Помоги проекту - поделись книгой:
Григорий Карев
Твой сын, Одесса
1. Встреча
Хоть бы дождь пошел, хоть бы гром загремел, что ли!.. Куда ни глянь — до самого горизонта степь да степь, а дышать нечем. С утра люди копошились в траншее, швыряли лопатами сухую, как окалина, землю, насыпали бруствер. Теперь попрятали головы под охапки кукурузных стеблей, распластались кто где, шевельнуться тяжко: палит солнце так, что лошадь и ту солнечный удар хватить может.
Лежит и Яша Гордиенко под ржаной копной. Ноют руки и спина после трудной работы. Болит голова от зноя. Веки такие тяжелые, что, кажется, никогда их и не разнять.
Яша вспоминает первый день войны. Собственно, о войне они тогда еще ничего не знали — вышли в море на рассвете. Миша Куртич уезжал с родителями в другой город, и дружки решили дать клятву верности друг другу, чтобы, значит, где бы кто ни был, что бы ни делал, — всегда о друзьях помнил, чувствовал плечо товарища.
Тогда, в море, и познакомился комсорг класса военно-морской спецшколы Яша Гордиенко с новым товарищем Фимкой Бомм. Фимкин отец, политрук Бомм, погиб при защите Халхин-Гола. Тяжело больная мать отправила на лето Фимку с сестренкой Леной из Москвы в Одессу, к бабушке. Когда вернулись с моря, берег огорошил их такой новостью, что ребята выскочили на песок, забыв подтянуть на отмель «Диану».
Первое, что придумали они тогда, — в военкомат кинулись. Но ничего не добились. В военкомате было столько народу, что даже того, кто имел повестку, не всегда выслушивали. От ребят же просто отмахивались: некогда! Только на шестой день к вечеру им удалось поймать за руку военкома, выскочившего на минуту из кабинета. Майор настолько устал, что дал себя увести обратно в кабинет. Выслушав Яшу, он снял очки, протер их несвежим платком и, положив руку на Яшино плечо, сказал так, будто он был не армейским командиром, а старым, добрым учителем:
— Вот что, дети…
— А нам надоело играть в детей! — перебил его самый высокий из ребят, Вовка Федорович.
— Война идет. А мы комсомольцы! — поддержал товарища Миша Куртич, решительно положил на стол комсомольский билет и заранее заготовленное заявление. — Посылайте на фронт!
Остальные тоже положили свои комсомольские билеты и заявления рядом с документами Куртича.
Военком помрачнел, надел очки и фуражку, сказал строго и жестко:
— Вот потому, что война, требуется железная дисциплина и порядок. Каждый должен делать то, что нужно, а не то, что ему хочется. Поняли?.. Небось в Школе вас ищут, а вы тут мешаете людям работать.
— В школе — каникулы.
— Каникулы не вечно будут, — возразил военком.
— До начала учебного года и война может кончиться, — настаивал на своем Яша Гордиенко.
— Тогда идите в райком комсомола.
Военком взял комсомольские билеты и решительно ткнул их в руку растерявшемуся Яше. Потом снова снял очки и добавил потеплевшим голосом:
— А заявления пусть остаются. Когда понадобитесь, вызовем.
В тот же вечер ребята забрались в сарайчик во дворе, где жили Гордиенки, оторвали половицу и закопали в землю бритвенный футляр с клятвой.
— Здесь закопано все, — сказал товарищам Яша, когда половица была прибита на прежнее место и догорела последняя спичка, — и наша мечта о дальних плаваниях на учебном корабле «Товарищ», и твой медицинский, Мишка, институт. До окончания войны закопано.
Ребята угрюмо молчали.
Через неделю их действительно вызвали. Только не в военкомат, а в райком комсомола, и послали за сорок километров сюда, под Большую Аккаржу, рыть противотанковые рвы. На сборном пункте снова встретились. Все, кроме Миши Куртича. Миша все-таки уехал с родными в Свердловск. На прощание условились: на письмах друг к другу, кроме подписи, рисовать маяк — высокую черточку с перекрестьем вверху, будто лучи во все четыре стороны, — тот самый маяк, что «расстояньям и тьме вопреки будет светочем в море и в жизни».
Поезд, которым уехали Куртичи, был одним из последних. Теперь железные дороги обрублены фронтом. Под Первомайском идут бой. Вчера сильно бомбили Одессу. А ночью слышен был гром артиллерийской канонады, и небо на севере вспыхивало зарницами, будто там землю резали электросваркой. Сегодня вечером, говорят, всех переведут на ремонт аэродрома, а вырытые траншеи займут красноармейцы. «Единственный выход, — решил про себя Яша, — спрятаться в нише и дождаться красноармейцев. Не прогонят же? А винтовку дадут… Или сам добуду в бою».
— Здравствуй, Капитан! — услышал Яша знакомый голос.
Яша с трудом приоткрыл отяжелевшие веки. У копны стоял, опираясь на лопату, долговязый парень в рыжих, исцарапанных стерней ботинках, немыслимо грязных широченных штанах и мокрой от пота неподпоясанной рубахе. Соломенный дырявый брыль, наверное, долго украшал огородное пугало, прежде чем попал на голову долговязого, лицо — в солнечных ожогах, с носа и больших ушей клочьями сползала кожа, а брови так выгорели, что о них можно было только догадываться. Яша еле узнал приятеля.
— С какого ты баштана сорвался, Фимка? — рассмеялся он, поднимаясь с земли.
— Это — ерунда, Капитан. Главное — не жарко ни чуточки, — похвастался Фимка Бомм. — Ты сродственничка моего, Вовку Федоровича, не встречал?
— Здесь он, Фимка, здесь. Пошли с Абрашей бычков пострелять. Без курева, говорят, уши пухнуть начали… А ты-то тоже здесь вкалываешь? Переходи к нам. Вместе веселее будет.
— Ты бы не водился с ним, Капитан…
— С кем бы это я не водился? — насторожился Яша.
— С Вовкой. Подлые они люди, эти Федоровичи…
— Ша! Об чем пар травишь? — сразу начал кипятиться Яша. — Ты знаешь, что Вовка мой кореш.
— Знаю, Капитан, знаю. Но ты его клятве не очень-то верь. Понял? Он, как и его папаша, может ту клятву вот так — тьфу. — Фимка сплюнул густую слюну на стерню.
— Про какую клятву мелешь?
— Да ты что, Капитан? Совсем ничего не знаешь?
Яша недоуменно покачал головой.
— Тогда слушай. Был я позавчера в городе — за лопатами для бригады посылали. Узнал новости: Вовкин папаша, Антон Брониславович, в городе объявился. Он же, знаешь, в Измаиле парфюмерией командовал. А тут пришел в военном, с кубарями в петлицах. Недели не прошло — снова в штатском. И дома не ночует, от жены прячется. Ну, я тоже вроде тебя веры слухам не дал, пошел к Вовке, его мать мне какой-то родней доводится — так, десятая вода на киселе. А она, как меня увидела, — в слезы. Так и так, дескать, бросил Антон Брониславович, из дому ушел, и что с ним — не знаю…
— Слушай, Фимка, — перебил его Яша. — А может, тебе врачи массаж на лицо прописали? Га?.. Так ты не стесняйся, я так размассажирую твою поганую рожу, что…
— Что массаж? Что массаж? Ты что, Капитан, сдурел? Ты разберись, Капитан… — Фимка в испуге схватился обеими руками за лопату и загородился ею от наступающего на него побелевшего Гордиенко. Но тот сильным рывком выхватил у него лопату из рук и отшвырнул ее в сторону.
— Я тебе покажу, турок, как клевету пускать! У Вовки же отец — коммунист, а ты его в дезертиры, гад, производишь!
Он замахнулся кулаком, но Фимка ловко уклонился от удара, обхватил Яшу руками за плечи и сильной подножкой свалил на стерню.
Живым клубком покатились они по горячей земле. Яша был пониже Фимки ростом, но жилистый и ухватистый, наторевший в драках с уличными пацанами. Фимка — постарше, да и, знать, не зря в московском спортклубе занимался: он успел захватить и вывернуть Яшину руку, прижать его подбородок головой, спутать ноги своими ногами.
— Я покажу тебе, морское копыто, — сопел Яша, стараясь подмять под себя Фимку. А тот скручивал ему руки, силился положить на обе лопатки, говорил сквозь слезы:
— Я же тебе как корешу, Капитан. Я же по-хорошему тебе.
Силы Яши уравновешивались ловкостью Фимки, и они катались, вырывая ногами комья земли, поднимая пыль.
— А что здесь за петухи дерутся! — услышали они вдруг над головой басовитый голос.
Это было так неожиданно, что Фимкины руки сами собой разжались. В другой раз Яша не преминул бы воспользоваться Фимкиной оплошностью, мигом оседлал бы его. Но голос над головой строго приказал:
— Прекратить драку немедленно!
Растрепанные, исцарапанные, ребята медленно поднялись с земли, удивленно поглядывая на статного армейского командира с выгоревшими на солнце бровями.
— Ты что за начальство? — недовольно буркнул Яша, трогая рукой огромный синяк под глазом.
Командир улыбнулся.
— Выходит — самое высокое среди вас.
— Вижу, со шпалой, — ответил Яша. — Капитан, что ли?
— Капитан, — подтвердил военный и улыбнулся. — А вы?
— Мы?.. Мы просто… ребята. Между прочим, меня тоже Капитаном зовут…
— И еще Хивой, — напомнил Яшину школьную кличку Фимка.
— Слушай ты, токарь-пекарь! — снова подступил к Фимке Яша, сжав кулаки. — Катись-ка ты отсюда, пока я с тебя не спустил стружку толщиной с бумажный лист!
Фимка обиженно шмыгнул носом, подтянул сползающие штаны и, махнув рукой — ничего-то ты, дуралей, не понял! — подобрал затоптанные в пыль брыль и лопату и побрел к своей бригаде.
— Да смотри про Вовкиного отца не болтай — уши повывинчиваю! — крикнул ему вслед Яша.
— За что ты на него так? — спросил капитан.
Яша недоверчиво скосил глаза на незнакомого командира, небрежно махнул рукой:
— А-а, фармазон!
— Слушай, капитан Хива, — как бы не замечая Яшиной подозрительности, хлестнул себя веткой по голенищу сапога командир. — Ты не знаешь, где тут работает твой сверстник Яша Гордиенко?
— Кто-кто? — удивленно вытаращил глаза Яша.
— Гордиенко Яков, из спецшколы.
— А вам он зачем? — насторожился Яша.
— Много будешь знать — скоро состаришься, парень.
— Нет, вправду?
— Значит, нужен, если спрашиваю.
Яша даже оглянулся, не стоит ли поблизости Фимка Бомм. Вот жаль, что прогнал, пусть бы этот москвич-чистюля собственными ушами услышал, что капитану-то именно он, Яша Гордиенко, и нужен был. Жаль, ушел Фимка. И Вовка с Абрашей куда-то запропастились. Ведь не поверят же потом, поди, что капитан, настоящий капитан, к нему приходил!
— Так знаешь такого? — снова спросил капитан, пощелкивая хлыстиком.
— Знаю ли? — засмеялся Яша. — Я и есть Яшка… Яков Гордиенко.
— Да ну? — деланно удивился капитан. — А Хива?
— Честное комсомольское! А Хива… Хивой это меня в школе дразнят.
— Вон как! Ну что же, давай знакомиться, — протянул капитан широкую ладонь. — Командир летучего отряда капитан… Впрочем, фамилию ты еще узнаешь, а пока зови просто дядя Володя. Ясно?
— Ясно. Как в геометрии!
— В военкомат заявление писал?
— Писал.
— В райком комсомола ходил?
— Ходил.
— На фронт просился?
— Было такое.
— Ну вот, они и рекомендовали тебя в адъютанты… и еще один человек. Как? Согласен?
Яша сгорал от нетерпения и любопытства, а когда капитан произнес такие слова, как «адъютант» да «летучий отряд», у Яши даже поджилки задрожали. Он уже представил себя адъютантом командира летучего отряда — вроде Петьки при Чапаеве. Летит командир на рыжем жеребце впереди отряда — и Яша рядом, выхватывает командир сверкающую на солнце шашку — и Яша тоже. Ветер свистит в ушах, земля гудит под копытами коней, громом катится вслед за Яшей воинственный клич летучего отряда: «Ур-ра-а! Руби фашистов!!.» Фашистам такое ни в жизнь не выдержать! Бросают они в бурьян свои автоматы и пулеметы, бегут, бегут, бегут в кукурузные заросли. А Яша с командиром уже настигают их и шашками направо, налево — раз, раз, раз! Падают на черную землю кукурузные стебли, срубленные вместе с фашистскими головами…
— Ну как? Согласен? — снова спросил капитан.
И нет уже ни кукурузного поля, ни порубанных фашистов, ни коня, ни шашки в руке… Есть выжженная степь, седая от солнца стерня да жесткая, как остывший шлак, глина на бруствере. Есть незнакомый капитан, который пытливо смотрит на Яшу прищуренными в улыбке глазами… Уж не смеется ли он над Яшей? Не разыгрывает ли он его, как мальчишку?.. Надо бы посерьезнее себя держать с ним, а то и вправду пацаном посчитает.
Яша неторопливо отряхнул брюки от приставшей земли и соломинок, пригладил ладонью взвихренные рыжеватые волосы, деловито спросил:
— Нас четверо ходило в военкомат, в райком — тоже. Все — ребята что надо. Почему же меня только одного берете?
— Мне пока один адъютант нужен, — серьезно, в тон Яше, ответил капитан. — Потребуются еще бойцы — и других возьмем. Ты их держи на примете, если ребята крепкие.
— Ладно.
И все-таки ненадолго хватило Яше солидности — любопытство одолело. Он смутился, почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо, и, отвернувшись чуть в сторону, чтобы капитан не заметил, не передумал и не отказал в адъютантстве, спросил:
— А что такое летучий отряд? Кавалерия? Да?
Капитан понял его, пощадил мальчишечье самолюбие, потушил смешинки в глазах, ответил серьезно, как равному:
— Нет, Гордиенко, не кавалерия. Но часть очень серьезная, прибудешь — увидишь. Служба у нас опасная и трудная, берем только тех, кто ничего не боится и готов жизнь отдать в борьбе против фашистов.
Обняв Яшу за плечи, капитан увел его в степь. Расспрашивал о школе, о Яшиных друзьях, о комсомоле, говорил про Павку Корчагина. Разговаривали так задушевно, словно с братом Алешкой. На прощание капитан вынул из кармана банку консервов:
— На, держи! Первый адъютантский паек.
Поделиться книгой: