Но есть зацепка тут:С последней почтой присланаБумага…Княгиня
Что же в ней:Уж не вернуться ль я должна?Губернатор
Да-с, было бы верней.Княгиня
Да кто ж прислал вам и о чемБумагу? что же – тамШутили, что ли, над отцом?Он все устроил сам!Губернатор
Нет… не решусь я утверждать…Но путь еще далек…Княгиня
Так что же даром и болтать!Готов ли мой возок?Губернатор
Нет! Я еще не приказал…Княгиня! здесь я – царь!Садитесь! Я уже сказал,Что знал я графа встарь,А граф… хоть он вас отпустил,По доброте своей,Но ваш отъезд его убил…Вернитесь поскорей!Княгиня
Нет! что однажды решено —Исполню до конца!Мне вам рассказывать смешно,Как я люблю отца,Как любит он. Но долг другой,И выше и святей,Меня зовет. Мучитель мой!Давайте лошадей!Губернатор
Позвольте-с. Я согласен сам,Что дорог каждый час,Но хорошо ль известно вам,Что ожидает вас?Бесплодна наша сторона,А та – еще бедней,Короче нашей там весна,Зима – еще длинней.Да-с, восемь месяцев зимаТам – знаете ли вы?Там люди редки без клейма,И те душой черствы;На воле рыскают кругомТам только варнаки;Ужасен там тюремный дом,Глубоки рудники.Вам не придется с мужем бытьМинуты глаз на глаз:В казарме общей надо жить,А пища: хлеб да квас.Пять тысяч каторжников там,Озлоблены судьбой,Заводят драки по ночам,Убийства и разбой;Короток им и страшен суд,Грознее нет суда!И вы, княгиня, вечно тутСвидетельницей… Да!Поверьте, вас не пощадят,Не сжалится никто!Пускай ваш муж – он виноват.А вам терпеть… за что?Княгиня
Ужасна будет, знаю я,Жизнь мужа моего.Пускай же будет и мояНе радостней его!Губернатор
Но вы не будете там жить:Тот климат вас убьет!Я вас обязан убедить,Не ездите вперед!Ах! вам ли жить в стране такой,Где воздух у людейНе паром – пылью ледянойВыходит из ноздрей?Где мрак и холод круглый год,А в краткие жары —Непросыхающих болотЗловредные пары?Да… страшный край! Оттуда прочьБежит и зверь лесной,Когда стосуточная ночьПовиснет над страной…Княгиня
Живут же люди в том краю,Привыкну я шутя…Губернатор
Живут? Но молодость своюПрипомните… дитя!Здесь мать – водицей снеговой,Родив, омоет дочь,Малютку грозной бури войБаюкает всю ночь,А будит дикий зверь, рычаБлиз хижины лесной,Да пурга, бешено стучаВ окно, как домовой.С глухих лесов, с пустынных рекСбирая дань свою,Окреп туземный человекС природою в бою,А вы?..Княгиня
Пусть смерть мне суждена —Мне нечего жалеть!..Я еду! еду! я должнаБлиз мужа умереть.Губернатор
Да, вы умрете, но сперваИзмучите того,Чья безвозвратно головаПогибла. Для негоПрошу: не ездите туда!Сноснее одному,Устав от тяжкого труда,Прийти в свою тюрьму,Прийти – и лечь на голый полИ с черствым сухаремЗаснуть… а добрый сон пришел —И узник стал царем!Летя мечтой к родным, к друзьям,Увидя вас самих,Проснется он к дневным трудамИ бодр, и сердцем тих,А с вами?.. с вами не знаватьЕму счастливых грез,В себе он будет сознаватьПричину ваших слез.Княгиня
Ах!.. Эти речи поберечьВам лучше для других.Всем вашим пыткам не извлечьСлезы из глаз моих!Покинув родину, друзей,Любимого отца,Приняв обет в душе моейИсполнить до концаМой долг, – я слез не принесуВ проклятую тюрьму —Я гордость, гордость в нем спасу,Я силы дам ему!Презренье к нашим палачам,Сознанье правотыОпорой верной будет нам.Губернатор
Прекрасные мечты!Но их достанет на пять дней.Не век же вам грустить?Доверьте совести моей,Захочется вам жить.Здесь черствый хлеб, тюрьма, позор,Нужда и вечный гнет,А там балы, блестящий двор,Свобода и почет.Как знать? Быть может, бог судил…Понравится другой,Закон вас права не лишил…Княгиня
Молчите!.. Боже мой!..Губернатор
Да, откровенно говорю,Вернитесь лучше в свет.Княгиня
Благодарю, благодарюЗа добрый ваш совет!И прежде был там рай земной,А нынче этот райСвоей заботливой рукойРасчистил Николай.Там люди заживо гниют —Ходячие гробы,Мужчины – сборище Иуд,А женщины – рабы.Что там найду я? Ханжество,Поруганную честь,Нахальной дряни торжествоИ подленькую месть.Нет, в этот вырубленный лесМеня не заманят,Где были дубы до небес,А нынче пни торчат!Вернуться? жить среди клевет,Пустых и темных дел?..Там места нет, там друга нетТому, кто раз прозрел!Нет, нет, я видеть не хочуПродажных и тупых,Не покажусь я палачуСвободных и святых.Забыть того, кто нас любил,Вернуться – все простя?Губернатор
Но он же вас не пощадил?Подумайте, дитя:О ком тоска? к кому любовь?Княгиня
Молчите, генерал!Губернатор
Когда б не доблестная кровьТекла в вас – я б молчал.Но если рветесь вы вперед,Не веря ничему,Быть может, гордость вас спасет…Достались вы емуС богатством, с именем, с умом,С доверчивой душой,А он, не думая о том,Что станется с женой,Увлекся призраком пустым,И – вот его судьба!..И что ж?.. бежите вы за ним,Как жалкая раба!Княгиня
Нет! я не жалкая раба,Я женщина, жена!Пускай горька моя судьба —Я буду ей верна!О, если б он меня забылДля женщины другой,В моей душе достало б силНе быть его рабой!Но знаю: к родине любовьСоперница моя,И если б нужно было, вновьЕму простила б я!..Княгиня кончила… МолчалУпрямый старичок.«Ну что ж? Велите, генерал,Готовить мой возок?»Не отвечая на вопрос,Смотрел он долго в пол,Потом в раздумье произнес:– До завтра – и ушел…Назавтра тот же разговор.Просил и убеждал,Но получил опять отпорПочтенный генерал.Все убежденья истощивИ выбившись из сил,Он долго, важен, молчалив,По комнате ходилИ наконец сказал: – Быть так!Вас не спасешь, увы!..Но знайте: сделав этот шаг,Всего лишитесь вы! —«Да что же мне еще терять?»– За мужем поскакав,Вы отреченье подписатьДолжны от ваших прав! —Старик эффектно замолчал,От этих страшных словОн, очевидно, пользы ждал.Но был ответ таков:«У вас седая голова,А вы еще дитя!Вам наши кажутся праваПравами – не шутя.Нет! ими я не дорожу,Возьмите их скорей!Где отреченье? Подпишу!И живо – лошадей!..»Губернатор
Бумагу эту подписать!Да что вы?… Боже мой!Ведь это значит нищей статьИ женщиной простой!Всему вы скажете прости,Что вам дано отцом,Что по наследству перейтиДолжно бы к вам потом!Права имущества, праваДворянства потерять!Нет, вы подумайте сперва —Зайду я к вам опять!..Ушел и не был целый день…Когда спустилась тьма,Княгиня, слабая как тень,Пошла к нему сама.Ее не принял генерал:Хворает тяжело…Пять дней, покуда он хворал,Мучительных прошло,А на шестой пришел он самИ круто молвил ей:– Я отпустить не вправе вам,Княгиня, лошадей!Вас по этапу поведутС конвоем… —Княгиня
Боже мой!Но так ведь месяцы пройдутВ дороге?..Губернатор
Да, веснойВ Нерчинск придете, если васДорога не убьет.Навряд версты четыре в часЗакованный идет;Посередине дня – привал,С закатом дня – ночлег,А ураган в степи застал —Закапывайся в снег!Да-с, промедленьям нет числа,Иной упал, ослаб…Княгиня
Не хорошо я поняла —Что значит ваш этап?Губернатор
Под караулом казаковС оружием в рукахЭтапом водим мы воровИ каторжных в цепях,Они дорогою шалят,Того гляди сбегут,Так их канатом прикрутятДруг к другу – и ведут.Трудненек путь! Да вот-с каков:Отправится пятьсот,А до нерчинских рудниковИ трети не дойдет!Они как мухи мрут в пути,Особенно зимой…И вам, княгиня, так идти?..Вернитесь-ка домой!Княгиня
О нет! я этого ждала…Но вы, но вы… злодей!..Неделя целая прошла…Нет сердца у людей!Зачем бы разом не сказать?..Уж шла бы я давно…Велите ж партию сбирать —Иду! мне все равно!..– Нет! вы поедете!.. – вскричалНежданно старый генерал,Закрыв рукой глаза. —Как я вас мучил… Боже мой!..(Из-под руки на ус седойСкатилася слеза).Простите! да, я мучил вас,Но мучился и сам,Но строгий я имел приказПреграды ставить вам!И разве их не ставил я?Я делал все, что мог,Перед царем душа мояЧиста, свидетель бог!Острожным жестким сухаремИ жизнью взаперти,Позором, ужасом, трудомЭтапного путиЯ вас старался напугать.Не испугались вы!И хоть бы мне не удержатьНа плечах головы,Я не могу, я не хочуТиранить больше вас…Я вас в три дня туда домчу…(отворяя дверь, кричит)Эй! запрягать, сейчас!..—Княгиня М. Н. Волконская
(Бабушкины записки)
1826–1827 гг
Глава I
Проказники внуки! Сегодня ониС прогулки опять воротились:– Нам, бабушка, скучно! В ненастныедни,Когда мы в портретной садилисьИ ты начинала рассказывать нам,Так весело было!.. Родная,Еще что-нибудь расскажи!.. – По угламУселись. Но их прогнала я:«Успеете слушать; рассказов моихДостанет на целые томы,Но вы еще глупы: узнаете их,Как будете с жизнью знакомы!Я все рассказала, доступное вамПо вашим ребяческим летам:Идите гулять по полям, по лугам!Идите же… пользуйтесь летом!»И вот, не желая остаться в долгуУ внуков, пишу я записки;Для них я портреты людей берегу,Которые были мне близки,Я им завещаю альбом – и цветыС могилы сестры – Муравьевой,Коллекцию бабочек, флору ЧитыИ виды страны той суровой;Я им завещаю железный браслет…Пускай берегут его свято:В подарок жене его выковал дедИз собственной цепи когда-то…Родилась я, милые внуки мои,Под Киевом, в тихой деревне;Любимая дочь я была у семьи.Наш род был богатый и древний,Но пуще отец мой возвысил его:Заманчивей славы героя,Дороже отчизны – не знал ничегоБоец, не любивший покоя.Творя чудеса, девятнадцати летОн был полковым командиром,Он мужеством добыл и лавры победИ почести, чтимые миром.Воинская слава его началасьПерсидским и шведским походом,Но память о нем нераздельно слиласьС великим двенадцатым годом:Тут жизнь его долгим сраженьем была.Походы мы с ним разделяли,И в месяц иной не запомним числа,Когда б за него не дрожали.«Защитник Смоленска» всегда впередиОпасного дела являлся…Под Лейпцигом раненный, с пулей в груди,Он вновь через сутки сражался,Так летопись жизни его говорит:В ряду полководцев России,Покуда отечество наше стоит,Он памятен будет! ВитииОтца моего осыпали хвалой,Бессмертным его называя;Жуковский почтил его громкой строфой,Российских вождей прославляя:Под Дашковой личного мужества жарИ жертву отца-патриотаПоэт воспевает. Воинственный дарЯвляя в сраженьях без счета,Не силой одною врагов побеждалВаш прадед в борьбе исполинской:О нем говорили, что он сочеталС отвагою гений воинский.Войной озабочен, в семействе своемОтец ни во что не мешался,Но крут был порою; почти божествомОн матери нашей казался,И сам он глубоко привязан был к ней.Отца мы любили – в герое.Окончив походы, в усадьбе своейОн медленно гас на покое.Мы жили в большом, подгородном дому.Детей поручив англичанке,Старик отдыхал. Я училась всему,Что нужно богатой дворянке.А после уроков бежала я в садИ пела весь день беззаботно,Мой голос был очень хорош, говорят,Отец его слушал охотно;Записки свои приводил он к концу,Читал он газеты, журналы,Пиры задавал; наезжали к отцуСедые, как он, генералы,И шли бесконечные споры тогда;Меж тем молодежь танцевала.Сказать ли вам правду? была я всегдаВ то время царицею бала:Очей моих томных огонь голубой,И черная с синим отливомБольшая коса, и румянец густойНа личике смуглом, красивом,И рост мой высокий, и гибкий мой стан,И гордая поступь – пленялиТогдашних красавцев: гусаров, улан,Что близко с полками стояли.Но слушала я неохотно их лесть…Отец за меня постарался:– Не время ли замуж? Жених уже есть,Он славно под Лейпцигом дрался,Его полюбил государь, наш отец,И дал ему чин генерала.Постарше тебя… а собой молодец,Волконский! Его ты видалаНа царском смотру… и у нас он бывал,По парку с тобой все шатался! —«Да, помню! Высокий такой генерал…»– Он самый! – Старик засмеялся…«Отец! он так мало со мной говорил!» —Заметила я, покраснела…– Ты будешь с ним счастлива! – круторешилСтарик, – возражать я не смела…Прошло две недели – и я под венцомС Сергеем Волконским стояла,Не много я знала его женихом,Не много и мужем узнала, —Так мало мы жили под кровлей одной,Так редко друг друга видали!По дальним селеньям, на зимний постой,Бригаду его разбросали,Ее объезжал беспрестанно Сергей.А я между тем расхворалась;В Одессе потом, по совету врачей,Я целое лето купалась;Зимой он приехал за мною туда,С неделю я с ним отдохнулаПри главной квартире… и снова беда!Однажды я крепко уснула,Вдруг слышу я голос Сергея (в ночи,Почти на рассвете то было): «Вставай!Поскорее найди мне ключи!Камин затопи!» Я вскочила…Взглянула: встревожен и бледен он был.Камин затопила я живо.Из ящиков муж мой бумаги сносилК камину – и жег торопливо.Иные прочитывал бегло, спеша,Иные бросал, не читая.И я помогала Сергею, дрожаИ глубже в огонь их толкая…Потом он сказал: «Мы поедем сейчас»,Волос моих нежно касаясь.Все скоро уложено было у нас,И утром, ни с кем не прощаясь,Мы тронулись в путь. Мы скакали три дня,Сергей был угрюм, торопился,Довез до отцовской усадьбы меняИ тотчас со мною простился.Глава II
«Уехал!.. Что значила бледность егоИ все, что в ту ночь совершилось?Зачем не сказал он жене ничего?Недоброе что-то случилось!»Я долго не знала покоя и сна,Сомнения душу терзали:«Уехал, уехал! опять я одна!..»Родные меня утешали,Отец торопливость его объяснялКаким-нибудь делом случайным:– Куда-нибудь сам император послалЕго с поручением тайным,Не плачь! Ты походы делила со мной,Превратности жизни военнойТы знаешь; он скоро вернется домой!Под сердцем залог драгоценныйТы носишь: теперь ты беречься должна!Все кончится ладно, родная;Жена муженька проводила одна,А встретит, ребенка качая!..Увы! предсказанье его не сбылось!Увидеться с бедной женоюИ с первенцем сыном отцу довелосьНе здесь – не под кровлей родною!Как дорого стоил мне первенец мой!Два месяца я прохворала.Измучена телом, убита душой,Я первую няню узнала.Спросила о муже. – Еще не бывал! —«Писал ли?» – И писем нет даже. —«А где мой отец?» – В Петербург ускакал.«А брат мой?» – Уехал туда же. —«Мой муж не приехал, нет даже письма,И брат и отец ускакали, —Сказала я матушке. – Еду сама!Довольно, довольно мы ждали!»И как ни старалась упрашивать дочьСтарушка, я твердо решилась;Припомнила я ту последнюю ночьИ все, что тогда совершилось,И ясно сознала, что с мужем моимНедоброе что-то творится…Стояла весна, по разливам речнымПришлось черепахой тащиться.Доехала я чуть живая опять.«Где муж мой?» – отца я спросила.– В Молдавию муж твой ушел воевать.«Не пишет он?..» Глянул унылоИ вышел отец… Недоволен был брат,Прислуга молчала, вздыхая.Заметила я, что со мною хитрят,Заботливо что-то скрывая;Ссылаясь на то, что мне нужен покой,Ко мне никого не пускали,Меня окружили какой-то стеной,Мне даже газет не давали!Я вспомнила: много у мужа родных,Пишу – отвечать умоляю.Проходят недели – ни слова от них!Я плачу, я силы теряю…Нет чувства мучительней тайной грозы.Я клятвой отца уверяла,Что я не пролью ни единой слезы, —И он, и кругом все молчало!Любя, меня мучил мой бедный отец;Жалея, удвоивал горе…Узнала, узнала я все наконец!..Прочла я в самом приговоре,Что был заговорщиком бедный Сергей:Стояли они настороже,Готовя войска к низверженью властей.В вину ему ставилось тоже,Что он… Закружилась моя голова…Я верить глазам не хотела…«Ужели?..» В уме не вязались слова:Сергей – и бесчестное дело!Я помню, сто раз я прочла приговор,Вникая в слова роковые:К отцу побежала, – с отцом разговорМеня успокоил, родные!С души словно камень тяжелый упал.В одном я Сергея винила:Зачем он жене ничего не сказал?Подумав, и то я простила:«Как мог он болтать? Я была молода,Когда ж он со мной расставался,Я сына под сердцем носила тогда:За мать и дитя он боялся! —Так думала я. – Пусть беда велика,Не все потеряла я в мире.Сибирь так ужасна, Сибирь далека,Но люди живут и в Сибири!..»Всю ночь я горела, мечтая о том,Как буду лелеять Сергея.Под утро глубоким, крепительным сномУснула – и встала бодрее.Поправилось скоро здоровье мое,Приятельниц я повидала,Нашла я сестру – расспросила ееИ горького много узнала!Несчастные люди!.. «Все время Сергей(Сказала сестра) содержалсяВ тюрьме; не видал ни родных, ни друзей.Вчера только с ним повидалсяОтец. Повидаться с ним можешь и ты:Когда приговор прочитали,Одели их в рубище, сняли кресты,Но право свиданья им дали!..»Подробностей ряд пропустила я тут…Оставив следы роковые,Доныне о мщенье они вопиют…Не знайте их лучше, родные.Я в крепость поехала к мужу с сестрой.Пришли мы сперва к «генералу»,Потом нас привел генерал пожилойВ обширную, мрачную залу.«Дождитесь, княгиня! мы будем сейчас!»Раскланявшись вежливо с нами,Он вышел. С дверей не спускала я глаз.Минуты казались часами.Шаги постепенно смолкали вдали,За ними я мыслью летела.Мне чудилось: связку ключей принесли,И ржавая дверь заскрипела.В угрюмой каморке с железным окномИзмученный узник томился.«Жена к вам приехала!..» Бледный лицом,Он весь задрожал, оживился:«Жена!..» Коридором он быстро бежал,Довериться слуху не смея…«Вот он!» – громогласно сказал генерал,И я увидала Сергея…Недаром над ним пронеслася гроза:Морщины на лбу появились,Лицо было мертвенно бледно, глазаНе так уже ярко светились,Но больше в них было, чем в прежние дни,Той тихой, знакомой печали;С минуту пытливо смотрели они,И радостью вдруг заблистали,Казалось, он в душу мою заглянул…Я горько, припав к его груди,Рыдала… Он обнял меня и шепнул:– Здесь есть посторонние люди. —Потом он сказал, что полезно емуУзнать добродетель смиренья,Что, впрочем, легко переносит тюрьму,И несколько слов ободреньяПрибавил… По комнате важно шагалСвидетель: нам было неловко…Сергей на одежду свою показал:– Поздравь меня, Маша, с обновкой, —И тихо прибавил: – Пойми и прости, —Глаза засверкали слезою,Но тут соглядатай успел подойти,Он низко поник головою.Я громко сказала: «Да, я не ждалаНайти тебя в этой одежде».И тихо шепнула: «Я все поняла.Люблю тебя больше, чем прежде…»– Что делать? И в каторге буду я жить(Покуда мне жизнь не наскучит). —«Ты жив, ты здоров, так о чем же тужить?(Ведь каторга нас не разлучит?)»– Так вот ты какая! – Сергей говорил,Лицо его весело было…Он вынул платок, на окно положил,И рядом я свой положила,Потом, расставаясь, Сергеев платокВзяла я – мой мужу остался…Нам после годичной разлуки часокСвиданья короток казался,Но что ж было делать! Наш срок миновал —Пришлось бы другим дожидаться…В карету меня подсадил генерал,Счастливо желал оставаться…Великую радость нашла я в платке:Цалуя его, увидалаЯ несколько слов на одном уголке;Вот что я, дрожа, прочитала:«Мой друг, ты свободна. Пойми – не пеняй!Душевно я бодр и – желаюЖену мою видеть такой же. Прощай!Малютке поклон посылаю…»Была в Петербурге большая родняУ мужа; все знать – да какая!Я ездила к ним, волновалась три дня,Сергея спасти умоляя.Отец говорил: «Что ты мучишься, дочь?Я все испытал – бесполезно!»И правда: они уж пытались помочь,Моля императора слезно,Но просьбы до сердца его не дошли…Я с мужем еще повидалась,И время приспело: его увезли!..Как только одна я осталась,Я тотчас послышала в сердце моем,Что надо и мне торопиться,Мне душен казался родительский дом,И стала я к мужу проситься.Теперь расскажу вам подробно, друзья,Мою роковую победу.Вся дружно и грозно восстала семья,Когда я сказала: «Я еду!»Не знаю, как мне удалось устоять,Чего натерпелась я… Боже!..Была из-под Киева вызвана мать,И братья приехали тоже:Отец «образумить» меня приказал.Они убеждали, просили,Но волю мою сам господь подкреплял,Их речи ее не сломили!А много и горько поплакать пришлось…Когда собрались мы к обеду,Отец мимоходом мне бросил вопрос:– На что ты решилась? – «Я еду!»Отец промолчал… промолчала семья…Я вечером горько всплакнула,Качая ребенка, задумалась я…Вдруг входит отец, – я вздрогнула…Ждала я грозы, но, печален и тих,Сказал он сердечно и кротко:– За что обижаешь ты кровных родных?Что будет с несчастным сироткой?Что будет с тобою, голубка моя?Там нужно не женскую силу!Напрасна великая жертва твоя,Найдешь ты там только могилу! —И ждал он ответа, и взгляд мой ловил,Лаская меня и цалуя…– Я сам виноват! Я тебя погубил! —Воскликнул он вдруг, негодуя. —Где был мой рассудок? Где были глаза!Уж знала вся армия наша… —И рвал он седые свои волоса:– Прости! не казни меня, Маша!Останься!.. – И снова молил горячо…Бог знает, как я устояла!Припав головою к нему на плечо,«Поеду!» – я тихо сказала…– Посмотрим!.. – И вдруг распрямилсяГлаза его гневом сверкали: старик,– Одно повторяет твой глупый язык:«Поеду!» Сказать не пора ли,Куда и зачем? Ты подумай сперва!Не знаешь сама, что болтаешь!Умеет ли думать твоя голова?Врагами ты, что ли, считаешьИ мать, и отца? Или глупы они…Что споришь ты с ними, как с ровней?Поглубже ты в сердце свое загляни,Вперед посмотри хладнокровней,Подумай!.. Я завтра увижусь с тобой… —Ушел он, грозящий и гневный,А я, чуть жива, пред иконой святойУпала – в истоме душевной…Глава III
– Подумай!.. – Я целую ночь не спала,Молилась и плакала много.Я Божию Матерь на помощь звала,Совета просила у бога,Я думать училась: отец приказалПодумать… нелегкое дело!Давно ли он думал за нас – и решал,И жизнь наша мирно летела?Училась я много; на трех языкахЧитала. Заметна была яВ парадных гостиных, на светских балах,Искусно танцуя, играя;Могла говорить я почти обо всем,Я музыку знала, я пела,Я даже отлично скакала верхом,Но думать совсем не умела.Я только в последний, двадцатый мой годУзнала, что жизнь не игрушка.Да в детстве, бывало, сердечко вздрогнет,Как грянет нечаянно пушка.Жилось хорошо и привольно; отецСо мной не говаривал строго;Осьмнадцати лет я пошла под венецИ тоже не думала много…В последнее время моя головаРаботала сильно, пылала;Меня неизвестность томила сперва.Когда же беду я узнала,Бессменно стоял предо мною Сергей,Тюрьмою измученный, бледный,И много неведомых прежде страстейПосеял в душе моей бедной.Я все испытала, а больше всегоЖестокое чувство бессилья.Я небо и сильных людей за негоМолила – напрасны усилья!И гнев мою душу больную палил,И я волновалась нестройно,Рвалась, проклинала… но не было сил,Ни времени думать спокойно.Теперь непременно я думать должна —Отцу моему так угодно.Пусть воля моя неизменно одна,Пусть всякая дума бесплодна,Я честно исполнить отцовский приказРешилась, мои дорогие.Старик говорил: – Ты подумай о нас,Мы люди тебе не чужие:И мать, и отца, и дитя, наконец, —Ты всех безрассудно бросаешь,За что же? – «Я долг исполняю, отец!»– За что ты себя обрекаешьНа муку? – «Не буду я мучиться там!Здесь ждет меня страшная мука.Да если останусь, послушная вам,Меня истерзает разлука.Не зная покоя ни ночью, ни днем,Рыдая над бедным сироткой,Все буду я думать о муже моемДа слышать упрек его кроткой.Куда ни пойду я – на лицах людейЯ свой приговор прочитаю:В их шепоте – повесть измены моей,В улыбке укор угадаю:Что место мое не на пышном балу,А в дальней пустыне угрюмой,Где узник усталый в тюремном углуТерзается лютою думой,Один… без опоры… Скорее к нему!Там только вздохну я свободно.Делила с ним радость, делить и тюрьмуДолжна я… Так небу угодно!..Простите, родные! Мне сердце давноМое подсказало решенье.И верю я твердо: от бога оно!А в вас говорит – сожаленье.Да, ежели выбор решить я должнаМеж мужем и сыном – не боле,Иду я туда, где я больше нужна,Иду я к тому, кто в неволе!Я сына оставлю в семействе родном,Он скоро меня позабудет.Пусть дедушка будет малютке отцом,Сестра ему матерью будет.Он так еще мал! А когда подрастетИ страшную тайну узнает,Я верю: он матери чувство пойметИ в сердце ее оправдает!Но если останусь я с ним… и потомОн тайну узнает и спросит:”Зачем не пошла ты за бедным отцом?..”И слово укора мне бросит?О, лучше в могилу мне заживо лечь,Чем мужа лишить утешеньяИ в будущем сына презренье навлечь…Нет, нет! не хочу я презренья!..А может случиться – подумать боюсь! —Я первого мужа забуду,Условиям новой семьи подчинюсьИ сыну не матерью буду,А мачехой лютой?.. Горю со стыда…Прости меня, бедный изгнанник!Тебя позабыть! Никогда! никогда!Ты сердца единый избранник…Отец! ты не знаешь, как дорог он мне!Его ты не знаешь! Сначала,В блестящем наряде, на гордом коне,Его пред полком я видала;О подвигах жизни его боевойРассказы товарищей бояЯ слушала жадно – и всею душойЯ в нем полюбила героя…Позднее я в нем полюбила отцаМалютки, рожденного мною.Разлука тянулась меж тем без конца.Он твердо стоял под грозою…Вы знаете, где мы увиделись вновь —Судьба свою волю творила! —Последнюю, лучшую сердца любовьВ тюрьме я ему подарила!Напрасно чернила его клевета,Он был безупречней, чем прежде,И я полюбила его, как Христа…В своей арестантской одеждеТеперь он бессменно стоит предо мной,Величием кротким сияя.Терновый венец над его головой,Во взоре – любовь неземная…Отец мой! должна я увидеть его…Умру я, тоскуя по муже…Ты, долгу служа, не щадил ничегоИ нас научил ты тому же…Герой, выводивший своих сыновейТуда, где смертельней сраженье, —Не верю, чтоб дочери бедной своейТы сам не одобрил решенье!»Вот что я продумала в долгую ночь,И так я с отцом говорила…Он тихо сказал: – Сумасшедшая дочь! —И вышел; молчали унылоИ братья, и мать… Я ушла наконец…Тяжелые дни потянулись:Как туча ходил недовольный отец,Другие домашние дулись.Никто не хотел ни советом помочь,Ни делом: но я не дремала,Опять провела я бессонную ночь,Письмо к государю писала(В то время молва начала разглашать,Что будто вернуть ТрубецкуюС дороги велел государь. ИспытатьБоялась я участь такую,Но слух был неверен). Письмо отвезлаСестра моя, Катя Орлова.Сам царь отвечал мне… Спасибо, нашлаВ ответе я доброе слово!Он был элегантен и мил (НиколайПисал по-французски). СначалаСказал государь, как ужасен тот край,Куда я поехать желала,Как грубы там люди, как жизнь тяжела,Как возраст мой хрупок и нежен;Потом намекнул (я не вдруг поняла)На то, что возврат безнадежен;А дальше – изволил хвалою почтитьРешимость мою, сожалея,Что, долгу покорный, не мог пощадитьПреступного мужа… Не смеяПротивиться чувствам высоким таким,Давал он свое позволенье;Но лучше желал бы, чтоб с сыном моимОсталась я дома…ВолненьеМеня охватило. «Я еду!» ДавноТак радостно сердце не билось…«Я еду! я еду! Теперь решено!..»Я плакала, жарко молилась…В три дня я в далекий мой путь собралась,Все ценное я заложила,Надежною шубой, бельем запаслась,Простую кибитку купила.Родные смотрели на сборы мои,Загадочно как-то вздыхая;Отъезду не верил никто из семьи…Последнюю ночь провела яС ребенком. Нагнувшись над сыном моим,Улыбку малютки родногоЗапомнить старалась; играла я с нимПечатью письма рокового.Играла и думала: «Бедный мой сын!Не знаешь ты, чем ты играешь!Здесь участь твоя: ты проснешься один,Несчастный! Ты мать потеряешь!»И в горе упав на ручонки егоЛицом, я шептала, рыдая:«Прости, что тебя, для отца твоего,Мой бедный, покинуть должна я…»А он улыбался: не думал он спать,Любуясь красивым пакетом;Большая и красная эта печатьЕго забавляла…С рассветомСпокойно и крепко заснуло дитя,И щечки его заалели.С любимого личика глаз не сводя,Молясь у его колыбели,Я встретила утро…Я вмиг собралась.Сестру заклинала я сноваБыть матерью сыну… Сестра поклялась…Кибитка была уж готова.Сурово молчали родные мои,Прощание было немое.Я думала: «Я умерла для семьи,Все милое, все дорогоеТеряю… нет счета печальных потерь!..»Мать как-то спокойно сидела,Казалось, не веря еще и теперь,Чтоб дочка уехать посмела,И каждый с вопросом смотрел на отца.Сидел он поодаль понуро,Не молвил словечка, не поднял лица, —Оно было бледно и хмуро.Последние вещи в кибитку снесли,Я плакала, бодрость теряя,Минуты мучительно медленно шли…Сестру наконец обняла яИ мать обняла. «Ну, господь вас храни!» —Сказала я, братьев цалуя.Отцу подражая, молчали они…Старик поднялся, негодуя,По сжатым губам, по морщинам челаХодили зловещие тени…Я молча ему образок подалаИ стала пред ним на колени:«Я еду! хоть слово, хоть слово, отец!Прости свою дочь, ради бога!..»Старик на меня поглядел наконецЗадумчиво, пристально, строгоИ, руки с угрозой подняв надо мной,Чуть слышно сказал (я дрожала):– Смотри! через год возвращайся домой,Не то – прокляну!.. —Я упала…Глава IV
«Довольно, довольно объятий и слез!»Я села – и тройка помчалась.«Прощайте, родные!» В декабрьский морозЯ с домом отцовским рассталась,И мчалась без отдыху с лишком три дня;Меня быстрота увлекала,Она была лучшим врачом для меня…Я скоро в Москву прискакала,К сестре Зинаиде. Мила и умнаБыла молодая княгиня.Как музыку знала! Как пела она!Искусство ей было святыня.Она нам оставила книгу новелл,Исполненных грации нежной,Поэт Веневитинов стансы ей пел,Влюбленный в нее безнадежно;В Италии год Зинаида жилаИ к нам – по сказанью поэта —«Цвет южного неба в очах принесла».Царица московского света,Она не чуждалась артистов, – житьеИм было у Зины в гостиной;Они уважали, любили ееИ северной звали Коринной…Поплакали мы. По душе ей былаРешимость моя роковая:«Крепись, моя бедная! будь весела!Ты мрачная стала такая.Чем мне эти темные тучи прогнать?Как мы распростимся с тобою?А вот что! ложись ты до вечера спать,А вечером пир я устрою.Не бойся! все будет во вкусе твоем,Друзья у меня не повесы.Любимые песни твои мы споем,Сыграем любимые пьесы…»И вечером весть, что приехала я,В Москве уже многие знали.В то время несчастные наши мужьяВниманье Москвы занимали:Едва огласилось решенье суда,Всем было неловко и жутко,В салонах Москвы повторялась тогдаОдна ростопчинская шутка:«В Европе сапожник, чтоб барином стать,Бунтует, – понятное дело!У нас революцию сделала знать:В сапожники, что ль, захотела?..»И сделалась я «героинею дня».Не только артисты, поэты —Вся двинулась знатная наша родня;Парадные, цугом каретыГремели; напудрив свои парики,Потемкину ровня по летам,Явились былые тузы-старикиС отменно учтивым приветом;Старушки статс-дамы былого двораВ объятья меня заключали:«Какое геройство!.. Какая пора!..» —И в такт головами качали.Ну, словом, что было в Москве повидней,Что в ней мимоездом гостило,Все вечером съехалось к Зине моей:Артистов тут множество было,Певцов-итальянцев тут слышала я,Что были тогда знамениты,Отца моего сослуживцы, друзьяТут были, печалью убиты.Тут были родные ушедших туда,Куда я сама торопилась,Писателей группа, любимых тогда,Со мной дружелюбно простилась:Тут были Одоевский, Вяземский; былПоэт вдохновенный и милый,Поклонник кузины, что рано почил,Безвременно взятый могилой.И Пушкин тут был… Я узнала его…Он другом был нашего детства,В Юрзуфе он жил у отца моего.В ту пору проказ и кокетстваСмеялись, болтали мы, бегали с ним,Бросали друг в друга цветами.Все наше семейство поехало в Крым,И Пушкин отправился с нами.Мы ехали весело. Вот наконецИ горы, и Черное море!Велел постоять экипажам отец,Гуляли мы тут на просторе.Тогда уже был мне шестнадцатый год.Гибка, высока не по летам,Покинув семью, я стрелою впередУмчалась с курчавым поэтом;Без шляпки, с распущенной длинной косой,Полуденным солнцем палима,Я к морю летела, – и был предо мнойВид Южного берега Крыма!Я радостным взором глядела кругом,Я прыгала, с морем играла;Когда удалялся прилив, я бегомДо самой воды добегала,Когда же прилив возвращался опятьИ волны грядой подступали,От них я спешила назад убежать,А волны меня настигали!..И Пушкин смотрел… и смеялся, что яБотинки мои промочила.«Молчите! идет гувернантка моя!» —Сказала я строго (я скрыла,Что ноги промокли) … Потом я прочлаВ «Онегине» чудные строки.Я вспыхнула вся – я довольна была…Теперь я стара, так далекиТе красные дни! Я не буду скрывать,Что Пушкин в то время казалсяВлюбленным в меня… но, по правде сказать,В кого он тогда не влюблялся!Но, думаю, он не любил никогоТогда, кроме Музы: едва лиНе больше любви занимали егоВолненья ее и печали…Юрзуф живописен: в роскошных садахДолины его потонули,У ног его море, вдали Аюдаг…Татарские хижины льнулиК подножию скал; виноград выбегалНа кручу лозой отягченной,И тополь местами недвижно стоялЗеленой и стройной колонной.Мы заняли дом под нависшей скалой,Поэт наверху приютился,Он нам говорил, что доволен судьбой,Что в море и горы влюбился.Прогулки его продолжались по днямИ были всегда одиноки,Он у моря часто бродил по ночам.По-английски брал он урокиУ Лены, сестры моей: Байрон тогдаЕго занимал чрезвычайно.Случалось сестре перевесть иногдаИз Байрона что-нибудь – тайно;Она мне читала попытки свои,А после рвала и бросала,Но Пушкину кто-то сказал из семьи,Что Лена стихи сочиняла:Поэт подобрал лоскутки под окномИ вывел все дело на сцену.Хваля переводы, он долго потомКонфузил несчастную Лену…Окончив занятья, спускался он внизИ с нами делился досугом;У самой террасы стоял кипарис,Поэт называл его другом,Под ним заставал его часто рассвет,Он с ним, уезжая, прощался…И мне говорили, что Пушкина следВ туземной легенде остался:«К поэту летал соловей по ночам,Как в небо луна выплывала,И вместе с поэтом он пел – и, певцамВнимая, природа смолкала!Потом соловей, – повествует народ, —Летал сюда каждое лето:И свищет, и плачет, и словно зоветК забытому другу поэта!Но умер поэт – прилетать пересталПернатый певец… Полный горя,С тех пор кипарис сиротою стоял,Внимая лишь ропоту моря…»Но Пушкин надолго прославил его:Туристы его навещают,Садятся под ним и на память с негоДушистые ветки срывают…Печальна была наша встреча. ПоэтПодавлен был истинным горем.Припомнил он игры ребяческих летВ далеком Юрзуфе, над морем.Покинув привычный насмешливый тон,С любовью, с тоской бесконечной,С участием брата напутствовал онПодругу той жизни беспечной!Со мной он по комнате долго ходил,Судьбой озабочен моею,Я помню, родные, что он говорил,Да так передать не сумею:«Идите, идите! Вы сильны душой,Вы смелым терпеньем богаты,Пусть мирно свершится ваш путь роковой,Пусть вас не смущают утраты!Поверьте, душевной такой чистотыНе стоит сей свет ненавистный!Блажен, кто меняет его суетыНа подвиг любви бескорыстной!Что свет? опостылевший всем маскарад!В нем сердце черствеет и дремлет,В нем царствует вечный, рассчитанный хладИ пылкую правду объемлет…Вражда умирится влияньем годов,Пред временем рухнет преграда,И вам возвратятся пенаты отцовИ сени домашнего сада!Целебно вольется в усталую грудьДолины наследственной сладость,Вы гордо оглянете пройденный путьИ снова узнаете радость.Да, верю! недолго вам горе терпеть,Гнев царский не будет же вечным…Но если придется в степи умереть,Помянут вас словом сердечным:Пленителен образ отважной жены,Явившей душевную силуИ в снежных пустынях суровой страныСокрывшейся рано в могилу!Умрете, но ваших страданий рассказПоймется живыми сердцами,И заполночь правнуки ваши о васБеседы не кончат с друзьями.Они им покажут, вздохнув от души,Черты незабвенные ваши,И в память прабабки, погибшей в глуши,Осушатся полные чаши!..Пускай долговечнее мрамор могил,Чем крест деревянный в пустыне,Но мир Долгорукой еще не забыл,А Бирона нет и в помине.Но что я?.. Дай бог вам здоровья и сил!А там и увидеться можно:Мне царь ”Пугачева” писать поручил,Пугач меня мучит безбожно,Расправиться с ним я на славу хочу,Мне быть на Урале придется.Поеду весной, поскорей захвачуЧто путного там соберется,Да к вам и махну, переехав Урал…»Поэт написал «Пугачева»,Но в дальние наши снега не попал.Как мог он сдержать это слово?..Я слушала музыку, грусти полна,Я пению жадно внимала;Сама я не пела – была я больна,Я только других умоляла:«Подумайте: я уезжаю с зарей…О, пойте же, пойте! играйте!..Ни музыки я не услышу такой,Ни песни… Наслушаться дайте!..»И чудные звуки лились без конца!Торжественной песней прощальнойОкончился вечер, – не помню лицаБез грусти, без думы печальной!Черты неподвижных, суровых старухУтратили холод надменный,И взор, что, казалось, навеки потух,Светился слезой умиленной…Артисты старались себя превзойти,Не знаю я песни прелестнейТой песни-молитвы о добром пути,Той благословляющей песни…О, как вдохновенно играли они!Как пели!.. и плакали сами…И каждый сказал мне: «Господь вас храни!», —Прощаясь со мной со слезами…Глава V
Морозно. Дорога бела и гладка,Ни тучи на всем небосклоне…Обмерзли усы, борода ямщика,Дрожит он в своем балахоне.Спина его, плечи и шапка в снегу,Хрипит он, коней понукая,И кашляют кони его на бегу,Глубоко и трудно вздыхая…Обычные виды: былая красаПустынного русского края,Угрюмо шумят строевые леса,Гигантские тени бросая;Равнины покрыты алмазным ковром,Деревни в снегу потонули,Мелькнул на пригорке помещичий дом,Церковные главы блеснули…Обычные встречи: обоз без конца,Толпа богомолок старушек,Гремящая почта, фигура купцаНа груде перин и подушек;Казенная фура! с десяток подвод:Навалены ружья и ранцы.Солдатики! Жидкий, безусый народ,Должно быть, еще новобранцы;Сынков провожают отцы-мужикиДа матери, сестры и жены:«Уводят, уводят сердечных в полки!» —Доносятся горькие стоны…Подняв кулаки над спиной ямщика,Неистово мчится фельдъегерь.На самой дороге догнав русака,Усатый помещичий егерьМахнул через ров на проворном коне,Добычу у псов отбивает.Со всей своей свитой стоит в сторонеПомещик – борзых подзывает…Обычные сцены: на станциях ад —Ругаются, спорят, толкутся.«Ну, трогай!» Из окон ребята глядят,Попы у харчевни дерутся;У кузницы бьется лошадка в станке,Выходит весь сажей покрытыйКузнец с раскаленной подковой в руке:«Эй, парень, держи ей копыты!..»В Казани я сделала первый привал,На жестком диване уснула;Из окон гостиницы видела балИ, каюсь, глубоко вздохнула!Я вспомнила: час или два с небольшимОсталось до Нового года.«Счастливые люди! как весело им!У них и покой, и свобода,Танцуют, смеются!.. а мне не знаватьВеселья… я еду на муки!..»Не надо бы мыслей таких допускать,Да молодость, молодость, внуки!Здесь снова пугали меня Трубецкой,Что будто ее воротили:«Но я не боюсь – позволенье со мной!»Часы уже десять пробили,Пора! я оделась. «Готов ли ямщик?»– Княгиня, вам лучше дождатьсяРассвета, – заметил смотритель-старик. —Метель начала подыматься! —«Ах! то ли придется еще испытать!Поеду. Скорей, ради бога!..»Звенит колокольчик, ни зги не видать,Что дальше, то хуже дорога,Поталкивать начало сильно в бока,Какими-то едем грядами,Не вижу я даже спины ямщика:Бугор намело между нами.Чуть-чуть не упала кибитка моя,Шарахнулась тройка и стала.Ямщик мой заохал: «Докладывал я:Пождать бы! дорога пропала!..»Послала дорогу искать ямщика,Кибитку рогожей закрыла,Подумала: верно, уж полночь близка,Пружинку часов подавила:Двенадцать ударило! Кончился год,И новый успел народиться!Откинув циновку, гляжу я вперед —По-прежнему вьюга крутится.Какое ей дело до наших скорбей,До нашего нового года?И я равнодушна к тревоге твоейИ к стонам твоим, непогода!Своя у меня роковая тоска,И с ней я борюсь одиноко…Поздравила я моего ямщика.«Зимовка тут есть недалеко, —Сказал он, – рассвета дождемся мы в ней!»Подъехали мы, разбудилиКаких-то убогих лесных сторожей,Их дымную печь затопили.Рассказывал ужасы житель лесной,Да я его сказки забыла…Согрелись мы чаем. Пора на покой!Метель все ужаснее выла.Лесник покрестился, ночник погасилИ с помощью пасынка ФедиОгромных два камня к дверям привалил,«Зачем?» – Одолели медведи! —Потом он улегся на голом полу,Все скоро уснуло в сторожке,Я думала, думала… лежа в углуНа мерзлой и жесткой рогожке…Сначала веселые были мечты:Я вспомнила праздники наши,Огнями горящую залу, цветы,Подарки, заздравные чаши,И шумные речи, и ласки… кругомВсе милое, все дорогое —Но где же Сергей?.. И подумав о нем,Забыла я все остальное!Я живо вскочила, как только ямщикПродрогший в окно постучался.Чуть свет на дорогу нас вывел лесник,Но деньги принять отказался.«Не надо, родная! Бог вас защити,Дороги-то дальше опасны!»Крепчали морозы по мере путиИ сделались скоро ужасны.Совсем я закрыла кибитку мою —И темно, и страшная скука,Что делать? Стихи вспоминаю, пою,Когда-нибудь кончится мука!Пусть сердце рыдает, пусть ветер реветИ путь мой заносят метели,А все-таки я подвигаюсь вперед!Так ехала я три недели…Однажды, заслышав какой-то содом,Циновку мою я открыла,Взглянула: мы едем обширным селом,Мне сразу глаза ослепило:Пылали костры по дороге моей…Тут были крестьяне, крестьянки,Солдаты и – целый табун лошадей…«Здесь станция: ждут серебрянки, —Сказал мой ямщик. – Мы увидим ее,Она, чай, идет недалече…»Сибирь высылала богатство свое,Я рада была этой встрече:«Дождусь серебрянки! Авось что-нибудьО муже, о наших узнаю.При ней офицер, из Нерчинска их путь…»В харчевне сижу, поджидаю…Вошел молодой офицер; он курил,Он мне не кивнул головою,Он как-то надменно глядел и ходил,И вот я сказала с тоскою:«Вы видели, верно… известны ли вамТе… жертвы декабрьского дела…Здоровы они? Каково-то им там?О муже я знать бы хотела…»Нахально ко мне повернул он лицо —Черты были злы и суровы —И, выпустив изо рту дыму кольцо,Сказал: – Несомненно здоровы,Но я их не знаю – и знать не хочу,Я мало ли каторжных видел!.. —Как больно мне было, родные! Молчу…Несчастный! меня же обидел!..Я бросила только презрительный взгляд,С достоинством юноша вышел…У печки тут грелся какой-то солдат,Проклятье мое он услышал,И доброе слово – не варварский смех —Нашел в своем сердце солдатском:– Здоровы! – сказал он, – я видел их всех,Живут в руднике Благодатском!.. —Но тут возвратился надменный герой,Поспешно ушла я в кибитку.Спасибо, солдатик! спасибо, родной!Не даром я вынесла пытку!Поутру на белые степи гляжу,Послышался звон колокольный,Тихонько в убогую церковь вхожу,Смешалась с толпой богомольной.Отслушав обедню, к попу подошла,Молебен служить попросила…Все было спокойно – толпа не ушла…Совсем меня горе сломило!За что мы обижены столько,Христос? За что поруганьем покрыты?И реки давно накопившихся слезУпали на жесткие плиты!Казалось, народ мою грусть разделял,Молясь молчаливо и строго,И голос священника скорбью звучал,Прося об изгнанниках бога…Убогий, в пустыне затерянный храм!В нем плакать мне было не стыдно,Участье страдальцев, молящихся там,Убитой душе не обидно…(Отец Иоанн, что молебен служилИ так непритворно молился,Потом в каземате священником былИ с нами душой породнился.)А ночью ямщик не сдержал лошадей,Гора была страшно крутая,И я полетела с кибиткой моейС высокой вершины Алтая!В Иркутске проделали то же со мной,Чем там Трубецкую терзали…Байкал. Переправа – и холод такой,Что слезы в глазах замерзали.Потом я рассталась с кибиткой моей(Пропала санная дорога).Мне жаль ее было: я плакала в нейИ думала, думала много!Дорога без снегу – в телеге! СперваТелега меня занимала,Но вскоре потом, ни жива ни мертва,Я прелесть телеги узнала.Узнала и голод на этом пути,К несчастью, мне не сказали,Что тут ничего невозможно найти,Тут почту бурята держали.Говядину вялят на солнце ониДа греются чаем кирпичным,И тот еще с салом! Господь сохраниПопробовать вам, непривычным!Зато под Нерчинском мне задали бал:Какой-то купец тороватыйВ Иркутске заметил меня, обогналИ в честь мою праздник богатыйУстроил… Спасибо! я рада былаИ вкусным пельменям, и бане…А праздник, как мертвая, весь проспалаВ гостиной его на диване…Не знала я, что впереди меня ждет!Я утром в Нерчинск прискакала,Не верю глазам, – Трубецкая идет!«Догнала тебя я, догнала!»– Они в Благодатске! – Я бросилась к ней,Счастливые слезы роняя…В двенадцати только верстах мой Сергей,И Катя со мной Трубецкая!Глава VI
Кто знал одиночество в дальнем пути,Чьи спутники – горе да вьюга,Кому провиденьем дано обрестиВ пустыне негаданно друга,Тот нашу взаимную радость поймет…– Устала, устала я, Маша! —«Не плачь, моя бедная Катя! СпасетНас дружба и молодость наша!Нас жребий один неразрывно связал,Судьба нас равно обманула,И тот же поток твое счастье умчал,В котором мое потонуло.Пойдем же мы об руку трудным путем,Как шли зеленеющим лугом,И обе достойно свой крест понесемИ будем мы сильны друг другом.Что мы потеряли? подумай, сестра!Игрушки тщеславья… Не много!Теперь перед нами дорога добра,Дорога избранников бога!Найдем мы униженных, скорбных мужей,Но будем мы им утешеньем,Мы кротостью нашей смягчим палачей,Страданье осилим терпеньем.Опорою гибнущим, слабым, больнымМы будем в тюрьме ненавистнойИ рук не положим, пока не свершимОбета любви бескорыстной!..Чиста наша жертва – мы все отдаемИзбранникам нашим и богу.И верю я: мы невредимо пройдемВсю трудную нашу дорогу…»Природа устала с собой воевать —День ясный, морозный и тихий.Снега под Нерчинском явились опять,В санях покатили мы лихо…О ссыльных рассказывал русский ямщик(Он знал их фамилии даже):– На этих конях я возил их в рудник,Да только в другом экипаже.Должно быть, дорога легка им была:Шутили, смешили друг дружку;На завтрак ватрушку мне мать испекла,Так я подарил им ватрушку,Двугривенный дали – я брать не хотел:«Возьми, паренек, пригодится…» —Болтая, он живо в село прилетел:– Ну, барыни! где становиться? —«Вези нас к начальнику прямо в острог».– Эй, други, не дайте в обиду! —Начальник был тучен и, кажется, строг,Спросил, по какому мы виду?«В Иркутске читали инструкцию намИ выслать в Нерчинск обещали…»– Застряла, застряла, голубушка, там! —«Вот копия, нам ее дали…»– Что копия? с ней попадешься впросак! —«Вот царское вам позволенье!»Не знал по-французски упрямый чудак,Не верил нам, – смех и мученье!«Вы видите подпись царя: Николай?»До подписи нет ему дела,Ему из Нерчинска бумагу подай!Поехать за ней я хотела,Но он объявил, что отправится самИ к утру бумагу добудет.«Да точно ли?..» – Честное слово! А вамПолезнее выспаться будет!.. —И мы добрались до какой-то избы,О завтрашнем утре мечтая;С оконцем из слюды, низка, без трубы,Была наша хата такая,Что я головою касалась стены,А в дверь упиралась ногами;Но мелочи эти нам были смешны,Не то уж случалося с нами.Мы вместе! теперь бы легко я снеслаИ самые трудные муки…Проснулась я рано, а Катя спала,Пошла по деревне от скуки:Избушки так же ж, как наша, числомДо сотни, в овраге торчали,А вот и кирпичный с решетками дом!При нем часовые стояли.«Не здесь ли преступники?» – Здесь, да ушли.«Куда?» – На работу вестимо! —Какие-то дети меня повели…Бежали мы все – нестерпимоХотелось мне мужа увидеть скорей;Он близко! Он шел тут недавно!«Вы видите их?» – я спросила детей. —Да, видим! Поют они славно!Вон дверца… гляди же! Пойдем мы теперь,Прощай!.. – Убежали ребята…И словно под землю ведущую дверьУвидела я – и солдата.Сурово смотрел часовой, – наголоВ руке его сабля сверкала.Не золото, внуки, и здесь помогло,Хоть золото я предлагала!Быть может, вам хочется дальше читать,Да просится слово из груди!Помедлим немного. Хочу я сказатьСпасибо вам, русские люди!В дороге, в изгнанье, где я ни была,Все трудное каторги время,Народ! я бодрее с тобою неслаМое непосильное бремя.Пусть много скорбей тебе пало на часть,Ты делишь чужие печали,И где мои слезы готовы упасть,Твои уж давно там упали!..Ты любишь несчастного, русский народ!Страдания нас породнили…«Вас в каторге самый закон не спасет!» —На родине мне говорили;Но добрых людей я встречала и там,На крайней ступени паденья,Умели по-своему выразить намПреступники дань уваженья;Меня с неразлучною Катей моейДовольной улыбкой встречали:«Вы – ангелы наши!» За наших мужейУроки они исполняли.Не раз мне украдкой давал из полыКартофель колодник клейменый:«Покушай! горячий, сейчас из золы!»Хорош был картофель печеный,Но грудь и теперь занывает с тоски,Когда я о нем вспоминаю…Примите мой низкий поклон, бедняки!Спасибо вам всем посылаю!Спасибо!.. Считали свой труд ни во чтоДля нас эти люди простые,Но горечи в чашу не подлил никто,Никто – из народа, родные!..Рыданьям моим часовой уступил,Как бога его я просила!Светильник (род факела) он засветил,В какой-то подвал я вступилаИ долго спускалась все ниже; потомПошла я глухим коридором,Уступами шел он: темно было в немИ душно; где плесень узоромЛежала; где тихо струилась водаИ лужами книзу стекала.Я слышала шорох; земля иногдаКомками со стен упадала;Я видела страшные ямы в стенах;Казалось, такие ж дорогиОт них начинались. Забыла я страх,Проворно несли меня ноги!И вдруг я услышала крики: «Куда,Куда вы? Убиться хотите?Ходить не позволено дамам туда!Вернитесь скорей! Погодите!»Беда моя! видно, дежурный пришел(Его часовой так боялся),Кричал он так грозно, так голос был зол,Шум скорых шагов приближался…Что делать? Я факел задула. ВпередВпотьмах наугад побежала…Господь, коли хочет, везде проведет!Не знаю, как я не упала,Как голову я не оставила там!Судьба берегла меня. МимоУжасных расселин, провалов и ямБог вывел меня невредимо:Я скоро увидела свет впереди,Там звездочка словно светилась…И вылетел радостный крик из груди:«Огонь!» Я крестом осенилась…Я сбросила шубу… Бегу на огонь,Как бог уберег во мне душу!Попавший в трясину испуганный коньТак рвется, завидевши сушу…И стало, родные, светлей и светлей!Увидела я возвышенье:Какая-то площадь… и тени на ней…Чу… молот! работа, движенье…Там люди! Увидят ли только они?Фигуры отчетливей стали…Вот ближе, сильней замелькали огни.Должно быть, меня увидали…И кто-то стоявший на самом краюВоскликнул: «Не ангел ли божий?Смотрите, смотрите!» – Ведь мы не в раю:Проклятая шахта похожейНа ад! – говорили другие, смеясь,И быстро на край выбегали,И я приближалась поспешно. Дивясь,Недвижно они ожидали.«Волконская!» – вдруг закричал Трубецкой(Узнала я голос). СпустилиМне лестницу; я поднялася стрелой!Все люди знакомые были:Сергей Трубецкой, Артамон Муравьев,Борисовы, князь Оболенской…Потоком сердечных, восторженных слов,Похвал моей дерзости женскойБыла я осыпана; слезы теклиПо лицам их, полным участья…Но где же Сергей мой? «За ним уж пошли,Не умер бы только от счастья!Кончает урок: по три пуда рудыМы в день достаем для России,Как видите, нас не убили труды!»Веселые были такие,Шутили, но я под веселостью ихПечальную повесть читала(Мне новостью были оковы на них,Что их закуют – я не знала) …Известьем о Кате, о милой жене,Утешила я Трубецкого;Все письма, по счастию, были при мне,С приветом из края родногоСпешила я их передать. Между темВнизу офицер горячился:«Кто лестницу принял? Куда и зачемСмотритель работ отлучился?Сударыня! Вспомните слово мое,Убьетесь!.. Эй, лестницу, черти!Живей!.. (Но никто не подставил ее…)Убьетесь, убьетесь до смерти!Извольте спуститься! да что ж вы?..» Но мыВсе вглубь уходили… ОтвсюдуБежали к нам мрачные дети тюрьмы,Дивясь небывалому чуду.Они пролагали мне путь впереди,Носилки свои предлагали…Орудья подземных работ на пути,Провалы, бугры мы встречали.Работа кипела под звуки оков,Под песни, – работа над бездной!Стучались в упругую грудь рудниковИ заступ и молот железный.Там с ношею узник шагал по бревну,Невольно кричала я: «Тише!»Там новую мину вели в глубину,Там люди карабкались вышеПо шатким подпоркам… Какие труды!Какая отвага!.. СверкалиМестами добытые глыбы рудыИ щедрую дань обещали…Вдруг кто-то воскликнул: «Идет он! идет!»Окинув пространство глазами,Я чуть не упала, рванувшись вперед, —Канава была перед нами.«Потише, потише! Ужели затемВы тысячи верст пролетели, —Сказал Трубецкой, – чтоб на горе нам всемВ канаве погибнуть – у цели?»И за руку крепко меня он держал:«Что б было, когда б вы упали?»Сергей торопился, но тихо шагал.Оковы уныло звучали.Да, цепи! Палач не забыл никого(О, мстительный трус и мучитель!), —Но кроток он был, как избравший егоОрудьем своим искупитель.Пред ним расступались, молчанье храня,Рабочие люди и стража…И вот он увидел, увидел меня!И руки простер ко мне: «Маша!»И стал, обессиленный словно, вдали…Два ссыльных его поддержали.По бледным щекам его слезы текли,Простертые руки дрожали…Душе моей милого голоса звукМгновенно послал обновленье,Отраду, надежду, забвение мук,Отцовской угрозы забвенье!И с криком «иду!» я бежала бегом,Рванув неожиданно руку,По узкой доске над зияющим рвомНавстречу призывному звуку…«Иду!..» Посылало мне ласку своюУлыбкой лицо испитое…И я побежала… И душу моюНаполнило чувство святое.Я только теперь, в руднике роковом,Услышав ужасные звуки,Увидев оковы на муже моем,Вполне поняла его муки,И силу его… и готовность страдать!Невольно пред ним я склонилаКолени, – и прежде чем мужа обнять,Оковы к губам приложила!..И тихого ангела бог ниспослалВ подземные копи – в мгновеньеИ говор, и грохот работ замолчал,И замерло словно движенье,Чужие, свои – со слезами в глазах,Взволнованы, бледны, суровы —Стояли кругом. На недвижных ногахНе издали звука оковы,И в воздухе поднятый молот застыл…Все тихо – ни песни, ни речи…Казалось, что каждый здесь с нами делилИ горечь, и счастие встречи!Святая, святая была тишина!Какой-то высокой печали,Какой-то торжественной думы полна.«Да где же вы все запропали?» —Вдруг снизу донесся неистовый крик.Смотритель работ появился.«Уйдите! – сказал со слезами старик. —Нарочно я, барыня, скрылся,Теперь уходите. Пора! Забранят!Начальники люди крутые…»И словно из рая спустилась я в ад…И только… и только, родные!По-русски меня офицер обругал,Внизу ожидавший в тревоге,А сверху мне муж по-французски сказал:«Увидимся, Маша, – в остроге!..»«В полном разгаре страда деревенская…»
В полном разгаре страда деревенская…Доля ты! – русская долюшка женская!Вряд ли труднее сыскать.Не мудрено, что ты вянешь до времени,Всевыносящего русского племениМногострадальная мать!Зной нестерпимый: равнина безлесная,Нивы, покосы да ширь поднебесная —Солнце нещадно палит.Бедная баба из сил выбивается,Столб насекомых над ней колыхается,Жалит, щекочет, жужжит!Приподнимая косулю тяжелую,Баба порезала ноженьку голую —Некогда кровь унимать!Слышится крик у соседней полосыньки,Баба туда – растрепалися косыньки, —Надо ребенка качать!Что же ты стала над ним в отупении?Пой ему песню о вечном терпении,Пой, терпеливая мать!..Слезы ли, пот ли у ней над ресницею,Право, сказать мудрено.В жбан этот, заткнутый грязной тряпицею,Канут они – все равно!Вот она губы свои опаленныеЖадно подносит к краям…Вкусны ли, милая, слезы соленыеС кислым кваском пополам?..1862–1863
Что думает старуха, когда ей не спится
В позднюю ночь над усталой деревнеюСон непробудный царит,Только старуху столетнюю, древнююНе посетил он. – Не спит,Мечется по печи, охает, мается,Ждет – не поют петухи!Вся-то ей долгая жизнь представляется,Все-то грехи да грехи!«Охти-мне! часто владыку небесногоЯ искушала грехом:Нутко-се! с ходу-то, с ходу-то крестногоРаз я ушла с паренькомВ рощу… Вот то-то! мы смолоду дурочки,Думаем: милостив Бог!Раз у соседки взяла из-под курочкиПару яичек… ох! ох!В страдную пору больной притворилася —Мужа в побывку ждала…С Федей солдатиком чуть не слюбилася…С мужем под праздник спала.Охти-мне… ох! угожу в преисподнюю!Раз, как забрили сынка,Я возроптала на благость господнюю,В пост испила молока,—То-то я грешница! то-то преступница!С горя валялась пьяна…Божия Матерь! Святая заступница!Вся-то грешна я, грешна!..»1862
Орина, мать солдатская
День-деньской моя печальница,В ночь – ночная богомолица,Векова моя сухотница…Из народной песниЧуть живые, в ночь осеннююМы с охоты возвращаемся,До ночлега прошлогоднего,Слава богу, добираемся.– Вот и мы! Здорово, старая!Что насупилась ты, кумушка!Не о смерти ли задумалась?Брось! Пустая эта думушка!Посетила ли кручинушка?Молви – может, и размыкаю. —И поведала ОринушкаМне печаль свою великую.«Восемь лет сынка не видела,Жив ли, нет – не откликается,Уж и свидеться не чаяла,Вдруг сыночек возвращается.Вышло молодцу в бессрочные…Истопила жарко банюшку,Напекла блинов Оринушка,Не насмотрится на Ванюшку!Да недолги были радости.Воротился сын больнехонек,Ночью кашель бьет солдатика,Белый плат в крови мокрехонек!Говорит: «Поправлюсь, матушка!»Да ошибся – не поправился,Девять дней хворал Иванушка,На десятый день преставился…»Замолчала – не прибавилаНи словечка, бесталанная.– Да с чего же привязаласяК парню хворость окаянная?Хилый, что ли, был с рождения? —Встрепенулася Оринушка:«Богатырского сложения,Здоровенный был детинушка!Подивился сам из ПитераГенерал на парня этого,Как в рекрутское присутствиеПривели его раздетого…На избенку эту бревнышкиОн один таскал сосновые…И вилися у ИванушкиРусы кудри, как шелковые…»И опять молчит несчастная…– Не молчи – развей кручинушку!Что сгубило сына милого —Чай, спросила ты детинушку? —«Не любил, сударь, рассказыватьОн про жизнь свою военную,Грех мирянам-то показыватьДушу – богу обреченную!Говорить – гневить Всевышнего,Окаянных бесов радовать…Чтоб не молвить слова лишнего,На врагов не подосадовать,Немота перед кончиноюПодобает христианину.Знает бог, какие тягостиСокрушили силу Ванину!Я узнать не добивалася.Никого не осуждаючи,Он одни слова утешныеГоворил мне, умираючи.Тихо по двору похаживалДа постукивал топориком,Избу ветхую обхаживал,Огород обнес забориком;Перекрыть сарай задумывал,Не сбылись его желания:Слег – и встал на ноги резвыеТолько за день до скончания!Поглядеть на солнце красноеПожелал, – пошла я с Ванею:Попрощался со скотинкою,Попрощался с ригой, с банею.Сенокосом шел – задумался,– Ты прости, прости, полянушка!Я косил тебя во младости! —И заплакал мой Иванушка!Песня вдруг с дороги грянула,Подхватил, что было голосу,«Не белы снежки», закашлялся,Задышался – пал на полосу!Не стояли ноги резвые,Не держалася головушка!С час домой мы возвращалися…Было время – пел соловушка!Страшно в эту ночь последнююБыло: память потерялася,Все ему перед кончиноюСлужба эта представлялася.Ходит, чистит амуницию,Набелил ремни солдатские,Языком играл сигналики,Песни пел – такие хватские!Артикул ружьем выкидывалТак, что весь домишка вздрагивал:Как журавль стоял на ноженькеНа одной – носок вытягивал.Вдруг метнулся… смотрит жалобно…Повалился – плачет, кается,Крикнул: «Ваше благородие!Ваше!..» – вижу – задыхается;Я к нему. Утих, послушался —Лег на лавку. Я молилася:Не пошлет ли бог спасение?.К утру память воротилася,Прошептал: «Прощай, родимая!Ты опять одна осталася!..»Я над Ваней наклонилася,Покрестила, попрощалася,И погас он, словно свеченькаВосковая, предыконная…»Мало слов, а горя реченька,Горя реченька бездонная!..1863
Старушке
Когда еще твой локон длинныйВился над розовой щекойИ я был юноша невинный,Чистосердечный и простой, —Ты помнишь: кой о чем мечталиС тобою мы по вечерам,И – не забыла ты – давалиСвободу полную глазам,И много высказалось взоромЖеланий тайных, тайных дум;Но победил каким-то вздоромВ нас сердце хладнокровный ум.И разошлись мы полюбовно,И страсть рассеялась как дым.И чрез полжизни хладнокровноОпять сошлись мы – и молчим…А мог бы быть и не такимЧас этой поздней, грустной встречи,Не так бы сжала нас печаль,Иной тоской звучали б речи,Иначе было б жизни жаль…15 мая 1845
«Вчерашний день, часу в шестом…»
Вчерашний день, часу в шестом,Зашел я на Сенную;Там били женщину кнутом,Крестьянку молодую.Ни звука из ее груди,Лишь бич свистел, играя…И Музе я сказал: «Гляди!Сестра твоя родная!»1848
Размышления у парадного подъезда
Вот парадный подъезд. По торжественным дням,Одержимый холопским недугом,Целый город с каким-то испугомПодъезжает к заветным дверям;Записав свое имя и званье[8],Разъезжаются гости домой,Так глубоко довольны собой,Что подумаешь – в том их призванье!А в обычные дни этот пышный подъездОсаждают убогие лица:Прожектеры, искатели мест,И преклонный старик, и вдовица.От него и к нему то и знай по утрамВсе курьеры с бумагами скачут.Возвращаясь, иной напевает «трам-трам»,А иные просители плачут.Раз я видел, сюда мужики подошли,Деревенские русские люди,Помолились на церковь и стали вдали,Свесив русые головы к груди;Показался швейцар. «Допусти», – говорятС выраженьем надежды и муки.Он гостей оглядел: некрасивы на взгляд!Загорелые лица и руки,Армячишка худой на плечах,По котомке на спинах согнутых,Крест на шее и кровь на ногах,В самодельные лапти обутых(Знать, брели-то долго нько ониИз каких-нибудь дальних губерний).Кто-то крикнул швейцару: «Гони!Наш не любит оборванной черни!»И захлопнулась дверь. Постояв,Развязали кошли пилигримы,Но швейцар не пустил, скудной лепты не взяв,И пошли они, солнцем палимы,Повторяя: «Суди его Бог!»,Разводя безнадежно руками,И, покуда я видеть их мог,С непокрытыми шли головами…А владелец роскошных палатЕще сном был глубоким объят…Ты, считающий жизнью завидноюУпоение лестью бесстыдною,Волокитство, обжорство, игру,Пробудись! Есть еще наслаждение:Вороти их! в тебе их спасение!Но счастливые глухи к добру…Не страшат тебя громы небесные,А земные ты держишь в руках,И несут эти люди безвестныеНеисходное горе в сердцах.Что тебе эта скорбь вопиющая,Что тебе этот бедный народ?Вечным праздником быстро бегущаяЖизнь очнуться тебе не дает.И к чему? Щелкоперов[9] забавоюТы народное благо зовешь;Без него проживешь ты со славоюИ со славой умрешь!Безмятежней аркадской идиллии[10]Закатятся преклонные дни:Под пленительным небом Сицилии,В благовонной древесной тени,Созерцая, как солнце пурпурноеПогружается в море лазурное,Полоса ми его золотя, —Убаюканный ласковым пениемСредиземной волны, – как дитяТы уснешь, окружен попечениемДорогой и любимой семьи(Ждущей смерти твоей с нетерпением);Привезут к нам останки твои,Чтоб почтить похоронною тризною,И сойдешь ты в могилу… герой,Втихомолку проклятый отчизною,Возвеличенный громкой хвалой!..Впрочем, что ж мы такую особуБеспокоим для мелких людей?Не на них ли нам выместить злобу? —Безопасней… Еще веселейВ чем-нибудь приискать утешенье…Не беда, что потерпит мужик:Так ведущее нас провиденьеУказало… да он же привык!За заставой, в харчевне убогойВсе пропьют бедняки до рубляИ пойдут, побираясь дорогой,И застонут… Родная земля!Назови мне такую обитель,Я такого угла не видал,Где бы сеятель твой и хранитель,Где бы русский мужик не стонал?Стонет он по полям, по дорогам,Стонет он по тюрьмам, по острогам,В рудниках, на железной цепи;Стонет он под овином, под стогом,Под телегой, ночуя в степи;Стонет в собственном бедном домишке,Свету Божьего солнца не рад;Стонет в каждом глухом городишке,У подъезда судов и палат.Выдь на Волгу: чей стон раздаетсяНад великою русской рекой?Этот стон у нас песней зовется —То бурлаки идут бечевой!..Волга! Волга!.. Весной многоводнойТы не так заливаешь поля,Как великою скорбью народнойПереполнилась наша земля, —Где народ, там и стон… Эх, сердечный!Что же значит твой стон бесконечный?Ты проснешься ль, исполненный сил,Иль, судеб повинуясь закону,Все, что мог, ты уже совершил, —Создал песню, подобную стону,И духовно навеки почил?..1858
Выбор
Ночка сегодня морозная, ясная.В горе стоит над рекойРусская девица, девица красная,Щупает прорубь ногой.Тонкий ледок под ногою ломается,Вот на него набежала вода;Царь водяной из воды появляется,Шепчет: «Бросайся, бросайся сюда!Любо здесь!» Девица, зову покорная,Вся наклонилась к нему.«Сердце покинет кручинушка черная,Только разок обойму,Прянь!..» И руками к ней длинными тянется…Синие льды затрещали кругом,Дрогнула девица! Ждет – не оглянется —Кто-то шагает, идет прямиком.«Прянь! Будь царицею царства подводного!..»Тут подошел воевода Мороз:«Я тебя, я тебя, вора негодного!Чуть было девку мою не унес!»Белый старик с бородою пушистоюНа воду трижды дохнул,Прорубь подернулась корочкой льдистою,Царь водяной подо льдом потонул.Молвил Мороз: «Не топися, красавица!Слез не осушишь водой,Жадная рыба, речная пиявица,Там твой нарушит покой;Там защекотят тебя водяные,Раки вопьются в высокую грудь,Ноги опутают травы речные.Лучше со мной эту ночку побудь!К утру я горе твое успокою,Сладкие грезы его усыпят,Будешь ты так же пригожа собою,Только красивее дам я наряд:В белом венке голова засияетЗавтра, чуть красное солнце взойдет».Девица берег реки покидает,К темному лесу идет.Села на пень у дороги: ласкаетсяК ней воевода-старик.Дрогнется – зубы колотят – зевается —Вот и закрыла глаза… забывается…Вдруг разбудил ее Лешего крик:«Девонька! встань ты на резвые ноги,Долго Морозко тебя протомит.Спал я и слышал давно: у дорогиКто-то зубами стучит,Жалко мне стало. Иди-ка за мною,Что за охота всю ноченьку ждать!Да и умрешь – тут не будет покою:Станут оттаивать, станут качать!Я заведу тебя в чащу лесную,Где никому до тебя не дойти,Выберем, девонька, сосну любую…»Девица с Лешим решилась идти.Идут. Навстречу медведь попадается,Девица вскрикнула – страх обуял.Хохотом Лешего лес наполняется:«Смерть не страшна, а медведь испугал!Экой лесок, что ни дерево – чудо!Девонька! глянь-ка, какие стволы!Глянь на вершины – с синицу оттудаКажутся спящие летом орлы!Темень тут вечная, тайна великая,Солнце сюда не доносит лучей,Буря взыграет – ревущая, дикая —Лес не подумает кланяться ей!Только вершины поропщут тревожно…Ну, полезай! подсажу осторожно…Люб тебе, девица, лес вековой!С каждого дерева броситься можноВниз головой!»1867
Эй, Иван!
(тип недавнего человека)
Вот он весь, как намалеван,
Верный твой Иван:
Неумыт, угрюм, оплеван,
Вечно полупьян;
