Помоги проекту - поделись книгой:
Через две недели после учреждения этой комиссии ее членами были избраны сенаторы Гара, Жокур, Рёдерер, Деменье, Шассэ, Порше и Даву.
Чуть позже, 4 апреля 1807 года, то есть в промежуток времени между сражениями при Эйлау и при Фридланде, Наполеон написал министру полиции: «Все читают
– Как только эта газета заговорит о Бурбонах или о моих интересах, закройте ее.
Почему? Да потому, что ему не нравилось, когда газеты полемизировали, даже если эта полемика касалась совсем не касающихся политики сюжетов.
– Я не придаю никакого значения спорам этих дурачков, – говорил император.
Но при этом он грозил прогнать редактора Journal de l’Empire и заменить его другим именно вследствие полемических увлечений. В том же 1807 году он писал Жозефу Фуше: «Придет время, когда я приму меры и отдам эту газету, единственную, какую читают во Франции, в руки более разумного и хладнокровного человека».
В январе 1809 году Наполеон приказал: «Я полагаю, что было бы полезно приказать написать несколько хороших статей, которые бы сравнивали несчастье, угнетавшее Францию в 1709 году, с цветущем состоянием Империи в 1809 году».
К этому он добавил, обращаясь лично к Жозефу Фуше: «У вас есть люди, способные написать на эту очень важную тему пять-шесть хороших статей, которые дадут хорошее направление общественному мнению»[110].
Все предельно четко и ясно!
Пресса, раз уж она должна была существовать, обязана была сделаться органом его личного мнения, и только.
Протестовать никто не посмел.
Но в 1810 году Наполеон задумал новые меры по обузданию печати. В частности, 5 февраля 1810 года он учредил должность особого «главного директора», который должен был находиться под прямым начальством министра внутренних дел и заведовать «всем, что относится к печатанию и к книжной торговле». Тем же декретом устанавливалось, что число типографий в Париже не должно превышать 60, число типографий в департаментах тоже должно быть впредь фиксировано (но точная цифра пока не приводилась). Министр должен был решить, какие именно из существующих типографий должны закрыться. При этом предусмотрительно указывалось, что владельцы этих внезапно закрываемых типографий получат вознаграждение из средств тех типографий, которые не будут закрыты.
Главным директором печати был назначен член Государственного Совета Жозеф-Мари Порталис, а в подмогу ему дали девять императорских цензоров.
1810 году вообще суждено было стать памятным в истории французской печати. Наполеон стоял на вершине могущества и славы, вся Европа перед ним преклонялась, но ему этого было мало, и 3 августа он подписал декрет, которым разрешал издавать в каждом департаменте (кроме департамента Сены) лишь одну газету и ставил эту газету под власть местного префекта, который мог разрешать или запрещать выход номеров, назначать главного редактора, редактировать тексты и т. д.
Но и это показалось императору слишком либеральной мерой.
В конце 1810 года был составлен проект декрета о газетах, издающихся в Париже. Согласно этому декрету, число газет в Париже, публикующих политические или внутренние известия, сводилось к трем, начиная с 1 января 1811 года (
А что же было делать с остальными? Очень просто: министры внутренних дел и полиции должны были представить в 15-дневный срок на одобрение Наполеона «все меры, необходимые для соединения уничтоженных газет с сохраненными».
Социолог и публицист В. В. Берви-Флеровский по этому поводу пишет: «Сделав из журнального дела монополию, Наполеон употребил журналы как средство для обогащения своих родственников, сделав их пайщиками в самых распространенных газетах <…> Франция замолчала, умственное движение в ней прекратилось, и Наполеон начал делать такие вещи, которые были бы простительны разве только для умалишенного, ради его болезненного состояния. Когда журналы отказывались льстить и ограничивались только тем, что удерживались от всякой оппозиции, их запрещали и конфисковали. Пресса была окончательно подавлена и скована; но Наполеону казалось, что этого все еще мало, и постоянно появлялись новые законы»[111].
А вот мнение Е. В. Тарле: «Смертный час для всех почти газет пробил в 1811 году. Издатели были объяты трепетом, едва только пронесся слух о предстоящем закрытии почти всех газет. Некоторые бросились с самыми униженными мольбами в министерство полиции, другие обнародовали торжественные манифесты с изъявлением своих чувств к правительству. Вот образчик:
В 1811 году дело было завершено: декретами от 18 февраля и 17 сентября Наполеон просто конфисковал уцелевшие газеты, то есть экспроприировал их у собственников и передал право владения казне и им же самим назначенным «акционерам».
В конечном итоге, в 1811 году в Париже осталось всего четыре ежедневные газеты (
При этом газету «Монитор» Наполеон сделал единственной официальной газетой Франции, предоставив ей множество привилегий, важнейшей из которых было дарованное ей монопольное право на публикацию политических новостей. Император лично следил за содержанием этой газеты, в которой он видел «эхо» своего голоса, лично участвовал в ее редактировании и, по сути, установил над нею свою личную цензуру. Всем же остальным в области политической проблематики были дозволены лишь прямые перепечатки и извлечения из «Монитора».
Обрезанная таким образом журналистика не могла иметь никакого влияния и, следовательно, не представляла опасности. Газеты не смели произнести ни единого слова, которое могло бы не понравиться Наполеону, а то, что он хотел сделать известным, они обязаны были публиковать. Но и такое положение газет казалось Наполеону неблагонадежным.
Газетчиков император презрительно называл «бумагомарателями», посредством газет он старался снискать себе расположение публики, привлечь ее на свою сторону, причем не ссылками и арестами, а ловкими статейками, искусным подбором того, что без опасения можно было предать так называемой «благодетельной гласности», и еще более искусным умолчанием того, что простаки-читатели не должны были знать.
Конечно же, в этом он просто вынужден был опираться на профессионалов. Одним из таких профессионалов стал Жозеф Фьеве, работавший в 1800–1803 гг. хроникером в
Одаренный немалым литературным талантом и особенным даром наблюдательности, Фьеве был в тоже самое время одним из тех «литераторов-проходимцев», которые готовы писать что угодно, участвовать в каких угодно изданиях, кидать грязью в кого укажут – лишь бы платили. Сначала он был республиканцем, но это не приносило никакого дохода. Тогда он вступил в контакт с роялистами, и это оказалось выгоднее. Когда же Наполеон набрал силу, Фьеве посчитал, что он может платить ему подороже роялистов, и принял предложение тогда еще первого консула поехать в Англию, чтобы оттуда (разумеется, за деньги) посылать во французский журнал «Меркурий» бранные письма против англомании и всей так называемой философии XVIII столетия. Все это так понравилось Наполеону, что он, по возвращении Фьеве из Англии, принял его очень ласково и предложил, чтобы он и в Париже продолжал с ним контакт и, нисколько не стесняясь, сообщал свои впечатления об известных ему событиях и лицах.
Фактически Жозеф Фьеве стал тайным агентом Наполеона. Для простых же людей он оставался «истинным французом», высказывающим свое мнение по любому вопросу. И что характерно, после падения Наполеона этот самый Фьеве вновь стал роялистом и писал королю литературные письма, в которых бранил Революцию и Империю, а Наполеона называл исключительно Буонапартом.
Такая вот «свобода прессы»…
Наполеон управлял всем и на все находил время. Например, едва только был заключен Тильзитский мир, как он приказал газетам прекратить печатание статей против России, которые буквально только что им столь же категорически приказывал печатать. 3 июля 1807 года Наполеон прямо указал министру полиции Фуше: «Смотрите, чтобы больше не говорилось глупостей ни прямо, ни косвенно о России».
Точка. Не обсуждается…
Также он приказал давать в газетах поменьше известий о том, что делается в стране. «Зачем осведомлять врагов о том, что я делаю у себя?» – раздраженно спрашивал император у Фуше. И, конечно же, не писать о генерале Моро, эмигрировавшем в Америку, не писать о передвижениях войск, не писать об армии вообще…
Протестовать никто не смел.
С другой стороны, в минуты раздумья и откровенности Наполеон сам тяготился таким положением дел. «Пресса, – сказал он однажды в Государственном Совете, – находится в полнейшем рабстве».
Это его раздражало.
В частности, то, что газеты, желая польстить ему, иногда вредят делу. Например, в последние недели его правления, когда шли битвы за битвами между наступающими союзниками и изнемогавшим уже Наполеоном, парижские газеты, превознося одну из побед императора, писали с восторгом, что эта победа тем славнее, что на каждого француза приходилось три врага.
19 февраля 1814 года Наполеон гневно отчитал нового министра полиции Савари, герцога де Ровиго: «Газеты редактируются без всякого смысла. Прилично ли в настоя- щий момент говорить, что у меня было мало войска, что я победил, внезапно нагрянув на неприятеля, что мы были один против трех? Нужно, действительно, чтобы вы в Париже потеряли голову, чтобы говорить подобные вещи, когда я всюду говорю, что у меня 300 тысяч человек, когда неприятель этому верит и когда нужно говорить это до пресыщения. Я создал бюро для руководства газетами, что же оно не видит этих статей? Вы могли бы знать, что здесь идет дело не о пустом тщеславии, и что одно из первых правил войны заключается в том, чтобы преувеличивать, а не уменьшать свои силы. Но как заставить понять это поэтов, которые стараются польстить мне и национальному самолюбию вместо того, чтобы стремиться делать дело. Мне кажется, <…> если бы вы отнеслись к этому с некоторым вниманием, то подобные статьи, которые суть не просто глупости, но губительные глупости, никогда не были бы напечатаны»[114].
После того, как Наполеон признал свое поражение и отрекся от престола, Сенат опубликовал указ, в котором говорилось о полной свободе печати, «за исключением законной репрессии за преступления, которые могут произойти из-за злоупотребления этой свободой».
В указе также говорилось о том, что свобода прессы – это одно из прав народа, что она «постоянно подвергалась насильственной цензуре Наполеона Бонапарта», а он «всегда прибегал к типографскому станку, чтобы наполнять Францию и Европу искаженными известиями, ложными началами, учением в пользу деспотизма, оскорблениями иностранных правительств» и т. д.
А в марте 1815 года Наполеон неожиданно покинул остров Эльба и возвратился в Париж. И тут же был издан декрет от 22 апреля 1815 года «О свободе печати». И якобы теперь взгляды Наполеона полностью переменились, и он стал верить в то, что свобода печати – это абсолютное благо, и он готов отстаивать эти принципы…
Но битва при Ватерлоо поставила крест на судьбе Наполеона. И практически тут же восстановленный Journal des débats использовал все имевшиеся во французском языке бранные эпитеты для оскорбления и осмеяния того, перед кем эта газета еще совсем недавно униженно пресмыкалась.
Глава четырнадцатая
Развод с Жозефиной
Фирмен Массо. Портрет императрицы Жозефины. 1812
Анри Фредерик Шопин. Развод императрицы Жозефины. 1843
Жак-Луи Давид. Портрет императора Наполеона. 1812
Напомним, что Наполеон познакомился со своей будущей женой Жозефиной де Богарне в ноябре 1795 года. Вскоре они поженились. Однако годы шли, а детей у них не было, и рано или поздно должен был встать вопрос о разводе этих действительно любивших друг друга людей. Почему? Да потому что слишком уж много аргументов «против» оказалось у этого брака. Во-первых, категорически против креолки был весь клан Бонапартов, открыто объявивший войну той, кого в корсиканском семействе посчитали самозванкой. Во-вторых, как выяснилось, Жозефина не могла больше иметь детей, а ставшему императором Наполеону непременно нужен был наследник. В-третьих, на развод с Жозефиной Наполеона толкали его министры и политики, искавшие возможности укрепления через новый брак необходимого Франции союза с Россией или с Австрией.
В результате, человеческое чувство уступило место государственным соображениям и целесообразности. Решение о разводе созрело уже в 1807 году, а прошедшие после этого два года были полны горьких переживаний: доводами «за» были политика и интересы Франции, доводами «против» – любовь и жалость. Без сомнения, это решение было одним из самых трудных в жизни Наполеона, и оно потребовало от него нечеловеческого напряжения сил.
Наполеон почти до конца 1809 года медлил с решительным объяснением. Наконец, в последний день ноября он объявил той, которую всегда так любил, что намерен ее покинуть.
Историк Поль-Матье Лоран (Лоран де л’Ардеш) пишет:
«Это случилось 30 ноября 1809 года. В этот день император и императрица обедали вместе; он был мрачен и задумчив, она грустна и молчалива. После обеда присутствовавшие оставили их наедине.
– Жозефина, милая Жозефина, – сказал, наконец, Наполеон, – ты знаешь, я любил тебя!.. Тебе, одной тебе обязан я всеми минутами счастья, которые имел в жизни. Жозефина, моя судьба побеждает мою волю. Перед выгодами Франции я должен заглушить самый голос сердца»[115].
По словам Рональда Делдерфилда, Жозефина «приняла эти прозрачные намеки с неловким молчанием»[116].
Прозрачные намеки? Интересная трактовка…
Когда муж говорит, что намерен жениться на «брюхе», что династия без наследника – это династия без фундамента, что высшие государственные интересы требуют, чтобы у него был ребенок, разве это намеки? Для неспособной больше иметь детей жены, к сожалению, это – не намеки, это – приговор, окончательный и не подлежащий обжалованию.
Собственно, Жозефина в глубине души уже давно была готова к этому. И все же заявление Наполеона стало для нее страшным ударом.
Барон Луи де Боссе, первый камергер двора императрицы, описывает события вечера 30 ноября следующим образом:
«Их Величества сели за стол. На Жозефине была большая белая шляпа с лентами, завязанными под подбородком, частично скрывавшая ее лицо. Тем не менее, я увидел, что она заплакана и сейчас с трудом удерживает слезы. Она показалась мне воплощением боли и отчаяния.
За столом в этот день царило безмолвие. Единственными словами, которые произнес Наполеон, обращаясь ко мне, были:
– Какая сегодня погода?
Задав этот вопрос, он вышел из столовой в гостиную.
Жозефина последовала за ним. Подали кофе; император взял чашку и знаком отослал всех из комнаты. Я немедленно вышел. Обуреваемый грустными мыслями, я сел в углу столовой в кресле, наблюдая за лакеями, которые убирали со стола. Вдруг из гостиной раздались крики императрицы Жозефины»[117].
Камердинер Наполеона Констан Вери дополняет этот рассказ: «Императрица лежала на полу, крича так, словно у нее разрывалось сердце»[118].
Это было очень сильное нервное потрясение.
После этого в течение нескольких дней пронзительные стоны Жозефины доносились из ее внутренних покоев, отдаваясь эхом в коридорах и на лестницах. Отзвуки их доходили даже до гостиных, переполненных встревоженными придворными. Родственники Наполеона не без наслаждения ловили их. Они всегда ненавидели Жозефину и теперь смаковали каждую ее жалобу, комментируя происходящее в весьма откровенных и совсем не великосветских выражениях.
– Вы только послушайте, как кричит эта шлюха! – восклицала Каролина Бонапарт.
– Да, старуху тряхнуло как следует, – смеялся Жером Бонапарт.
По словам биографа Наполеона Фридриха Кирхейзена, «Наполеона влекла к Жозефине только любовь. Он женился на ней только потому, что любил ее, – любил так, как только может любить мужчина женщину»[119]. Совершенно другими глазами смотрели на Жозефину братья и сестры Наполеона: они видели в ней только кокетку, слишком старую для императора.
Судьба Жозефины была окончательно решена в декабре 1809 года, когда на семейном совете ее поставили перед фактом. Наполеон тогда сказал:
– Один Бог знает, как тяжело было моему сердцу принять это решение. Но никакая жертва не может быть слишком велика для меня, если я уверен, что это необходимо для блага Франции.
О благе Франции говорила и рыдающая Жозефина. Отчаянию двух любящих сердец не было предела, но им обоим предстояло смириться с неизбежностью…
Стоит отметить, что Наполеон помнил о прекрасной и доброй Жозефине всю свою жизнь. Его второй брак с дочерью австрийского императора Марией-Луизой стал для него сущим наказанием. Останься он со своей любимой Жозефиной, разве она бросила бы его одного в изгнании? Конечно же, не бросила бы. Разве в 1814 году незадолго до своей смерти Жозефина не воскликнула:
– Зачем я согласилась тогда на этот развод? Наполеон несчастен, а я не могу быть возле него! Его обвиняют несправедливо, и кто может судить об этом лучше меня!
У немецкого историка Фридриха Кристофа Шлоссера читаем: «Сердцу Наполеона делает большую честь та форма, в которой он 30 ноября 1809 года объявил, что в угоду своей политике он решился расторгнуть свой брак; но его объявление о необходимости развода и все его прежние и последующие слова прискорбным образом показывают, что он придавал самую преувеличенную важность своему несчастному вступлению в родство с теми старинными фамилиями, которые утратили почти всю свою силу. 15 декабря, в присутствии всей императорской фамилии и под руководством архиканцлера, секретарь придворного императорского штата Реньо де Сен-Жан д’Анжели написал сентиментально-риторический протокол, в котором Наполеон и его супруга выражали добровольную решимость расторгнуть свой брак. Причиной этой решимости выставляется то, что император для блага государства должен разойтись с супругой, от которой не может надеяться иметь детей. Для формы оказался нужен по этому делу сенатский декрет, и Эжен де Богарне, являвшийся тут в первый раз в Сенат, внес предложение об этом. Из 87 сенаторов только 7 подали голос против предложения; другие 4 сенатора не подали голоса; один Грегуар хотел говорить против предложения, но ему не дозволили говорить»[120].
После развода Жозефина, бывшая супруга императора, немедленно удалилась в Мальмезон, в свой любимый дворец, подаренный ей когда-то Наполеоном. Там она и умерла 17 (29) мая 1814 года. Считается, что она сильно простудилась во время прогулки с императором Александром I, и это стало причиной ее неожиданной смерти. Ей было всего 50 лет.
Глава пятнадцатая
Австрийский брак Наполеона
Франсуа Паскаль Симон Жерар. Портрет Марии-Луизы. 1810
Жорж Руге. Венчание Марии Луизы и Наполеона. 1810
Франсуа Жерар. Портрет Марии Луизы с сыном. 1813
После развода с Жозефиной Наполеон, исходя из политических соображений, женился на Марии-Луизе – высокой и дородной дочери императора Австрии.
Мария-Луиза Австрийская родилась в Вене 12 декабря 1791 года, когда Наполеону уже было 22 года. Она была дочерью эрцгерцога Франца из династии Габсбургов (он с 1804 года стал императором Австрии) и эрцгерцогини Марии-Терезии (дочери короля Неаполя Фердинанда).
Мария-Луиза появилась на свет в роскошных покоях королевского дворца Хофбург. О ее раннем детстве ее биограф Лука Гольдони пишет так: «Малышка всех умиляет: она и не думает двигаться с того места, куда ее поставили, обнаруживая ту самую покорность, которая сделает чересчур легким ее воспитание. “Первый долг девочки – послушание. Если ослушаешься, тебя посадят в тюрьму”, – так рассуждает ее мать <…> И ни намека на будущих Бенджаменов Споков, выявивших комплекс вины у родительниц конца XX века и сделавших наглыми и одновременно неуверенными в себе их детей»[121].
Отец и мать уделяли дочери, а потом и ее многочисленным братьям и сестрам совсем мало времени (он был вечно занят государственными делами, а она – своими переходящими из одной в другую беременностями). С самых ранних лет детей доверили заботам опытных фрейлин, а венценосные родители появлялись лишь в строго установленные часы и ровно настолько, чтобы дети совсем не забыли, кто их отец и мать.
По отзывам современников, Мария-Луиза была настоящим ангелом кротости. Вот, например, одно из сохранившихся писем, которое она написала отцу:
Поделиться книгой: