Музыканты и мстители. Собрание корейской традиционной литературы (XII-XIX вв.)

В конце концов, вместе с ученым Ю я отправился домой к Ю Учхуну, который жил к западу от Моста Десяти Знаков в центре Сеула. Это был чисто прибранный простой дом с соломенной крышей. В нем в одиночестве пребывала родная мать Учхуна. Мать, расплакавшись, рассказала обо всем, что случилось в прошлом, а затем, позвав служанку, попросила ее найти Учхуна и передать ему, что пришли гости.

Спустя некоторое время пришел Учхун. После разговора с ним стало понятно, что он – чистый душой и прилежный человек из военного сословия.

Прошло время. Как-то раз в ясную лунную ночь, когда я сидел дома перед светильником и читал книгу, постучались и вошли четыре человека, одетые в черные военные халаты. Одним из них оказался Учхун. Трое держали в руках темно-синюю котомку, в которой находилась большая бутыль с вином, свиная нога и пятьдесят-шестьдесят маринованных плодов хурмы. Учхун закатал рукава, расхохотался и сказал:

– Сегодня ночью я хочу поразить вас, Учитель Со!

Учхун приказал одному из пришедших опуститься на колени и предложить присутствовавшим вина. Когда все изрядно захмелели, Учхун окинул собравшихся взглядом и произнес:

– Ну, что, покажем, как надо!

Трое пришедших достали из своих одежд флейту, двухструнную скрипку, свирель и начали вместе играть.

Когда закончилась первая мелодия, Учхун подошел к тому, кто играл на скрипке, отобрал ее и воскликнул:

– Разве можно не послушать, как играет «скрипка Учхуна»?!

И он начал тихонечко, свободно водить рукой по струнам. Невозможно описать особое чувство горести и в то же время гнева, печали, шедшее из инструмента. Закончив играть, Учхун отбросил в сторону скрипку, расхохотался, затем встал и ушел.

Настало время, когда ученый Ю по прозвищу Кымдэ, живший в доме Учхуна, собирал свои вещи, чтобы отправиться домой. Учхун приготовил прощальный пир и пригласил меня. Придя к Учхуну, я увидел, что в комнате на боку лежит большой медный пузатый кувшин. Я спросил, что это. Учхун ответил:

– А это для того, чтобы стошнить туда, когда запьянеешь.

Разливали вино в большие керамические чаши.

В соседней комнате приготовили сердце вола. Когда чаша с вином уже обошла круг, сердце вола не стали сразу делить между гостями, а оставили на подносе, и служанка, подходя к каждому, вставала на колени и преподносила его. Этот способ возлияний отличался от того, когда вместе собирались представители ученого сословия и пили вино. Как раз в это время я показал двухструнную скрипку, которую принес с собой в чехле, и сказал:

– Как тебе эта скрипка хэгым? Раньше я хотел играть, как ты на своей скрипке, и пытался извлечь из нее звуки насекомых и пения птиц. Но некто услышал и сказал, что это звуки, как у дешевых скрипок нищих попрошаек, и мне стало очень стыдно. Как сделать так, чтобы звук не был похож на звучание дешевых скрипок оборванцев?

Учхун ударил в ладоши, громко рассмеялся и сказал:

– Это слова того, кто действительно ничего не понимает! И писк комара, и жужжание мухи, и стук инструментов мастеров, и бормотание читающих вслух трактаты конфуцианских ученых – все это звуки Поднебесной, и у издающих их – одна цель: добыть пропитание. Поэтому, какая может быть разница между моей скрипкой и скрипкой бродяги-нищего? Я выучился искусству игры лишь потому, что жива моя старая мать. Если мое искусство игры не будет изящным, разве смогу я прокормить ее? Так-то оно так, но все же мое искусство игры на двухструнной скрипке, хоть и не похоже на исполнение нищих бродяг, далеко от истинного совершенства.

Прежде всего, по материалу, моя скрипка хэгым точно такая же, как у попрошаек. На ее корпус натягивают струны из конского волоса, затем смазывают их сосновой смолой, чтобы они стали шершавыми.

Это не струнный щипковый и не духовой инструмент. По звуку, похоже и на щипковый, в котором звук извлекается рукой, и на духовой, в котором звук извлекается ртом.

Я смог по-настоящему постичь искусство скрипки только через три года после того, как начал обучаться игре на ней. И пока учился, на всех пяти пальцах моей руки появились толстые мозоли. Хотя мое мастерство стало намного совершеннее, это не помогло в улучшении моего благосостояния, потому что, чем дальше, тем больше люди не могли понять мою игру.

А вот, к примеру, нищий достанет где-нибудь брошенную и ни к чему не годную скрипку, поиграет на ней пару месяцев, и за ним начинают ходить толпы желающих послушать ее звучание. Закончит он выступать, соберется в дорогу, а десятки людей идут вслед.

Так бродяги собирают до восемнадцати мер риса за день и еще умудряются отложить немного денег в копилку. И это только потому, что много тех, кто понимает их музыку.

Сейчас люди всей страны хорошо знают, что такое «скрипка Ю Учхуна». Но слышали и знают лишь имя.

А тех, кто слышал звук скрипки и понял его, найдется едва ли несколько человек.

Или, к примеру, если поздно вечером позовут государевы родственники либо высокопоставленные сановники придворных музыкантов, те, каждый со своим инструментом, подобострастно подбегают быстрыми шажками и располагаются на деревянном помосте.

Под яркими светильниками управляющий двором объявляет:

– Если хорошо сыграете, будет вам награда!

Музыканты, отвесив низкий поклон, отвечают:

– Да-а-а! И тогда, даже если исполнители на струнных инструментах не прилагают никаких усилий к тому, чтобы играть в унисон с духовыми, а исполнители на духовых инструментах не прилагают усилий для унисона со струнными, долгота звуков и темп музыки все равно нежно соединяются в гармонии. Но когда из окон перестают доноситься звуки бормотания вполголоса или звуки пережевывания пищи, посмотришь исподтишка в сторону и увидишь, что те, кто слушал музыку, сидят, развалившись и облокотившись о столы, и дремлют. А потом, через некоторое время, вдруг потянутся и скажут, оборвав:

– Ну, хватит играть!

Музыканты говорят: «Да-а-а!», – и уходят с помоста. Потом вернешься домой, подумаешь и поймешь, что по-настоящему играл на пирушке только я один.

И только один я и слушал.

Был я как-то раз со своей скрипкой в высоком собрании, куда приходят дети из знатных семей и известные ученые мужи, чтобы вести изысканные беседы. Кто-то из присутствующих критически оценивает художественное произведение, кто-то сравнивает друг с другом людей, успешно сдавших экзамен на получение чиновничьей должности. И когда все изрядно захмелеют, а масло в лампах почти выгорит, и уже не получается сочинять стихи, хотя мысли высоки, помучаются немного и, собравшись, вдруг берут кисть и начинают писать на бумаге. Через некоторое время кто-то из присутствующих обращается ко мне:

– Ты знаешь, как появилась скрипка хэгым, которая у тебя есть?

Я падаю ниц и отвечаю:

– Не знаю, Ваша честь.

– В старину ее смастерил китайский поэт Цзи Кан из древнего царства Восточное Цзинь[30], чье имя по-корейски звучит как Хе Ган.

Тогда я падаю ниц и отвечаю:

– Да, теперь я понял.

И тогда кто-нибудь засмеется и скажет:

– Нет, смысл слога «хэ», что в названии скрипки хэгым – это название народности хэ, то есть это «скрипка народа хэ». Он не имеет отношения к слогу «хе» из имени поэта Хе Гана!

И собравшиеся начинают возбужденно спорить.

Но какое это имеет отношение к моей скрипке хэгым?

Когда дует вольный весенний ветер, цветение персика и ивы в разгаре, чиновники придворных ведомств, офицеры государевой охраны в ярких одеждах, а также всякие распутники и гуляки собираются у берега ручья, что в ущелье Муге в центре Сеула. И туда тянется бесконечная вереница придворных певиц, танцовщиц и врачевательниц на ослах с красными тканевыми седлами. На их головы, убранные в прическу, накинуты халаты, так что лиц не видно. Они играют в игры и поют песни, меж ними может быть и остряк, смешащий окружающих. Сначала поют военные песни, затем переходят на буддийскую мелодию «Песни о встрече на Священной горе». А потом начинают быстро двигать рукой по инструменту и играть новую мелодию. Кажется, ее звук то собирается в узел, то распускается; то становится сжатым, то раскрывается вновь.

И все эти толпы веселящихся, с волосами, выбившимися из-под покосившихся шляп с полями, в растрепанной одежде, качают в такт головами, подмигивают, а потом вдруг как ударят веерами оземь и произнесут:

– Хорошо! Очень хорошо!

И хотя происходит так оттого, что мелодия громкая и заводящая, нам то известно, что эта музыка совсем никудышная.

Есть среди нас один по имени Хо Гунги. Когда выдается досуг, мы двое собираемся вместе, и каждый достает из футляра свою скрипку хэгым. Мы обращаем взоры в высокое синее небо, а наши души сосредотачиваются в кончиках пальцев. Мы начинаем играть, и если допускается хоть малейшая ошибка, провинившийся со смехом платит другому грошовый штраф. Не часто нам приходится платить за огрехи. Поэтому я всегда думаю так:

– Мою скрипку хэгым понимает только один человек – Гунги!

Но и Гунги понимает мою скрипку хэгым не столь точно, как понимаю свою скрипку я сам.

Сейчас он оставил дело, с помощью которого легко добиться заслуг и получить признание других, стал изучать дело, с которым трудно добиться заслуг и не получить признания других. Разве это не глупо?

После того, как мать Учхуна покинула этот мир, он забросил свое искусство и уже никогда больше не приходил ко мне. Наверное, Учхун, как истинный почтительный сын, стал вести тихую, незаметную жизнь среди толпы придворных музыкантов. И разве слова Учхуна о том, что «чем выше мастерство, тем меньше его понимают люди», относятся только к игре на двухструнной скрипке хэгым?

Неизвестный автор

Рассказ о Ким Хасо

Случилось это, когда учитель Ким по прозвищу Хасо[31] был молодым и как-то раз держал путь из южной провинции Чолла в Сеул. Было начало лета, шестая луна. Ехал он у подножия горы, как вдруг его нагнал паланкин, и сидевшая в нем женщина мельком бросила на Хасо взгляд. В это мгновение закружился вихрь, и закрывавшая лицо женщины накидка слетела. Женщина спустилась вниз, побежала за накидкой, но никак не могла ее поймать. Хасо взглянул на женщину возраста распустившегося цветка и подивился ее красоте, подобной которой не сыскать во всем свете. Спустя некоторое время женщине удалось подобрать накидку и продолжить свой путь. Хасо почувствовал, как в его душе просыпается желание, но сразу попытался подавить его:

«Разве может осмелиться достойный муж иметь нечистые помыслы в отношении женщины?»

Но как только ему казалось, что желание исчезло, как оно появлялось вновь, и его было никак не подавить.

Тогда решил Хасо отправиться вслед за женщиной. Пройдя совсем немного, она свернула в сторону горного выступа. Там виднелся богатый дом с черепичной крышей. За домом был густой лес, впереди протекал широкий ручей, а сам дом выглядел торжественным и величественным.

Хасо приблизился к дому, затем вошел в его гостевую часть. Бумага на оконном переплете была местами разорвана, а пол покрыт толстым слоем пыли. Из дома виднелся квадратный пруд, весь в цветах лотоса. Хасо позвал служанку и сказал:

– Я тут проездом. Здесь невыносимо жарко, поэтому я не могу остановиться на ночь в тесной комнате, но было бы неплохо отдохнуть тут на открытой деревянной веранде.

– Это дом вдовы. Детей нет, поэтому находиться вам здесь будет не слишком удобно.

– Да, ты права. Но женские покои расположены далеко от гостевой части, поэтому я не вижу особых проблем в том, чтобы недолго передохнуть здесь.

Служанка в точности передала слова хозяйке, и, вернувшись от нее, произнесла:

– Хозяйка сказала, что раз вы здесь, можно позволить вам остаться на одну ночь.

Хасо разместил своего слугу и лошадь в хозяйственных пристройках у входных ворот, а сам подмел веранду гостевой половины и прилег в одиночестве.

Наступила ночь. Вокруг стояла глубокая тишина.

Ярко, подобно луне, светили звезды. Хасо встал, перелез через стену и пробрался в женскую часть дома.

На бумажном окне вырисовывалась чья-то тень от светильника. Тихо подкравшись, Хасо заглянул в комнату через щель. Напротив женщины сидел молодой буддийский монах, пил вино и заигрывал с ней всеми возможными способами.

Хасо не мог сдержать гнева и задумал избавиться от молодого монаха. Сначала он вышел наружу и дождался, пока монах заснет, а потом снова зашел внутрь, держа в руке кинжал. Монах спал, похрапывая как свисток для приманивания фазанов. Хасо тихо открыл дверь, зашел в комнату и вонзил кинжал глубоко в грудь. Кинжал пронзил тело насквозь. Монах умер, даже не успев вскрикнуть. Женщина страшно испугалась, затряслась и умоляла оставить ее в живых.

Хасо сказал:

– Ты, жена почтенного мужа, как могла позволить себе прелюбодействовать с жалким монахом и убить мужа? Кто твой муж? Отвечай!

– Уж раз все так вышло, зачем мне что-то скрывать? Мой муж – молодой и талантливый ученый, не раз успешно сдавал провинциальные экзамены на должность. В прошлом году вместе с друзьями он отправился в буддийский монастырь, чтобы заняться там учебой. В то время ко мне пришел монах. Три дня и три ночи лил такой дождь, что река перед домом вышла из берегов, и только на четвертый день, когда дождь утих, стало возможно перейти ее. Все это время монах размещался в комнате для слуг у больших ворот. Я же, изнемогая от жары, которую приносят летние ливни, спала, открыв окно моей комнаты. И вот однажды ночью монах залез ко мне и осквернил меня, пока я спала, забывшись глубоким сном. Тогда я должна была покончить собой, но не смогла, и это – мой смертный грех. Но я не убивала мужа, это сделал монах.

Услышав это, Хасо вышел из дома, присел у его края, опершись о колонну, и забылся неглубоким сном.

Вдруг перед ним появился юноша в голубых одеждах и шляпе с полями, поклонился, сложив руки перед лицом. Хасо спросил:

– Вы кто?

– Я хозяин этого дома.

– Я слышал, что это дом вдовы. А вы говорите, что вы и есть хозяин?

Юноша глубоко вздохнул и произнес:

– Да, я и есть хозяин. С детских лет я занимался изучением наук и мечтал стать лучшим на государственных экзаменах, но к несчастью моя жена спуталась с буддийским монахом, совершила прелюбодеяние, и однажды ночью они убили меня. Они втайне закопали мое тело в глухом лесу, что за домом, а всем солгали, что меня поймал и убил тигр. С тех пор меня постоянно переполняли чувства гнева и глубокой обиды, и если бы я не встретил такого благородного мужа как вы, вряд ли смог кому-либо другому рассказать все обстоятельства дела. И раз уж я встретил вас, у меня появилась одна просьба, для осуществления которой я специально сделал так, чтобы поднялся вихрь, и с головы моей жены слетела накидка.

Я сделал это, чтобы увлекаемый красотой женщины вы пришли сюда.

А теперь вы смогли отомстить моему врагу, и я не могу не отблагодарить вас за безграничное благодеяние. Когда приедете в Сеул, там совершенно точно будут проходить государственные экзамены по случаю Праздника седьмого вечера седьмой луны. И темой экзаменационного сочинения, которое нужно написать шестистишием, станет «Седьмой вечер». Начните его строками:

Вечернею порой осенний ветер воет, А в облаков разрыве сияет неба высь[32].

Напишете так – станете первым, успешно сдадите экзамен на гражданскую должность и получите чиновничий ранг.

Сказав это, молодой человек совершил глубокий поклон и удалился.

Хасо тут же пробудился от сна. Позвав своего слугу, он приказал быстро собраться в дорогу и отправился в путь.

Как только он прибыл в Сеул, узнал, что там и вправду проходит экзамен по случаю Праздника седьмого вечера седьмой луны. А на экзаменах дали задание: написать шестистишие на тему «Седьмой вечер». Хасо начал сочинение с двух строк, которым его научил молодой человек, дописал остальное и представил комиссии.

В то время сдачей экзамена руководил Ким Мочжэ[33], глава столичной конфуцианской академии Сонгюнгван. Как только он услышал первые две строки из сочинения Хасо, необычайно удивился и воскликнул:

– Это точно слова духов!

Потом стал слушать дальше и сказал:

– Это написал тот, кто прекрасно владеет искусством слова.

Когда сочинение было зачитано до конца, он добавил:

– Если не считать первых двух строк, все остальное – талант одного человека.

Весной следующего года Хасо получил ранг по результатам экзамена на должность и отправился на родину, в провинцию. По дороге он решил заехать в дом вдовы, где останавливался раньше. Перед домом стояли Ворота славы в честь преданной жены. Хасо решил остановиться на ночлег в одном из соседних домов, где спросил у хозяина:

– Чей это дом, перед которым стоят Ворота славы?

Хозяин с неудовольствием прищелкнул языком и стал рассказывать хвалебную историю:

Это дом вдовы. Однажды какой-то монах залез ночью в ее дом, чтобы ограбить. А вдова достала кинжал, зарезала монаха и закричала. На крик прибежала вся прислуга, зажгли свет и увидели, что кинжал воткнут в грудь монаха, и все залито свежей кровью. Селение восхитилось преданностью вдовы и сообщило о поступке в местную управу. В управе, удостоверившись в правдивости сказанного, отправили доклад в канцелярию губернатора провинции, а от губернатора обратились ко двору с просьбой оказать соответствующие почести верной жене.

На следующее утро Хасо отправился к начальнику управы этого селения и сказал:

– То, что в этом селении устанавливают Ворота славы в честь неизвестно кого, очень нехорошо. Поэтому, несмотря на мою крайнюю занятость, я пришел к вам.

Начальник управы удивился и сказал: