Помоги проекту - поделись книгой:
Р. Г. СКРЫННИКОВ
СМУТА В РОССИИ В НАЧАЛЕ XVII В
Ответственный редактор
д-р ист. наук А. Г. МАНЬКОВ
Рецензенты: акад. Д. С. ЛИХАЧЕВ,
д-р ист. наук И. П. ШАСКОЛЬСКИЙ
© Издательство «Наука», 1988 г.
ВВЕДЕНИЕ
В начале XVII в. Россия пережила первую в своей истории гражданскую войну, поставившую государство на грань распада. Причиной катастрофы явился кризис, подготовленный предыдущим историческим развитием русского общества.
Политический кризис, нараставший исподволь, был тесно связан с эволюцией форм феодального землевладения и изменениями в структуре господствующего сословия, оказавшими глубокое влияние на государственный строй России. В период феодальной раздробленности основной формой феодального землевладения на Руси была боярская вотчина. В XV–XVI вв. продолжался процесс расширения феодального землевладения, происходила, с одной стороны, консолидация земельных богатств в руках аристократии, а с другой — дробление феодальных вотчин, сопровождавшееся быстрым ростом новой социальной прослойки мелких вотчинников — «детей боярских». Присоединение Великого Новгорода к Москве в конце XV в. дало толчок к решительной перестройке структуры господствующего сословия.
Новгородская феодальная республика была одной из самых обширных и экономически развитых русских земель. Боярское землевладение возникло здесь раньше, чем в других областях. Чтобы покончить с республикой, московский великий князь Иван III конфисковал земли как у членов новгородской боярской олигархии, так и у всех прочих феодальных землевладельцев Новгорода. Испомещенные на московских землях новгородские феодалы пополнили ряды мелких служилых людей. Массовая конфискация огромного фонда новгородских боярских земель и основание поместной системы стали отправной точкой развития военнослужилого дворянства и самодержавия в России в XVI в.
Сохранив за собой право собственности на конфискованные боярские земли, власти передали их в условное владение помещикам, обязанным нести службу в пользу великого князя. Поместья получили примерно полторы-две тысячи детей боярских и других служилых людей, происходивших из вольных слуг великокняжеского двора, «слуг под дворских» (холопов того же двора). В состав новгородского поместного дворянства вошло также некоторое количество бывших боярских послужильцев — боевых холопов из распущенных боярских свит. Для многих новгородских дворян поместье либо сразу, либо через два-три поколения стало основной формой земельного обеспечения. Организация поместной системы землевладения способствовала перераспределению земель внутри господствующего класса. Упрочились позиции дворянства, увеличилась численность феодального сословия, трансформировалась сама его структура. Старое боярство периода раздробленности уступило место служилому дворянскому сословию XVI в.
В период феодальной раздробленности крупные боярские вотчины обеспечивали потребности военной службы. Бояре выставляли в поле феодальные дружины. С образованием поместной системы началась перестройка военной службы на новых основах. Реформы Ивана IV узаконили положение, при котором все члены феодального сословия обязаны были нести службу — и с поместий, и с вотчин. Уложение о службе, принятое в период реформ 50-х гг. XVI в., определило порядок и нормы формирования холопских вооруженных отрядов, ставших важной составной частью конного дворянского ополчения.
Поместное ополчение превратилось в мощную военную опору монархии. Многочисленное стрелецкое войско, вооруженное огнестрельным оружием, стало еще одним средством усиления власти монархов. Церковь выступила с обоснованием тезиса о божественном происхождении царской власти. Дворянский писатель Иван Пересветов советовал царю Ивану обрушить «грозу» на голову вельмож, жаловать «простых воинников», утвердить в государстве свою неограниченную власть.
Боярская дума оставалась при Грозном аристократическим учреждением, но в ее составе появились думные дворяне и дьяки. Разветвленной канцелярией думы стали приказы. Вместе с приказами народилась дворянская бюрократия. Приказы обеспечивали необходимый для единого государства уровень политической централизации. Служилое дворянство поддерживало самодержавные поползновения монархии, тогда как верхи правящего боярства противились им.
От времени феодальной раздробленности Россия унаследовала могущественную аристократию. Состав правящего московского боярства запечатлел всю историю объединения русских земель. В отличие от Новгорода Великого такие княжеские столицы Северо-Восточной Руси, как Нижний Новгород, Суздаль, Ярославль, Ростов, Стародуб подчинились Москве без длительной и кровавой борьбы. Суздальская княжеская знать, перейдя на службу к московским государям, продолжала сидеть целыми гнездами на территории некогда принадлежавших им земель. Многие из этих князей не только сохранили значительную часть родовых вотчин, но и приобрели новые земли в разных концах государства. Знать не стремилась вернуться к раздробленности посредством расчленения государства на отдельные земли, но пыталась сохранить порядки, которые сложились в период раздробленности и обеспечивали ее политическое господство и при которых она оказывала всестороннее влияние на дела управления через Боярскую думу. В 1565 г. Иван Грозный учредил опричнину, стремясь покончить с опекой аристократической думы и ввести в стране режим неограниченной личной власти. Опираясь на привилегированное опричное войско, царь сослал на поселение в Казань около ста семей, принадлежавших к суздальской знати, а их земли забрал в казну. Как антикняжеская мера опричнина просуществовала всего лишь год. Однако раскол феодального сословия, вызванный разделением дворян на опричников («дворовых») и земцев, сохранялся на протяжении двадцати лет и стал одним из истоков политического кризиса начала XVII в. Могущество знати было поколеблено, но не сломлено. Аристократия ждала своего часа. Этот час пришел, едва настала Смута.
Расцвет поместной системы упрочил позиции служилого дворянства в XVI в. Однако к концу столетия наметились симптомы ее упадка: численность феодального сословия быстро увеличивалась, тогда как фонд обработанных и заселенных поместных земель резко сократился в итоге «великого разорения» 70—80-х гг.
XVI в. Процесс дробления поместий стал одним из главных факторов кризиса феодального сословия начала
XVII в. Низшее дворянство разорялось и деградировало. Измельчавшие землевладельцы лишались возможности служить в конных полках «конно, людно и оружно» и переходили в разряд пеших стрелков-пищальников[1].
Во вновь присоединенных южных уездах (Елец, Белгород, Валуйки и др.) власти спешили организовать поместную систему, чтобы создать себе опору в лице степных помещиков. Наряду с безземельными детьми боярскими поместья в «диком поле» получали казаки, крестьянские дети и прочие разночинцы. На юге не было ни возделанных под пашню земель, ни крепостных крестьян, и потому к началу гражданской войны поместная система не успела пустить тут глубокие корни. Новые помещики принуждены были сами «раздирать» ковыльную степь. В ряде уездов их даже привлекали к отбыванию барщины на государевой десятинной пашне. Эти обстоятельства объясняют, почему южная окраина стала одним из главных очагов гражданской войны на первом ее этапе.
В конце XVI в. правительство Бориса Годунова осуществило крупные социальные реформы в целях поддержания скудеющего российского дворянства. Казна освободила от податей собственную запашку феодалов в их усадьбах. Тем самым впервые была проведена разграничительная черта между высшими и низшими податными сословиями. Стремясь восстановить полностью расстроенную финансовую систему, власти произвели в стране генеральное описание земель и объявили о введении режима заповедных лет. Податному населению в городах и сельской местности было «заповедано» (запрещено) покидать тяглые дворы и пашенные наделы.
Нищавшее дворянство оценило выгоды, вытекавшие из финансовых распоряжений правительства, и стало добиваться превращения временных мер в постоянно действующие законодательные установления. В самом конце XVI в. власти под давлением дворянского служилого сословия разработали уложение о крестьянах. Помещики получили право в течение пяти лет сыскивать беглых крестьян. Одновременно было издано уложение о кабальных холопах.
Законы о крестьянах и холопах несли закрепощение низшим сословиям. Они стали поворотной вехой в социальном развитии русского общества. Крепостнический курс отвечал интересам всего феодального сословия и в первую очередь нуждам мелких помещиков, имевших в своих поместьях единичных крестьян и кабальных людей. Их выход сулил землевладельцу разорение и нищенскую суму.
Крепостнические законы были прямо и непосредственно связаны с кризисом поместья и поместного дворянства в конце XVI в. Противоречия между феодальным дворянством и низшими сословиями, подвергшимися закрепощению, явились одной из главных предпосылок гражданской войны в России. Столкновение приобрело своеобразную форму благодаря наличию обширных незакрепощенных окраин. Беглые холопы, крестьяне, посадские люди, не желавшие мириться с существующими порядками, находили прибежище в казачьих станицах на Дону, Волге, Яике и Тереке. К началу XVII в. вольное казачество выросло численно и превратилось в значительную социальную силу, сыгравшую исключительно важную роль в событиях гражданской войны. В России масса населения не имела боевого оружия, а военное дело было привилегией главным образом феодальных верхов. На окраинах же выходцы из низших сословий были вооружены и имели боевой опыт, приобретенный в столкновениях с кочевыми ордами.
Правительство понимало, что крепостнические порядки в центре не могут восторжествовать окончательно, пока существуют вольные «украины», поэтому с конца XVI в. оно последовательно проводило политику подчинения казацких земель.
Крепости Царицын, Саратов и Самара, снабженные артиллерией и войсками, рассекли надвое земли волжских казаков и затруднили им сообщение с Доном. Благодаря строительству таких крепостей, как Елец, Оскол, Валуйки, Белгород, Царев-Борисов, правительственные войска продвинулись далеко в глубь Донецкого бассейна. Из Царева-Борисова открывались кратчайшие пути к столице донских казаков Раздорам. Территория вольных окраин, находившихся за пределами засечных линий и укрепленных городов, резко сократилась.
Привлечение казацкой вольницы на государеву службу, раздача поместий «старым» казакам ускоряли процесс их включения в феодальную структуру. Но в массе своей вольные казаки решительно сопротивлялись наступлению крепостнического государства.
В годы Смуты государству пришлось пожинать плоды политики подчинения казачьих окраин.
В начале XVII в. кризис затронул и низы, и верхи русского общества. Высокородная знать была недовольна тем, что после пресечения династии Калиты трон достался худородному Борису Годунову, обязанному карьерой опричнине. «Великий голод» 1601–1603 гг. обрек народ на безмерные страдания. Значительная часть населения страны вымерла. Во многих уездах появились вооруженные отряды «разбоев». Осенью 1603 г. самый крупный из этих отрядов был разгромлен в окрестностях столицы. Его предводитель Хлопко попал на виселицу. Появление «разбоев» предвещало Смуту.
Глава 1
ЛЖЕДМИТРИЙ I
В 1604 г. в пределы России вторгся самозваный царевич Лжедмитрий 1. Началась гражданская война. Народ верил в то, что возвращение на трон законной династии положит конец бедам и несчастьям, обрушившимся на государство.
Впервые мнимый сын царя Ивана Грозного объявился в Литве в 1602 г. Московские власти нарядили следствие и вскоре дознались, что царское имя принял на себя беглый монах Чудова монастыря Гришка Отрепьев. В Москве находились мать чернеца, его дядя и дед, так что следователям нетрудно было установить историю жизни молодого монаха. Григорий, в миру Юрий, родился около 1582 г. в семье стрелецкого сотника. Он рано остался сиротой — в пьяной драке отца его зарезали в Немецкой слободе. Юрий — «Юшка» был редких способностей. То, на что другие тратили полжизни, он усваивал шутя. У сироты не было шансов преуспеть на государевой службе, и он поступил слугою на двор к Федору Никитичу Романову.
В 1600 г. Борис Годунов тяжело заболел. Его кончины ждали со дня на день. Бояре Романовы поспешили использовать благоприятный момент. Федор! Романов, будучи двоюродным братом царя Федора, предъявил права на трон. Выздоровев, Борис сурово наказал заговорщиков. Федор Романов был пострижен в монахи под именем Филарета и заточен в монастырь. Его братья отправлены в ссылку.
За участие в заговоре Романовых Отрепьеву грозила виселица. Но он избежал казни, постригшись в монахи. Проведя некоторое время в провинции, новоиспеченный монах вернулся в Москву и поступил в кремлевский Чудов монастырь. За год Отрепьев сумел сделать карьеру на новом для него поприще. Чудовский архимандрит произвел его в дьяконы и перевел к себе в келью. Затем сам патриарх обратил внимание на способного юношу и взял его к себе на службу.
Однако духовная карьера не удовлетворяла юного честолюбца, и в начале 1602 г. он вместе с монахами Варлаамом и Мисаилом бежал за рубеж. После гибели самозванца Варлаам подробно описал его «исход в Литву». «Извет» Варлаама интересно сравнить с рассказом самого «царевича», записанным в 1603 г. польским магнатом Адамом Вишневецким. Самозванец поведал своему покровителю наивную сказку о том, как его «подменили» в постельке в спальне угличского дворца и даже родная мать не заметила, что зарезан «подменный младенец». Рассказ претендента о молодых годах жизни как две капли воды напоминает историю Григория Отрепьева: чудом спасшийся от ножа убийц отрок воспитывался в дворянской семье, потом надел монашеский куколь и исходил пол-России.
Варлаам весьма точно описал путь, проделанный им в компании с Отрепьевым. Трое бродячих монахов перешли границу и из Киево-Печерского монастыря отправились в Острог, Гощу и Брачин. В беседе с Вишневецким «царевич», описывая свой путь после перехода литовской границы, назвал те же самые пункты и в том же порядке. Вишневецкий ничего не знал об «извете» Варлаама, а Варлаам не догадывался о записях Вишневецкого. Сопоставление этих двух источников подтверждает московскую версию о происхождении самозванца. На строго очерченном отрезке пути от Киева до Брачина произошла метаморфоза — превращение монаха Григория в царевича Дмитрия. Достоверные источники устанавливают факт пребывания Григория-Дмитрия во всех указанных пунктах. К примеру, в Остроге владелец замка подарил бродячим монахам богослужебную книгу, напечатанную в его собственной типографии. Надпись на книге гласила, что 14 августа 1602 г. «эту книгу дал нам Григорию с братьею с Варлаамом и Мисаилом… пресветлый князь Острож-ский». Неизвестная рука приписала под словом «Григорию» пояснение — «царевичу Московскому».
В Речи Посполитой самозванца признали далеко не сразу. Монахи Киево-Печерского монастыря выгнали его взашей, едва он заикнулся о своем царственном происхождении. Также поступил и православный магнат Острожский. Неудачи могли доконать кого угодно, но только не Отрепьева. В конце концов он нашел поддержку у князя Адама Вишневецкого, у погрязшего в долгах вельможи Юрия Мнишека и у короля Сигизмунда III.
После поражения в Ливонской войне Русское государство искало мира с соседями, Речь Посполитая нуждалась в мире не меньше России. В 1600 г. они заключили двадцатилетнее перемирие. Договор создал благоприятные условия для сближения русского и польского народов. Сторонником мирных отношений с Россией был знаменитый гетман Ян Замойский, пользовавшийся в стране огромным авторитетом. Однако Сигизмунд III и его окружение решили использовать самозванца для осуществления планов завоевания земель на востоке. Король заключил с самозванцем тайный договор. В качестве платы за поддержку Лжедмитрий обязался отдать Сигизмунду Чернигово-Северскую землю. Семье Мнишеков он пообещал Новгород и Псков. Чтобы заручиться поддержкой Рима, самозванец тайно перешел в католическую веру.
Король готов был очертя голову ринуться в военную авантюру. Он предложил Замойскому возглавить поход коронной армии на восток, но тот ответил категорическим отказом. Воинственные замыслы не встретили поддержки в польском обществе, и коронная армия не участвовала в авантюре Лжедмитрия I.
Воспользовавшись помощью Сигизмунда III, Юрия Мнишека и других магнатов, самозванец навербовал до 2 тыс. наемников. Весть о «спасшемся царевиче» быстро достигла казачьих станиц. С Дона к нему двинулись отряды казаков.
В России наемное войско Лжедмитрия распалось после первых же неудач. Лишь поддержка вольных казаков да восставшего населения Северщины спасла Отрепьева от полного поражения.
Правительство жестоко наказывало тех, кто помогал самозванцу. Комарицкая волость, признавшая Лжедмитрия, подверглась разгрому. Но ни пролитая кровь, ни попытки укрепить армию верными Годунову воеводами не смогли предотвратить его падения. Судьба его решилась под стенами небольшой крепости Кромы, которую оборонял атаман Корела с отрядом донских казаков. Царские войска не могли взять Кромы в течение двух месяцев. После внезапной кончины Бориса в лагере под Кромами вспыхнул мятеж. Царские полки перешли на сторону мятежников.
Наследник Бориса, царь Федор Годунов не смог удержать власть. 1 июня 1605 г. в Москве произошло восстание. Народ разгромил дворец, царь Федор был взят под стражу. Под давлением восставших Боярская дума принуждена была выразить покорность самозванцу и открыла перед ним ворота Кремля. Лжедмитрий велел тайно умертвить Федора Годунова и его мать и лишь после этого явился в столицу.
Григорий Отрепьев, выдавший себя за сына Грозного, пришел к власти на гребне народного движения. Но он не стал народным вождем. Боярская дума согласилась короновать «Дмитрия» на царство, добившись от него согласия на возврат к традиционным методам управления страной. Пока атаман Корела с вольными казаками и иноземные наемники несли караулы в Кремле и охраняли царскую особу, бояре не чувствовали себя в безопасности. Под давлением Боярской думы Отрепьев объявил о роспуске повстанческих войск, во главе которых он вошел в столицу. Щедро вознаградив казаков и наемников, Лжедмитрий I распустил их по домам. Исключение было сделано лишь для Корелы. Царь не решился расстаться с верным атаманом и сделал его своим придворным. Но если в повстанческом лагере, среди восставшего народа Корела был на месте, то в толпе царедворцев выглядел белой вороной. Атаман невысоко ценил выпавшие на его долю почести. Среди черни в московских кабаках он находил больше друзей, чем в кремлевских чертогах. Без счета тратил он полученное из казны золото и в конце концов спился. Соратник Корелы донской атаман Постник Лунев удалился на покой в Соловецкий монастырь. Вольные атаманы сделали свое дело и теперь должны были покинуть сцену…
С роспуском казачьих отрядов вооруженные силы, возникшие в ходе массовых антиправительственных восстаний на юго-западных и южных окраинах Русского государства, прекратили свое существование.
Отрепьев не решился внести какие бы то ни было перемены в сложный и громоздкий механизм управления государством. По-прежнему высшим органом в государстве оставалась Боярская дума. В ее составе заседали как старые бояре царя Федора Ивановича
Опасаясь происков князей Шуйских, фактически руководивших Боярской думой, Лжедмитрий устроил судилище над ними. Боярин Василий Шуйский был приговорен к смертной казни и помилован лишь в последний момент. Вместе с братьями его отправили в ссылку, но пробыл он там недолго.
Назвавшись сыном Грозного, Отрепьев невольно воскресил тень опричнины. Ближние люди царя принадлежали в основном к хорошо известным опричным фамилиям (Басманов, Нагие, Хворостинин, Молчанов и др.). Но время опричных кровопролитий миновало, и Отрепьев достаточно четко улавливал настроения народа, уставшего от гражданской войны. В Москве много говорили, что Шуйский был обязан помилованием ходатайству польских советников Бучинских и вдовствующей царицы Марфы Нагой. На самом деле Марфа вернулась в Москву через много дней после отмены казни. Что касается польских советников, то они как люди просвещенные не одобряли кровопролития. Но одновременно они выступали за твердую политику в отношении боярства.
Курс на общее примирение подвергся подлинному испытанию через несколько месяцев после коронации, когда Боярская дума, вдова-царица и духовенство обратились к самодержцу с ходатайством о прощении Шуйских. Обращение вызвало бурные дебаты в «верхних комнатах», где царь совещался обычно с ближними советниками. На этот раз не только бывшие опричники, но и польские секретари возражали против новых послаблений в пользу бояр. В собственноручном письме Лжедмитрию Ян Бучинский напомнил: «Коли яз бил челом вашей милости о Шуйских, чтоб их не выпущал и не высвобождал, потому как их выпустить, и от них будет страх… и вы мне то отказали». Но мнение личных советников, не занимавших никаких ключевых постов в государстве, уже мало что значило. Главной чертой Отрепьева как политического деятеля была его удивительная приспособляемость. Царствовать в Москве ему довелось недолго, и все его силы и способности были направлены на то, чтобы усидеть на троне. Самозванец интуитивно понял, что не удержит корону на голове, если будет следовать тираническим методам управления мнимого отца. Этой мыслью Отрепьев не раз делился с придворными. «Два способа у меня к удержанию царства, — говорил он, — один способ быть тираном, а другой — не жалеть кошту, всех жаловать: лучше тот образец, чтобы жаловать, а не тиранить». Самозванец предпочел забыть о людях, посланных им на эшафот во время похода на Москву. Все это отошло в прошлое. На троне Отрепьев вынужден был вести себя иначе, чем в повстанческом лагере.
Возвращение Шуйских в Москву явилось символом окончательного примирения между «законным государем» и знатью. Боярская дума торжествовала. Знатнейшая в государстве фамилия получила назад все конфискованные вотчины и имущество и вновь заняла самое высокое положение при дворе.
Лжедмитрий старался снискать в народе славу строгого и справедливого государя. Он объявил о том, что намерен водворить в государстве правопорядок и справедливость, запретил взятки в приказах. Приказных, изобличенных в лихоимстве и мошенничестве, публично били палками.
Составить полное представление о правлении Лжедмитрия I весьма трудно. После свержения расстриги власти приказали сжечь все его грамоты и прочие документы. Тем большую ценность представляют те немногие экземпляры, которые случайно сохранились в сибирских архивах. В далеком Томске затерялась грамота «царя Дмитрия Ивановича» от 31 января 1606 г. «Великий государь» оказал милость населению сибирского города, велел объявить «жалованное слово» «служилым и всяким людям, что царское величество их пожаловал, велел их беречи и нужи их рассматривати, чтоб им ни в чем нужи не было, и они б, служивые и всякие люди, царским осмотрением и жалованием по его царскому милосердию жили безо всякие нужи».{1}
Манифесты Лжедмитрия способствовали формированию в народе образа «доброго царя». По всей столице, как записал служилый немец Конрад Буссов, было объявлено, что великий государь и самодержец будет два раза в неделю, по средам и субботам, принимать жалобы у населения на Красном крыльце в Кремле, чтобы все обиженные могли без всякой волокиты добиться справедливости.{2} Живший в Москве голландский купец Исаак Масса был великим недоброжелателем самозванного царя. Но и он признавал, что установленные Лжедмитрием законы были безупречны и хороши.{3}
Пробыв на троне несколько месяцев, Лжедмитрий вполне уразумел, что его власть будет прочной лишь тогда, когда он заручится поддержкой всего дворянства. Выходец из мелкопоместной семьи, Отрепьев хорошо понимал нужды российского дворянского сословия. Даже обличители «мерзкого еретика» изумлялись его любви к «воинству». На приемах во дворце Лжедмитрий не раз громогласно заявлял, что «по примеру отца» он рад жаловать дворян, ибо «все государи славны воинами и рыцарями: ими они держатся, ими государство расширяется, они — врагам гроза».{4}
За рубежом советники Лжедмитрия уверяли короля Сигизмунда, будто за шесть месяцев правления тот роздал из казны семь с половиной миллионов злотых, или два с половиной миллиона рублей. Они явно переусердствовали, восхваляя щедрость своего господина. Московская казна была опустошена трехлетним неурожаем и голодом, а равно изнурительной и кровавой гражданской войной. На заседании Боярской думы М. И. Татищев объявил в присутствии польских послов, что после смерти Бориса в казне осталось всего 200 тыс. рублей. Отрепьев не мог израсходовать больше того, что было в казне. Текущие поступления должны были дать еще 150 тыс. Несколько десятков тысяч Лжедмитрий заимствовал у богатых монастырей. Следовательно, в распоряжение Отрепьева поступило около полумиллиона рублей, которые и были им полностью истрачены. После переворота русские приставы заявляли арестованным полякам: «В казне было 500 тысяч рублей, и все это черт его знает куда расстрига раскидал за один год».{5} Большие суммы Отрепьев обещал своей невесте Марине Мнишек и ее отцу, но послал едва пятую часть обещанного. Львиная доля денег ушла на уплату жалованья русским дворянам и знати.
Лжедмитрий сознавал, что России необходим единый кодекс законов. Его дьяки составили Сводный судебник, в основу которого был положен Судебник Ивана IV, включавший закон о крестьянском выходе в Юрьев день. В текст Сводного судебника попали также указы царя Бориса о частичном и временном восстановлении права выхода крестьян в период «великого голода» 1601–1602 гг. Отметив это, известный исследователь истории Смуты В. И. Корецкий заключил, что Лжедмитрий намеревался освободить крестьян от крепостной неволи.{6} Такое предположение вступает в противоречие с фактами. Даже в самые трудные периоды гражданской войны Отрепьев не обещал крестьянам воли. Удовлетворить разом и крепостников-дворян, и феодально зависимых крестьян было невозможно, и, оказавшись на троне, самозванец заботился прежде всего о том, чтобы заручиться поддержкой дворян.
В 1597 г. власти издали закон о пятилетием сроке сыска беглых крестьян, который стал важнейшей вехой в истории крепостного права в России. Установления 1597 г. легли в основу указа Лжедмитрия I о крестьянах, обнародованного 1 февраля 1606 г. Царь предписал возвращать владельцам крестьян, бежавших от них за год до голода и после голодных лет. Возврату подлежали также и те крестьяне, которые бежали в голод «с животы» (имуществом), следовательно, не от крайней нужды и не от страха голодной смерти. Действие закона не распространялось на тех крестьян, которые бежали в годы голода «в дальние места из за-московских городов на украины и с украины в московские городы… верст за 200, и за 300, и больши». На указанном расстоянии к югу от Москвы находились рязанская, тульская и черниговская окраины. На первый взгляд новый закон гарантировал равные возможности московским дворянам и южным помещикам: первые не имели права вернуть крестьян, бежавших на юг, а вторые — бежавших на север. Однако надо иметь в виду, что голод поразил нечерноземный центр значительно больше, чем плодородные южные окраины, вследствие чего голодающие крестьяне устремились не на север, а на юг — в черниговские, тульские и рязанские места.
Закон 1606 г. закреплял беглых крестьян за новыми владельцами, «хто его (бежавшего от нужды крестьянина. —
Итак, по отношению к крестьянам Лжедмитрий придерживался еще более консервативного курса, чем Борис Годунов. Отстаивая интересы дворянства, самозванец не помышлял даже о временном восстановлении Юрьева дня.
В. И. Корецкий отметил, что Лжедмитрий заботился о податном населении южных районов, освобожденном им от уплаты государевых податей. Об этом факте сообщает английский современник, составивший записку о состоянии Русского государства в 1606–1607 гг. Описав восстание жителей Путивля против Шуйского, он пояснил: «Они поступили так еще более потому, что Дмитрий, за особые ему заслуги, освободил эту область от всех налогов и податей в течение десяти лет».{8} Путивль был много месяцев столицей Лжедмитрия. Его жители оказали «царевичу» неоценимую помощь, понесли наибольшие расходы и потери. За все это самозванец и предоставил им особые льготы. Определяя срок действия льгот, Лжедмитрий следовал примеру Бориса Годунова: когда шведы вернули России разоренный дотла город Корелу, Борис освободил его жителей от всех налогов на десять лет.
Экономическое положение страны при Лжедмитрии улучшилось. Воспоминания о голоде ушли в прошлое вместе с царствованием «несчастливого» царя Бориса. На рынках вновь появился дешевый хлеб. Но финансовая система по-прежнему отличалась неустойчивостью. Разоренное население не могло исправно платить налоги, образовались большие недоимки. Трудности неизбежно отразились на податной политике Лжедмитрия. В 1606 г. его чиновники, отправленные в Томск, получили задание собрать татар и остяков — «лучших» людей по несколько человек от каждой волости, узнать об их нуждах, собрать жалобы, после чего обложить налогом. Царь «велел ясаки имать рядовые (обычные. —
В своих манифестах «добрый» царь выступал как радетель народного блага, защитник народа… от собственных агентов. Каковы бы ни были «добрые» пожелания Лжедмитрия, подати оставались столь же обременительными, как и прежде. К маю 1606 г., когда сбор налогов в казну завершился, наблюдательные современники отметили, что «Дмитрий стал тяжел подданным в податях».
Политика Лжедмитрия в отношении низших неподатных слоев населения имела свои особенности. 7 января 1606 г. дума утвердила приговор о холопах. Некогда Борис Годунов запретил господам передавать кабальных холопов по наследству. Смерть господина рвала путы зависимости. Такой порядок был неудобен для дворян, и они находили множество способов нарушить его. В кабальную грамоту господин рядом со своим именем вписывал имена сына или брата в качестве совладельцев холопа. Подобные злоупотребления вызывали возмущение кабальных, отказывавшихся считать себя пожизненными рабами-холопами. Новый указ категорически запрещал писать кабалы на имя двух владельцев сразу и предписывал освободить кабальных, ставших жертвой беззакония.{10}
Со временем имя «Дмитрия» было вымарано из текста указа о холопах. Но едва ли можно усомниться в причастности самозванца к его составлению. Отрепьев сам служил в холопах и потому склонен был облегчить их участь. Под действие нового закона подпадали все категории холопов, но наибольшее значение он имел для боевых послужильцев. Послабления по отношению к ним вполне объяснимы: боевые холопы были единственной группой феодально зависимого населения, которая располагала оружием и составляла неотъемлемую часть вооруженных сил страны. Как утверждали очевидцы, боевые холопы сыграли значительную роль в восстании Хлопка. Позже многие из них бежали в Северскую Украину, где вспыхнуло восстание в поддержку самозванца. Уступки холопам противоречили интересам феодалов, и после смерти Лжедмитрия закон о холопах был предан забвению.
В период борьбы с Годуновым «воровские» бояре из лагеря самозванца в Путивле и бояре-заговорщики под Кромами согласились принять «Дмитрия» на трон как самодержца. Фактически же самозванец получил корону из рук восставшего народа. Выступления вольных казаков и населения южных городов, мятеж в армии, переворот в столице и, наконец, суд над боярским руководством в лице Шуйских — все эти события вырвали нити правления у Боярской думы и необычайно усилили самовластие царя. Стремясь закрепить успех, Лжедмитрий принял императорский титул. Отныне в официальных обращениях он именовал себя так: «Мы, наияснейший и непобедимый самодержец, великий государь цесарь» или: «Мы, непобедимейший монарх, божьей милостью император и великий князь всея России, и многих земель государь, и царь самодержец, и прочая, и прочая, и прочая». Так мелкий галицкий дворянин Юрий (Григорий) Отрепьев, принявший имя Дмитрия, стал первым в русской истории императором. Объясняя смысл своего титула, самозванец объявил иностранным послам, что он как император обладает огромной властью и нет ему равного в полночных (северных) краях. Действительно, боярская знать поначалу должна была считаться с притязаниями новоявленного императора, ибо на его стороне была сила.
Отношения Лжедмитрия с думой неизбежно стали меняться, с тех пор как он распустил повстанческие отряды и стал управлять страной традиционными методами.
Некогда Иван Грозный похвалялся, что российские самодержцы «жаловати своих холопей вольны, а и казнити вольны» (холопами Грозный именовал всех подданных от черни до знати). Иван IV жаждал полновластия, но даже в его устах заявление насчет безграничной власти «российских самодержцев» было всего лишь фразой. Только опричнина позволила ему ненадолго избавиться от опеки со стороны Боярской думы.
Оказавшись на троне, Лжедмитрий столкнулся с теми же трудностями, что и его мнимый отец. В «воровском» лагере самозванец повелевал жизнью и смертью дворян, попавших в плен к восставшим. В Москве ситуация совершенно изменилась. Под давлением бояр Лжедмитрий, как уже говорилось, отменил казнь Василия Шуйского, а затем вернул опальных Шуйских в Москву, несмотря на то что те были обвинены в государственной измене.
Иностранных наблюдателей поражали московские порядки, при которых царь шагу не мог ступить без Боярской думы. Бояре не только решали с царем государственные дела, но и сопровождали его повсюду. Государь не мог перейти из одного дворцового помещения в другое без бояр, поддерживающих его под руки. Младшие члены думы оставались в постельных хоромах царя до утра. Несмотря на все усилия, Отрепьеву не удалось разрушить стародавние традиции, которые опутывали его подобно паутине.
Польские секретари видели, что их влияние падает вместе с влиянием государя, и горько сетовали на обычаи, вынуждавшие самодержца большую часть времени проводить в кругу бояр. Стремясь положить конец столь тесному общению царя со знатью, поляки обсуждали различные пути достижения этой цели, включая возможность перенесения столицы из Москвы в какое-нибудь другое место. Эти проекты показывают, сколь плохо иностранные советники понимали действие русского государственного механизма. Ивану Грозному понадобилась опричнина, чтобы ослабить влияние знати на дела управления. Не обычаи сами по себе, а могущество знати определяло политические порядки в Русском государстве.
Лжедмитрий нередко нарушал обычаи и ритуалы. В думе двадцатичетырехлетний царь не прочь был высмеять своих сенаторов, которые годились ему в отцы, а то и в деды. Он укорял бояр как людей несведущих и необразованных, предлагал им ехать в чужие земли, чтобы хоть чему-то научиться. Но сколько бы ни поучал самозванец своих бояр, какие бы вольности ни позволял в обращении с ними, он вынужден был подчиняться древним традициям и считаться с авторитетом Боярской думы.
Поначалу бояре не смели открыто перечить царю. Но со временем они пригляделись к самозванцу, изучили его слабости и страстишки и перестали церемониться с ним. Отрепьев привык лгать на каждом шагу, эта привычка стала его второй натурой. Но ложь слишком часто всплывала на поверхность, и это приводило к неприятным эксцессам. Красочное описание их можно найти в дневнике поляка С. Немоевского, свидетельства которого отличаются достоверностью. Бояре не раз обличали «Дмитрия» в мелкой лжи, говоря ему: «Великий князь, царь, государь всея Руси, ты солгал». Ожидая прибытия в Москву семейства Мнишеков, царь («стыдясь наших», — прибавляет от себя автор дневника) воспретил боярам такое бесцеремонное обращение. Тогда сановники с завидной простотой задали ему вопрос: «Ну как же говорить к тебе, государь, царь и великий князь всея Руси, когда ты солжешь?». Поставленный в тупик самозванец обещал, что больше «лгать не будет». «Но мне кажется, — завершает свой отчет Немоевский, — что слова своего перед ними не додержал…».{11}
Пышный придворный ритуал, заимствованный из Византии, раболепное поведение придворных создавали видимость неслыханного могущества русского царя. Сама доктрина самодержавия, казалось бы, исключала возможность открытой оппозиции государю. На самом деле Боярская дума прочно удерживала в своих руках нити управления государством, неизменно навязывая самозванцу свою волю.
В апреле 1606 г. на званом пиру во дворце Отрепьев потчевал бояр изысканными блюдами. Среди других яств на стол подали жареную телятину. Василий Шуйский стал потихоньку пенять царю на нарушение церковного поста. Самозванец оборвал его. Но тут в спор вмешался Михаил Татищев, считавшийся любимцем царя. (Отец Татищева оказал большие услуги Грозному, за что получил в опричнине чин думного дворянина. Михаил Татищев служил ясельничим при царе Борисе. В 1604 г. он ездил в Грузию и не участвовал в войне с Лжедмитрием. По возвращении в Москву он был обласкан самозванцем и получил чин окольничего). На пиру Татищев не только принял сторону Шуйского, но и в грубой, оскорбительной форме публично выбранил царя за приверженность к «нечистой» пище. В наказание за дерзость Отрепьев велел сослать Татищева в Вятку и содержать в тюрьме в колодках, «потаив имя его». При Грозном окольничий лишился бы головы. При Лжедмитрии в дело вмешались бояре, за ревнителя благочестия вступилась вся дума. Царю пришлось отменить приговор и без промедления вернуть опального в Москву. Инцидент с Татищевым обнаружил полную зависимость самозванца от бояр.
Отрепьев шел к власти напролом, не останавливаясь перед убийствами и казнями. Он показал себя человеком жестоким и вероломным. Если в Москве Лжедмитрий надел маску милостивого монарха, решительно чуждавшегося кровопролития, то причина была одна: он не имел сил и средств для сокрушения своевольного боярства.
Самозванного царя обуревал страх перед боярской крамолой. Однажды его главный секретарь Ян Бучинский напомнил о своем совете оставить бояр Шуйских в ссылке, потому «как их выпустить и от них будет страх». Советник Лжедмитрия четко указал на рубеж, за которым началось для самозванца время «страхования». Таким рубежом было вынужденное прощение Шуйских, которое позволило Боярской думе вернуть себе прежнее влияние в государстве. Отрепьев считал Бучинского другом и платил ему откровенностью за откровенность. Сразу после свадьбы с Мариной Мнишек он поведал секретарю, какой невыразимый страх испытал во время торжественной церемонии: «Как я венчался, и у меня в ту пору большое опасенье было, потому что по православному закону сперва надо крестить невесту, а потом уже вести ее в церковь, а некрещеной иноверке и в церковь не войти, а больше всего боялся, что архиереи станут упрямиться, не благославят и миром не помажут».{12} Отрепьев обладал достаточной проницательностью, чтобы догадываться об истинном отношении к нему отцов церкви и бояр. Иногда ему казалось, что терпение последних вот-вот истощится и они положат конец затянувшейся комедии.
В свое время Иван Грозный в страхе перед боярской крамолой приказал перевезти сокровищницу в Вологду и вступил в переговоры с Лондоном о предоставлении ему и его семье убежища в Англии. О том же помышлял Борис Годунов в дни раздора с Шуйскими и прочей знатью. Отрепьев шел по их стопам. Начальник личной стражи царя Яков Маржарет, посвященный в его тайные планы, писал с полной определенностью: «Он решился и отдал уже своему секретарю приказание готовиться к тому, чтобы в августе минувшего 1606 г. отплыть с английскими кораблями»{13} из России. Самозванец утверждал, что хочет посмотреть заморские страны. В действительности же ему приходилось думать о спасении собственной жизни.
Глава 2
ПЕРЕВОРОТ
Лжедмитрий тщетно пытался порвать нити, связывающие его с прошлым. Слишком многие в столице знали Отрепьева в лицо, слишком могущественные силы были заинтересованы в его разоблачении. Самозванцу приходилось придумывать всевозможные уловки, чтобы вновь и вновь доказывать свое «истинно царское» происхождение. Одна из таких уловок и ускорила его гибель.
Благословение мнимой матери — царицы Марфы помогло Лжедмитрию утвердиться на троне. Но «семейное согласие» оказалось не слишком длительным. Когда толки о самозванстве возобновились, царь задумал устроить новую инсценировку, чтобы воочию доказать народу, будто в Угличе погиб некий поповский сын, а вовсе не царевич. Отрепьев распорядился разорить могилу Дмитрия в Угличе, а труп ребенка удалить из церкви прочь. Расстрига оказался плохим психологом. Его намерения оскорбили Марфу Нагую до глубины души. Она не захотела допустить надругательства над прахом единственного сына. Отрепьев стоял на своем. Тогда Марфа обратилась за помощью к боярам. Те поспешили отговорить Лжедмитрия от задуманного им дела, но оказали эту услугу Марфе отнюдь не бескорыстно, сделав ее орудием своих интриг. Вдова Грозного помогла заговорщикам установить контакт с польским двором.
Польский гетман Жолкевский сообщал в своих записках, что Марфа Нагая через некоего шведа подала королю весть о самозванстве русского царя. Имя шведа, исполнившего поручение Марфы, известно. Это был Петр Петрей. Бояре выбрали его потому, что Петрей был лично известен Сигизмунду III и к тому же находился на царской службе в Москве. При свидании с королем Петрей заявил, что Лжедмитрий «не тот, за кого себя выдает», и привел факты, доказывавшие его самозванство. Швед рассказал о признании царицы Марфы, а также сослался на мнение посла Гонсевского, только что вернувшегося из Москвы и «имевшего такие же правдивые и достоверные сведения о Гришке, как и сам Петрей».{14}
Петрей имел свидание с Сигизмундом в первых числах декабря 1605 г., когда король праздновал свадьбу с Констанцией. Сам Сигизмунд подтвердил позже, что именно в дни свадьбы московские бояре вступили с ним в переговоры насчет свержения Отрепьева.
Вскоре после Петрея в Краков прибыл царский гонец Иван Безобразов. Он должен был вручить Сигизмунду III грамоты московского царя. Кроме официального поручения ему предстояло выполнить секретное задание, которое он получил от бояр, тайных врагов Лжедмитрия. Любая огласка могла привести на эшафот и гонца и его покровителей.
Безобразов был принят в королевском дворце и от имени своего государя испросил у Сигизмунда «опасную» грамоту на проезд в Польшу московских великих послов. Грамота была вскоре изготовлена, но гонец, следуя инструкции, отказался ее принять, из-за того что в ней был пропущен императорский титул «Дмитрия». Перед отъездом московит, улучив момент, дал знать королю, что имеет особое поручение к нему от бояр Шуйских и Голицыных. Король доверил дело пану Гонсевскому. Его свидание с Безобразовым было окружено глубокой тайной. Но ближайшие советники Сигизмунда получили своевременную информацию о переговорах. Гетман Станислав Жолкевский поведал о них миру в своих мемуарах. Устами Безобразова московские вельможи извещали короля о намерении избавиться от обманщика и предлагали царский трон сыну Сигизмунда Владиславу. Гонец говорил о царе в таких выражениях, которые поразили Гонсевского. Он укорял короля в том, что тот дал Москве в цари человека низкого и легкомысленного, жаловался на жестокость Лжедмитрия, его распутство, пристрастие к роскоши и под конец заключил, что обманщик не достоин Московского царства.{15} Иван Безобразов не имел нужды прибегать к околичностям и дипломатии, так как бояре-заговорщики еще раньше установили прямой контакт с королем.
В 1606 г. недовольные магнаты и шляхта замыслили свергнуть Сигизмунда III. В Польше тотчас распространился слух о том, что «Дмитрий» готов поддержать польскую оппозицию, выделив крупные суммы денег либо послав в Польшу войско во главе с одним из князей Шуйских.
Польские мятежники рассчитывали использовать помощь царя, чтобы лишить трона Сигизмунда III, а московские бояре-заговорщики искали соглашения с королем, чтобы свергнуть самозванца.
Душою московского заговора были князья Василий, Дмитрий и Иван Шуйские, бояре братья Голицыны, Михаил Скопин и Борис Татев, Михаил Татищев, окольничий Иван Крюк-Колычев, дети боярские Валуев и Воейков, московские купцы Мыльниковы и другие лица.
Некогда Иван IV в страхе перед «боярской жестокостью» организовал охранный опричный корпус. Куда бы ни шел царь, его повсюду сопровождали опричные дворяне и несколько сот стрельцов. Водворившись в Кремле, Лжедмитрий поставил во главе Стрелецкого приказа доверенное лицо — Петра Басманова и сформировал из стрельцов дворцовую охрану. Исаак Масса передает, что новый царь постоянно держал в Кремле 2–3 тыс. стрельцов, вооруженных пищалями. Множившиеся слухи о боярском заговоре побудили самозванца усилить меры безопасности. По традиции внутренние покои дворца охраняли «жильцы» — дети боярские. Самозванец заменил их иноземной наемной стражей.
Отрепьев не имел возможности навербовать в Москве сколько-нибудь значительное число иностранных наемников. Когда события приняли опасный оборот, он вспомнил о нареченной невесте Марине Мнишек и ее отце — Юрии Мнишеке. Отправленный в Самбор Ян Бучинский собственноручно составил смету «свадебных» расходов: свыше 100 тыс. злотых на уплату неотложных долгов Мнишека, 100 тыс. на приданое невесте, по 100 злотых задатка жолнерам (Бучинский вычеркнул в смете слово «жолнерам» и заменил его словом «приятелям»), по 50 — гайдукам и проч. Наемная пехота — жолнеры и гайдуки — таких необычных гостей пригласил на свадьбу Лжедмитрий. Бывший главнокомандующий самозванца Юрий Мнишек должен был навербовать и привести в Москву наемное войско, без которого царю трудно было усидеть на троне.
2 мая 1606 г. царская невеста со свитой прибыла в Москву. Жители не могли отделаться от впечатления, что в их город вступила чужеземная армия, а не свадебная процессия. Впереди следовала пехота с ружьями. За ней ехали всадники, с ног до головы закованные в железные панцири, с копьями и мечами. По улицам Москвы горделиво гарцевали те самые гусары, которые сопровождали самозванца в самом начале его московского похода. За каретой Марины ехали шляхтичи в нарядных платьях. Их сопровождали толпы вооруженных слуг. За войском следовал обоз. Гостям услужливо показали дворы, где им предстояло остановиться. Обозные повозки одна за другой исчезали в боковых переулках и за воротами дворов. Москвичи были окончательно озадачены, когда прислуга принялась разгружать скарб: вместе с сундучками и узлами гайдуки выгружали из фур ружья и охапками вносили их наверх.
Лжедмитрий знал, что трон его шаток, и инстинктивно ждал спасения от тех, кто некогда помог ему расправить крылья и взлететь. Доносы по поводу заговора поступали со всех сторон, и Отрепьеву не приходилось выбирать. Он попытался начать сначала ту рискованную игру, в которой ставкой была не только его власть, но и голова.
Православные святители, еще недавно предававшие анафеме «злого расстригу и еретика», после коронации постарались ужиться с новым царем. Поначалу они сквозь пальцы смотрели на его подозрительные связи с католиками и протестантами. Но доброму согласию пришел конец, как только самозванец решил поправить за счет церкви свои финансовые дела.
В начале гражданской войны Отрепьев с успехом мистифицировал малочисленное население Путивля и других занятых им городов. Став царем, он попытался обмануть весь народ, но эта задача оказалась более трудной. Самозванство Отрепьева не было тайной для его противников — бояр. Но даже среди соратников Лжедмитрия мало кто сохранил веру в его царское происхождение. Об обмане толковали как в России, так и за рубежом.
Изменники братья Хрипуновы, бежавшие из России при Борисе Годунове, первыми «вызнали» в беглом монахе «Дмитрия». После воцарения Отрепьева один из них вернулся в Россию. На границе он встретил давнего знакомого — капитана С. Боршу, проделавшего с «царевичем» путь от Путивля до Москвы. Взяв с Борши клятву молчать, Хрипунов сообщил ему, будто в Москве уже дознались, что царь — не истинный Дмитрий, и скоро с ним поступят как с самозванцем. Подобные разговоры велись не только в дорожных трактирах, на улицах, но и во дворце, в покоях ближайших сподвижников царя. Однажды после дружеской попойки царский телохранитель Конрад Буссов задержался в доме у Петра Басманова. Гости разошлись и, оставшись наедине с хозяином, немец спросил его, действительно ли царского происхождения их государь? Басманов ответил: «Молись за него, хотя он и не сын царя Ивана Васильевича, все же теперь он нам государь…».{16}
Политические настроения в стране были достаточно сложными. Даже те социальные прослойки и группы, которые ранее выступали на стороне Лжедмитрия, все больше обнаруживали свою ненадежность. Весной 1605 г. яицкие казаки отправились в разбойный поход в Среднюю Азию, не откликнувшись на призыв царя оказать ему помощь. Менее чем через год вольные казаки на Тереке «стали думать всем войском, чтобы идти на Куру-реку, на море (Каспийское. —
Снарядив струги, атаман Бодырин с «царевичем Петром» пришел с Терека в устье Волги и двинулся к Царицыну. «Царевичу» не приходилось заботиться о пополнении своих сил. «Черный» народ толпами стекался к нему со всех сторон. Повстанцы заняли три волжских городка, захватив там пушки. Они упорно продвигались вверх по Волге на север, громя по пути купеческие караваны. Вскоре под знаменем «Петра» собралось до 4 тыс. человек.
Повстанцы отправили гонцов в Москву с письмом к «Дмитрию». В летописи поздней редакции содержится малодостоверное известие о том, что «Петрушка» «писал ростриге, претя ему нашествием своим ратию, да не медля снидет с царского престола».{19} На самом деле, как справедливо отметил В. И. Корецкий, переписка повстанцев с Лжедмитрием носила в целом дружественный характер.
Отношение знати и царя к восставшим было неодинаковым. Казаки были настроены против поэтому он рассчитывал использовать восстание в Поволжье для расправы со своими политическими противниками. В конце апреля 1606 г. он послал к «Петру» доверенного дворянина Третьяка Юрлова с письмом. По словам С. Немоевского, «Дмитрий» определенно признал самозванного Петра своим племянником и пригласил его в Москву, обещая предоставить владения. Скорее всего, пишет Немоевский, Лжедмитрий хотел заполучить нового самозванца, опасаясь от него затруднений, а может быть, царь намерен был хорошо обойтись с ним. Я. Маржарет излагает содержание письма несколько иначе. По его словам, «Дмитрий» с некоторой уклончивостью писал казацкому «царевичу», что если он сын его брата Федора, то пусть будет желанным гостем; если же он не истинный, то пусть удалится прочь. К грамоте прилагалась подорожная, предписывающая выдавать «царевичу Петру» корм на всем пути в Москву. Сам «Петр» изложил суть царского обращения к нему следующим образом: «Из-под Астрахани казаки пошли вверх Волгою к Гришке ростриге [ко] двору и дошли до Самары, и тут, де, их встретили от ростриги под Самарою с грамотою, и Третьяк Юрлов велел им идти к Москве наспех».{20}
«лихих бояр», из-за которых они лишились царского жалованья. Знать имела все основания опасаться появления казаков в столице. Отрепьев получил трон благодаря поддержке повстанческих сил,
Неверно было бы заключить, что вольные казаки и приставшая к ним чернь изверились в Лжедмитрии к концу его недолгого правления. Повстанцы рассчитывали найти общий язык с московским царем, даже после того как выдвинули из своей среды нового самозванца. Но они готовы были посчитаться с «лихими боярами». Последнее обстоятельство дало повод московским властям обвинить Лжедмитрия (после его смерти) в том, что тот «сам вызвал человека», который «со множеством казаков явился на Волге» и в крайней нужде мог оказать ему помощь.
Восстание на Волге показало, сколь неопределенными и изменчивыми были настроения низов. Идея «доброго царя» не утратила власти над умами, однако ее персонификация могла измениться в любой момент.
Прибытие Мнишека с воинством в Москву ободрило Лжедмитрия. Но успех был связан с такими политическими издержками, которые далеко перекрыли все ожидавшиеся выгоды. Брак Отрепьева с Мариной, заключенный вопреки воле Боярской думы и духовенства, окончательно осложнил ситуацию.
После 12 мая 1606 г. положение в столице стало критическим. По словам К- Буссова, с этого дня в народе открыто стали говорить, что царь поганый, что он некрещеный иноземец, не праздновал святого Николая, не усерден в посещении церкви, ест нечистую пищу, оскверняет московские святыни. Как утверждает И. Масса, в ночь на 15 мая несколько тысяч стояли под оружием, готовясь осуществить за-задуманный план переворота, но, узнав, что заговор открыт, они устрашились, притихли и спрятали оружие.{21}
Приведенное свидетельство не заслуживает доверия. Заговор, организованный боярской верхушкой, носил строго конспиративный характер, и число его участников было невелико. Не могло быть и речи о тысячах вооруженных людей, якобы собранных заговорщиками под свои знамена за несколько дней до переворота. Иезуиты, находившиеся в Москве в те дни, с полным основанием утверждали, что Шуйские привлекли на свою сторону бояр, но «между народом имели очень мало соучастников». Назревавшее в столице народное восстание не угрожало непосредственно власти Лжедмитрия, поскольку возмущение и гнев москвичей вызывал не сам царь, а иноземное наемное воинство. Цели народа и бояр, планировавших убийство самозванца, явно не совпадали. Тем не менее бояре рассчитывали в нужный момент использовать выступления посадских людей.
Поделиться книгой: