Говорящий с богом

Правда, зуб у моей женки так и не прошел, до сих пор она по ночам мается… Но нельзя же все и сразу, правильно? Ты исцелил меня – вот уже и довольно. Негоже дергать самого Бога из-за всякого больного зуба! Тем более, что я уже приспособился: голову накрываю подушкой и сплю себе, женкины стоны не мешают.

Быть может, тебе, Боже, любопытно, как же так вышло, что твой Священный Предмет очутился у нас? О, это чудесная история была, я сейчас расскажу с твоего позволения. Мы с Фридой держим отару. И вот случилось, запаршивела черная Марси: всю ее будто плешь побила. Женка говорит: «Поди на хутор, приведи старого Гордона, он овец пользует». Я отвечаю: «Сама иди, дура. Я – мужчина, без меня все хозяйство загнется. А привести овечьего знахаря и баба может». Поспорили мы с Фридой немного, но в конце я сжалился над нею и сам пошел. А как сделал три мили и зашел в рощу, так и слышу звон – будто мечи. Я, Боже, очень мирный человек. Живу по заповедям, никогда кровь не проливаю, никому сроку не укорачиваю. Вот я поскорей и спрятался, чтобы не грешить зазря. И вижу: бредет какой-то воин, по всему – раненый. Точно, раненый: красный след за ним тянется. В трех шагах от меня он упал и больше не поднялся. Подошел я к нему – думаю, не оказать ли помощь, как полагается по заветам. Тут он хрипит: «Мне конец, брат… Возьми это… Унеси…» И протягивает дивный браслет: стеклянный – не стеклянный, ледяной – не ледяной, а такой, будто из застывшего молока слепленный. Я рассмотреть почти не успел, как снова услыхал звон мечей, и тут уж понял: верно, знак это. Лучше мне воротить назад и ни в какой хутор не лазить. Так я и сделал, пошел домой. Фрида сразу на меня накинулась: «Где старый Гордон, ты, дурошлеп ленивый? Марси уже от холода трясется, столько шерсти растеряла!» На что я и ответил: «Мне боги знак явили! Гляди, чучело, что я нашел!» Показал ей браслет, и ровно в тот миг, как Фрида за него взялась, так и услыхали мы оба твой святой божественный голос!

Вот, Боже. Такая вышла история. Теперь-то, правда, думаю: может, зря я все рассказал? Ведь это ты по великой щедрости послал нам браслетик - стало быть, знаешь, что да как случилось. Я очень хотел развлечь тебя, вот и рассказал – от одной моей большой благодарности. Ведь ты так много милости послал нам!..

Позволь, Боже, напоследок одну маленькую просьбочку. Нету у нас с Фридой детишек, а очень хочется. Уж не первый год стараемся – все никак. Если подумать, то оно и не диво. Видел бы ты мою женку: она – как пугало огородное! Но ведь и такая может рожать, правда? Вот и прошу: устрой для нас такое счастье! Тебе, наверное, оно раз плюнуть. Только щелкнешь пальцами – и готово. А мы по гроб жизни тебя славить будем!

Ну, прощай, Боже. Больше не посмею тебя задерживать.

Ах, да, еще совсем крохотное… Марси – плешивая наша овечка… не поможешь ли ей как-нибудь?

Что дело плохо, мы поняли на четвертый день. Ну, в смысле, и прежде понимали, а тут до самых косточек прочувствовали. Хесс – один из наших матросов – замерз насмерть. Вечером лег, утром не встал. Потрогали – ледышка.

Надо сказать, прошлым вечером боцман с воинами крепко поспорили: Бивень хотел разжечь костер, а воины – наотрез. Бивень говорил, стуча зубами: «Померзнем же без костра! И так уже еле ноги гнутся…», кайры отвечали: «Враги заметят дым – придут». Тем днем мела метель, так что следы наши припорошило, но холод стоял – жуть. И Бивень, вопреки воинам, попытался зажечь огонь, а кайр Мой вынул меч и сбил с боцмана шапку. Провел клинком вокруг себя, на каждого морячка указал: мол, кто еще желает огня? У меня в тот час руки были - как дубовые, зубы давно устали стучать, ног вовсе не чувствовал – но все же костра мне расхотелось. Даже Ворон при всей своей дерзости не решился возражать.

Боцман бросил огниво и пристал к капитану: «Кэп, ну хоть вы им скажите! Погубят нас вояки!..» Но капитан ответил: «Плюнь, боцман. Не все ли едино, от чего подохнуть?» Костер так и не зажгли, а на утро помер Хесс. Все волками смотрели на Моего. Никто слова не говорил, но от общей злобы аж мороз казался крепче. Кайру, правда, было плевать на нашу злобу. А вот Джон-Джону, грею, - нет. Его ненавидели заодно с хозяином, ведь вчера, когда за костер грызлись, он был на стороне кайров. Джон-Джон маялся: то к одному матросу подойдет, то с другим заговорит, - а все только цедят сквозь зубы. Джон-Джону было до того паршиво, что он возьми и скажи своему кайру:

- Хозяин, давайте уйдем от них.

Мой обозвал его дубиной. Джон-Джон сказал:

- Я не о том, чтобы сбежать, хозяин. Я вот о чем: мы с вами по снегу ходим скорей, чем морячки. Двинем самым быстром шагом и за три дня будем у первой заставы горной стражи Ориджинов. Там возьмем отряд и вернемся за остальными.

Кайры задумались. Правда была за Джон-Джоном: мы хоть и понадевали снегоступы, а все равно ползли улитками. Без нас воины намного быстрее бы двинули. Горная застава Ориджинов – это такой крепкий матерый форт с кучей запасов. Там огонь, вкусная еда, теплые постели. Без нас кайры в три дня там окажутся…

Глянули они на нас этак хмуро, и сразу ясно стало, о чем кайры думают. «Кому нужныморячки?» – вот о чем. Бросить нас, а самим уйти – такая у них мысль возникла. Кайры – дворяне, а мы – простые. Мы для них – что пыль придорожная. Как-то сроднились в плаванье, отвыкли от этих понятий. А теперь вот, пора вспоминать…

Мой сказал:

- Возьмем с собой Марка. Он – личный пленник герцога, нужно вернуть в Первую Зиму.

Потом добавил:

- И Козлика надо взять. Он герцога порадует.

Названных двоих Джон-Джон выловил из строя, подвел к воинам.

- Ну, кайр Джемис, - спросил Мой, - выступаем?

Джемис стоял будто в нерешительности, а рядом – Гвенда. Она от него на шаг не отходила.

- Наша первейшая задача, кайр Джемис, - доставить в Первую Зиму вести, пленников и трофей. Жизни матросов – не наша забота.

Это Мой сказал, а Джемис промолчал, хмуро набычась. По-военному он понимал, что так и надо сделать, а по-людски – против сердца оно было. Никто не думал, что у Джемиса есть сердце… но, видно, кроха осталась.

- Кайр Джемис, - поторопил Мой, - мы не имеем права рисковать из-за черни. Нас ждет его светлость.

Как тут Марк возьми да и скажи:

- Не думаю, кайр, что вы со мною быстро пойдете.

- Это еще почему?

- Ох, нога разболелась! – он хлопнулся в снег и схватил себя за ляжку. – Ох, сил нет! Бедная моя ноженька!..

- Ты чего это?.. – не понял Мой.

- Ох-ох-ох, - причитал Ворон. - Придется вам меня нести. Сам ни шагу не смогу! Давайте, кайр, я вам на спину залезу...

Мой понял, что над ним смеются, и рассвирепел. Выхватил клинок, ткнул в шею Марку:

- Вставай, подлец!

- Никак не могу, ой-ой-ой!.. – Марк все гладил свое бедро и поскуливал. – И ведьобидно-то: из-за проклятой ноги и я головы лишусь, и вам неудобство. Придется лорду Десмонду доложить, как его пленника потеряли… А лорду Десмонду потом перед сыном отвечать! Стыд-то какой: старику-отцу перед юношей оправдываться!.. И все – от одной конечности… Ох, печаль-то!

Мой опешил, рубить не решился. Кайр Джемис ухватил Марка за шиворот, поднял на ноги, отряхнул от снега. А потом с размаху врезал по челюсти – Марк аж на три шага отлетел.

- Это тебе, чтобы не паясничал. Я предупреждал, и не раз.

Мой хохотнул:

- Ну что, переболела нога?

Но Джемис оборвал его:

- Ворон прав, кайр. Нельзя бросать команду. Герцог бы так не сделал.

- Герцог хочет скорейших вестей!

- Верно. Потому вы с Джон-Джоном пойдете вперед с докладом. А я останусь с моряками.

- Вы их не защитите, кайр Джемис.

- Вы пришлете мне помощь от заставы.

- Вас настигнут раньше, чем придет помощь.

- Я что-нибудь придумаю, - Джемис ухмыльнулся, показав зубы.

- Марк с нами? – спросил Мой.

- Пускай сам решит, - бросил Джемис.

Ворон выбрался из сугроба, потер синяк на подбородке.

- Ночевать на морозе, жрать снег, получать по морде – это так заманчиво, кто сможет отказаться?..

Так вот кайр Мой и Джон-Джон ушли, взяв с собой Козленка Луиса. А Марк и кайр Джемис остались с нами. Воин вынул из кармана священный браслет и сунул Ворону:

- А теперь, умник, напряги все мозги, какие имеешь, и оживи мне эту штуку.

* * *

Боже, будь здоров и счастлив, и пусть славится твое имя! Не могу и слов найти, чтобы высказать всю нашу тебе огромную благодарность!

Бедная черная Марси все паршивеет: уж половины шерсти как не бывало. Потому забрали мы овечку в дом – жаль ее, бедолагу, на морозе оставлять. Сперва мы с женкой опечалились из-за Марси, а потом смекнули, что к чему на самом деле! Ведь прошлым разом ты, Боже, из наших двух просьб только одну выполнил: исцелил мою простуду, а женкин зуб оставил. А теперича я просил детишек нам с Фридой и здоровья для Марси. Коль овечка все хворает, то, выходит, ты вторую нашу мольбу услышал!

Мы с женкой от счастья места себе не находим! Пугало мое не ходит по избе, а прям выплясывает. И я тоже, грешным делом, то песню запою, то насвистывать стану - вот ни с того ни с сего, на ровном месте! А как с Фридою глянем друг на друга – так и улыбаемся. Все благодаря тебе, Боже! Ты – самый великий и благостный изо всех! Сколько ни молились мы Праматерям с Праотцами, а такой щедрости в жизни не видали!

Тут к нам наведывались люди с хутора и рассказали кой-какие новости. Говорят, граф с герцогом повздорили и собрались биться. Герцог сильнее, но он далеко – аж в столице. Граф послабее, но близко. А мы-то аккурат на краю между ихними землями живем. Из хутора многие берут вещички и уходят к герцогу в Первую Зиму, хотят спрятаться за каменными стенами. Нам бы с женкой тоже всполошиться… Но веришь ли, Боже, никакой трусости мы не испытываем. Смело себе смотрим вперед, знаем, что все обойдется. Это благодаря тебе у нас духу прибавилось! Ежечасно чувствуем мы твою заботу!

Позволь напоследок еще крохотную, маленькую просьбочку… Не пошлешь ли нам, Боже, немножко денег? Не от жадности просим, только из волнения о потомстве… Война - дело такое: то ли избу спалят, то ли овечек заберут солдаты. А у нас ведь скоро младенчик народится… Как же ему без жилья, без питания? Пошли, Боже, монетку. Или уж сделай так, чтобы нас не коснулась разруха.

Кланяемся тебе в ноженьки! До свидания, великий Боже!

Марк-Ворон испробовал все способы. Он надевал браслет на правую руку и на левую, говорил всевозможные слова – и вслух, и мысленно. Молился перед попыткой, молился после, на закате и на рассвете молился тоже - правда, язык заплетался от холода. Марк целовал браслет, смазывал его своей кровью, осенял святой спиралью… Разок даже направил на кайра Джемиса – по общему согласию, конечно. Они думали: вдруг Предмет оживет, если в человека прицелиться? Ворон напрягся, готовый в любую секунду отдернуть руку, а кайр стоял на полусогнутых, чтобы при опасности рухнуть в снег… Но все без толку. Что молись, что не молись, что мысленно командуй, что вслух, что целься в человека, что в дерево – один черт, Предмет молчал. Марк перепробовал все и махнул рукой.

Сказал:

- Простите, кайр, идеи кончились. Продайте браслет, а? Он и такой, молчаливый, тысяч сорок стоит.

- Не принимается, - отрезал Джемис. – Я тебе приказал думать, вот и думай. До самой Первой Зимы думай. И Предмет держи у себя.

- Ладно, я подумаю… - ответил Марк таким жалким тоном, будто ни малейшей надежды он уже не питал.

То было вечером второго дня, как ушли кайр Мой с Джон-Джоном. А на третий день…

«Вас настигнут раньше, чем придет помощь», - так сказал кайр Мой, и напророчил.

На третий день, примерно около полудня, Гвенда вдруг остановилась на тропе, вскинула голову, прислушалась. И зашипела:

- Беда! Беда! Скверные люди!

Минуту спустя мы увидали всадников. Двое в черных плащах выехали на тропу ярдах в трехста позади нас, остановились. Минуту смотрели мы на них в кромешной тишине, они – на нас. Потом развернулись и уехали на север.

- Разведка, - сказал Джемис. – За пару часов здесь будет весь отряд.

Словом, нагнало нас и вот-вот накроет. Такие дела.

- А ну, вперед! – рявкнул кайр, и мы двинулись. Хотя куда нам бежать – от конных-то?

Скоро вышли в такое место, откуда увидели простор. Были мы на склоне горы, тропа шла на юг, справа внизу лежала долина, а слева вверху – горная, значит, круча. А за долиной – другая гора, такая же могучая, как наша. Кайр показал вперед и сказал:

- Видите, долина сходится к югу?

Ну, мы видели.

- Эта долина зовется Челнок Богов, она по форме – как лодка. На юге сузится и перейдет в ущелье, над которым перекинут мостик. Можно попасть на другую сторону.

Мостик был далеченько: с нашего места даже не виден.

- До него четыре мили, - сказал кайр.

Даже в первые дни, со свежими силами, мы шли не больше мили в час. А уж теперь…

- Пять часов ходу, - сказал Марк, - а догонят через два.

Кайр ответил:

- Я возьму арбалеты и задержу воинов графа. А вы дойдете до моста за три часа.

- И как мы это сделаем?.. – вяло спросил капитан.

Кайр схватил его за грудки и приподнял над землей:

- Это же твоя команда, кэп? Твои морские крысы? Вот и заставь их придти к мосту за три часа! Пинай, кусай, хлещи кнутом – плевать. Что хочешь сделай, но заставь.

- Не все ли едино, кайр: здесь помереть или у моста?

Джемис ухмыльнулся и рыкнул в лицо капитану:

- Ты совсем не врубаешься. Вы пройдете по мосту. А за вами пойдут люди графа. Те самые, что отняли твой корабль.

- Мы подожжем мостик?.. – спросил капитан, и будто искра в нем блеснула.

- Какой догадливый!..

Джемис выпустил его, капитан Бамбер облизал губы, почесал затылок…

Тем временем кайр поймал за шиворот двух матросов – тех, что несли арбалеты, - сказал: «Вы мне поможете», - и с ними свернул с тропы. Следом побежал кайров пес, рванулась и Гвенда, но Марк поймал ее и удержал.

- Ну, и что нам теперь, туды-сюды?.. – спросил Ларри.

И аж подпрыгнул, когда в ответ капитан проревел:

- Как – что, тьма тебя раздери?! По местам, поднять все паруса! Полным ходом на юг, чтоб вам в земле не лежать!

Ты, милая, даже не представляешь, что такое капитан для команды. Корабль без капитана – что курица без головы. Отрубишь голову – курица еще побегает, но толку в этом… Зато когда голова на месте – ооо!

Джефф Бамбер заорал на нас, как раньше, на «Тюлене», - и мы сразу все забыли: предателей, погоню, чертов холод. Одна мысль осталась: надо выполнить приказ, а то хуже будет! И рванули на юг, ни о чем не думая. Кайр и арбалетчики остались за кормой и скоро пропали из виду. Гвенда поминутно оглядывалась и плакала, а Марк тащил ее за локоть, что-то приговаривал, пытаясь успокоить. Но мы на них не очень-то смотрели, у нас свое было дело: шагать.