Журналист

Мужской баритон ответил женскому сопрано в том же лексическом диапазоне, ритме и тональности. Мишка улыбнулся и хотел было продолжить, но диалог за стеной не думал прекращаться, а лишь набирал обороты.

— Я б* с*ка урод вонючий тебя *** в ** через с** на** ты че тут мне городишь?

— Ну что, у всех налито, выпьем? — произнес задумчиво именинник, когда художественные матерщинники за стенкой заткнулись на несколько секунд. Выпили под новую арию сопрано, разлили по второй под партию баритона. Надежда на то, что хотя бы второй тост удастся произнести в тишине, не оправдалась, так что через пять минут напрасного ожидания Окунь снова произнес:

— У всех налито? Выпьем.

Настроение гостей, несмотря на постепенное опьянение, постепенно понижалось, а между тем диалог за стенкой брал все новые вершины обсценной лексики, и даже послышались первые удары и вопли боли. И вот, когда все попытки поддержать разговор за столом прекратились, и приятели поддались всеобщему унынию, Павлик затянул:

— Выйду ночью в поле с конём!

Ночкой тёмной тихо пойдём…

И все двенадцать глоток разом а капелла грянули хором:

Мы пойдём с конём

По полю вдвоём!

На втором куплете ругань за стенкой стала стихать, а когда Павлик с церковного баса перешел на высокий тенор, которым заорал в на две октавы выше хора собутыльников и на много децибел громче собутыльниц: «Сяду я верхом на коня! Ты неси по полю меня! По бескрайнему полю моему, по бескрайнему полю моему» — стихли все звуки в ближайших комнатках трущобной гостинки. Когда стихли последние слова «в Россию влюблен», ни один звук из-за тонких стен гостинки не нарушал благословенной тишины.

— Дорогой наш друг, товарищ и просто хороший человек Паша Окунь, — нарушил молчание Мишка Халдеев, подняв наполненную рюмку джина «Черный бархат». — В этот знаменательный день ты стал по-настоящему большим мальчиком, совершеннолетним даже по самым строгим американским законам. Тебе исполнилось 21 год. Теперь ты можешь не только пить водку и материться, но даже спать без трусов, и тебе ничего за это не будет. Так выпьем же за то, чтобы нашему Окуню удалось покорить все намеченные им вершины.

И все дружно выпили. Увы, Пашке Окуню за его короткую и яркую жизнь не удалось покорить всех намеченных вершин — хотя наметил он их себе, не скупясь, с размахом и без ложной скромности.

Но некоторые все-таки удалось. Когда в 26 лет он отравился паленым спиртом, купленным «у бабки», и умер после 4 часов рвоты, в его портфолио были два газетных стартапа (слова такого впрочем тогда еще не было), огромное количество гениальных репортажей, острых интервью и шикарных фельетонов. Но ни одна девушка не захотела связать с ним свою жизнь. Его талант стал причиной закрытия обеих запущенных им газет: вдохновившись опытом «ДВВ», он попытался заработать капитал на острой социальной и политической журналистике, но оба инвестора, которые согласились профинансировать его проекты, отказались от них после первых же гневных звонков от местных властей.

Первое его детище — газета «Жемчужина Приморья», основанная после отчисления Пашки Окуня с журфака из-за несданной третьей сессии — просуществовала два года, потеснив на медиа-рынке Уссурийска обоих мастодонтов — рупор горадминистрации «Коммунар» и беспринципную «Новую». И, хотя друзья Павлик Морошков и Витька Худяков постоянно хохмили на тему аббревиатуры издания — ЖП — они не могли не признать, что газета получилась крутая. В ее штате собралась убойная команда отвязных журналистов: в основном молодежь, но был и один «аксакал» — откинувшийся с зоны 40-летний Вадик Матвеев. Он пришел наниматься в редакцию, так как не умел ничего кроме как воровать и орудовать пером (в смысле холодным оружием, а не письменным предметом). Но Пашка научил его писать, а также работать с документами и задавать правильные вопросы. После чего Вадик стал самым грозным пером города. После Окуня, конечно. Закончилась феерия свободной журналистики тем, что финансовый директор газеты Митя Савин однажды утром (после особо острой публикации на тему работы горадминистрации) сложил все деньги из сейфа в сумку, обналичил все счета компании, сел на свой спорткар и покинул пределы Российской Федерации через КПП «Пограничный — Суйфэньхэ». Рассказ об этом случае на пьянке в «ДВВ» как раз и побудил Витьку Булавинцева поведать историю с запоем его бывшего бизнес-партнера Красного.

Вторая газета — «Сплетник» — была еще более злободневная, но просуществовала всего две недели. Во втором номере Пашка выступил с редакционной колонкой, в которой объявил, что будет писать всю правду о городских властях. На следующий день — после звонка из администрации — хозяин газеты уволил Окуня и закрыл проект.

Третий стартап, который Пашка затеял в партнерстве с Павликом Морошковым уже после выпуска из университета — это уже другая история. Тем более, что он и вовсе не состоялся.

Глава 4

Репораж из жопы

— С высоты своего опыта, Паха, я тебе могу сказать, что устроиться в редакцию довольно просто, — поделился профессиональной премудростью Окунь с младшим товарищем-тезкой. — Схема такая. Ты приходишь в редакцию и говоришь: дайте задание! Тебе в ответ говорят — слова разные, но смысл всегда один и тот же: иди в жопу! Ты берешь блокнот, ручку, диктофон, и п*дуешь в жопу. В жопе ты осматриваешься, все записываешь, пишешь оттуда репортаж и приносишь редактору. Он смотрит и говорит: молодец, Павлик, вот тебе первый гонорар! А дальше уже проще.

Первая попытка Павлика Морошкова устроиться в газету с треском провалилась. Редакция газеты «Новости», расположенная на мысе Чуркин, сама по себе была труднодостижимым объектом, потому что мыс Чуркин был самым криминальным районом во всем Владивостоке. Гарик с Первой Речки, Костэн со Второй Речки, Радэн с Дальхимпрома, Тухтар со Школьной и Грыжа с Луговой — все эти имена были простым сотрясанием воздуха, если ты их произносил где-нибудь на Березовой улице, или на Ольховой, или на Дубовой. А уж на Пихтовой неместному молодому человеку и вовсе следовало развивать исключительно беговые качества, потому что в случае встречи с аборигенами до риторики едва ли дойдет.

К счастью, редакция «Новостей» базировалась на улице Калинина, в непосредственной близости от остановки маршрутки, так что погружаться в Чуркинские глубины начинающему журналисту не требовалось. Павлик вышел из маршрутки, сориентировался по уличным указателям и короткими перебежками добрался до редакционной двери.

— Здрасте, а у кого тут можно задание получить? — робко спросил он, войдя в редакционное помещение. Из-за десятка монитором ПК на него уставились улыбчивые лица сотрудников и сотрудниц.

— Привет! — Сказал ему высокий кореец в малиновом пиджаке. — Я Андрей Ким, редактор новостного отдела. Иди во-он к той красивой девушке, ее зовут Женя, она тебе даст. — И подмигнув девушке, в ответ на показанный ею кулак, добавил — задание.

Евгения Моисеева окончила журфак в том же году, в котором поступил туда Павлик. Ее однокурсником был старый приятель Пашки Окунева Витька Худяков, легендарный в те времена главный редактор убойного уссурийского издания «Приморский экспресс». В этой газете работало три человека: Витька, дизайнер и рекламщик. А главным источником информации служил Интернет. Ежедневно Витька забивал полосы своей газеты (ту часть, которую рекламщик не успевал забить объявлениями и рекламой секс-услуг) отборной галиматьей из новостных лент популярных сайтов, разбавлял ее гороскопами, кроссвордами, картинками и историями на грани порнухи, а вечером отправлял номер в печать, чтоб с утра тираж появился во всех киосках Уссурийска.

Витька Худяков любил запивать водку пивом и слушать группу «Воскресение». Когда как-то раз Пашка Окунев и Павлик Морошков завалились к нему в квартиру в пятиэтажке за кинотеатром «Россия», что стоит напротив уссурийской администрации, с трехлитровой банкой продукции уссурийского пивзавода (той самой, что продавали бабульки из желтых бочек на колесах с надписью «пиво», расставленных у каждой колонки, так что покупать такое пиво следовало с раннего утра, иначе по ходу торговли освобождавшееся пространство в бочке заполнялось водой из колонки, и к часу пополудни там было больше воды, чем пива), и Витька сразу спросил: а водка? И когда узнал, что парни водку не купили, тотчас побежал в магазин сам. Наутро у Павлика голова раскалывалась, во рту «насрали тараканы», а песня «О чем поет ночная птица» стала вызывать в организме условный рвотный рефлекс.

Потом они стояли на балконе и смотрели на центральную площадь Уссурийска, где лицом к кинотеатру «Россия» и спиной к городской администрации застыл в вечном шаге вперед красноармеец с винтовкой и красным знаменем. Витька и Окунь курили, Пашка пил растворимый кофе.

— А вы в курсе, пацаны, что на месте этого бойца сначала хотели Ленина поставить? — спросил обоих Пашек Витька Худяков. — Было это на заре Страны Советов. Но горсовет не мог решить, как вождя следует поставить: лицом к «России» и спиной к Администрации или спиной к «России» и лицом к Администрации. И так, и так выходило с сомнительными смыслами. В итоге решили написать самому Ленину. Отправили телеграмму с вопросом. Ленин им отвечает: «Ставьте спиной к „России“ и лицом к Администрации. Россия всегда за мной шла, а за вами, козлами, глаз да глаз нужен!» Чиновники наши подумали-подумали и поставили памятник революционному солдату.

Но мы отвлеклись. Женя Моисеева снисходительно отнеслась к порыву Павлика написать какую-нибудь убойную заметку, и предложила позвонить в прокуратуру, чтобы узнать, что новенького есть у них в сводках. Павлик набрал номер, но, когда прокурор на том конце трубки сказал «Алло?» — не сумел вымолвить ни слова.

— Ладно, не переживай, — похлопала его по плечу Женя. — Записывай другое задание. Завтра с утра сходишь в Чуркинский районный суд, там будет заседание по делу о забастовке грузчиков. Напишешь оттуда репортаж. Только паспорт не забудь.

Утром следующего дня Павлик вышел из маршрутки и направился к зданию суда. В руке у него был новенький кассетный диктофон SONY, а в сумке — недавно выданный паспорт гражданина РФ (Павлику только-только стукнуло 16 лет).

Но до суда Павлик не дошел: его обступили шестеро коротко стриженных молодых людей в спортивных костюмах. Ни упоминание Костэна со Второй Речки, ни религиозные вопросы, поднятые Павликом в ответ на традиционное приветствие гопников насчет п**болизма, не помогли. Один из молодых людей вырвал из рук юного корреспондента диктофон, а двое других сбили его с ног, когда он попытался забрать кассетник обратно, вырвали сумку и вытряхнули на землю паспорт, студенческий билет, блокнот и ручку, а также мелочь на обратную маршрутку.

— Я журналист! Я в суд иду на заседание! Мне редактор задание дал! — Закричал Павлик с земли.

— Чо, в натуре журналист? — удивленно спросил старший из развод-бригады. — Ну ладно, журналист, бывай. Не будем тебя бить, так и быть, возьмем твой плеер.

— Это диктофон! Мне он нужен чтобы заседание записывать!

— Карандашик возьмешь, и в тетрадку запишешь! — заржали гопники, собрали мелочь, пропнули по разику лежащего корреспондента и чинно отправились по своим гопничьим делам. А Павлик встал с земли, отряхнулся и грустно поплелся обратно к улице Калинина. На маршрутку денег у него уже не было, но был студенческий, а по нему можно было бесплатно доехать до центра на трамвае. Правда, трамвайная остановка ближайшая была только на Луговой — это такая площадь, что венчает бухту Золотой Рог. От нее в одну сторону идет улица Светлановская, что ведет в Центр, в другую — Спортивная, разделяющаяся на Калинина, что ведет на Чуркин, и на Борисенко, что вдоль Речки Признания ведет в Первомайский район, к Школьной и Патроклу.

Вернувшись в общагу, Павлик решил, что надо работать над собой, развивать свои коммуникативные навыки.

Вторую попытку он предпринял вдвоем с однокурсником Игорем Коневым уже на втором курсе универа. Выйдя после пар из универа, они спустились по склону сопки по Океанскому проспекту до перекрестка с Пологой улицей. Вправо по ней можно спуститься к Алеутской, а затем к Пограничной, где стоит общага №3, а влево надо подняться по лестнице на вершину сопки, а затем продолжить подъем. И тогда слева от тебя окажется Владивостокская Епархия Русской Православной Церкви, а справа — уютный трехэтажный особнячок с вывеской «Приморское агентство рекламы и информации». Туда-то и вошли Павлик и Игорь в надежде покорить вершины журналистики.

ЗАО «ПАРИ» выпускало две еженедельные газеты: по франшизе «Московский Комсомолец во Владивостоке» и собственное издание «Дальневосточные Ведомости».

Хозяином «ПАРИ» был великий человек Артуш Рамаисович Хачатурян, которого журналисты уважительно называли «папа Артуш». Его величина характеризовалась хотя бы тем, что «МК во Владивостоке» и «ДВ Ведомости», если выражаться метафорами Василия Башкина, крутили стволами своих орудий на все возможные 350 градусов. А пресловутая «слепая зона» скрывала в своих 10 градусах только одну единственную организацию — армянскую диаспору Владивостока. Журналисты двух отвязных редакций, сидящие в двух соседних помещениях особнячка на Пологой улице, не имели вообще никаких политических ориентиров. Редакцией «МК» рулил 45-летний Андрей Ивлев, редакцией «ДВВ» — 35-летний Виктор Булавинцев. И обоих папа Артуш ценил чрезвычайно. Ивлев был знаменитым политическим обозревателем, на которого скрипели зубами и Черепков, и Наздратенко, а Булавинцев — мощнейшим журналистом-расследователем Владивостока, знавшим всех бандитов и всех ментов с прокурорами буквально на уровне «вась-вась». Собственно, как потом рассказал сам Витька на редакционной пьянке, его десятью годами ранее, когда он приперся в редакцию пресловутых «Новостей», послали в настоящую жопу — не чета той, которую так и не покорил Павлик Морошков. Молодого Витю Булавинцева редактор послал взять интервью у оставшегося сиротой сына только что застреленного на стрелке криминального авторитета. Витя поспрашивал, кого этот авторитет крышевал, когда был жив, и пошел в одну из фирм, плативших тому дань. Там он рассказал о своем задании, директор вызвал братков, те, предварительно обшмонав Витю, посадили его в тачку, завязали ему глаза и отвезли на шикарную виллу, где за толстыми трехметровыми стенами под током, за двором полным голодных доберманов, за периметром охраны из 25 человек с автоматами в бронежилетах и касках сидел испуганный 9-летний мальчик с заплаканными глазами — единственный наследник обезглавленной криминальной империи. Витя задал мальчику несколько вопросов, записал ответы и его отвезли обратно.

После семи лет работы в «Новостях» Витя решил открыть свою газету. Вдвоем с другом рекламщиком-продажником Сашей Красным они пришли к местному политику, депутату городской думы Владивостока и по совместительству хозяину завода, по производству кириешек по фамилии Локтев и попросили у него денег. Тот давно хотел иметь свое «орудие избирательного обстрела», потому дал парням 50 тысяч долларов в качестве вклада в уставный капитал ТОО «Редакция газеты ДВ Ведомости», получив за это долю 50%. Витька и Сашка получили по 25%, а в уставе редакции прописали, что решения по редакционной политике принимаются только большинством голосов.

Бизнес-модель «ДВ Ведомостей» была простая. Три журналиста и фотограф садятся в редакционную «Тойоту Короллу» и едут в какой-нибудь населенный пункт Приморского края. Заселяются в гостиницу, заваливаются в местную администрацию и ставят штампы в командировочных удостоверениях. Потом пропадают на три дня, выпытывая у местных жителей все проблемы: от коммунального хозяйства и зарплат сотрудникам до убийств и разбойных нападений и выращивания конопляных культур. Затем заваливаются снова в администрацию, закрывают командировочные, напрашиваются на интервью к главе, заваливают его вопросами о выявленных проблемах — и уезжают. Следующие три-четыре номера весь населенный пункт сметает все тиражи «ДВ Ведомостей» из киосков, а когда дожидается заветных репортажей, то у издания появляется несколько сотен новых подписчиков.

В итоге за два года тираж газеты превысил 20 тысяч экземпляров, но тут случилось непредвиденное. Витька Булавинцев подписал очередной номер в печать и позвонил в типографию, чтобы заказать тираж. И там ему сказали, что тираж не оплачен, более того, у редакции остался долг за прошлый тираж. Витька позвонил Сашке Красному — и не дозвонился. Приехал к нему домой — и узнал, что Сашки уже три дня как нет дома. Вернувшись в редакцию, Витька открыл сейф и увидел, что там пусто. Позвонил ментам, Сашку стали искать.

Нашелся он еще через три дня на Эгершельде. Что-то перемкнуло у Сашки в голове, и он, опустошив редакционный сейф, на все деньги купил самого дорогого бухла и закуски, снял гостинку и ушел в глубочайший запой. И пропил все остававшиеся у «ДВ Ведомостей» 20 тысяч долларов. После этого Витька Булавинцев пошел к «папе Артушу» и предложил ему выкупить долю у депутата Локтева. Папа Артуш согласился, но с условием, что выкупит не только долю Локтева, но и Красный с Булавинцевым свои доли сдадут. Так «ДВ Ведомости» стали вторым изданием ЗАО «ПАРИ». Булавинцев остался главным редактором газеты, а Красный был уволен. Впрочем, говорят, он утешился тем, что остатки дорогого бухла в снятой им гостинке на Эгершельде никто у него не отобрал, и он еще без малого год угощался хорошим виски, коньяком, джином, текилой и водкой. Потом он устроился в газету «Владивосток» менеджером по продажам, и больше ничем примечательным не знаменит. В отличие от Витьки Булавинцева, чье острое перо принесло Папе Артушу богатство и влияние.

Игорь Конев получил задание от Булавинцева — поехать в пригород, где какие-то подростки устроили поджог в доме пенсионера. Пашке же Ивлев вручил письмо читателя, который в лесу неподалеку от шоссе обнаружил огромные кучи костей крупного рогатого скота. Друзья договорились в обе точки съездить вдвоем: Павлик с фотоаппаратом «Зенит», Игорь с диктофоном.

Приехали на электричке на станцию Садгород, нашли тот самый подгоревший дом (на самом деле пожар затронул только чердак, но дыра в крыше прогорела знатная, так что ремонт требовался серьезный и оперативный, иначе после первого тайфуна все отсыреет напрочь). Поговорили с хозяином, потом с соседями — молодыми ребятами, которых дед подозревал в поджоге. Тут пригодилась красная корочка корреспондента «МК», которой успел разжиться Игорёк: он мельком светанул ею перед парнями, и те приняли его за дознавателя из милиции. Деловито фотографировавший место происшествия и внимательно изучавший следы поджога Павлик сошел за представителя криминалистической экспертизы. По возвращении ребята написали репортаж в «ДВ Ведомости»: разворот под заголовком «Хорошо иметь домик в деревне!»

Затем поехали на улицу Лазурную, откуда неравнодушный читатель повел ребят в лес. Углубившись в дебри примерно на километр, парни увидели огромные кучи костей — в мешках и россыпью. Над кучами тучами вились мухи. Изучив наиболее свежие экземпляры, Игорь объявил, что кости бараньи.

— Кто-то зарезал много баранов и наделал много шашлыка, — сделал дедуктивный вывод Павлик и стал фотографировать.

— Или делал этот шашлык очень долгое время, а кости сваливал сюда, чтобы не платить за утилизацию, — продолжил рассуждение Игорь.

— Скорее всего, это какое-то кафе неподалеку, давай поищем! — предложил Павлик, и парни стали возвращаться к трассе по натоптанной тропинке. Тропинка вывела ребят к заднему двору кафе «Арарат». Павлик и его сфотографировал, после чего молодые люди, гордые своим открытием, вернулись в редакцию.

Репортаж «Гора Арарат из бараньих костей» Андрею Ивлеву очень понравилась. Но ставить ее в том виде он отказался, потому что ребятам угораздило попасть именно в те самые 10 градусов «слепой зоны»: кафе «Арарат» владели армяне, и главред «МК» не хотел даже проверять его реакцию на такой материал.

— Предлагаю компромисс, — сказал главред «МК во Владивостоке». — Убираем все упоминания названия «Арарат», убираем адрес — и пишем просто «придорожное кафе у леса». Получится не так забористо, но зато у папы Артуша не возникнет желания прекратить с вами сотрудничать.

Глава 5

Чувство вины

Игорь Конев, пока не поступил в универ, вел здоровый образ жизни. Не пил, не курил, занимался легкой атлетикой и горным туризмом. Но уже 2 сентября, выйдя с Павликом из учебного корпуса, он достал из сумки пачку сигарет «Собрание» и закурил.

— Ты ж за здоровый образ жизни вроде бы был! — удивился Павлик.

— Я и сейчас за здоровый образ жизни, я буду курить редко, и исключительно дорогие сигареты! — гордо произнес Игорь, выпуская дым изо рта. — Либо «Собрание», либо «Парламент». Не больше пачки в неделю.

Через две недели Павлик увидел в руках Игоря не изысканную коробку гламурного «Собрания», а унылую черную пачку народных сигарет «Петр 1». Оказалось, что «Собрание» за две недели сентября 1998 года подорожало в три раза и теперь стоит больше, чем дают Игорю на карманные расходы родители — таковы были для первокурсника журфака ДВГУ основные последствия дефолта, повлекшего отставку правительства и руководства ЦБ России. С тех пор Игорь курил исключительно «Петра». И не только после пар на журфаке, но и после забега на стадионе и даже во время дальних туристических походов по сопкам Манчжурии, о которых постоянно травил байки на посиделках с однокурсниками.

И лишь на втором курсе, начав писать в «МК» и «ДВВ», Игорь снова перешел на «Собрание». Репортаж «Кости в лесу за придорожным кафе» вышел совсем не забористым, но гонорар парни получили неплохой — 6 рублей за строчку (а их, строчек, вышло 300), как и за «Домик в деревне» (еще 300). В «ПАРИ» тогда была принята 10-бальная система оценки материалов, и самые лучшие оценивались по 10 рублей за знак, а самые худшие — по 1–2 рубля.

По 10 рублей за строчку Павлик за всю свою работу в «ДВВ» получил лишь дважды. Первый раз, когда написал в «МКВ» слух о введении краевыми властями местного налога на церковную недвижимость, против которого выступил Митрополит Владивостокский и Приморский Варфоломей, а второй — за интервью «Рюмка чаю с Чижом» с Сергеем Чиграковым, лидером вокально-инструментального ансамбля «Чиж и Ко», заехавшего в «славный город что на море» по случаю своего концерта. С Чижом его свел знакомый администратор Леша Пивкин из недавно открывшегося во Владивостоке рок-клуба Zabriskie Point. А с самим Лешей Павлик познакомился на его, Лешиной, свадьбе с худенькой блондинкой Кристиной.

Вместо кабака Леша арендовал у трамвайного парка целый трамвай и гонял на нем по ночному Владивостоку, набив его выпивкой, закуской и, конечно, друзьями, знакомыми и такими как Павлик, которых пригласили знакомые знакомых. Павлика туда пригласили знакомые фидошники Тип (в фидонете он подписывался YadroChisty Izumrud) и Натан (на самом деле просто Антон) — члены древней секты фанатов халявного интернета. А с ними он познакомился, когда шел из общаги №2 ДВГУ (что находилась на вершине сопки, куда ездит фуникулер) в свою общагу №3. Путь его лежал через Сухановскую площадь, где эти самые фидошники собирались, чтобы увидеть друг друга оффлайн. Кстати, трамвай тоже был не случаен: ведь Леша Пивкин был тем самым легендарным придурком, который, взятый на слабо любимой девушкой, угнал ночью трамвай из парка и катал на нем девушку несколько часов, а потом (пока не замели) бросил его посреди улицы и был таков. А Кристина была той самой девушкой.

Короче, в тот раз руководство клуба Zabriskie Point «пробило тему»: днем группа «Чиж и Ко» выступила с концертом во Дворце Культуры Моряков, а вечером пела и пила в упомянутом клубе — не до конца, впрочем, осознавая, где находится. А Леша позвонил Павлику в редакцию и спросил, хочет ли тот взять интервью у рок-звезды. А заодно набухаться. Если хочет, то есть предложение.

— Ээээ… А это рок-клуб? — уточнил Чиграков у Павлика, когда тот, выпив с ним третью «рюмку чаю» («чай» был под недавно появившимся брендом «Путинка», забавлявшим русский народ созвучием с фамилией нового президента, и лился по пищеводам как живая водица, сдобренный хорошим закусем от шеф-повара), спросил легенду русского рока «ну и как вам наш рок-клуб», о чем отдельно предварительно договорился с упомянутым администратором Лешей Пивкиным. — Ну, если это рок-клуб, то да. Думаю, таким он и должен быть. С мягкими креслами. А то у нас в Питере сидят все на табуретках как квочки на жердочках, и все им не так. И музыка не такая, и слова не те. А тут утонул в диванчике — и все тебе так. — И выпил еще рюмку «Путинки».

После пятой рюмки Павлик спросил, почему у Чижа столько песен про поезд, и ни одной про самолет. Хотя прилетел то он во Владивосток именно на самолете, а не приехал на поезде. «А потому что после One way ticket и „Стюардессы по имени Жанна“ про самолет ничего нового сказать уже невозможно. А поезд… поезд — это душа», — ответил Чиж и они снова «вздрогнули» (в смысле опрокинули в глотки еще по «рюмке чаю»). Тут к их столику подошел вдрабадан уже увздрагивавшийся гитарист «Чижа и Ко» Миша Владимиров, который по пытался убедить Сергея и Павлика, что «во всем виноваты арабы».

— Просто ты пойми, — обняв Сергея, пояснял он. — Ведь на каждого нашего по десять арабов приходится. Вот я одного у*башу, ну ты, такой здоровый, красивый, ещё двоих. А остальных семерых куда девать?

Чиж повернулся к нашему корреспонденту и извиняющимся тоном пояснил, что вот это как раз пример разлагающего влияния дальних авиаперелетов:

— У меня полный раздрай в башке, а про Мишу и говорить нечего. Он, мне кажется, до сих пор не понимает, что мы не в Питере, а во Владивостоке, и как мы вообще здесь оказались. А ты говоришь, «самолет», «поезд»…

В конце вечера, глубоко за полночь, когда набухавшиеся новые русские зрители выбрались из клуба, предварительно похлопав Чигракова по плечам и высказав ему свое недовольство его новой прической (на плакате он был по-старому с длинным русым хайром, а в клубе появился с белой обесцвеченной шевелюрой) с их точки зрения в высшей степени остроумными фразами типа «да ты не Чиж, а чушь, вот бл* в натуре!», на улицу вышли и музыканты, сопровождаемые барменами, официантками и администратором клуба.

— А слабо Чижа на мопеде до гостиницы довезти? — спросил администратор Леша бармена Кирилла, который как раз пьяно усаживался на свой мотороллер Honda. Чиграков сел на пассажирскую сидушку и обхватил бармена руками за пояс. Тот крутанул ручку газа, и мопед с рыком сорвался с места. Через секунду раздался звонкий удар: на пути у Кирилла и Сергея оказался задний бампер новенького серебристого автомобиля Toyota Land Cruiser 100. Тут же открылись все четыре двери «крузака», и из его недр на ночную улицу вылезли давешние новые русские. Чиж, понимая, что на сей раз одной лишь «чушью» можно не отделаться, резво соскочил с мопеда, быстро вбежал обратно в клуб, выпил рюмку водки и, обняв проходившую мимо официантку, слился с ней в длинном французском поцелуе — да таком, что длиннющие ноги девушки подкосились. А когда ему сказали, что братки уже уехали, отпустил красавицу и дрожащими руками закурил.

Павлик, в отличие от Игоря Конева и Сергея Чигракова, так и не начал. Точнее, он рано бросил — еще во втором классе (том самом, который был одновременно и первым). Его сосед по подъезду Вася Голубцов однажды сказал ему:

— Пошли курить научу.

— Пошли, — ответил Павлик. И они пошли. Разумеется, в штаб (какие мальчишки-первоклашки могут жить без штаба?). Он у них располагался между двумя бетонными плитами, прислоненными к стене гостиницы «Уссурийск» на заднем ее дворе (фасадом она, как известно, выходит на улицу Некрасова и Центральную площадь города). Обойдя гостиницу в поисках бычков, выброшенных постояльцами из окон, мальчики неожиданно нашли целую пачку папирос «Прима».

— Вот повезло! — воскликнул Вася, и они вернулись в штабные пенаты. Сели на бетон, взяли в зубы по папиросине, и Вася их поджег. Павлик вдохнул дым полной грудью — и, разумеется, закашлял. Тут над ними открылось окно гостиницы, и в нем показалась голова очень строгой старушки, которая очень грозно стала ругаться, называя мальчишек оболтусами и куряками и грозя вызвать милицию. Мальчики задали стрекача, прибежали в свой двор, и тут Павлик услышал, как бабушка зовет его с балкона кушать. Он и правда почувствовал голод и уже порывался идти домой, но Васька его остановил:

— Ты чего, дурак? У нас же изо рта табаком пахнет. Сразу вычислят, что мы курили!

И два приятеля еще целый час катались на качелях и глубоко дышали, чтобы выветрить запах. Связанные с этим неудобства навсегда отучили Павлика курить. Желание «приобщиться» не возникло у него ни в старших классах, когда одноклассники постоянно стали бегать «за гаражи», ни в университете: на вопрос «покурим?» Павлик смело отвечал «бросил».

Но зато Павлик спутался с неформалами. Они сидели у памятника «Борцам за власть Советов» на центральной площади Владивостока и сам памятник называли «Борцам за власть». И тусовались. Когда Павлик шел мимо, он заметил среди них своего длинноволосого однокурсника Леху Рябкова, которого по отчеству Палыч неформалы называли Палачом. Леха, одетый в клеш и обвешанный феньками, играл на глиняном барабане-дарабуке, а симпатичная девушка-неформалка по кличке Дрофа бренчала на гитаре и пела песню Майка Науменко «Это гопники — они мешают мне жить!»

Павлик уважал творчество группы «Зоопарк» и уже успел, живя во Владивостоке, во всей полноте прочувствовать смысл песни про гопников. Поэтому остановился и стал подпевать. А потом поздоровался с Палычем и попросил у девушки гитару. Сыграл пару песен из «Алисы», пару из «Аквариума», пару из того же «Зоопарка», пару из «Пикника», пару из «Кино», пару из «Наутилуса», пару из «Чайфа» и из «Чижа». И оказалось, что в шляпе уже хватает на портвейн.

Впоследствии выяснилось, что памятник «Борцам за власть» — это не главное тусовое место. Главное же — деревянная сцена в другом конце площади, гордо носящее наименование «плаха». Плаховские неформалы вели жизнь, близкую (с их точки зрения) к природе. Питались «ништяками» — выброшенными из ближайшей «Бургерной» недоеденными сосисками в тесте и гамбургерами, ночевали на Морском вокзале или на «тепляке у фуника» (на пустыре неподалеку от городского фуникулера у теплотрассы был содран приличный кусок обмотки, и оголенная труба щедро источала тепло, согревая прижимавшихся к ней панков и панкующих), а зарабатывали «стритом», то бишь бренчанием и пением в подземном переходе.

Павлик сначала не мог отличить панков от панкующих. Потом панк по кличке Зелибоба просветил его, что панкующим может стать любой, а вот панком — только настоящий панк, прошедший инициацию. Первый этап этой инициации достаточно прост: надо пожрать ништяков за бургерной. Второй сложнее — надо взасос поцеловаться с ВВС. Как на самом деле звали ВВС, Павлику выяснить так и не удалось. Но от мысли даже прикоснуться к ней его сразу передернуло. На вид ей было лет 30–35, пухленькая и, если бы не въевшаяся грязь, откровенно бомжатская одежда, выбитые передние зубы, слипшиеся волосы и запах помойки, то выглядела бы она даже мило. Говорят, она работала в психбольнице и могла выписывать рецепты на покупку циклодола в аптеке, чем снискала глубокую привязанность половины плаховского контингента. Ну не суть. Третьим этапом посвящения в панки была игра в веснушки. Панки и посвящаемые срали в середину комнаты на газету, садились вокруг кучи в кружок и бросали туда кирпич. А потом весь день ходили с «веснушками», возникшими в результате разбрызгивания фекалий по их лицам. Те, кто прошел все три этапа, признавались на плахе настоящими панками.

На журфаке с Павликом училось три «плаховских» неформала и одна неформалка: помимо хиппующего Палача им оказались Серега Коваль (его можно отнести к «панкующим», так как он слушал Sex Pistols и носил майку с надписью Punks not Dead) и Сева Оладушкин по кличке Философ (особенности его философии стали известны Павлику впоследствии), а также Маша Плюшкина по кличке Плюха. После успешного «стрита» Палач купил бутылку портвейна №33 и пригласил (на правах хозяина гитары и дарабуки) всех перечисленных, а также Павлика и Дрофу, в подъезд ближайшего дома на распитие. Как там пел Шевчук, «и ветерок отравленный глотали мы из горлышка», вспомнил Павлик, глотая из горлышка противноватый винный напиток и пьянея.

К концу бутылки Павлик пригласил всю компанию в гости — в команту №409. Случай был подобающий (с его довольно опьяневшей точки зрения): в этот день всем иногородним студентам ДВГУ выдали по тысяче рублей — пособие в честь надвигавшихся выборов губернатора. Предполагалось, что студенты в благодарность проголосуют за Наздратенко, а Павлика особенно радовал тот факт, что тысячу он получил, а голосовать не пойдет, потому что ему еще нет 18 лет.

И вот, довольные однокурсники-неформалы направились вслед за Павликом сначала в магазин, где купили три бутылки «Капитанского рома» и пачку пельменей, а затем в общагу №3. Проблема состояла в том, что, во-первых, в общежитии запрещено употреблять спиртные напитки, а во-вторых (ибо дело было уже поздним вечером), там было запрещено пускать на ночь посторонних.

Решение было найдено довольно сомнительное: Павлик положил бутылки в рюкзак, обнял Машу Плюшкину и так прошел с ней вместе через турникет, показав свой пропуск. Студенты-вахтеры на девушку внимания не обратили, и парочка уже было благополучно зашла в общагу, направившись по коридору от турникета к правой лестнице, когда раздался звон разбивающегося стекла. Повернувшись, Павлик с ужасом понял, что из расстегнутого рюкзака на пол упала одна из бутылок «Капитанского рома». Судорожно закрыв рюкзак (едва успел до того, как вахтер вышел из своей «рубки») он стал собирать осколки стекла. «А вам известно, что распитие спиртных напитков на территории общежития запрещена?» — для порядка спросил вахтер, которому явно было жаль Павлика и его несостоявшегося распития спиртных напитков. Юный журналист отнес осколки в урну и поспешил к лестнице, где его уже ждала Маша. Теперь встал вопрос, как провести остальных участников предстоящей попойки.

Первая мысль — втянуть их по одеялу в окно коридора второго этажа — была отвергнута, потому что втягивать пришлось бы на виду у всех, кто по коридору будет ходить.

— Можно в принципе постучаться в одну из комнат на втором этаже и попросить их втянуть наших гостей, — предложил Павлик.

— Точно! — обрадовалась Маша и постучалась в ближайшую комнату. — Здравствуйте, извините… — начала она, когда дверь открыла…

— Извините, мы ошиблись дверью! — оборвал ее Павлик, узнав в открывшей дочку комендантши. Девушка окинула парочку удивленным взглядом и закрылась, а Павлик повел Машу к самой дальней двери по коридору. Там, помнил он, живет Тимфей Хабаров, тот самый ярый ценитель водки. Тимсон был дома и легко согласился втащить гостей-неформалов, но с условием, что он тоже присоединится к пьянке. На том и порешили. И вот, Палач, Коваль, Плюха и Сева Оладушкин вошли в комнату №409.

Мишка Халдеев против пьянки не возражал: он сам недавно провел подобное мероприятие со своими гостями в ущерб сну соседей. И с удовольствием присоединился бы к празднованию халявной тысячи рублей, но в преддверии зачетной недели вынужден был штудировать корейский язык. Журфаковцы же такой проблемы не имели: если на этом факультете их чему-то и учили, то это что-то не требовало усиленной зубрежки, любой из студентов мог наговорить на хорошую оценку просто за счет подвешенного языка и логического мышления.

Ром с пельменями хорошо лег поверх давно усвоенного портвейна, потом к поглощенным двум бутылкам «Капитанского» присоединились еще три бутылки «Русской» водки (Павлик с Тимсоном сходили в магазин), пошли в ход гитара и дарабука… а потом пьяные даже не в стельку, а в полную зюзю Павлик и Серега Коваль вывалились из комнаты, чтобы сходить в туалет. И попали прямо в объятия вахтеров, делавших обход (и не забывших инцидент с разбитой бутылкой у турникета).

Последовавшие разбирательства привели к тому, что Павлик из общаги вылетел. Объятый мрачными мыслями явился он в универ и поведал это шокирующее известие друзьям-неформалам. И тут на помощь пришел Леха Палач.

— Сегодня вечером приходи на перекресток Океанского проспекта и Пологой улицы, там в доме увидишь дверь с вывеской «Кафе». Кафе не работает, но ты постучись, тебе откроет чувак, его зовут Антон. Скажешь ему, что ты от меня и тебе нужна вписка. Там и переночуешь.

Так все и вышло. Павлик постучался в дверь «Кафе», открыл крепкий высокий небритый парень с длинным каштановым хаером и в джинсах-клеш. Впустив Павлика, он выдал ему спальный мешок и туристический коврик.

— Спать можно на сдвинутых столах, возле батареи достаточно тепло, хоть и жестковато. А пока угощайся, —сказал Антон и предложил Павлику вареный рис в кастрюле и чай.

Антон был настоящим «системным» хиппи, а не просто «хиппующим», как «плаховские» неформалы. Фамилия его была Волков, но все звали его Брэндон, в честь героя уже подзабытого сериала «Санта-Барбара». Он работал сторожем в закрытом на ремонт кафе и каждую ночь вписывал там приезжих и просто тусующихся «пиплов». Читал Кастанеду и Ричарда Баха, комментировал Сагу о Системе и ее автора Крота и ловко гонял пентатонику по ладам своей электрогитары Prince. Пел он «Умку и Броневичок», «Последние танки в Париже», «На заре врага за ногу дернуть», и лишь иногда разбавлял это все композициями из репертуара Сергея Чигракова.

Кстати, герои «Санта-Барбары» дали свои имена не только Антону. Среди «плаховских» неформалов была известна металлистка Джина и панкуха Си-Си, а у хиппующих автостопщиков пользовался немалым авторитетом Александр по кличке Мэйсон, который устроил в своей трехкомнатной квартире на первом этаже дома на Луговой настоящую столярную и скорняцкую мастерскую, где сам делал мебель, обувь, одежду и музыкальные инструменты. Он с ног до головы одевался в кожу, которую покупал у охотников (куртка, штаны, мокасины, картуз), плел стулья из лозы, а ванную комнату выложил голышами, набранными у таежной речки. Каждую весну они с женой Настей покупали два мопеда и ехали на них путешествовать по России, а осенью возвращались и зимовали во Владике. Антон Брэндон о Мэйсоне отзывался с глубоким уважением. И дарабука Лехи Палача, кстати, была изготовлена именно этим мастером на все руки.

Первые пару недель, которые Павлик прожил на вписке у Антона, там никто не ночевал. Рано утром юный журналист выходил из дверей «Кафе» и шел в универ. После пар слонялся по городу или сидел в библиотеке, потом покупал еды и пива или портвейна и после 19 часов шел в кафе.

Но однажды он постучал в дверь закрытого заведения, а открыл ее не Антон, а Сева Оладушкин. В руке у Севы была папироса «Беломорканал», набитая отнюдь не табаком. Аромат марихуаны ударил в нос Павлика, а уши уловили стук барабанов и рифы электрогитары. «Привет! Заходи! — сказал Сева и предложил косяк: 'Будешь?».

Павлик курить отказался. Но, находясь в одном помещении с целой толпой дымящих паровозов, «нахватался вторяков», как этот феномен охарактеризовали опытные однокурсники-неформалы, и практически на равных с ними глупо хихикал и выводил рулады на электрогитаре под мерное стучание барабанной установки (ее принес из дома Палач). Через несколько часов энергетика «сейшена» немного спала, и, хотя Павлик с Палачом продолжали терзать инструменты, остальные участники уже не подпевали и не подбрякивали на маракасах, а занялись своими делами. Серега Коваль 40 минут чистил зубы, Маша Плюшкина и Антон Брэндон рассказывали друг другу, как ехали куда-то автостопом. А еще в эту ночь Павлику стала ясна кличка Севы — Философ. Потому что Сева долго молчал, слушая музыку, а потом громко произнес, глядя в пустоту:

— Вот я все думаю: почему, если много онанировать, в душе возникает чувство вины?

— Наверное, потому что это грех, — предположил Павлик, немного подумав.

— Это слишком простое объяснение, — не согласился Философ. — Я вот всю Библию прочел, но так и не нашел там нигде прямого запрета на онанизм. Где хоть намек на это там?

— «Если левая рука соблазняет тебя, отсеки ее, ибо лучше без руки войти в Царствие Небесное, чем с двумя руками в геенну огненную, где будет плач и скрежет зубов», — процитировал по памяти Павлик Евангелие. И друзья с ним согласились: при такой постановке вопроса чувство вины неизбежно.