Помоги проекту - поделись книгой:
На самом деле, произошло следующее. Когда французская армия подошла к Яффе, Наполеон приказал объявить населению, что если город будет взят приступом, то все жители будут уничтожены, ибо в плен никого брать не станут. Яффа не сдалась. 6 марта последовал штурм, и, ворвавшись в город, солдаты принялись истреблять буквально всех, кто попадался под руку. Все дома и магазины подверглись разграблению. Некоторое время спустя, когда избиения и грабеж уже подходили к концу, Наполеону доложили, что около 4000 уцелевших турецких солдат укрылись в одном со всех концов закрытом месте, готовые обороняться до последней капли крови.
Эжен де Богарне (сын Жозефины от первого брака) был послан Наполеоном пообещать туркам сохранение жизни, и тогда они вышли из своего укрепления, сложив оружие. Французы заперли пленников в сараи. Однако после этого Наполеон заявил:
– И что мне теперь с ними делать? Чем их кормить? У меня нет провианта!
Действительно, у него не было ни достаточного количества судов, чтобы отправить пленных морем в Египет, ни свободных войск, чтобы конвоировать их через пустыню… В результате, Наполеон провел в размышлениях три дня, а на четвертый отдал приказ расстрелять пленных. Всех без исключения. Четыре тысячи человек были выведены на берег моря и там все до одного уничтожены.
Поль-Матье Лоран (Лоран де л’Ардеш) в своей «Истории императора Наполеона» пишет: «Шестого марта Яффа была взята приступом и предана на грабеж и убийство. Бонапарт, чтобы удержать неистовство солдат, послал своих адъютантов Богарне и Круазье, которые подоспели ко времени и спасли жизнь четырех тысяч албанцев и арнаутов, составлявших часть гарнизона и укрывшихся в пространных караван-сараях. Когда главнокомандующий увидел такое множество пленных, то воскликнул: “Что прикажете мне с ними делать? Чем мне их кормить? На чем переправить во Францию или в Египет? Вот наделали-то дела!” Адъютанты стали извиняться тем, что не принять капитуляции было бы опасно, и притом напомнили, что они были посланы именно для исполнения человеколюбивых видов главнокомандующего. Наполеон возразил: “Да, без сомнения, в отношении к женщинам, детям, старцам; но мое приказание вовсе не касалось вооруженных солдат; лучше было умереть, чем привести мне всех этих несчастных. Ну, что я с ними стану делать?” И Наполеон целых три дня рассуждал об участи пленников, ожидая, не придут ли с попутным ветром какие суда, которые бы избавили его от необходимости снова проливать кровь людей. Но на море не появлялось ни одного паруса; войско начинало роптать, и приказ о расстреле арнаутов и албанцев отдан 10 марта»[29].
Итак, 4000 пленников были выведены на берег моря и расстреляны. «Никому не пожелаю пережить то, что пережили мы, видевшие этот расстрел», – признался потом один из французских офицеров.
В книге «Тайные злодеяния и явные лжи и обманы Наполеона Бонапарта», изданной в 1816 году, по этому поводу говорится: «Пули и картечь градом посыпались на несчастные и беззащитные жертвы. Между тем Наполеон издали смотрел в зрительную трубку и, приметив поднявшийся дым, радостно воскликнул: “Их нет!” Генерал Клебер сильно выговаривал Наполеону за сие злодейство. С сего времени Наполеон воспылал мщением к Клеберу. Не умершие турки от пуль и картечи доколоты были штыками»[30].
Позднее о событиях в Яффе Наполеон рассказал лорду Эбрингтону, одному из наиболее просвещенных и заслуживающих доверия путешественников, посетивших его на острове Эльба, следующее:
– В Яффе я действительно приказал расстрелять около двух тысяч турок. Вы находите, что это чересчур крутая мера? Но в Эль-Арише я согласился на их капитуляцию под условием, что они возвратятся в Багдад. Они нарушили это условие и заперлись в Яффе; я штурмом взял этот город. Я не мог увести их с собой в качестве пленных, потому что у меня было очень мало хлеба, а эти молодцы были слишком опасны, чтобы можно было вторично выпустить их на свободу, в пустыню. Мне ничего другого не оставалось, как перебить их.
Безусловно, по военным законам, пленный, не сдержавший данного слова, уже не мог рассчитывать на пощаду. Тем не менее, это жестокое право победителя редко осуществлялось, а в те времена, то есть в самом конце XVIII века, вообще никогда не применялось к такому множеству людей одновременно.
Кстати, произошедшее в Яффе нанесло очень сильный удар по неокрепшей еще нервной системе сына Жозефины, который считал себя виновником гибели людей, которым он лично пообещал свободу. Однако, что бы он ни думал по этому поводу, изменить что-либо он был не в силах.
19 марта 1799 года (29 вантоза VII года) французская армия подошла к крепости Сен-Жан-д’Акр, находившейся в 30 льё[31] к северо-западу от Иерусалима и в 36 льё к юго-западу от Дамаска. Ее осада длилась более двух месяцев и окончилась полной неудачей. Причин тому множество: у Наполеона не было осадной артиллерии и других осадных принадлежностей, обороной крепости руководили опытные английские офицеры, с моря осажденным постоянно подвозились припасы и оружие, турецкий гарнизон был слишком силен и т. д.
В продолжение двухмесячной осады французы восемь раз ходили на приступ и каждый раз были отражены с большим уроном. Наполеон лишился трети своей армии и потерял бы ее до последнего человека, если бы не преодолел свое упрямство. В конечном итоге, ему пришлось снять осаду, за время которой французы потеряли около 3000 человек, в том числе дивизионного генерала Бона, бригадного генерала Рамбо, полковников Буайе и Вену, а также адъютанта главнокомандующего капитана Круазье. Но наиболее чувствительной потерей была гибель генерала Каффарелли дю Фальга.
Отметим, что у Сен-Жан-д’Акра Наполеон совершил еще одно злодеяние.
Он вызвал одного из французских врачей и сказал ему:
– Больницы завалены ранеными и больными. Для предупреждения заразы остается одно средство – истребление всех больных!
Человеколюбивый врач тщетно старался отговорить Наполеона от его зверского предприятия. Он даже настаивал на своем мнении. А потом заявил:
– Не хочу быть убийцей, и если злодеяния делают великих людей, то благодарю Бога, что я не способен к злодействам!
Между тем, по приказу Наполеона один аптекарь все же взялся за это дело: он подмешал в пищу опиум, и через несколько часов умерли около 180 человек.
Потом, уже на острове Эльба, Наполеон так ответил лорду Эбрингтону на его вопрос об этом отравлении:
– В этом есть доля правды. Несколько солдат моей армии заболели чумой; им оставалось жить меньше суток; надо было немедленно выступить в поход; я спросил Деженетта, можно ли взять их с собой; он ответил, что это связано с риском распространить чуму в армии и к тому же не принесет никакой пользы людям, вылечить которых невозможно. Я велел ему прописать им сильную дозу опиума и прибавил, что это лучше, чем отдать их во власть турок. Он с большим достоинством возразил мне, что его дело – лечить людей, а не убивать их. Может быть, он был прав, хотя я просил его сделать для них только то, о чем сам попросил бы моих лучших друзей, окажись я в таком положении. Впоследствии я часто размышлял об этом случае с точки зрения морали, спрашивал у многих людей их мнение на этот счет, и мне думается, что в сущности все же лучше дать человеку закончить путь, назначенный ему судьбою, каков бы он ни был. Я пришел к этому выводу позже, видя смерть бедного моего друга Дюрока, который, когда у него на моих глазах внутренности вывалились на землю, несколько раз горячо просил меня положить конец его мучениям; я ему сказал: «Мне жаль вас, друг мой, но ничего не поделаешь; надо страдать до конца».
Стендаль потом назвал это отравление своих больных солдат одним из трех «тягчайших преступлений» Наполеона в Египте. Первым же было убийство пленных в Яффе. Ну, а третьим вскоре станет его самовольное бегство из армии и оставление последней на произвол судьбы.
14 июня уцелевшие в Сирийском походе французы вернулись в Каир, а уже 22 августа 1799 года Наполеон объявил своим солдатам и офицерам следующее: «Солдаты, известия, полученные из Европы, побудили меня уехать во Францию. Я оставляю командующим армией генерала Клебера. Вы скоро получите вести обо мне. Мне горько покидать солдат, которых я люблю, но это отсутствие будет только временным. Начальник, которого я оставляю вам, пользуется доверием правительства и моим»[32].
Сказать, что армия была потрясена подобным решением своего главнокомандующего, значит – ничего не сказать. Фактически Наполеон бросал всех своих людей за тысячи километров от Франции на произвол судьбы…
Почему Наполеон поступил так?
С одной стороны, да, вести о поражениях, которые претерпели французские армии в Италии и Германии, равно как и о сомнительном положении республики, заставили его подумать о возвращении в Европу. Надо было спасать отечество, а то Суворов его завоюет…
С другой стороны, в Египте уже все было понятно, и для Наполеона лучше было бы, чтобы неизбежное поражение оказалось не на его совести. То есть Наполеону был необходим благовидный предлог для давно созревшего решения, продиктованного необходимостью.
Наполеон отчетливо понимал, что Египетская кампания проиграна.
Историк А. З. Манфред описывает сложившееся положение так:
«Армия таяла – от сражений, от чумы, от болезней, от климата. Особенно опустошительные потери принесла чума. Она уносила тысячи жизней и, несмотря на все принимаемые командованием меры, остановить эту смертоносную эпидемию было невозможно. Вести о страшной болезни, косящей французскую армию, проникли в иностранную печать, о ней сообщали русские газеты.
В завоеванных землях Египта Бонапарт не нашел поддержки ни у одной социальной группы местного населения. Он мог рассчитывать только на силу оружия. Но, несмотря на жестокие репрессии французских войск, а может быть, вследствие их, восстания арабских племен разгорались все сильнее. В бесконечных сражениях с восставшими французская армия несла урон. Бонапарт продолжал слать победные донесения Директории. Но он знал, что численный состав армии намного сократился, и в перспективе потери вырастут. Возглавляемая им армия шла к катастрофе, которую можно было ценой жертв и усилий отсрочить, но нельзя было избежать. И какие бы варианты он ни прикидывал, итог оставался одним и тем же: кампания проиграна, армия идет к гибели, и Египет придется очищать, и спасения от этого нет»[33].
В своей инструкции генералу Клеберу, назначенному главнокомандующим, Наполеон написал:
Эвакуация Египта! В этих двух последних словах и заключается самое главное. Этим Наполеон признавал, что кампания проиграна…
По сути, в военном отношении Египетская экспедиция закончилась полным провалом, и Наполеон бросил свою армию. Сделал он это под покровом ночи, словно вор. И все было сделано так, чтобы его инструкции попали к Клеберу через 24 часа после отплытия Наполеона.
Перед отъездом Наполеон сказал генералу Мену:
– Директория потеряла все, что мы завоевали, и я должен рискнуть выйти в море, чтобы спасти Францию.
Историк А. В. Чудинов по этому поводу пишет: «До конца своей жизни Наполеон Бонапарт утверждал, что в 1799 году покинул Египет и отправился “спасать Францию” потому, что положение оставленной им в Египте Восточной армии было абсолютно безупречным в военном, политическом и экономическом отношении»[34].
Оставляя армию, он действительно шел на большой риск. Прежде всего, в море его могли взять в плен англичане. Но риск был еще и в другом. Это отмечает историк А. З. Манфред: «Как профессиональный военный, как офицер, выучивший уставы, Бонапарт знал, что без приказа свыше он не имеет права покинуть пост, оставить порученную ему армию. Ежели бы его подчиненный, полковой командир самовольно оставил полк, он бы его предал военному суду. Не вправе ли так же поступить с ним военный министр, правительство? Не предадут ли они попросту его военному суду за дезертирство?»[35]
Дело в том, что Наполеон не имел разрешения возвращаться в Париж, и самовольно покидая вверенную ему армию, он самым грубым образом нарушал воинскую дисциплину.
Но, как подчеркивает А. З. Манфред: «У Бонапарта не было выбора, у него не было альтернативы»[36].
Этот же момент отмечает в своей «Жизни Наполеона» и Стендаль, но он пишет так: «Что касается другого его поступка, гораздо более серьезного, – того, что он бросил в Египте свою армию на произвол судьбы, – то этим он прежде всего совершил преступление против правительства, за которое это правительство могло подвергнуть его законной каре».
При этом Стендаль почему-то утверждает, что Наполеон, бежав из Египта, «не совершил этим преступления против своей армии, которую оставил в прекрасном состоянии»[37].
Весьма странное утверждение. Равно как и следующие слова Стендаля: «Наполеона можно обвинять только в легкомыслии: он не предусмотрел, что Клебер мог быть убит, в результате чего командование перешло к бездарному генералу Мену».
Или вот, например, слова из классического труда о Наполеоне Е. В. Тарле, где утверждается, что он «выехал во Францию, оставив Клеберу большую хорошо снабженную армию, исправно действующий (им самим созданный) административный и налоговый аппарат и безгласное, покорное, запуганное население огромной завоеванной страны»[38].
Подобные заявления пишущих о Наполеоне можно объяснить лишь одним: привлекательностью наполеоновской «легенды», как и в случае с Аркольским мостом.
Историк А. В. Чудинов по этому поводу пишет: «В “золотой легенде” о Наполеоне Египетский поход занимает особое место. Экспедиция в далекую, экзотическую страну, в ходе которой Герой торжествует над многочисленными врагами, суровым климатом и смертельными болезнями, выглядит своего рода последним и самым трудным испытанием перед тем, как судьба вручит ему бразды правления Францией. Очевидно, именно поэтому ни одна другая военная кампания великого полководца не получила столь широкого отражения во французской живописи, в мемуарной литературе и в топонимике Парижа. Вместе с тем, чтобы историю Египетского похода можно было органически включить в наполеоновскую мифологию, апологетам “золотой легенды” требовалось убедительно ответить на два непростых вопроса: Как случилось, что столь славное предприятие, увенчанное столькими блистательными деяниями, в конечном счете завершилось полным крахом? И почему Герой, затеявший и возглавивший Египетскую экспедицию, год спустя бросил армию и уехал со своим ближайшим окружением во Францию? Сам Наполеон, который на протяжении всей своей жизни усердно выстраивал “золотую легенду” о себе, приложил на острове Святой Елены немало усилий, чтобы наиболее выигрышным для себя способом ответить на эти неудобные вопросы. По сути, вся написанная им там книга о Египетском походе и является развернутым ответом на них. Если же кратко, то Наполеон, по его словам, покинул Египет, потому что “решил отправиться на родину и спасти ее от ярости иностранцев и собственных сынов”. Сделать это он, дескать, вполне мог с чистой совестью и спокойной душой, поскольку положение его армии в завоеванной стране не внушало ни малейших опасений»[39].
Но на самом деле армия была в самом плачевном состоянии. Вот, например, что доносил 26 сентября 1799 года в Париж генерал Клебер: «Армия раздета, и это отсутствие одежды особенно скверно, потому что в этой стране это является одной из главных причин дизентерии и болезни глаз»[40].
А в конце своего донесения Клебер, которого, как и Нея, называли «храбрейшим из храбрых», делал однозначный вывод: «Это точно определяет критическое положение, в котором я нахожусь». Еще бы! Ведь ко всему прочему Наполеон бросил армию абсолютно без денег. Армия таяла на глазах, пополнений ждать было неоткуда…
Да это ли не критическое положение! Как совершенно верно отмечает А. З. Манфред, «положение французской армии было безнадежным»[41].
И при этом Наполеон прекрасно понимал, что поступает, мягко говоря, некрасиво. Поэтому в последние перед отъездом дни он старался как можно меньше встречаться с генералом Клебером, которому собирался передать командование. Можно сказать, Наполеон откровенно от него прятался.
А. Ю. Щербаков в своей книге «Наполеон. Как стать великим» подчеркивает: «Бросить армию <…> С военной точки зрения, это – тягчайшее преступление. К примеру, во время Великой Отечественной войны за это расстреливали без разговоров. И появление в Париже с “хвостом” в виде такого поступка могло повлечь очень серьезные неприятности. Во всяком случае, имелся риск с треском вылететь из армии – а значит, поставить на своей судьбе жирную точку»[42].
Он же делает очевидный для нас вывод: «Это был первый случай, когда он кинул – в прямом и переносном смысле – своих боевых товарищей. Второй такой случай будет в России».
Только ли в легкомыслии можно обвинить Наполеона?
Историк А. З. Манфред с этим категорически не согласен: «Спасти проигранную кампанию было невозможно, но спасти самого себя, бежать от унижения, хотя и с риском, можно было»[43].
Ничего себе – легкомыслие!
Наполеон откровенно врал генералу Клеберу. В приказе, назначавшем его главнокомандующим, Наполеон писал: «Правительство вызвало меня в свое распоряжение». Это была заведомая неправда: он бежал из обреченной на поражение армии.
Последствия этого «легкомыслия» известны. Генерал Клебер был вскоре убит. Турки и высадившие десант англичане вновь начали наступление в Египте, обладая огромным численным превосходством, и генерал Мену, возглавивший армию, стал терпеть поражение за поражением, а потом вынужден был сдать Каир и Александрию. Осенью 1801 года он сложил оружие.
Судьба многих тысяч брошенных Наполеоном на произвол судьбы людей сложилась трагически. И что с того? Эта страница для будущего императора уже была перевернута.
Глава шестая
Государственный переворот 18 брюмера
Неизв. художник. Портрет генерала Мюрата. Нач. XIX века
Морис Оранж. Наполеон у Пирамид. 1899
Франсуа-Ксавье Фабр. Портрет Люсьена Бонапарта. Ок.1800
Зачем Наполеон бежал из Египта? По мнению многих историков, он вернулся во Францию с твердым намерением покончить с Директорией и захватить власть. Но вот, например, историк А. З. Манфред уверен, что, когда генерал Бонапарт, «спасаясь от неотвратимо надвигавшегося краха в Египте, приехал в Париж, он отнюдь не был обуреваем идеей государственного переворота, ему было не до того. Он был озабочен мыслью, как избежать возмездия за самовольное бегство из армии, брошенной на произвол судьбы. Но, встречаясь с разного рода людьми в столице, он своим даром быстрой ориентации в обстановке сразу же уловил идеи, носившиеся в воздухе»[44].
Положение во Франции было таким, что кризис представлялся неминуемым, и он разразился бы, даже если бы Наполеон остался на Востоке. Положение это характеризовалось внутренней нестабильностью (восстания бедноты, заговоры роялистов и т. д.). Последствия революции уже давно заставляли все большее количество людей мечтать о «порядке» и «твердой руке», которая его наведет. К 1799 году Директория не просто потеряла авторитет в глазах общества, но и всем уже порядком надоела.
Оноре де Бальзак, воссоздавая картину событий 1799 года в своем романе «Шуаны», писал: «Декреты Республики уже не опирались на идеи, обладавшие великой моральной силой, на патриотизм или террор, которые когда-то заставляли выполнять их, на бумаге создавались миллионы франков и сотни тысяч солдат, но ни деньги не поступали в казну, ни солдаты – в армию. Пружина революции ослабла в неумелых руках, и законы, вместо того чтобы подчинить себе обстоятельства, приспособлялись к ним»[45].
По сути, идея переворота и диктатуры, но при сохранении определенных основ конституционности, буквально витала в воздухе. Роль «сильной руки» мысленно примеряли на себя многие. Вокруг постоянно звучало, что так больше продолжаться не может…
И вот во Францию вдруг вернулся генерал Бонапарт.
Накануне государственного переворота 18 брюмера VIII года (9 ноября 1799 года) Наполеон обедал у Камбасереса – очень мудрого и очень влиятельного в Париже человека. В то время он был министром юстиции, и об этом обеде интересную ремарку делает историк Альбер Вандаль:
«По поводу этого обеда сложилась легенда по милости самого Бонапарта; рассказывали, будто он встретился там с Трейльяром, Мерленом, Тарге и другими знаменитыми юрисконсультами, и они все вместе обсуждали будущий гражданский кодекс, создавая основы этого великого уложения, причем генерал поражал своих собеседников необычайной свободой ума и неожиданностью интуиций. На самом деле, Камбасерес не пригласил ни одного юрисконсульта, а лишь нескольких генералов и администраторов, посвященных в тайну. Беседа отнюдь не поднималась до ясных высот разума, – напротив, шла очень вяло, и обед был совсем не веселый: каждый думал о завтрашнем дне и о том, что он, в сущности, рискует своей головой»[46].
Главные заговорщики (Наполеон, два директора Эмманюэль де Сийес и Роже Дюко, Жозеф и Люсьен Бонапарты, Мюрат, Ланн, Бертье и Лефевр) действительно очень сильно рисковали.
В ночь накануне переворота Камбасерес практически не спал. Задолго до рассвета он прибыл в здание своего министерства и сказал кучеру, чтобы тот оставался поблизости и ждал его указаний. Потом он приказал растопить камин…
Следует отметить, что на случай неудачи с генералом Бонапартом у осторожного Камбасереса был заготовлен запасной вариант триумвирата, в состав которого входили генералы Бернадотт и Ожеро, в душе ненавидевшие корсиканца и ждавшие первой возможности предать его суду в качестве государственного преступника.
Но «маленький наглец» не оплошал. На заре, часов в шесть, надежные офицеры собрались позавтракать в доме генерала Бонапарта. Потом Наполеон вскочил на лошадь, а остальные присоединились к нему со своими войсками. В семь часов собрался Совет Старейшин. Сийес устроил так, что приглашения на это чрезвычайное заседание получили не все – только посвященные в тайну…
Поль Баррас в это время ничего не знал и неторопливо принимал ванну. Потом к нему пришел Шарль-Морис де Талейран с советом подать в отставку. Баррас все сразу понял и согласился, и от него отправился секретарь к Наполеону. Последний накинулся на несчастного с такими словами:
– Что вы сделали с Францией, которую я возвеличил? Я оставил вам победы, а застал поражения. Я доставил вам миллионы из Италии, а нашел всеобщую нищету… Подобное не может продолжаться…
Два члена Директории Луи-Жером Гойе и Жан-Франсуа Мулен отказались подать в отставку и были взяты под стражу. Вечером победители собрались в Тюильри и держали совет, как завтра утром отделаться от оппозиции в Законодательном корпусе. Присутствовавшие депутаты высказали сильные опасения насчет настроения своих товарищей и заговорили про меры предосторожности. Но Наполеон и слышать этого не хотел.
– К чему эти опасения? – кричал он. – Ведь мы идем заодно с нацией, и нашему торжеству нет дела до меньшинства!
Большинство… Меньшинство… Понятно, что все это – понятия относительные. Большая часть торжествует. Но над кем? Над меньшей частью? А может быть, над лучшей? Да и вообще настоящий политик не должен представлять большинство, он должен его создавать. Как говорил британский историк и философ Томас Карлейль, «всякое новое мнение вначале разделяется меньшинством из одного человека»[47].
На другой день после полудня оппозиция явилась в полном своем составе и оживленно напала на Наполеона и его сторонников. Громче всех говорили приверженцы Директории в Совете Пятисот, и их никак не мог успокоить Люсьен Бонапарт. Его брат Наполеон вынужден был вмешаться, говоря о мрачных заговорах, о несправедливой клевете в адрес его особы, о спасении республики. Его постоянно прерывали.
Жан-Адриен Бигонне, депутат от города Макона, крикнул Наполеону:
– Что вы делаете, дерзновенный? Вы оскверняете святилище закона!
Наполеону на миг сделалось страшно. Он начал сбивчиво объяснять, что он не Кромвель и не Цезарь, что он всегда служил Республике, но его прервали и стали требовать имена других заговорщиков. Раздались крики: «Вне закона!» и «Долой диктатора!». Наполеон стоял словно в трансе, даже не отвечая на обвинения. Выручил его генерал Лефевр. Во главе группы гренадеров он ворвался в помещение и с криком: «Спасем нашего генерала!» буквально вытащил Наполеона из зала. Тот еще какое-то время бездействовал и никак не реагировал на предложение Мюрата решить все силой оружия. Но в последний момент, когда уже, казалось, все пропало, Наполеон вышел к войскам, сумел их убедить действовать решительно, а Мюрат и Леклерк разогнали законодателей. Разогнали в прямом смысле этого слова: Люсьен Бонапарт, возглавлявший Совет Пятисот, закричал в негодовании, что его брата хотят убить, вскочил на лошадь и обратился с речью к солдатам с призывом освободить собрание от кучки убийц, поработивших большинство. Забили барабаны, гренадеры со штыками наперевес вторглись в зал и насмерть перепуганные депутаты, только что клявшиеся умереть за конституцию, бросились бежать – кто в двери, кто в окна.
Так верховная власть республики – Директория и Совет Пятисот – были ликвидированы, а Совет Старейшин (верхняя палата законодательной власти) показал себя покорным и готовым исполнять приказы заговорщиков.
Франция безропотно склонилась к ногам Наполеона, возглавившего вместе с Эмманюэлем де Сийесом и Роже Дюко, вовремя ушедшими в отставку с постов директоров, временную консульскую комиссию, созданную для создания во Франции новой конституции. Камбасерес облегченно вздохнул и вышел из тени.
Временные консулы приступили к исполнению своих обязанностей с 11 ноября 1799 года. На первом же заседании было решено, что обязанности председателя каждый из них будет выполнять поочередно в течение одного дня, приобретая на этот срок лишь титул очередного консула.
Следуя алфавитному порядку, Бонапарт председательствовал на первом заседании, на втором председателем был Дюко, на третьем – Сийес и т. д. Таким образом, временное Консульство представляло собой ту же Директорию, но в составе, сокращенном до трех человек.
Поделиться книгой: