже, набитой на несколько досок, я нарисовал мелом рамку со вставленными в неё прутиками с нанизанными на них бусинами.

— На каждой спице по десять бусин, а здесь и здесь по четыре. Всё понятно?

— Понятно, — буркнул плотник.

— Это хорошо, потому, что сроку тебе до вечерни.

Я развернулся и пошёл на выход.

— Всё одно не успею.

— Хочешь помогу? — спросил я.

Ерёма снисходительно посмотрел на меня.

— А что ты могёшь? — криво усмехнувшись, спросил он.

— На стане точильном бусины выточить, сверлить дыры коловоротом, строгать плашки. Много чего могу.

— Врёшь небось?! — удивился плотник. — А ну, покаж.

Он подошёл к простейшему токарному станку с ножным приводом и зажав в него брусок, подал мне резец деревянной рукояткой вперёд. Я покрутил его, перед глазами, разглядывая и подошёл к станку.

— Давненько не игрывали мы в шашки, — пронеслась чужая мысль и родила идею наточить ещё и шашек, а к ним сделать коробку-доску.

— Так. Задание меняется, — сказал я. — У тебя тонкие листы дерева есть?

— Тонкие?

Я кивнул.

— Такие? — он показал на лежащие стопкой деревянные пластины толщиной с сантиметр.

— А ещё тоньше?

— Шпон, что-ли?

— Ну… Есть маленько.

— Покажи.

Ерёма пошёл в угол мастерской и взял с полки стопку тонких листов и поднёс мне.