Помоги проекту - поделись книгой:
Наконец, новгородцы помогали Ярославу и даже, как явствует из летописи, изрядно подогревали его амбиции также не из любви да верности. Их тяготила зависимость от Киева, которая при Святополке, явно намеревавшемся продолжать политику Ярополка и Владимира Святого, должна была бы сделаться еще тягостнее; оскорбляло их и высокомерное поведение киевлян, считавших себя господами. Они поднялись не только за Ярослава, но и за себя – и не ошиблись в расчете: обязанный новгородцам своим успехом, Ярослав дал им льготную грамоту, освобождавшую от непосредственной власти Киева и в значительной мере возвращавшую Новгородской земле древнюю самостоятельность. На льготную грамоту Ярослава новгородцы не раз ссылались при разногласиях и столкновениях с князьями – вплоть до времен великого князя московского Ивана III, покончившего с независимостью Господина Великого Новгорода.
И кто бы смог противостоять такому соединенному напору?
Но судьба всякого героя тем и отличается от судеб простых смертных, что за жизнью, зачастую чрезвычайно короткой, хотя и яркой, неизбежно приходит долгое посмертие.
Посмертие
Так все-таки – когда же и как стал Святополк Окаянным?
Произошло это спустя немногим более полувека после его гибели, около 1072 года, когда современников событий в живых уже почти не осталось, а потому историю можно было выворачивать хоть наизнанку.
Бог весть, кому первому пришло в голову канонизировать Бориса и Глеба – просто-напросто двух братьев, павших то ли в собственной, то ли в чужой борьбе за великое княжение. Если разобраться, они не слишком-то подходили для этой цели. Как отмечает академик Голубинский [73], выбор пал именно на них «по причинам политическим, не имеющим отношения к вере». Что ж, они оказались первыми, но не последними – достаточно вспомнить Александра Невского (речь о нем у нас впереди), которого Юрий Побединский назвал недавно «политически важным святым», или последнего российского самодержца… Но так или иначе, канонизировав братьев-князей, русская церковь обрела наконец собственных святых, «предстоятелей перед Богом» – обстоятельство чрезвычайно важное в борьбе с Византийской империей за церковную самостоятельность, что являлось существенным элементом государственного суверенитета.
Естественно, необходимо было составить соответствующее житие. Дело для киевских книжников новое, а потому проще всего было подыскать подходящий аналог и творчески его переработать. Таким аналогом послужило чешское предание X века о мученической кончине внуков крестителя Великоморавской державы Буривоя – братьев-князей Людмила и Вячеслава, павших в 935 году от руки брата своего Болеслава I Грозного (только не надо путать его с польским Болеславом I Храбрым!). В житии Бориса и Глеба содержатся многочисленные, часто буквальные совпадения с чешским агиографическим памятником. Даже именование Святополка «вторым Каином» представляет собой буквальный перевод латинского «alter Kain», каковым эпитетом наградили чехи Болеслава I Грозного.
Там, где наличествуют невинные жертвы, должен иметься и убийца, – причем не какой-нибудь, а такой, чтобы клейма негде ставить, воистину «alter Kain». На эту-то малопочтенную роль и определили Ярославовы потомки Святополка (похоже, по инициативе игумена Киево-Печерского монастыря Никона).
На этот раз литературным первоисточником послужило Священное Писание, отдельные эпизоды которого были кое-как объединены и перенесены на русскую почву.
«Повесть временных лет» рассказывает, что в последние дни жизни, во время панического бегства с поля битвы на Альте, ко всем бедам Святополка добавились «расслабленность», вследствие которой его пришлось нести на носилках, а также помрачение рассудка. Князя преследовал необъяснимый, безумный страх: «Бежим, бежим, за нами гонятся!» – кричал он в беспамятстве, хотя в действительности никакой погони не было.
Но, как отмечает прекрасный современный историк Игорь Данилевский, все это – «не что иное, как „осуществление“ притчей Соломоновых („Нечестивый бежит, когда никто не гонится за ним“ [74], «Человек, виновный в пролитии человеческой крови, будет бегать до могилы, чтобы кто не схватил его» [75] и другие), «переложение» рассказа из Второй книги Маккавейской о бегстве Антиоха из Персии (его несли на носилках из-за внезапной болезни, а «из тела нечестивца во множестве выползали черви и еще у живого выпадали части тела от болезней и страданий; смрад же зловония от него невыносим был в целом войске» [76] и т.п.)». Но это цитаты скрытые. Однако наряду с ними имеется и прямое уподобление: «Это новый Авимелех». Кто же такой Авимелех? Библейская Книга Судей повествует, как этот сын израильского судьи Гедеона убедил сихемских жителей избрать его царем. Взойдя же на престол, он первым делом предал смерти семьдесят собственных братьев, обитавших в отчем доме в Офре, по непонятным соображениям сохранив жизнь лишь самому младшему – Иофаму. Предпринятые Авимелехом военные походы обернулись несколькими поражениями подряд, и в конце концов он был убит камнем, сброшенным ему на голову с городской стены некоей женщиной во время осады Тевеца.
Кого уж назвать Окаянным, как не нового Авимелеха! Тем более что в этой никак не соотносящейся с действительностью истории содержался зато высокий нравственный смысл. Описание кончины Святополка «в пустыне между чехов и ляхов» Нестор завершает словами: «Все это Бог явил в поучение князьям русским, чтобы если еще раз совершат такое же, уже слышав обо всем этом, то такую же казнь примут и даже еще большую той, потому что совершат такое злое убийство, уже зная обо всем этом». Приходится признать, что урок оказался не впрок: братоубийства среди русских князей не только не прекратились, но со временем приняли еще больший размах.
И все-таки некая толика справедливости в Святполковом прозвище есть: ведь помимо тех основных и в первую очередь подразумеваемых значений, которые я перечислил вам в начале рассказа, есть и другие, более редкие, однако существующие: несчастный, достойный жалости, многострадальный.
И последнее. Как хорошо, что в отличие от Макбета, о котором пойдет речь в следующей главе, на Святополка не нашлось отечественного Шекспира! Возможно, художественная литература наша и лишилась вследствие того великой трагедии, но, честное слово, напиши Пушкин в pendant [77] «Борису Годунову» (о них обоих речь также еще зайдет в шестой главе) своего «Святополка Окаянного», – и докапываться до правды о несчастном киевском Гамлете, принимать эту правду оказалось бы еще труднее.
Глава 3.
Последний из великих шотландских королей
Написано так – и навек сохранится:
Преступный Макбет, благороднейший Банко…
Но слышу сквозь шелест пожухлых страниц я
Горестный стон оскверненных останков.
Престол и подмостки
Через полтысячелетия после смерти Макбета его доброе имя было принесено в жертву сиюминутной политической выгоде. И вот уже пять веков вокруг личности и судьбы этого шотландского короля кипят страсти и не стихает борьба, в которой историческая правда тщетно пытается возобладать над литературным гением Шекспира.
С этого последнего и начнем.
В 1603 году с кончиной Елизаветы I пресеклась династия Тюдоров [79], правившая Англией чуть больше века. На опустевший престол взошел Иаков VI Шотландский, сын королевы Марии Стюарт, казненной шестнадцать лет назад по приказу той же Елизаветы. Объединив под своей властью три страны [80], отныне этот монарх, которого венценосный собрат, французский король Генрих IV Бурбон (более известный у нас по литературе как Генрих Наваррский), назвал «мудрейшим дураком христианского мира» [81], стал именоваться Иаковом I. Сменилась не только династия – пришла новая эпоха, по контрасту с блистательной елизаветинской казавшаяся современникам довольно-таки мрачной.
Непреложный закон: всякая власть, стремящаяся стать абсолютной, прежде всего жаждет прибрать к рукам то, что сегодня мы называем средствами массовой информации. Ни газет, ни телевидения в XVII веке, естественно, не существовало. Однако свято место пусто не бывает: и газетную полосу, и телеэкран с успехом заменяли тогда книги и театральные подмостки. А потому совершенно логично, что первым делом новый суверен ввел цензуру и взял под неусыпный контроль театры. Он переименовал все труппы и запретил кому бы то ни было оказывать им покровительство – отныне это стало исключительной прерогативой членов царствующего дома. Высшей чести – именоваться «слугами его величества» – удостоилось актерское товарищество, к которому принадлежал Уильям Шекспир, прежде называвшееся «слугами лорда-камергера»
В то время в театральной жизни Лондона видное место заняли два театра, где в качестве актеров выступали мальчики-хористы певческих капелл – они составляли весьма опасную конкуренцию взрослым актерам. И вот в 1605 году одна из таких трупп поставила на сцене театра «Блекфрайерс» пьесу популярных драматургов Джорджа Чапмена, Бена Джонсона и Джона Морстона «Эй, на восток!»; при дворе в спектакле усмотрели непозволительные насмешки над шотландцами, о чем и было незамедлительно и верноподданнейше донесено его величеству. Отличавшийся – как и положено всем деспотам – повышенной мнительностью Иаков I узрел в этом выпад не только против северных своих соотечественников, но и против собственной персоны, а посему без малейших угрызений совести упек авторов за решетку (вскоре, добавлю, следующий промах привел к роспуску труппы).
Быстро сориентировавшись, «слуги его величества» сочли, что настал самый что ни на есть подходящий момент поставить собственную пьесу на шотландскую тему. Написать ее взялся Уильям Шекспир.
Задачу, надо сказать, предстояло решить не простую – куда там пресловутым волку с козой и капустой! Во-первых, надлежит показать, что шотландцы – отнюдь не предлог для шуточек, а великий и гордый народ. Во-вторых, необходимо ненавязчиво подчеркнуть историческую неизбежность объединения Англии с Шотландией. В-третьих, польстить Иакову I, подтвердив древность дома Стюартов, которые возводили свой род к Банко – шотландскому военачальнику XI века, тану [82] Лохаберскому. Наконец, в-четвертых, продемонстрировать королю-католику, автору богословских трактатов о необходимости борьбы с ведьмами и вообще со всяческим колдовством, что его призывы не пропали втуне.
Вот так и родилась в 1606 году одна из популярнейших в мире пьес – трагедия «Макбет». В поисках сюжета Шекспир обратился к источнику, из которого черпал уже не раз [83] и будет черпать впредь, – ко второму, 1587 года, изданию двухтомных «Хроник Англии, Шотландии и Ирландии» Рафаэля Холиншеда [84]. Шотландцы у Шекспира – сплошь люди благородные и отважные (за исключением, разумеется, главных злодеев – Макбета и его жены). Есть в пьесе и предсказание, что потомкам Банко предстоит царствовать, а одному из них – даже объединить под своей властью Англию и Шотландию. Спасение страны от Макбетова деспотизма приходит из Англии, куда бежали Малькольм с Макдуфом и откуда они при поддержке графа Сиварда Нортумберлендского идут походом на узурпатора-убийцу. Злодеяния же Макбета теснейшим образом связаны с разлагающим влиянием трех являющихся в прологе ведьм.
Сегодня для нас с вами все это не имеет ни малейшего значения, однако для современников Шекспира его трагедия была до предела насыщена всяческими аллюзиями, намеками и ассоциациями, отчего звучала политически актуально. (Не в этом ли кроется, кстати, неукротимая тяга некоторых нынешних деятелей искусства искусственно осовременивать творения Барда? [85])
Так или иначе, но Шекспир со свойственным ему блеском решил многосложную творческую задачу: Иаков I от души рукоплескал. И ни короля, ни драматурга, ни актеров, ни тем более зрителей – словом, никого, ни тогда, ни в последующие века! – не волновало, что во время каждого представления далеко на севере, в Гебридском архипелаге, на островке Айона, лежащем в холодных водах Атлантики близ западной оконечности острова Малл, в древней усыпальнице шотландских монархов ворочаются кости законного короля, коего современники нарекли Макбетом Благословенным [86].
Макбет шекспировский
Не стану даже пытаться пересказывать шекспировскую трагедию: во-первых, затея была бы попросту бессмысленной – художественные произведения пересказу вообще не поддаются; а во-вторых, совершенно излишней – немного сыщется людей, не читавших «Макбета», не видевших одной из его бесчисленных театральных постановок или экранизаций. Ограничусь лишь несколькими замечаниями, оставив пока в стороне подлинную историческую канву событий и сосредоточившись исключительно на авторском подходе к материалу и личностях героев.
Хотя в целом Шекспир и следовал изложенному Холиншедом жизнеописанию Макбета, однако не чуждался и всяческих контаминаций: так, например, сцена убийства короля Дункана позаимствована из иного эпизода хроники, где повествуется об умерщвлении короля Дуффа его вассалом Дональдом. Порою же драматург и вовсе переиначивал ход изложенных хронистом событий так, как требовал того идейно выдержанный художественный замысел. Макдональд исторических хроник покончил жизнь самоубийством – у Шекспира его убивает Макбет; у Холиншеда убийство короля Дуффа совершают подосланные слуги – у драматурга опять-таки сам Макбет. В первоисточнике убийство Банко совершается уже после пира у Макбета – шекспировский Банко погибает на пути туда… Все это способствовало сгущению драматизма, напряжению сюжета, проявляло характеры (что театральному действу жизненно необходимо), но и уводило от исторической правды (даже в той доле, какая сохранилась в изложении Холиншеда).
Впрочем, и характеры (или, вернее, оценки характеров) своих героев Шекспир сотворял, не следуя первоисточнику, а по собственному разумению. Описанный в хронике Банко – соучастник убийства короля Дункана? Но ведь он – предок нашего доброго покровителя короля Иакова! Так пусть же станет воплощением благородства и средоточием всяческих достоинств. Холиншедовский Макбет мудр и справедлив – сделаем его законченным воплощением политического деспотизма…
Вот и получается, что Макбет – законченный злодей, хотя поначалу и предстает героем. Правда, героем, чью душу усердно точит червь честолюбия – чем больше он получает, тем большего хочет. Ему уже мало титулов тана Морийского, тана Росского и тана Кавдорского [87], неоспоримо ставящих его на второе место в королевстве, – Макбета непреодолимо влечет напророченный ведьмами трон. Но к престолу не прийти тем прямым и честным путем, каким он следовал до сих пор, – противоречие, неминуемо ведущее к преступлению.
Нарушив разом два священных долга, – вассальный и гостеприимства, – Макбет соучаствует в убийстве своего сюзерена и своего гостя, мудрого и благородного короля Дункана I. И в соответствии с канонами жанра злодеяние это становится первым звеном неизбежно потянувшейся цепи. Сперва вместе с Дунканом погибают и охранявшие его слуги, а потом начинается вакханалия все более подлых и жестоких убийств: жертвами Макбета становятся и ближайший друг Банко, тан Лохаберский; и семья Макдуфа, тана Файфского… Макбет виновен не только в том, что несет гибель другим, но и в том, что погубил себя самого. К финалу изо всех достоинств у него остается лишь мужество, с которым он принимает в единоборстве смерть от руки Макдуфа. Едва ли не все шекспироведы сходятся на том, что «Макбет» – самая мрачная из трагедий великого драматурга, ибо демонстрирует полную моральную деградацию человека.
В «Хрониках» Холиншеда леди Макбет посвящена единственная фраза: «…но особенно растравляла его жена, добивавшаяся, чтобы он совершил это, ибо она была весьма честолюбива и в ней пылало неугасимое желание приобрести сан королевы». Из этого горчичного семени Шекспир взрастил могучее древо – его леди Макбет стала символом, именем нарицательным, приведшим к появлению на свет и лесковской «Леди Макбет Мценского уезда», и великого множества иных… Шаря по интернету в поисках материалов о Макбете, я то и дело наталкивался на газетные статьи о «казанской леди Макбет», «томской леди Макбет» – и так далее, и так далее. И не от неизбывной тяги ко всякого рода клише и штампам это, не от бедности журналистского воображения, как я, признаться, поначалу подумал было, но от непреодолимо властного тяготения шекспировского образа.
Леди Макбет у Шекспира во многом подобна супругу. Ее чувства также целиком подчинены честолюбию – даже в муже она любит лишь высокий сан, широко распростершуюся власть, явное превосходство над окружающими. Леди Макбет дорог не столько он сам, сколько его способность возвыситься еще больше – и тем самым вознести к сияющим высотам ее. Это непомерное, до вселенских масштабов доведенное честолюбие – страсть, слепая, нетерпеливая и неукротимая. Ни одной человеческой душе не вынести подобного бремени, отчего леди Макбет в конце концов сходит с ума и умирает. Она – наиболее концентрированное воплощение зла во всем шекспировском творчестве. Леди Макбет отравляет мужнину душу – и в миг, когда могла бы спасти его, подталкивает к бездне, куда рушится вместе с ним.
Макбету и его жене, поправшим человечность, противостоят не одиночки, но вся страна. Причем враги Макбета сознают, что борются не только за династические интересы принца Малькольма, но и за человечность как таковую. И у Малькольма, и у Макдуфа есть личные причины ненавидеть короля-узурпатора: у первого он убил отца и отнял трон, у второго убил жену, сына и отобрал владения. Однако оба движимы жаждой не столько мести, сколько справедливости.
Именно такой нужна была Шекспиру чета Макбетов, чтобы на непроницаемо черном фоне чистым золотом засверкал Банко – рыцарь без страха и упрека, каким только и мог быть предок ныне царствующего Иакова I. И ради ублажения монаршего самолюбия стоило поступиться исторической правдой. А ее хватало даже в холиншедовских «Хрониках Англии, Шотландии и Ирландии» или в «Истории и хрониках Шотландии» Гектора Боэция.
К правде и перейдем.
Макбет исторический.
Путь к трону
В XI веке Шотландия была молодым государством, лишь недавно образовавшимся в результате слияния под властью Кеннета I Мак-Альпина двух королевств: населенного преимущественно скоттами Альбана и Дальриады, где обитали пикты. Увы, объединение это не принесло желанного покоя: изнутри страну раздирали феодальные междоусобицы, с севера и востока ей постоянно угрожали викинги оркнейского ярла [88] Торфинна, а с юга – англичане.
Такова была историческая сцена. А теперь поговорим о героях.
Право наследования было в Шотландии чрезвычайно запутанным, и потому проблемы эти частенько решались при помощи насилия. Теоретически, согласно провозглашенному Кеннетом I Мак-Альпином закону о престолонаследии, короли скоттов должны были жениться на пиктских принцессах, причем первородная принцесса наследовала состояние отца [89]. Однако король шотландский Боэда [90], отец леди Макбет – собственно, леди Груох, как нарекли ее при рождении, – нарушил закон (что всегда бывает чревато самыми непредсказуемыми последствиями) и назначил своей наследницей молодую вторую жену (мачеху и, для вящей путаницы, тезку нашей героини; для простоты изложения назовем мачеху леди Груох-старшей, а падчерицу – леди Груох-младшей). Оскорбленный попранием своих прав и ожиданий, муж леди Груох-младшей, тан Морийский Гилкомгайн, отправился на тестя походом и убил его, удовлетворив в результате жажду мести, но не приблизившись к желанному наследству. Тем временем овдовевшая королева, леди Груох-старшая, собрала войско и, обрушившись на владения тана Гилкомгайна, прикончила убийцу своего венценосного супруга. Беременной леди Груох-младшей пришлось искать убежища у мужнина двоюродного брата – Макбета, тана Росского, который вскоре стал ее вторым супругом (причем, судя по всему, по любви, тогда как первый ее брак являлся типичной династической сделкой, заключенной, когда леди Груох-младшей было десять лет от роду).
Вся эта запутанная история приведена здесь с единственной целью – показать, что через жену – принцессу, незаконно лишенную наследства, – Макбет имел обоснованные права на шотландский престол. Впрочем, он и сам обладал не меньшими по праву рождения. Ведь его матерью была Доада (или Дональда – источники именуют ее по-разному) – дочь короля Шотландии Малькольма II Мак-Кеннета (которому наш герой соответственно доводился внуком) и Бланайды (дочери грозного верховного короля Ирландии Брайана Боройме [91] от его первой жены, Дейдры).
Тем временем в 1034 году другой двоюродный брат Макбета – молодой Дункан, rex Cumbrorum [92], или король валлийцев Стратклайда – захватил престол, в сражении при Хантерс-Хилле смертельно ранив собственного деда, короля Малькольма II.
Он не только пришел ко власти сомнительным даже по тем временам путем – его права на трон также представлялись весьма спорными [93]. Настолько, что едва он водрузил на себя корону, как в стране вспыхнула целая серия мятежей. Остается добавить, что, вопреки шекспировскому панегирику, «старый добрый король Дункан» в действительности был недалеким, порывистым и весьма испорченным молодым человеком, чье шестилетнее царствование не принесло славы ни ему, ни Шотландии. Презрев советы опытных военачальников, Дункан I вторгся в Англию и захватил город Дарем. Плохо спланированная кампания оказалась для шотландцев роковой, и Дункан I, понеся значительные потери, с позором отступил, вызвав новое недовольство собственной знати.
Однако основная борьба развернулась между Дунканом I и его могущественным родичем, оркнейским ярлом Торфинном, который в этой борьбе оказался столь успешен, что расширил свои завоевания до реки Тей. «Его люди растеклись по всей побежденной стране, – повествует оркнейская сага, – и сожжены каждая деревня и ферма, чтобы ни хижины не осталось. Всех, кого находили, они убивали; а старики и женщины, укрывшиеся в лесах, заполняли страну горестным плачем. Некоторых норвежцы уводили в рабство. Затем ярл Торфинн возвратился на корабли, порабощая страну всюду по пути».
Последнее сражение (на этот раз морское), в котором Дункан I понес очередное поражение, произошло в проливе Пентленд-Ферт. Вернувшись и высадившись в окрестностях Бергхеда, близ залива Мори-Ферт, Дункан I столкнулся здесь еще с одним, причем довольно малочисленным отрядом викингов, и вновь был разбит. На этот раз терпение приближенных лопнуло, и недовольство переросло в открытый вооруженный мятеж, который возглавили первые таны королевства – Макбет, которому в ту пору как раз исполнилось тридцать пять лет, и Банко. 14 августа 1040 года Дункан I «пал в бою близ Ботгованана, что по-гэльски, как считают, означает “Хижина кузнеца”» и, невзирая на всю спорность своих прав на престол, был со всеми положенными почестями погребен в королевской усыпальнице на острове Айона. Двое его сыновей – старший, Малькольм, и младший, Дональд – бежали; первый нашел убежище в Англии, второй – на Гебридских островах.
Как видите, роли Макбета и Банко в этих событиях совершенно равнозначны, а ни о каком коварном ночном убийстве спящего гостя речи не идет вовсе. Так что вся история леди Макбет, вечно смывающей с рук несуществующую кровь, полностью рождена поэтическим вдохновением Шекспира.
Макбет исторический.
Царствование
В том же 1040 году при активной поддержке морийских, росских и кавдорских кланов новым королем Шотландии был провозглашен Макбет, чьи права на престол были если и не бесспорными, то, как мы уже знаем, весьма основательными. Он был коронован в Сконе [94] – старинном замке, где эта церемония происходила всегда, начиная со времен Кеннета I Мак-Альпина, который, уже будучи королем скоттов, был увенчан здесь и короной пиктов.
И началось семнадцатилетнее царствование, о котором в хронике сказано: «Все эти годы страна процветала».
Почувствовав, что власть в стране держит теперь твердая рука, оба главных противника – английский граф Сивард Нортумберлендский и оркнейский ярл Торфинн – если даже не присмирели, то во всяком случае поумерили притязания и начали проявлять разумную осторожность. В результате на границах стало спокойнее, а население получило долгожданную передышку от разорительных набегов, что с течением времени не могло не привести к экономическому подъему. Последнему немало способствовало и снижение налогов, которое новый король смог себе позволить, поскольку не откупался от противника, не платил отступного после поражений, как его предшественник Дункан I, а неизменно одерживал победы, причем малыми силами своего хорошо обученного и высокопрофессионального войска. Макбет был не только мужественным солдатом, о чем и Шекспир говорит без обиняков (нельзя же ведь обходиться одной черной краской!), но и талантливым полководцем.
В стратегически важных пунктах по королевскому указу были возведены каменные твердыни (увы, ни одна из них не дошла до нас в первозданном виде, и потому историки спорят, какие из уцелевших замков высятся на тех же местах и, может быть, частично сложены из тех же самых камней).
Кроме того, Макбет окончательно объединил север и юг страны, завершив наконец политический процесс, начатый Кеннетом I Мак-Альпином и длившийся без малого два столетия. Отныне существование устойчивого Шотландского королевства представлялось вполне вероятным.
Для патрулирования границ и поддержания порядка были организованы летучие кавалерийские отряды. Им же вменялись и функции разъездных судов, отправляющих на местах правосудие именем короля. Кстати о правосудии. До Макбета на территории Шотландии действовали и старое пиктское право, и законы скоттов; независимые скандинавские поселения подчинялись собственным правилам; то же можно сказать о живших там англах и бриттах. За первые два года царствования Макбет (не сам, разумеется, но люди, им подобранные, и по его воле) на основе всего этого создал единый и достаточно непротиворечивый свод, отчего подавляющее большинство подданных вздохнуло с облегчением, поняв, что можно, а чего нельзя. Была проведена и законодательная реформа в области прав наследования, дабы впредь избегать кровавых распрей, подобных тем, о которых говорилось выше. Надо сказать, начинание оказалось успешным: так, например, когда умер Торфинн Оркнейский [95], обширные владения, захваченные им в Шотландии, вернулись к первоначальным обладателям почти бескровно; впервые право явно возобладало над силой.
Макбет был первым шотландским королем, которого церковные документы называют «благотворителем церкви», – согласно отчетам аббатства Святого Андрея, он поднес щедрый дар монастырю в Лох-Ливене и не только раздавал милостыню нуждающимся соотечественникам, но даже послал деньги беднякам Рима. Кроме того, он оказался первым из шотландских монархов, кто предложил свою службу папе римскому – это произошло во время предпринятого им 1050 году паломничества в Вечный Город. Кстати, сам факт этого паломничества красноречиво свидетельствует, сколь устойчивым было положение в государстве, – не всякий монарх тех времен мог позволить себе на многие месяцы покинуть страну, а вернувшись, найти ее тихой и спокойной.
В отличие от шекспировской, историческая пиктская принцесса Груох, во втором замужестве – леди Макбет, была не только вошедшей в легенды красавицей, но и любящей женой, к счастью, не дожившей до гибели венценосного супруга, – она скончалась тремя годами раньше.
Реальный, а не шекспировский Банко, тан Лохаберский, пал в одной из схваток с викингами. Трудно сказать, действительно ли он являлся прародителем дома Стюартов, однако и военачальником, и воином был первостатейным. И еще – до последнего дня оставался верным другом и соратником своего сюзерена.
Однако приверженцы Малькольма, сына Дункана I, неустанно предпринимали попытки низложить Макбета. За участие в одном из таких заговоров был лишен титула и владений Макдуф, тан Файфский, – и это, пожалуй, единственный эпизод, где Шекспир близок к фактам. Сын Макдуфа был казнен, а сам тан бежал в Англию, где при дворе короля Эдуарда Исповедника все эти годы интриговал, добиваясь вооруженной поддержки, принц Малькольм.
Наконец в 1054 году, снисходя к просьбам Малькольма и с молчаливого согласия короля Эдуарда, могущественный граф Сивард Нортумберлендский предпринял вторжение в Шотландию. Его войска продвинулись на север до самого Дунсинана, где были встречены лично возглавившим армию Макбетом. В яростной битве полегло три тысячи шотландцев [96] и полторы тысячи англичан, включая Осберта, сына Сиварда. Трудно сказать, кто все-таки одержал победу, – обе стороны оказались вконец обескровлены. Макбет отступил к своим северным крепостям [97], а Сивард, осознав бесперспективность продолжения кампании, вернулся в Нортумберленд. Однако Малькольм с Макдуфом, располагая лишь незначительными отрядами своих приверженцев (или просто обиженных королем – без таковых, увы, никогда и нигде не обходилось ни одно царствование) продолжали действовать на свой страх и риск и три года спустя добились наконец успеха: в незначительной схватке при Лумпанане [98] близ Абердина удача изменила Макбету. Так погиб [99] тот, кого современные историки называют «последним из великих шотландских королей».
Осиротевший скипетр подхватил двадцатипятилетний Лулах, сын леди Груох от первого ее брака с Гилкомгайном, таном Морийским, – бездетный Макбет еще при жизни провозгласил его своим наследником и преемником, а по одной из версий – даже соправителем. Однако его царствование оказалось коротким – полугодом позже он пал в сражении при Эсси близ Страбоги, пытаясь защитить трон от притязаний Малькольма. Но вот что показательно: и Макбет, и Лулах были с почестями погребены на острове Айона, в усыпальнице, многими столетиями служившей шотландским королям, – в отличие от Шекспира, даже непримиримые противники не пытались обвинить их в узурпации власти.
25 апреля 1058 года в Сконе был коронован сын Дункана I, вошедший в историю под именем Малькольма III Большеголового. В результате долгой, упорной и кровавой борьбы он сумел вернуть своему дому власть, но под его властью Шотландия перестала быть самостоятельным королевством. Единственное его достижение – введение взамен привычных танских титулов новых для Шотландии графских, которыми он незамедлительно принялся награждать сподвижников, помогавших ему в борьбе за престол.
Макбет сегодняшний
Но почему все-таки эта древняя история многим не дает покоя и ныне? А в том, что дело обстоит именно так, нетрудно убедиться, просто подсчитав число регулярно выходящих книг, посвященных царствованию Макбета, или заглянув на один из интернетовских сайтов, посвященных истории Шотландии, – там постоянно появляются все новые и новые материалы и ведутся горячие дебаты. Неужели причиной всему лишь желание оспорить Шекспира, упрекнуть великого драматурга в отступлении от исторической правды?
Разумеется, нет.
В XX веке с легкой руки английского историка Арнольда Дж. Тойнби родилась новая если и не научная дисциплина, то по крайней мере, скажем так, область профессиональной деятельности, получившая название альтернативной истории. В ней, в частности, сформулировано понятие точки бифуркации – исторической развилки, от которой события с равной вероятностью могут начать развиваться по разным направлениям. И царствование Макбета, по мнению многих историков, является одной из таких точек.
Альтернативная история исследует не реальный, а возможный ход событий; не то, что было, но то, что могло бы быть. Причем это вовсе не праздная игра ума – изучение несбывшегося помогает глубже понять причины подлинного хода событий.
Хотя правление Малькольма III Большеголового и продолжалось целых тридцать пять лет, к великим королям его никто не причисляет.
Ко власти он пришел с помощью англичан. Два года спустя, в 1059 году, когда власть его более или менее упрочилась, Малькольм III нанес визит королю Эдуарду Исповеднику и до самого конца его царствования жил с англичанами в мире. Однако стоило его благодетелю скончаться, как Малькольм III, унаследовавший все худшие отцовские черты, незамедлительно предпринял набег, понимая, что унаследовавший английский престол король Гарольд Саксонец (более известный как Гарольд Несчастный) слишком занят сейчас упрочением власти и отражением викингов норвежского короля Харальда III Хардрада [100], чтобы отважиться еще на карательную акцию. Малькольм опустошил страну, – тот самый, заметьте, Нортумберленд, чей граф Сивард столько помогал ему в борьбе против Макбета; он настолько разошелся, что не побоялся даже святотатственно нарушить покой мощей св. Катберта [101] на Святом Острове.
Вскоре, одержав 14 октября 1066 года в битве при Гастингсе победу над войсками короля Гарольда, измотанными предшествовавшей битвой с норвежцами [102], Вильгельм, герцог Нормандский взошел на английский трон под именем Вильгельма I Завоевателя. Сын Гарольда Несчастного, Эдгар Этелинг, не питая ни малейших надежд на венец, вместе с матерью и сестрами оставил Англию в расчете обрести убежище в Шотландии. Малькольм предоставил беглецам королевский дворец в Данфермлине, и Маргарет, одна из сестер Эдгара, настолько покорила сердце шотландского короля, что вскорости тот предложил ей руку и сердце [103]. Предложение, разумеется, было принято, и некоторое время спустя состоялось торжественное и пышное бракосочетание. Эта королева явилась, надо сказать, благословением королю и народу и вполне заслуженно была причислена впоследствии к лику святых – немного сыщется в истории женщин, способных сравниться с королевой Маргарет.
Но если в семейной жизни Малькольм III преуспел, то во всем остальном – никоим образом. Его противостояние с Вильгельмом I выливалось в непрерывные стычки, которые шотландец неизменно проигрывал. В конце концов Вильгельму это надоело – в 1072 году он решительно вторгся в пределы Шотландии и заставил Малькольма III признать свой сюзеренитет, – отныне Шотландия становилась вассалом английской короны. Вооруженные столкновения, правда, с этим не прекратились, хотя и велись по-прежнему неудачно для шотландцев. Однако их монарх не уставал грезить английским троном. И продолжалось это до тех пор, пока в очередной раз вторгшись в Англию, Малькольм III не погиб в битве при Олнуике [104].
Нельзя не признать, что все тридцать шесть лет своего правления он оставался королем слабым.
Макбет же был правителем и мудрым, и могущественным. Так что не погибни он тогда, при Лумпанане, – Шотландия могла бы как минимум сохранить независимость. А иные историки даже утверждают, что он мог бы занять английский трон с неменьшим успехом, чем Вильгельм Завоеватель. И тогда история пошла бы совсем иным путем…
Невзирая на всю сослагательность, предположение это не может не греть душу шотландцам. Но нам, остальным, важнее другое – извлечь из густой шекспировской тени подлинное лицо человека, которого по праву называли не узурпатором-убийцей, а Макбетом Благословенным. Ей-богу, хотя бы такую малость он заслужил.
Совсем недавно в связи с предстоящим в 2005 году тысячелетием со дня рождения Макбета группа из двадцати депутатов шотландского парламента выступила с настоятельным требованием очистить память великого короля, оболганного Шекспиром (и, как мы с вами знаем, не только Бардом, но и Рафаэлем Холиншедом, и Гектором Боэцием, и многими поколениями их последователей).
Начинание, конечно, благое. Но как вы думаете, сможет оно сколько-нибудь преуспеть?
Лично я уверен в обратном – увы, против сложившегося мифа бессилен даже парламентский билль…
Глава 4.
Единственная любовь Синей Бороды
О пресловутой личности, в просторечии именуемой Синей Бородой, высказывались мнения самые различные, самые странные и самые ошибочные. <…>
Я знаю, эта попытка реабилитации будет встречена молчанием и предана забвению. Разве может бесстрастная голая правда восторжествовать над обманчивым очарованием лжи?
Чернокнижник и душегуб
Сказку о Синей Бороде в детстве читали все. А позже, в школьные годы, все узнавали о Жанне д’Арк и ее патриотических деяниях. Но мало кому приходило в голову, что эти двое – соотечественники и современники. А уж о том, что их связывало друг с другом, не задумывался, наверное, почти никто…
Но – по порядку.
Вынесенные в подзаголовок слова – едва ли не самые мягкие из характеристик Жиля де Лаваля, члена одного из знатнейших родов страны – семейства Монморанси, барона [105] де Рэ, сеньора де Блезона, Шемийе, Ла Мот-Ашара и проч. [106], первого барона и предводителя дворянства герцогства Бретань, а также маршала Франции, благодаря женитьбе ставшего вдобавок свойственником короля Карла VII. По крайней мере, так обстоит дело на страницах хроник, созданных позже второй половины XV века. И даже в середине прошлого столетия Хейзинга [107], уж на что великий знаток эпохи, а все равно в своей «Осени Средневековья» не называет Жиля де Рэ иначе как «чудовищем». А с тех пор как около 1660 года Шарль Перро сделал его прототипом своего персонажа – Синей Бороды [108], этим именем вот уже более трех столетий пугают детей, современные же феминистки усматривают в нем чуть ли не основоположника мужского шовинизма и сексплуатации.
Кстати, именно Перро, дабы ввести в сюжет романтическое начало, представил Синюю Бороду женоубийцей. В действительности же 26 октября 1440 года исторического Жиля де Рэ сожгли на мосту в Нанте за убиение в ритуальных целях 140 христианских детей, а также за сношения со врагом рода человеческого, коему маршал якобы продал душу в обмен на секрет философского камня, обладающего способностью обращать в золото ртуть и свинец (всего обвинительное заключение включало сорок девять пунктов!). Да и пресловутая синяя борода также целиком и полностью на совести сказочника – факт, лишний раз доказывающий, сколь важна литератору филологическая точность: в XIV–XV веках синебородыми называли тех, о ком сегодня говорят: «выбрит до синевы» или «итальянская синева на щеках» (замечу кстати, что итальянцы среди предков барона имелись).
До 1439 года Жиль де Рэ числился в героях отечества – стремительно возвышающийся военачальник из числа друзей дофина [109]. Те же хронисты, что потом не жалели для него черной краски, поначалу рисовали куда как привлекательный портрет… Неужели же облик этот являлся лишь обманчивой личиной? Многие уверовали, будто так оно и было. Многие разделяют эту веру поныне. И мало кому приходит в голову заинтересоваться, каким же образом произошла в одночасье столь разительная перемена.
Разумеется, Жиль де Рэ вовсе не был святым [110]. Хладнокровный и расчетливый в бою, умелый солдат и талантливый стратег (уж не сказались ли гены предка, Бертрана дю Геклена [111]?), в жизни барон бывал и вспыльчив, и скор на расправу. Мягкий с друзьями, он мог оказаться равнодушен и даже жесток [112]. В то же время он никогда не опускался до обмана; кодекс рыцарской чести действительно являлся для него законом; и, наконец, он умел любить – любить преданно, беззаветно и безоглядно. А предметом его высокой страсти была Орлеанская Дева.
К ней и перейдем – сперва к личности легендарной, а затем и к подлинной.
Легенда о пастушке из Домреми
Очевидно, для начала следует ее напомнить – хотя бы в самых общих чертах.
Жанна д’Арк, какой предстает она со страниц учебников (причем не суть важно, французских, русских или бразильских – они, увы, повсюду одинаковы), родилась между 1831 и 1843 годами под пером Жюля Мишле [113], занимавшего тогда пост директора Национального архива. На страницах своей шеститомной «Истории Франции» он нарисовал образ, представлявшийся ему, демократу, романтику и патриоту, идеальным, – именно этот черно-белый идеал (а вовсе не реальная Дева Франции!) решением Римской курии был причислен к лику святых. Выглядел он – с некоторыми более поздними добавлениями – примерно так.
Шла Столетняя война. Когда поражение казалось уже неизбежным, явилась Жанна: вознамерившись изгнать англичан, Дочь народа увлекла французов за собой.
Родилась она в деревушке Домреми, неподалеку от границы Лотарингии и Шампани – в местах, жители которых традиционно поддерживали арманьяков [114]. Пользуясь смутой, на эти края постоянно совершали грабительские набеги не только бургиньоны, но и немцы, отчего впечатлительной девушке нередко приходилось видеть окровавленными своих братьев и односельчан. Дочь пахаря Жака д’Арка и супруги его, Изабеллы д’Арк (в девичестве де Вутон, за оливковый цвет лица получившей прозвище Роме, то есть Римлянка), Жанна была рослой, сильной и выносливой девушкой, отличавшейся набожностью, трудолюбием и простодушием. С детских лет она видела вокруг бедствия народные и, как признавалась потом, ее «змеею жалила в сердце скорбь о несчастьях милой Франции». В тринадцать лет она впервые услыхала «голоса», повелевшие ей спасти отечество. Поначалу эти видения испугали девушку, ибо подобное назначение, казалось, намного превосходило ее силы. Однако постепенно она сжилась с этой мыслью.
Жанне не исполнилось и восемнадцати, когда она покинула родные места, чтобы принять участие в борьбе за освобождение родины. С превеликим трудом добралась она до города Шинон, где пребывал в то время наследник престола – дофин Карл. Как раз перед тем в войсках распространился слух о пророчестве, согласно которому Бог пошлет Франции деву-спасительницу. И потому придворные посчитали, что глубокая вера девушки в победу способна поднять боевой дух войск. Когда специальная дамская комиссия в составе двух почтенных матрон – Жанны де Прейли, дамы де Гокур, и Жанны де Мортемар, дамы де Трев – засвидетельствовала непорочность Жанны, ее командованию был вверен отряд рыцарей, влившийся в семитысячную армию, собранную для помощи осажденному Орлеану. Опытнейшие военачальники признали ее главенство. На всем пути простой люд восторженно встречал свою Деву. Ремесленники выковали Жанне доспехи и сшили походную форму.
Воодушевленные Девой орлеанцы вышли из стен города и штурмом взяли английские укрепления – в результате всего через девять дней по ее прибытии в город осада была снята. Ознаменованный этим событием 1429 год оказался переломным в ходе войны, Жанну же с тех пор начали называть Орлеанской Девой. Однако пока дофин не был коронован, он не мог считаться законным сувереном. Жанна убедила его предпринять поход на Реймс, где издавна короновались французские монархи [115]. Трехсоткилометровый марш армия победоносно проделала за две недели, и наследник престола был торжественно венчан на царство в Реймсском соборе Богоматери, став отныне Карлом VII. Кстати, священный сосуд, содержащий неисчерпаемый елей для помазания, нес из церкви святого Реми [116] – одна из почетнейший ролей в тысячелетнем ритуале! – наш знакомец Жиль де Рэ.
Война тем временем продолжалась. Однажды под Компьеном отряд Жанны был окружен бургундцами. Они захватили Орлеанскую Деву в плен и за 10 000 ливров передали своим союзникам – англичанам. Те, дабы оправдать собственные поражения, обвинили Жанну в связях с дьяволом. Трибунал из ученых-богословов обманом выманил у нее подпись под ложным признанием, вследствие чего героиню объявили ведьмой, и 31 мая 1431 года [117] она была сожжена на костре в Руане.
Такое изложение фактов, вполне достойное романтического повествования в стиле Вальтера Скотта, Александра Дюма-отца или Теофиля Готье, прекрасно объясняет, почему Ипполит Тэн [118] считал Мишле не столько ученым, сколько одним из величайших поэтов современности, а его труд называл «лирической эпопей Франции».
Но как бы то ни было, на этом кончаются легенда и параграф в учебнике и начинаются
Бесчисленные вопросы
Приведу лишь несколько примеров, хотя практически все вышеизложенное, увы, не в ладу ни со многими историческими фактами, ни даже просто со здравым смыслом.
Поделиться книгой: