Дипломатия Франклина Рузвельта

Еще не приняв присяги, Рузвельт должен был думать о том, какую позицию занять в отношении Японии, вставшей в 1931 году на путь открытой агрессии в Азии. Уже тогда существовали признаки того, что Япония не остановится в применении силы против любой препятствующей ей державы. Дж. Грю сообщал 23 февраля 1933 года, что "большая часть общества и армия под влиянием пропаганды пришли к выводу о неизбежности войны Японии с Соединенными Штатами, либо Японии с Россией, либо с обеими странами сразу". Посол передавал в высшие американские дипломатические инстанции сведения об укреплении и высокой эффективности японской армии и флота, об их самоуверенности. Дж. Грю писал в мае 1933 года: "Япония, возможно, обладает наиболее совершенной, сбалансированной, скоординированной и поэтому наиболее могущественной военной машиной в современном мире... В то же время японские вооруженные силы рассматривают Соединенные Штаты в качестве своего потенциального противника".

Япония окончательно лишилась страха перед вмешательством западных держав и США. В те дни, когда Рузвельт писал свою инаугурационную речь, Квантунская армия направила удар из Маньчжурии на запад и за две недели захватила значительную часть Северного Китая вплоть до Великой китайской стены.

Западные державы реагировали на японские военные успехи своеобразно. Двадцать седьмого февраля 1933 года британский министр иностранных дел Саймон объявил, что его правительство вводит запрет на военные поставки Японии и Китаю. Японии с ее мощной военной промышленностью этот запрет не причинил хлопот, но Китай зависел от военных поставок. Да и в любом случае английские действия обессмысливались тем, что другие страны (в первую очередь США) продолжали торговлю оружием и не собирались следовать английскому примеру. В такой конъюнктуре Лондон 13 марта 1933 года отменил свое недолговечное эмбарго. Этот эпизод привлек внимание к американской торговле оружием - прямому пособничеству агрессору.

Под воздействием обеспокоенных политических кругов в американском сенате был принят законопроект о предоставлении президенту права введения эмбарго на поставки вооружения. Но Рузвельт предпочел не воспользоваться данным ему правом. В мае 1933 года представитель госдепартамента, выступая перед сенатской комиссией по иностранным делам, заявил, что администрация не намерена предпринимать сокращение поставок оружия Японии, если это может привести к японской блокаде китайского побережья. США являлись главным поставщиком дефицитных материалов и стратегического сырья для японской военной промышленности, переживавшей бум с началом агрессии в Китае. Сразу же после вторжения японских войск в северо-восточные провинции Китая поток военно-стратегических материалов из США в Японию возрос во много раз. Несмотря на острое соперничество, представители военно-морского флота США полагали, что "не только позволительно, но и желательно продавать военное снаряжение Японии".

Американский акт об эмбарго на поставки вооружений содержал ту же вопиющую несправедливость, что и краткосрочная мера Англии: правительство могло вводить эмбарго лишь в отношении обеих воюющих сторон. Таким образом, агрессор и его жертва ставились в одинаковое положение, а помощь нужна была прежде всего необеспеченному Китаю.

Взгляды вашингтонского правительства во многом определялись донесениями посла США в Японии Дж. Грю. Двадцать седьмого января 1933 года он пишет в дневнике, что с политической точки зрения оккупация Маньчжурии японцами принесла много преимуществ. Созданное и управляемое японцами на северо-востоке Китая марионеточное государство Маньчжоу-Го будет служить бастионом на пути большевизма. (Через три дня с той же задачей "на пути большевизма" в Германии встал Гитлер.)

После бесед с китайским послом и интенсивной переписки с послом Грю чиновник дальневосточного отдела госдепартамента С. Хорнбек направил государственному секретарю в мае 1933 года серию меморандумов, главной идеей которых было предложение дать японской военной агрессии "исчерпать себя". С. Хорнбек предлагал предоставить Японии полную свободу действий с тем, чтобы "отчетливо знать ее намерения". Это был пик политики попустительства. Но аргументы американского дипломата встретили понимающий прием в высших правительственных кругах, дошли до президента. В Вашингтоне хотели знать, куда направится острие японской агрессии. В результате США ни малейшим образом не отреагировали на японскую весеннюю кампанию 1933 года в Китае. В мае посол Грю писал в японской "Джапан таймс": "Мы должны бороться за продолжение существования дружеских отношений между Японией и Соединенными Штатами... Судьба грядущей эры Тихого океана лежит в наших руках".

Со своей стороны японская дипломатия пыталась после захвата Маньчжурии улучшить отношения с США. Посол Сайто объяснял американцам, что целью Японии в Маньчжурии является восстановление закона и порядка. На страницах влиятельнейшего американского журнала "Форин афферс" премьер-министр Вакацуки доказывал, что материковая экспансия - историческая судьба Японии. Он "не видел" причин для американского противодействия естественному процессу "сближения" Японии и Маньчжурии, представляющему для Японии вопрос жизни и смерти. Но чаще всего в эти годы японцы использовали аргумент о "доктрине Монро" для Азии, по аналогии с практикой американцев в Западном полушарии. "Мир будет поделен, - писал один из влиятельных японских идеологов, - на три зоны влияния - американскую, европейскую и азиатскую доктрины Монро".

Такой передел мира не устраивал Рузвельта. Он в конечном счете отреагировал на японскую экспансию действиями на двух направлениях. Во-первых, он увеличил Тихоокеанский флот США, во-вторых, он встал на путь сближения с СССР, как потенциальным союзником в деле нейтрализации японской агрессии (и возникающей нацистской угрозы в Европе).

В июне 1933 года президент запросил 238 миллионов долларов для строительства тридцати двух кораблей водоизмещением 120 тысяч тонн. Это была самая большая программа военно-морского строительства с 1916 года. В начале 1934 года согласно закону Винсона - Трамбела США вышли за пределы тоннажа, обусловленного Вашингтонской конференцией 1922 года и Лондонским морским договором 1930 года.

Действия в направлении нормализации отношений с СССР стали важнейшей дипломатической акцией первых лет пребывания Рузвельта в Белом доме. В отличие от своих республиканских предшественников Рузвельт решил покончить с несуразицей американской политики последних десятилетий, признать величайшую страну - Советский Союз.

Впрочем, он действовал осторожно. Ему было необходимо заранее определить, не вызовет ли признание этого дальневосточного государства разногласий в правящем классе США. С первых шагов на политической арене он знал, что для эффективной политики за рубежом необходимо согласие внутри. Для крупномасштабных, амбициозных планов, которые были у Рузвельта, ему требовалась гарантия того, что энергичные меры, порывающие с традицией, не расколют внутренний фронт. Пример Вильсона, приведшего к фиаско первую попытку США утвердиться в качестве лидера западного мира, стоял перед его глазами: Вильсон не сумел выковать единства дома. Рузвельт страшился повтора, отсюда его осторожность.

Вначале следовало показать публике, что вопрос о Советской России лишь рассматривается и не решен окончательно. Втайне от общественности Рузвельт попросил сенатора Свенсона, члена комиссии по иностранным делам, начать дискуссию о смысле непризнания крупнейшей мировой державы, о том, что США теряют, не имея контактов с СССР и что они могли бы приобрести, имея такие контакты. Реакция на дискуссию позволяла судить, как воспринимают проблему бизнес, средства массовой информации, правительственные чиновники, интеллигенция и прочие группы населения. Лишь к апрелю 1933 года стало ясно, что значительная часть правящей элиты склоняется в пользу признания. Об этом говорил опрос 329 национально известных американцев, меморандум восточноевропейского отдела госдепартамента, обзор редакционных статей крупнейших газет, массовая (шестьсот семьдесят три тысячи подписей) петиция избирателей штата Массачусетс.

Но еще важнее для Рузвельта было определить, что станет означать признание СССР для того расклада международных сил, который он наследовал в 1933 году. В Германии к власти пришли нацисты, открыто отрицавшие законность Версальского договора. В Японии милитаризм взял верх над буржуазной демократией и бросился на свою первую жертву - Китай. В обоих случаях, грозящих детонированием в других регионах, Советский Союз мог бы явиться прочной основой сопротивления агрессивной ломке мирового порядка ведь и нацистская Германия и милитаристская Япония непосредственно ему угрожали.

Рузвельт всегда ценил информацию из первых рук. По просьбе президента его друг Ф. Франкфуртер, знаменитость из Гарвардской школы законоведения, наладил контакт с советскими представителями в США. Президент затребовал информацию от аккредитованных при Белом доме журналистов. В Белый дом без излишней огласки прибыл полковник X. Купер, получивший высшие советские ордена за участие в строительстве Днепрогэса.

Какие цели преследовал президент Рузвельт, встав на путь признания СССР? С одной стороны, он хотел открыть рынок этой страны для американской промышленности - бизнес оказывал определенное давление в этом направлении. С другой стороны - и это для международных позиций США было более важно он желал получить союзника в условиях резко ухудшавшихся отношений с Японией. Но эту линию своей политики американцы проводили тайно. СССР также стремился к дипломатическому сближению с США в свете прямой угрозы, возникшей с агрессией Японии в Азии, начатой в 1931 году. Но государственный департамент посчитал необходимым специально указать японцам, что дипломатическое признание Советского Союза не следует рассматривать как антияпонский шаг.

"До начала второй мировой войны Соединенные Штаты никогда не отклонялись от этой линии. Дважды в течение двух лет, в 1934 и 1937 году, американские официальные лица отвергали советские предложения о выработке совместной политики в отношении Японии и нацистской Германии", - пишет американский исследователь.

Ключевой фигурой в процессе улучшения отношений с СССР с американской стороны стал руководитель Организации фермерского кредита, а затем министр финансов Г. Моргентау. Рузвельт впервые встретил его в 1915 году, когда стремился укрепить свое влияние в среде демократической партии Нью-Йорка. Моргентау был выходцем из богатой еврейской семьи, эмигрировавшей из Германии. Это был высокий, тяжеловесный, неуклюжий человек. Его семья уже пробилась в истеблишмент. Отец Генри Моргентау служил при президенте Вильсоне послом США в Турции. Моргентау были соседями Рузвельта в штате Нью-Йорк и оказали ему политическую поддержку с самого раннего периода.

Именно Г. Моргентау и У. Буллиту, знакомым с его намерениями, поручил Рузвельт в октябре 1933 года войти в контакт с представлявшим интересы СССР в США Б. Сквйрским. Моргентау пригласил Сквирского в свой оффис и, согласно указаниям президента, объявил, что "через пять минут явится Буллит из государственного департамента и покажет вам неподписанный текст. Лицо Сквирского осветилось широкой улыбкой. Буллит появился на той стадии, которую обозначил ему президент, он сел и сказал Сквирскому: "В моей руке неподписанный документ. Его можно превратить в приглашение вашей стране послать сюда представителей, чтобы обсудить отношения между нашими странами. Мы хотели бы, чтобы вы телеграфировали содержание этого документа вашим самым секретным шифром и хотели бы узнать, приемлемо ли его содержание вашим людям... Если оно будет приемлемо, президент подпишет этот документ. Если его содержание будет неприемлемо, вы дадите мне слово чести, что этот документ никогда не станет достоянием гласности".

Рузвельт внимательно следил за настроением прессы. Государственный департамент сделал обзор трехсот газет за месячный период. Общественная организация - Американский фонд сделала обзор 1139 газет и, по ее данным, 63 процента из них выступали за дипломатическое признание СССР. В среде правительства против признания выступали государственный секретарь К. Хэлл и министр почт Дж. Ферли - их взгляды отражали оппозицию религиозных организаций.

Переговоры между народным комиссаром иностранных дел М. Литвиновым и американскими руководителями проходили в период между 8 и 16 ноября 1933 года. Решающей была встреча народного комиссара с президентом 10 ноября 1933 года. Утром состоялась часовая встреча, вечером два политика беседовали три часа, договорившись называть друг друга по имени. Обсуждались вопросы религиозной свободы, долгов и многое другое. Главное же было то, как СССР и США рассматривали свои позиции в свете возникновения в мире мощных сил, готовых к жестким решениям. Договоренность о восстановлении дипломатических отношений была обнародована 17 ноября 1933 года.

Первый посол США в СССР У. Буллит являлся необычной фигурой в среде дипломатов, рекрутированных Рузвельтом. Это был человек крайностей, довольно легко меняющий взгляды, амбициозный и подозрительный. В феврале марте 1919 года он вел переговоры с Лениным и полагал, что выработал основу новых взаимоотношений двух стран, но его выводы были отвергнуты президентом Вильсоном, что и послужило причиной ухода Буллита с дипломатического поприща. Из близкого сотрудника Вильсона Буллит быстро превратился в его активного политического противника. Рузвельт дал ему второй шанс проявить себя в дипломатии на "русском фронте".

Первые послания Буллита из Москвы в 1933 - 1934 годах говорят о советских руководителях как об "интеллигентных, софистичных, энергичных" людях, которых нельзя "убедить терять свое время с обычным дипломатом". Их восхищают только те, "кто демонстрирует первоклассный ум и широкий масштаб как личность. К примеру, они восхищаются молодым Кеннаном, прибывшим со мной". Сталин дал Буллиту гарантии безусловной доступности: "Дайте мне знать, и мы тотчас же встретимся". К слову сказать, Сталин произвел на Буллита впечатление "выносливого цыгана с прошлым и эмоциями, недоступными моему пониманию". Думается, что определенное сближение и взаимопонимание длились до тех пор, пока Рузвельт ощущал необходимость в СССР как противовесе Японии на Дальнем Востоке. В середине 30-х годов Вашингтон приходит к выводу, что с Японией он найдет модус вивенди в двусторонних контактах. Это ослабило притягательность активной американской политики на советском направлении.

Склонность Буллита к крутым поворотам проявилась наглядным образом и в данном случае. Охлаждение собственного правительства как причину ухудшения климата в двусторонних отношениях он не принимал. В то же время им чрезвычайно преувеличивалась значимость таких акций, как приглашение на VII конгресс Коминтерна делегации американской компартии "без согласования с ним" (!). Теперь, спустя всего год после очевидного улучшения отношений, он требовал их разрыва. Американский посол поощрял журналистов писать антисоветские статьи и постоянно говорил о том, что его миссия в Москве потеряла смысл. В середине 1936 года он принял предложение Рузвельта стать послом США во Франции. С этих пор он был энергичным противником улучшения советско-американских отношений: "Проблема контактов с правительством Советского Союза является частью проблемы отношения к коммунизму как воинственной вере, направленной на мировую революцию и "ликвидацию" (то есть убийство) всех в нее не верующих".

Буллит стал склоняться к мысли, что задачей США в Европе должно быть "поощрение примирения между Францией и Германией". Буллит еще появится в этой истории, и, пожалуй, самым важным периодом его воздействия на Рузвельта будут 1943 - 1944 годы, когда Рузвельт размышлял о послевоенном мировом порядке и роли в нем советско-американских отношений.

Рузвельт заменил Буллита в Москве человеком, который поддерживал его в политической жизни США со времен первой мировой войны - богатым висконсинским адвокатом, немало послужившим на федеральных постах - Дж. Дэвисом. Он прибыл в СССР в начале 1937 года. Дэвиса довольно часто рисуют уникальной наивностью, поверившей в аутентичность процессов 1937 года. Меньше обращается внимание на то, что анализ процессов не был его главной задачей. Рузвельт послал его с другой целью, более прагматической - "не передавать правительству аккуратную информацию, а завоевать доверие Сталина". И Дэвис не видел особой опасности в Коминтерне. Он полагал, что, переходя к строительству социализма в одной стране, Сталин не будет представлять никакой угрозы Америке. Он определенно антагонизировал штат американского посольства в Москве, настроенного на лад идеологической борьбы, но имел доверие президента, что в данном случае наиболее существенно. Дэвис предпочитал не совещаться с аналитиками в закрытых кабинетах, а давать пространные интервью в газетах, благожелательно освещая политику советского руководства и становясь персоной грата в ее глазах. Рузвельту было важно в период второго этапа японской агрессии против Китая (в 1937 году) наладить канал связей со страной, также ощущавшей опасность, исходившую от Японии.

Нужно сказать, что во второй половине тридцатых годов в Вашингтоне интересовались Советским Союзом прежде всего как фактором в тихоокеанском раскладе сил. Что касалось граничащей с СССР Восточной Европы, то именно в это время один из ведущих чиновников госдепартамента - А. Лейн утверждал, что "восточноевропейский регион является наименее важным регионом в мире, с точки зрения интересов США". Это высказывание особенно любопытно в свете дебатов, развернувшихся в США после 1945 года. Заместивший Дж. Дэвиса на посту посла США в Москве Л. Стейнхард писал о советском руководстве в 1940 году: "Они являются реалистами, если в этом мире вообще есть реалисты".

Среди американской элиты выделялись два подхода к объяснению советской внешней политики. Убедительно противопоставляет их американский историк Д. Йергин. Сторонники первого подхода исходили из того, что Советский Союз, как лидер революционного движения в мире, отвергал (открыто или тайно) возможность мирного сосуществования с капитализмом, был привержен неукротимой идеологической борьбе и руководствовался мессианским стремлением к мировому могуществу. Такой подход Д. Йергин называет "рижской аксиомой". Принять эту аксиому означало коренным образом усомниться в возможности дипломатического урегулирования отношений с Советским Союзом. "Рижская аксиома" идейно объясняла предвоенную враждебность СССР и США и готовила "холодную войну".

"Рижской" она называется потому, что для более детального знакомства с советской практикой и оценки внешнеполитического курса СССР государственный департамент в 20 - 30-е годы полагался на американскую миссию в Риге, столице буржуазной Латвии. Именно в этой миссии осуществлялись главные аналитические проекты, касающиеся проблем выработки американской политики в отношении Советского Союза. Именно из этой миссии исходили постоянные предупреждения в отношении "советской угрозы". Они направлялись в русский отдел государственного департамента (существовал до 1929 года, затем был введен в состав восточноевропейского отдела). Начальник этого отдела Р. Келли непосредственно контролировал работу русской секции посольства в Риге. Он выдвинул и протежировал плеяду молодых советологов, среди которых выделялись Дж. Кеннан и Ч. Болен (будущие послы США в СССР). Когорта этих деятелей полагала, что союз Америки с СССР исключен при любых обстоятельствах. (Кеннан: "Никогда - ни в то время, ни в любое другое - я не рассматривал Советский Союз как подходящего союзника и партнера, действительного или потенциального, для моей страны".)

После нападения Германии на СССР "рижская аксиома, - как пишет Д. Йергин, - претерпела потерю убедительности. В советско-американских отношениях началась новая фаза, которая привела к опыту, радикально отличающемуся от опыта советского подразделения государственного департамента в межвоенные годы. Новое представление, основанное на новых предпосылках, вышло на первый план. К тому же был создан механизм решения политических проблем в обход государственного департамента".

Рузвельт придерживался другого подхода, который отчетливее всего проявился позднее, в Ялте, и может быть назван "ялтинской аксиомой". В ее основе лежало убеждение, что роль идеологии определенно завышена, что СССР ведет себя как традиционная великая держава, стремящаяся действовать в рамках системы международных отношений, а не за ее пределами. Рузвельт, при всех колебаниях, стоял именно на этой позиции. Он не считал, что СССР представляет собой непосредственную опасность для США. Более того, Советский Союз противостоял реальным противникам Америки и в Европе, и в Азии. "Неприсутствующие" в Европе Соединенные Штаты смотрели в середине 30-х годов более внимательно на азиатскую арену. Американское посольство регулярно, через каждые две недели, сообщало в Вашингтон о состоянии японо-советских отношений. Иногда американские дипломаты демонстрировали неумеренный алармизм. Посольство, в частности, предсказывало нападение Японии на СССР в 1935 году, когда японская армия завершит свою модернизацию. По мнению посольства, японцы не станут откладывать начало военных действий на более поздний период, так как всякая отсрочка будет на руку Советскому Союзу, энергично осуществляющему свою оборонительную программу на Дальнем Востоке.

В то же время американский посол в Китае Джонсон писал в донесениях государственному секретарю, что ближняя цель японцев - создание особого режима в Северном Китае, номинально находящегося под главенством Нанкина, но управляемого ставленниками японцев. Конечная цель - "распространение контроля над Китаем, уничтожение всякой эффективной военной оппозиции в Китае, создание благоприятных для Японии условий эксплуатации азиатского материка". Коллега Джонсона в Токио посол Грю определил перспективу японского нажима как направленную на создание "огромной империи, состоящей из Маньчжурии и Северного Китая" под контролем Японии.

По мере приближения Лондонской конференции 1935 года по морским вооружениям становилось все более ясным, что японская сторона отвергает прежнее соотношение в основных классах флотов США, Англии и Японии. Японский посол в Вашингтоне уже открыто говорил, что ему не кажется справедливым это соотношение, что в ушах японцев оно звучит как "Роллс-Ройс - Роллс-Ройс - Форд". Быть скромным "Фордом" на фоне двух мощных "Роллс-Ройсов" Япония не желала. На открывшейся в Лондоне в конце 1935 года конференции Соединенные Штаты должны были решить для себя вопрос, согласны ли они на паритет с Японией. Последняя уклонилась от обсуждения вопроса, предоставив американским дипломатам "агонизировать" в одиночестве. Новый договор, подписанный в марте 1936 года Англией, США и Францией, имел мало смысла - это соглашение никак не ограничивало Японию и Италию. Япония заявила о том, что не подчиняется прежним договорным ограничениям. И когда японцы ушли с конференции, а англичане объявили о расширении военно-морского строительства, президент Рузвельт потребовал реализации самой большой для американской истории мирного времени военно-морской программы (предложено было построить, в частности, два новых линкора).

В то же время наличие возражений и у Англии, и у Японии оживляло перспективы возобновления англо-японского договора. Против этого в Вашингтоне готовы были сражаться всеми доступными средствами. В ноябре 1934 года Рузвельт приказал своему представителю Н. Дэвису "донести до сознания английских политиков мысль, что если Великобритания предпочтет сотрудничеству с нами сотрудничество с Японией, я буду вынужден в интересах американской безопасности повлиять на общественное мнение в Канаде, Австралии, Новой Зеландии и Южной Африке, решительно подводя эти доминионы к пониманию того, что их будущая безопасность связана с нами, с Соединенными Штатами". Столь страшная перспектива возымела действие, и Англия пошла на попятную. В конце концов у нее имелась общая с США заинтересованность не допускать "излишнего" усиления Японии на Дальнем Востоке.

В тот самый исторический момент, когда агрессор начал развертывать свои силы на азиатском континенте, Рузвельт пришел к выводу, что конфликт с Японией слишком дорогостоящ, цели неопределенны, цена неприемлема. Вашингтон вооружился политикой нейтралитета в качестве главенствующего подхода к Японии в середине и второй половине 30-х годов.

"Принятие законов о нейтралитете в тридцатые годы было менее всего выражением внутренних побуждений президента, это был результат реалистической калькуляции того, что он мог достичь в стране и за рубежом", - пишет Р. Даллек.

Рузвельт, подсчитав силы, согласился на пассивную внешнюю политику. "Между 1935 и 1938 годами его нежелание открыто противостоять агрессии в Эфиопии, Испании, Китае, Австрии и Чехословакии исходило не из изоляционистского импульса или желания умиротворить агрессоров, а главным образом из решимости сохранить способность воздействовать на критические по значимости явления на внутренней арене".

Хотя период 1933 - 1938 годов справедливо может казаться своего рода потерянным временем во внешней политике США, более внимательное знакомство с ним позволяет сделать иные выводы. В этот "эмбриональный" период формирования своей политики Ф. Рузвельт обозначил многие главные цели, практическая реализация которых началась позже. Именно тогда США, озабоченные созданием новой мировой структуры, признали дипломатически важнейшую политическую силу на своем горизонте - СССР. Желая зарезервировать за собой право на собственный вариант мирового распределения сил, американская дипломатия в эти годы выдвинула так называемую "доктрину Стимсона", доктрину непризнания насильственных территориальных перемен в мире. Стремясь укрепить свой тыл - Западное полушарие, президент Рузвельт постарался уверить латиноамериканских соседей (на конференции в Монтевидео в 1933 году), что США будут избегать односторонних действий в непосредственном окружении. Тому же служил демонстративный отказ от "поправки Платта", которая являлась прежде юридической основой вмешательства в кубинские дела. Отступая (фактически) перед лицом Японии в Азии, администрация Рузвельта постаралась в эти годы заложить основу более конструктивной азиатской политики: Рузвельт благословил акт Тайдингса - Макдаффи, содержавший обещание в будущем предоставить Филиппинам независимость.

Рузвельт в 30-е годы, тот Рузвельт, который с детских лет знал Европу и всегда считал, что Америка обязана потеснить европейско-японское влияние в мире, должен был вести долгую позиционную войну с конгрессом, с общественным мнением своей страны, с преобладающим отрядом правящего класса, не уверенного в возможности для США успешно утвердиться на новых мировых позициях. Рузвельт ждал своего шанса, он ждал исторической возможности, которую обещало разделение европейских сил на две коалиции.

Для того, чтобы на сей раз успешнее, чем это пытался сделать Вудро Вильсон, взломать структуру европоцентрического мира, следовало воспользоваться внутриевропейским расколом. В данном случае не было нужды, подобно Вильсону, изображать, что официальный Вашингтон нейтрален "в мыслях и действиях" по отношению к обеим складывающимся в Европе враждебным друг другу коалициям. Рузвельт не делал особой тайны из того, что недоверие к Германии сохранилось у него со времени первой мировой войны; 1918 год не ликвидировал, полагал он, угрозу Германии Европе и всему миру. Рузвельт был недоволен тем, как союзники обошлись с Германией - по его мнению, немцы избежали подлинного наказания за свои военные преступления. И приход Гитлера к власти в 1933 году обострил это чувство. Нейтральные и не участвующие в работе международных организаций Соединенные Штаты конкретными действиями не откликнулись не приход нацистов к власти. Но администрация Рузвельта дала ясно понять, что с этой Германией у нее не может быть близких и дружественных отношений. Все старания нацистской дипломатии расколоть Запад за счет улучшения отношений с США не удались

Напротив, заметно "потепление" отношения Америки в 1933 - 1937 годах к строптивым прежним союзникам - неплательщикам военных долгов - Англии, Франции, а также к скандинавским странам, Голландии и Бельгии. Большего не позволял Рузвельту изоляционистский конгресс, да и "флюидная" обстановка требовала тщательной калькуляции, прежде чем определить более решительный курс.

Важнейшим шагом, который предпринял президент Рузвельт в ответ на изменившуюся обстановку в Европе, стало, повторяем, дипломатическое признание Советской России. В США, да и в Европе, дипломатическое признание СССР воспринималось как результат внутренних американских процессов: демократы отвергли абсурдную республиканскую позицию непризнания, либералы выступили за право России на социальный эксперимент, бизнесмены хотели получить новые рынки. Все эти соображения имели определенную значимость. Но мало кто тогда видел геополитическое значение взятого Рузвельтом курса. А президент полагал, что, как и в 1914 году, Германия будет неудержима, если с Востока против нее не выступит Россия, а с Запада - Америка. И несколько удивительно то, что даже лица, хорошо знавшие о неприятии Рузвельтом нацизма, не усмотрели стратегической значимости принятого им в ноябре 1933 года решения.

В период, когда возможности для активного вмешательства в заокеанские дела были ограничены, Рузвельт сделал центром своих усилий создание "рычагов" военного воздействия на агрессоров в отдаленных регионах. Такими рычагами становились авианосцы, объединявшие морскую мощь прежних времен с ударной силой двадцатого века - авиацией. Рузвельт хотел сделать радиус их действия максимально широким. В записке, адресованной сыну Джеймсу, но предназначенной для Р. Нойбергена (позднее ставшего сенатором), Ф. Рузвельт отмечал, что оборона двух океанских побережий США должна пролегать по линии, отстоящей на "три или четыре тысячи миль" в море. С ближайшим окружением Рузвельт уже в середине 30-х годов делился той схемой, которая все более закреплялась в его сознании: США следует иметь силы, которые "передвинули" бы линию обороны страны за океаны; при этом Британские острова надо использовать как бастион Америки, как передовую базу распространения американского влияния; континентальные дружественные страны должны служить буфером между США и германо-японцами.

Задача расширения зоны американского влияния стала совпадать с задачей блокирования агрессоров Европы и Азии. Этот момент не нужно упускать. На самой ранней стадии второй попытки США выйти в мировые лидеры американское руководство совмещало "праведные и неправедные мотивы", а именно - оборону против потенциальных агрессоров и распространение своего мирового влияния. Лишь учитывая оба эти момента, мы можем понять историю сороковых годов, их первой и второй половины.

Франклин Рузвельт чрезвычайно любил глобусы и карты. Его память и умозрительные представления на этот счет были удивительны. В середине 30-х годов он все чаще начинает задумываться над картами Европы и Северной Африки. Подлинным буфером в борьбе за Европу Рузвельт считал Испанию испанские Пиренеи виделись ему естественным препятствием на пути державы, которая задумала бы захват Европы. Англия и Испания - вот две ключевые страны, получить влияние в которых Рузвельт считал необходимым в борьбе за Европу. Стратегическим предпольем в этой борьбе для США должна была стать, по мнению президента, Африка.

Рузвельт рассчитывал, что Англия, потерявшая преобладание на морях, теряющая влияние на европейском континенте и рассредоточившая свои силы в защите империи, выступит естественным союзником США. В известном смысле США будут наследовать - спустя столетие - Англии в ее стремлении к мировому доминированию. Второй из предполагаемых бастионов в Европе - Испания - был далеко не так предрасположен войти в американскую зону влияния. Подготовить ее к такой роли следовало посредством целенаправленной политики. Трудности представляло не наследие 1898 года, полагал Рузвельт, а текущая политическая эволюция Испании. Как помочь утвердиться в Мадриде дружественным силам? В ходе гражданской войны (1936 - 1939) Рузвельт все больше приходил к выводу, что победа любой из воюющих сторон не сулит увеличения американского влияния на Пиренейском полуострове.

Ф. Рузвельт желал укрепить дипломатические позиции Америки усилением ее военного потенциала. "Неодолимых" пацифистов он убеждал тем, что военно-морское строительство повлияет на занятость в стране. Министерство военно-морского флота заготовило цифры: программа строительства создает занятость представителей 125 профессий, участие квалифицированных рабочих изо всех уголков страны. Но главное, писал Рузвельт, это строительство "поставит нас вровень с военно-морским флотом Японии, которому наш военно-морской флот, возможно, уступает".

Видимо, впервые чувство, что европейские события опять роковым образом скажутся в США, появляется летом и осенью 1934 года. В июне прекратились заседания Женевских переговоров по разоружению, затем последовали фашистский путч в Австрии с убийством канцлера Дольфуса, убийство в октябре в Марселе югославского короля Александра и французского министра иностранных дел Барту. Именно об этом - и о желании вмешаться в европейскую ситуацию - говорит письмо президента Рузвельта послу США в Берлине У. Додду (август 1934 года). "Я пытаюсь увидеть какой-либо луч надежды, который дал бы мне возможность протянуть руку помощи. Но ныне пока ничего подобного не видно".

Брожение в европейской политике, шаги по формированию двух коалиций не остаются без внимания президента. В своем послании "О положении страны" на 1935 год он предупреждает соотечественников: "Международная ситуация не улучшилась... Многие старые распри вышли на поверхность, старые эмоции разбужены, возникла новая тяга к вооружению и обретению мощи".

Через месяц после этого послания Америка уже находилась в другом мире. Отстояние от планетарных дел становилось все более дорогим удовольствием. В феврале 1935 года фашистская Италия послала свои войска в Эфиопию. В марте Германия провозгласила планы создания армии в 550 тысяч человек и объявила, что вопреки Версальскому договору у нее уже имеются военно-воздушные силы. Оценивая эти события, Рузвельт писал своему послу в Риме Б. Лонгу: "Я не исключаю, что мы находимся в июне или июле 1914 года".

Мы видим, что для Рузвельта события в Европе были причиной действительно больших опасений и надежд. Под их влиянием он запросил у конгресса 1,1 миллиарда долларов на укрепление вооруженных сил - немыслимая тогда для мирного времени сумма, беспрецедентный военный бюджет. Мощные политические силы в стране восприняли это прежде всего как неоправданный риск. Левые органы печати справедливо указали на 20 миллионов американцев, стоящих в очереди за пособием - им, а не военному ведомству нужна была экстренная помощь. Ветераны первой мировой войны прошли маршем по Вашингтону в восемнадцатую годовщину вступления США в эту войну. Читающая Америка обсуждала книгу У. Миллиса "Дорога к войне: Америка, 1914 - 1917", в которой говорилось, что вступления в войну, а с этим и ее жертв можно было избежать.

Конгресс принимал нейтралистские акты, а общее настроение было не в пользу активной внешней политики. Но Франклин Рузвельт в эти месяцы апрель и май 1935 года - приходит к убеждению, что появляется шанс выйти в воды большой мировой политики. Моргентау свидетельствует, что президент рассматривал возможности того, что "Англия, Франция, Италия, Бельгия, Голландия, Польша и возможно Россия сплотятся вместе и выработают десятилетнюю программу разоружении... Они предложат Германии подписать этот пакт. Если она откажется, эти страны установят двустороннюю блокаду Германии, не позволяя ничему ввозиться или вывозиться из Германии... Мы пошлем туда нашего адмирала, который будет помогать в досмотре наших судов, чтобы не нарушать блокаду. Если это не поможет, тогда возникнет вероятие мировой войны".

Рузвельт попытался привлечь на свою сторону кадровых дипломатов и тут же обжегся. Заместитель государственного секретаря Филипс после доверительных бесед с президентом отметил в дневнике, что Рузвельт "полностью ушел с прямой дороги". Тогда президент обратился к "верным" людям, к геополитикам вильсоновского периода. В апреле 1935 года Рузвельт начал переписку с самым доверенным советником Вильсона - полковником Хаузом. Опыт Хауза, опыт первого активного участия Америки в большой политике казался Рузвельту чрезвычайно существенным.

Между тем страна шла противоположным желаемому Рузвельтом путем: 31 августа 1935 года конгресс принял Акт о нейтралитете, который запрещал предоставлять воюющим странам займы, кредиты, оружие и любые другие стратегические товары. Ныне, издалека, видно, что Рузвельт резко противился изоляционистскому законодательству. Начиная с января 1935 года он ослабил активность на арене внутреннего законодательства - чтобы получить возможности маневра в отношениях со сторонниками изоляционизма на Капитолийском холме. И лишь увидев обреченность своих усилий, Рузвельт в середине 1935 года оставил подобные занятия. Изоляционизм был явно сильнее. В Белом доме к такому заключению пришли в конце июля 1935 года. "Если мы не можем их победить, присоединимся к ним". И Рузвельт инструктировал "своих" сенаторов присоединиться к изоляционистам, чтобы иметь возможность использовать само это законодательство как своего рода "аргумент" в разгорающемся мировом споре. Одновременно ему хотелось сделать законодательные акты более гибкими. На заседании кабинета 26 июля 1935 года он пообещал поддержку нейтралистского законодательства в обмен на "свободу действий в применении эмбарго". И потерпев поражение, вынужденный подписать в сентябре 1935 года Акт о нейтралитете, Рузвельт сказал: "История полна непредсказуемых поворотов, которые требуют гибкости в действиях. Можно представить себе ситуации, в которых абсолютно негибкие положения первого раздела данного Акта могут произвести эффект, противоположный предполагаемому. Другими словами, эти негибкие положения могут вовлечь нас в войну вместо того, чтобы удержать".

В широкие круги американского общества обеспокоенность нацизмом в Европе и японской агрессией в Азии стала проникать лишь в 1937 году. Это позволило Рузвельту несколько освободиться от пут нейтрализма, от преобладающего давления изоляционистов, приступить к более активной и конструктивной политике. Начиная с 1937 года видны постоянные и нарастающие усилия Рузвельта, рассчитанные на воздействие в отношении взглядов американцев. Опасность лежит не где-то, а исходит от определенных сил. Эти силы концентрируются, находят связи между собой. Бездействие потенциальных жертв провоцирует агрессоров.

В середине 30-х годов западное крыло Белого дома было перестроено и приняло современный вид. После нескольких покушений процедура контактов с президентом стала более жесткой. В 30-е годы произошла чрезвычайная концентрация президентской власти, резко расширился ее объем. Общенациональные программы "нового курса" делали Белый дом центром принятия ощутимых повсюду мер, президент становился распорядителем многих судеб. Франклина Рузвельта восхищала эта растущая власть. Наверное, для того, чтобы как-то сократить дистанцию между собой и публикой, он приглашал к себе в утренние часы все большее число людей. При этом реже становятся его контакты с природой - что для человека, выросшего в поместье, было существенно. По сотне раз на день Рузвельт выглядывал из окна на газон и деревья южной части Белого дома, его радовала любая погода, любое время года.

Большую часть дня Рузвельт проводил в своем Овальном кабинете. Именно сюда в час подавали ланч. Президент обычно приглашал лишь одного сотрапезника. Отчасти из опыта и наблюдений, отчасти инстинктивно, Рузвельт пользовался преимуществами своего поста. Честь обедать тет-а-тет с президентом "разоружала" приглашенного. В то же время машина слухов и сплетен работала безостановочно, и президент постоянно давал ей пищу. Франклин Рузвельт являлся прирожденным мастером производить впечатление, он никогда не был одинаков и прилагал усилия безотносительно - находился ли рядом с ним посол крупной страны или почти случайный посетитель. Это искусство всегда было его мощным оружием, и он довел его до возможного совершенства. "Ни один президент, - пишет Р. Тагвел, - не имел более тонкого понимания сложного механизма человеческих отношений. Он наблюдал, как его подчиненные играли в свои собственные игры; останавливал их, когда это было необходимо; помогал им, когда это было удобно; эффективно наказывал своим невниманием, вознаграждал, делясь самыми сокровенными мыслями. Приглашение прибыть на ланч часто было одной из таких наград. Каждый член администрации знал, что Гарольд Икес, Генри Уоллес или Джесс Джонс обедают вместе с президентом и каждый думал о том, что это означает для его интересов".

По мере того как день шел на убыль и посетители требовали все больше сил для того, чтобы их очаровывать, президент начинал уставать. Между половиной пятого и пятью принимался последний из приглашенных. Рузвельт подписывал стопку неотложных, отобранных секретаршей Мисси Лихенд, документов и требовал привезти свое кресло. Президент отправлялся в бассейн и на массаж. Перед ужином приходили приглашенные на вечерний коктейль. Его подавали в Овальном кабинете. Рузвельт больше всего любил эти минуты, когда он был раскован и видел близких людей. Заботы дня, казалось, отступали, и президент не спешил давать знак к ужину. Обычно ужинали в Белом доме довольно поздно. Затем иногда президент звал своих гостей посмотреть кино или сыграть в карты - все в том же Овальном кабинете.

Со временем Рузвельт все больше привыкал работать и после ужина. Не ранее полуночи он отпускал домой помощников, а сам откидывался на подушки с детективным романом. Рузвельта спасал от нервного истощения глубокий и чаще всего безмятежный сон.

Пиком лишения исполнительной власти внешнеполитической инициативы может, видимо, считаться 1935 год, когда был принят закон об эмбарго на торговлю оружием с воюющими странами и целый ряд других ограничительных законов. Дорогу между 1935 и 1939 годом Гитлер прошел, ведя мир ко второй мировой войне. В эти годы Япония встала на путь агрессии. Соединенные Штаты медленно высвобождали свои силы для выхода на международную арену.

Именно в то время, когда Германия начала открыто отказываться от ограничений, наложенных на нее Версальским договором, Рузвельт предпринял попытки наладить отношения с этой страной. Как и Вильсон до него, он стремился выйти на главную для Соединенных Штатов - европейскую арену, устанавливая связи с обеими противостоящими сторонами: англо-французами и немцами. Правда, нужно сказать, что попытки нахождения контактов с немцами не заняли много времени. Но в этом виновата не рузвельтовская дипломатия, а сугубо враждебное отношение Германии к Америке, той стране, которая, согласно фашистской доктрине, нанесла удар в спину Германии в 1917 году и союз с которой был практически невозможен. Тем любопытнее для нас попытки Франклина Рузвельта найти подходы к Берлину на ранней стадии германского реваншизма в марте 1936 года. В этом месяце он попросил своего старого друга - известного бизнесмена С. Фуллера, имевшего важные связи в Германии, встретиться с Гитлером и министром финансов Шахтом и обсудить возможности совместного двустороннего решения экономических проблем.

Представляет интерес, что улучшение американо-германских отношений виделось Рузвельтом в своеобразной сделке за счет третьих сторон. Он просил Фуллера узнать у вождей рейха, возможно ли достижение широкого соглашения по экономическим, финансовым и торговым вопросам, основной идеей которого было бы удовлетворение желания Германии получить сырьевые материалы посредством передачи ей прав на некоторые колониальные владения. Какие именно колониальные владения - не уточнялось, но можно себе представить, что речь шла о колониях, захваченных союзниками у Германии в период первой мировой войны. Но даже Рузвельт ясно представлял себе степень сомнений Гитлера в возможности для США снова стать фактором на европейской политической арене - уж слишком очевидным было преобладание изоляционистов внутри Соединенных Штатов. Это делало бессмысленными для германского руководства попытки американской администрации установить двустороннее взаимодействие.

Своеобразным показателем того, что Рузвельт не оставлял надежды укрепить свои позиции в Европе, является его отношение к численности дипломатического персонала США в европейских странах. В то время как изоляционисты требовали максимально сократить штат посольств, Рузвельт занял диаметрально противоположную позицию. Он внял словам посла США в Англии Бингхэма, обеспокоенного тем, что отсутствие американских дипломатов в это роковое время изменения соотношения сил в Европе может дорого обойтись Америке. Рузвельт лично попросил многих дипломатов оставаться на своих постах. Пытаясь искать каналы воздействия на Германию - растущую силу европейской политики, Рузвельт не терял надежды упрочить свои позиции в Париже и Лондоне. Когда весной 1936 года стало очевидным экономическое ослабление Франции, президент Рузвельт посчитал целесообразным найти способы укрепить Францию, поддержать ее решимость противостоять Германии. В июне 1936 года французский премьер-министр Леон Блюм секретно информировал президента, что "ослабление позиции французского франка прямо ударит по союзным связям с Польшей, Голландией и Бельгией и, более того, приведет к свертыванию этих связей". Рузвельт заявил, что Европа нуждается в сильной Франции, в закрытых письмах он пообещал оказать содействие в девальвации франка для того, чтобы ситуация не изменилась резко в пользу Германии. Мы видим, что на данном этапе, несмотря на связанность своих рук конгрессом, Рузвельт все же сумел нащупать несколько болевых точек европейской политики.

Но дипломатическая разведка это одно, а реалии американской жизни и полное господство той части правящего класса, которая не считала пока возможным для Соединенных Штатов выходить на арену мировой политической борьбы, - другое. В своей европейской политике Рузвельт пришел к пониманию того факта, что спешить - означало рисковать подрубить основание всего дела достижения Америкой ключевой международной позиции. Поэтому, отражая и нежелание американского общества идти на внешнеполитические авантюры, и ненависть населения к войне как таковой, Рузвельт придерживался изоляционизма в плане того конфликта, который охватил Европу во второй половине 30-х годов. Особенно это ощутимо по отношению к гражданской войне в Испании, когда Рузвельт ничего не сделал для оказания помощи испанской республике. Даже убедившись, что она гибнет в результате нападения фашистской Италии и нацистской Германии, Рузвельт тем не менее выступил против открытого участия США в конфликте, против помощи республиканской Испании в этот трагический для нее час.

Чтобы ни у кого не было сомнения в его понимании трагизма складывающейся ситуации, президент выступил с речью в Чатокуа 11 августа 1936 года. Рузвельт пообещал сделать все возможное для предотвращения подключения Америки к внешнеполитическим авантюрам, для избежания ее участия в войне. "Я видел войну, я видел войну на земле, на море. Я видел кровь, текущую из ран. Я видел людей, задыхающихся от поражения газом. Я видел мертвых, лежащих в грязи. Я видел разрушенные города. Я видел, как сотни людей, полностью истощенных, погибают, уходя с передней линии фронта, - остаток полка в 1 тысячу солдат, которые начали атаку за 48 часов до этого. Я видел умирающих детей. Я видел агонию матерей и жен. Я ненавижу войну".

Успех этой речи, а успех был необычайным, показал Рузвельту, что страна не желает участвовать в авантюрах за границей. И потребовались еще несколько лет, в течение которых ось Берлин - Рим - Токио развязала мировую войну, чтобы Соединенные Штаты вышли из изоляции. О чем думал президент Рузвельт в августе 1936 года? Завесу несколько приподнимает обозреватель газеты "Нью-Йорк таймс" Артур Крок, которого президент пригласил провести вечер в своей загородной резиденции - Гайд-парке. Рузвельтом, по словам Крока, владели замыслы мирового масштаба: "Необходимо созвать международную конференцию глав наиболее важных наций мира".

Конечно, ему придется преодолеть внутри страны значительную оппозицию, но "если избиратели на выборах поддержат его в очередной раз, то у него будут хорошие шансы для того, чтобы реализовать эту инициативу".

Каковы были препятствия на пути созыва этой конференции? Рузвельт полагал, что самой неопределенной величиной в современной мировой политике является нацистская Германия. Поэтому тогда же в августе 1936 года он попросил своего посла в Берлине Уильяма Додда "узнать самым секретным образом, можно ли сделать так, чтобы я обратился к Гитлеру с личным секретным вопросом: определить границы германских пожеланий на протяжении, скажем, будущих 10 лет". Рузвельт стремился знать направление германских амбиций, пределы этих амбиций, что они означают для Соединенных Штатов и, в более широком плане, можно ли полагаться на Германию, если дело дойдет до созыва некоего форума главных действующих сил на мировой арене. К идее такой встречи Рузвельт подходил не только абстрактно. В эти же дни одному из своих политических знакомых он детально излагает идею "встречи глав семи великих держав". Как пишет А. Крок, президент Рузвельт находится во власти этой идеи, "он возвращается к ней очень часто, и видно, что его интересуют проблемы мирового лидерства".

С германской инициативой Рузвельта, как и можно было предполагать, ничего не получилось. Это стало ясно довольно быстро. "Как только я сделал намек по интересующему вас вопросу, - сообщает посол Додд президенту, фюрер сразу же повторил германские требования в отношении экспансии и колоний. Фюрер сказал, что не станет участвовать ни в какой мировой конференции, если не будет денонсирован русско-французский договор 1935 года". Эти донесения Додд послал 31 августа 1936 года. Он продолжал свои попытки еще в сентябре и октябре, но они лишь укрепили его скептицизм. "Стало ясно, - пишет он, - что немцев и итальянцев интересует контроль над всей Европой, а мирную конференцию они рассматривают как препятствие на пути к реализации этих планов".

Сложности, возникшие на европейском континенте, заставили президента Рузвельта искать иные направления приложений американского динамизма. Собственно, реальной альтернативой Европе была лишь Восточная Азия. Осенью 1935 года Рузвельт изложил кабинету министров некоторые свои мысли по поводу того, что Америка могла бы сделать в тихоокеанском регионе. Президент выдвинул идею созыва конференции тихоокеанских стран, которая должна была бы обсудить актуальные политические процессы в этом регионе. В частности, проблему разоружения "практически всех стран тихоокеанского бассейна, за исключением Японии, Австралии, Новой Зеландии и Сингапура. Это сделало бы Филиппины, Шанхай, Гонконг, голландскую Ист-Индию, британское Северное Борнео и другие важные места нейтрализованными". При этом президент заметил, что у него нет намерения включить в зону разоружения американские Гавайские острова, но если бы Япония настаивала, то он готов ввести в зону нейтрализации американское Самоа и часть Аляски, которая лежит ближе всего к Японии.

Рузвельт довольно долгое время не оставлял еще более масштабной идеи идеи созыва конференции ведущих стран мира, и его беседы и переписка конца 1936 и начала 1937 года убедительно говорят нам об этом. Он просит своего министра финансов Г. Моргентау сделать запрос Н. Чемберлену - британскому министру финансов по поводу возможности совместного рассмотрения глобальных проблем. И он обсуждает с окружающими степень реальности созыва конференции в весьма узком составе - пяти или шести (мы видим уменьшение первоначальной цифры) стран. "Если я смогу собрать такую конференцию, - говорит Рузвельт Моргентау, - я просто обрисую складывающуюся ситуацию перед руководителями этих государств, попрошу их удалиться в близрасположенное здание, чтобы приложить совместные усилия, и мы найдем компромисс. При этом если бы одна из стран отказалась согласиться с мнением большинства, то ей был бы объявлен общий бойкот".

Самонадеянной видится эта инициатива ныне, когда мы пытаемся оценить из исторического далека ситуацию конца 30-х годов. Ни страны "оси", ни Англия, ни Франция не были готовы к, такого рода арбитражу со стороны Америки. Разумеется, и Япония отвергала всякую попытку подобного посредничества. Но нам в данном случае важна линия рассуждений Рузвельта. Он, несомненно, увлечен идеей превратить Соединенные Штаты в главного арбитра международной арены. Напомним, что эта инициатива выдвигалась в феврале 1937 года - задолго до того, как США в ходе мирового конфликта установили прямые контакты с руководителями важнейших держав.

Проводившаяся в 1937 году дипломатическая разведка показала Рузвельту, что представители двух все более противостоящих друг другу лагерей не расположены искать развязки своих противоречий на пути компромисса. Не только новые вожди нацистской Германии, но и английские, а также французские политики выразили свой скептицизм по поводу целесообразности проведения подобных мирных переговоров.

Были и специфические пункты противоречий у США с этими державами. Так, Англия полагала, что предложения о нейтрализации ряда стран в бассейне Тихого океана не соответствуют ее интересам. Англичане, собственно, еще не выбрали, на кого они будут в будущем полагаться на Тихом океане - на США или Японию - и старались увеличить свои активы в Японии. Ясно было также, что англичане не исключили для себя возможности опираться на Соединенные Штаты как на союзника в будущем. В Лондоне видели политическую скованность американского правительства и поэтому там предложили (по тому же каналу, что создал Рузвельт, а именно - каналу контактов Чемберлен - Моргентау) добиться изменения актов о нейтралитете. В марте 1937 года Чемберлен писал Моргентау: "Правительство Его Величества считает, что величайшим вкладом Соединенных Штатов в стабилизацию обстановки в настоящий момент было бы изменение существующего законодательства о нейтралитете". Это было пустое благое пожелание. В свете связанности президента изоляционистским законодательством следует сказать, что нижайшая точка влияния Соединенных Штатов на мировые дела приходится именно на период 1937 - 1939 годов.

На протяжении первой половины 1937 года президент Рузвельт еще продолжал выдвигать новые инициативы, но уже заметно, что эта активность убывает. Рузвельт, чувствуя, что отдаляется от желательного для себя направления, предлагает несколько экзотических идей. Так, в апреле 1937 года он совершенно конфиденциально запрашивает Берлин, как отнеслась бы Германия к предложению уничтожить все наступательное оружие в мире. В июне 1937 года он пригласил Невилля Чемберлена, который к этому времени стал премьер-министром Англии, в Вашингтон для бесед с целью создания "более здравых условий в мировом сообществе".

Тогда же Рузвельт направил Джозефа Дэвиса, богатого демократа вильсоновского толка, своим послом в Москву, чтобы, как он сформулировал, "завоевать доверие Сталина". Начиная понимать, что СССР - растущая сила на международной арене, Рузвельт в июне 1937 года ликвидирует в государственном департаменте крайне антисоветски настроенный отдел восточноевропейских проблем.

Однако эти инициативы едва ли способствовали возвышению авторитета Америки в мире. Причиной была не только их надуманность, но и реалии международной жизни: США не сумели противостоять Японии в Китае. Седьмого июля 1937 года японские войска возобновили наступление на центральные районы Китая, и Соединенные Штаты даже в "войне слов" оказались неспособными произвести впечатление на мир. Государственный департамент провозгласил необходимость мирного разрешения спорных вопросов. Американская администрация в данном случае не имела в виду ничего конкретного, а это означало, что Китаю реальная помощь предоставлена не будет. Посланное шестидесяти государствам заявление госдепартамента с просьбой огласить свою приверженность мирным целям быстро вызвало положительный ответ большинства наций, в том числе Германии, Японии и Италии. Только маленькая Португалия выразила возмущение по поводу того (как говорилось в португальской ноте), что "правительство США странным образом пытается свести решение сложных международных проблем к поискам расплывчатых формулировок". Позицию португальской дипломатии можно было расценивать как угодно, но в ее ответе содержалось значительное зерно истины.

Рузвельт пытался развить свою инициативу, используя положительный ответ мирового сообщества. Он обратился к Муссолини с благодарностью за выраженное желание "мирным образом стабилизировать международную обстановку". Рузвельт говорил комплименты дуче, который уже определял Средиземноморье исключительно как "ностра маре" - "наше море" и который видел в жестах американцев лишь благоглупости.

Фиаско словесных изощрений Вашингтона стало наиболее наглядным, видимо, в августе 1937 года, когда японские войска начали полномасштабное наступление в Центральном Китае. Уместно напомнить, что в это время в Китае находилось 2300 американских солдат - в Пекине, Тянцзине и Шанхае, где располагались американские миссии, - и именно в тех местах японцы начали кровопролитные бои. Рузвельт колебался в поисках ответа от полной пассивности до малых жестов. Было объявлено о посылке еще тысячи военно-морских пехотинцев в Китай "для защиты жизни и собственности американских граждан". Как помощь Китаю это был совершенно пустой жест, да президент и не пытался представить его в качестве военной поддержки жертвы агрессии. Единственное, что еще достойно упоминания - это зондаж возможностей склонить англичан к совместным действиям по умиротворению японцев в Китае. Но и на этом пути Рузвельт, как и глава госдепартамента Хэлл, объявил о своей склонности "сотрудничать на параллельных, но независимых направлениях". Это означало, что, даже пытаясь заручиться английской поддержкой, Рузвельт не обещал собственного энергичного воздействия на японцев. У англичан были свои планы в отношении Японии, они и на этом этапе не исключали возможности сближения с ней и не выступили лидером поддержки китайского сопротивления.

Рузвельту в такой ситуации оставались лишь слова, и первое из серии сильных и памятных слов, произнесенных в период заметного ослабления позиций США в мире, было сказано 5 октября 1937 года в Чикаго. Это знаменитая речь о карантине. "Эпидемия мирового беззакония распространяется, - сказал президент. - Когда эпидемия заразных болезней начинает расширяться, люди обычно создают ту или иную форму карантина для пациентов с целью предотвращения заражения всего сообщества данной болезнью, так же должно быть сделано и в отношении сохранения мира... Мир, свобода и безопасность 90 процентов мирового населения поставлены под угрозу остальными 10 процентами, грозящими сокрушить весь международный порядок и международную законность. Разумеется, 90 процентов, те, кто хочет жить в мире в условиях законности и руководствуясь моральными нормами, которые получили почти всеобщее признание на протяжении столетий, могут и должны найти некий способ для возобладания своей воли". Данная речь была многими воспринята как показатель изменения позиции США, возникновения у американского руководства решимости противодействовать агрессорам в Европе и Азии.

Через неделю после речи о карантине заинтригованный министр иностранных дел Англии А. Иден запросил о ее "точной интерпретации". Он хотел знать, не следует ли предполагать появление возможности совместного бойкота Японии. Понимая, что Гонконг и Сингапур недолго продержатся в случае победы Японии в Китае, английская дипломатия этой осенью начинала склоняться к более решительным антияпонским действиям. В свете этого Лондон и запросил американскую столицу, в какой мере Америка "может предоставить помощь Китаю или оказать воздействие на Японию" - что было бы единственным действенным средством повлиять на агрессора. Рузвельт не откликнулся на английский запрос, он отверг всякое предположение о том, что Соединенные Штаты могут организовать конференцию в Вашингтоне. Смехотворным ныне кажется неожиданное предложение Рузвельта: пусть Бельгия возьмет на себя инициативу в этом деле. Пожалуй, Бельгия, как никто в этом мире, была далека от японо-китайского конфликта.

Но своими словами о карантине Рузвельт все же возбудил общественный интерес к проблеме. Он вынужден был в возникшей ситуации отвечать на ту критику, которая слышалась и внутри страны и извне. Двенадцатого октября 1937 года он в очередной "беседе у камина" напомнил стране: "Между 1913 и 1921 годами я лично был в самом центре мировых событий и в этот период я многому научился - что нужно делать и чего не нужно делать".

Не только в Лондоне гадали о значимости рузвельтовского "карантина". Из своего уединения бывший советник президента Вильсона полковник Хауз также запросил президента, что конкретно тот имеет в виду? Рузвельт, никогда не оставлявший письма Хауза без ответа, вынужден был пожаловаться тому, что, "как обычно, нас бомбардирует пресса Херста и других" и что в целом администрация попала в неловкое положение. Это неловкое положение проистекало из общего неблагоприятного для активной внешней политики климата в Соединенных Штатах. Между тем уже возникала фракция, которая считала, что США не могут оставаться в стороне в то время, когда открываются такие возможности для страны. Один из лидеров республиканцев-интервенционистов Генри Стимсон написал президенту 15 ноября 1937 года, что Соединенные Штаты имеют огромные интересы в Китае и поэтому должны возглавить здесь инициативу по противодействию японцам. "Мы с вами полностью согласны со Стимсоном, - сказал Рузвельт государственному секретарю Хэллу, - но мы все же пока не можем дать ему ответ".

Нужно сказать, что речь о карантине все же имела не только риторические последствия. Запросы англичан, а еще более некоторое изменение английской позиции в отношении Японии, позволили проложить первую, пока еще малоприметную тропу между Лондоном и Вашингтоном. В самом конце 1937 года, а именно 16 декабря, президент Рузвельт попросил посла Британии сэра Роберта Линсея об организации "систематического обмена секретной информацией" между американскими и английскими военными специалистами. С американской стороны последовала просьба об обмене мнениями по поводу выработки планов на случай возможной совместной блокады Японии. Президент заявил своим министрам, что Соединенным Штатам и Англии следовало бы иметь общую позицию противодействия Японии и создать линию обороны, проходящую от Алеутских островов до Сингапура. С его точки зрения, такие действия могли бы поставить Японию на колени в течение одного года. Из американских и английских дипломатических шагов видно, как постепенно возникает взаимопонимание в отношении того, что нужно делать на Дальнем Востоке. Англичане почувствовали слабость своих морских коммуникаций здесь, американцы же ощутили тревогу за свою колонию Филиппины. Разумеется, полная победа японцев в Китае сместила бы баланс сил в Азии и поставила бы под угрозу интересы обеих англосаксонских держав.

Начиная с 1937 года в Японии была развернута грандиозная программа военно-морского строительства, при этом ВМС США в Токио рассматривали, главным противником. Возглавивший военно-морской флот адмирал Ямамото видел в войне с США логический итог развития американо-японских отношений. Этот герой империалистических кругов Японии, который создал план нападения на Пирл-Харбор, в дни своей юности написал в 1901 году прошение о зачислении его в военно-морскую академию с четко определенной целью: "Ответить на визит в Японию коммодора Перри". Это был тот период в американо-японских отношениях, когда казалось, что американская сторона потеряла надежду создать в Азии оплот своего влияния, когда она не видела возможности противостоять японцам на азиатском континенте. Китай был, по существу, выдан империалистическими державами Японии. О союзе с единственно надежной силой, готовой встать на пути агрессора (и вставшей в 1937 - 1938 годах у озера Хасан и позднее на Халхин-Голе), - союзе с СССР у американской стороны планов не возникало.

Нет сомнения, что японская военщина находилась в эйфорическом периоде своего "триумфа" в Восточной Азии. Восемнадцатого ноября 1938 года американское правительство получило из Токио ноту следующего содержания: "Твердым убеждением японского правительства является то, что в свете новой ситуации, быстро складывающейся в Восточной Азии, любая попытка прилагать к сегодняшним условиям и к ситуации будущего неприменимые идеи и принципы прошлого не будет способствовать ни установлению действительного мира в Восточной Азии, ни решению насущных проблем".

Это было грубое указание на то, что соотношение сил в спорном районе изменилось, и Соединенным Штатам придется так или иначе смириться с новым положением.

В этот последний предвоенный 1938 год президент Рузвельт сделал два вывода из общего обзора мировой обстановки. Во-первых, она была, с его точки зрения, стабильна. Во-вторых, она не давала Америке особых шансов на мировое возвышение.

Первый вывод базировался на убеждении, что Германия после Мюнхена займется консолидацией своих позиций в Центральной Европе, а совокупные силы Англии и Франции (плюс союзные страны в Восточной Европе) будут уравновешивать ее в Европе в целом. Война в Испании близилась к победе Франко, а это, взятое вместе с антисоветизмом Польши и Румынии, поддерживаемых в данном случае основными западноевропейскими странами, означало изоляцию левых сил, изоляцию СССР - то, что потом получило название "сдерживание". Что касается азиатско-тихоокеанского региона, то, чувствуя опасения Англии, Франции и Голландии, военную вовлеченность колоссального Китая, Рузвельт считал маловероятным бросок Японии "против всех". Помимо прочего, Япония очень зависела от сырьевого импорта, а этот импорт шел из США и колоний западноевропейских стран. Едва ли завязшая в Китае Япония осмелится бросить вызов всем враждебным ей силам.

Второй вывод вытекал из первого. В мире не было того "вакуума", куда США могли бы направить свою бьющую через край энергию. Статус-кво не давал особых шансов на такой поворот в международных отношениях, при котором Соединенные Штаты могли бы перенять у Европы положение определяющего центра мировой политики.

Рузвельт постарался сгладить некоторые острые углы в зоне своего влияния - Латинской Америке, и эта зона, "свое полушарие", давала Америке основные необходимые для американской экономики виды сырья. В других регионах США не располагали такими возможностями для влияния.

Как последнюю агонию идеи созыва ведущих мирных держав следует рассматривать так называемый план Уэллеса, заместителя государственного секретаря, одобренный президентом 11 января 1938 года. Согласно этому плану, следовало предложить правительствам великих держав прислать своих дипломатических представителей в Белый дом для обсуждения способов снижения напряженности в мире, нахождения равных экономических возможностей для всех наций. В случае принятия ими этого предложения, Рузвельт обещал создать комиссию из девяти стран по выработке соответствующих рекомендаций. Это было отвлеченное теоретизирование. Германия и Италия все откровенней посягали на статус-кво в Европе, а Япония - в Азии. И агрессоров не интересовали надуманные вашингтонские инициативы. К началу осени 1938 года Германия поставила вопрос о Судетах во всей остроте.

Пытаясь помочь западным демократиям, Рузвельт отправил 26 сентября 1938 года личное послание канцлеру германского рейха, в котором просил воздержаться от ультиматумов и предлагал созвать конференцию "наций, прямо затронутых текущим конфликтом". Рузвельт предлагал провести ее в любом "нейтральном месте Европы".

Мюнхенская конференция - пик политики примирения - началась через три дня (29 сентября 1938 года) в узком кругу четырех собеседников: Гитлера, Муссолини, Чемберлена и Даладье - при "зияющем" отсутствии чехов и - что очень важно - без приглашения СССР. Первые ее часы доминировал Муссолини единственный, способный говорить на языках, понятных договаривающимся сторонам. Это была безумная ночь европейской дипломатии. Утром Чемберлен попросил Гитлера подписать декларацию о "желании двух народов никогда не вступать в войну друг с другом снова". Получив этот жалкий листок, Чемберлен объявил, что в нем содержится "мир на все наше время". Тем временем Чехословакия была выдана Германии. Баланс сил в Европе начал клониться в пользу "оси".

Рузвельт ошибочно полагал, что его позиция оказала воздействие на германского канцлера. Гитлер обнаружил уступчивость англо-французов, и именно это сделало его требования бескомпромиссными. Столь же тщетными явились потуги Рузвельта воздействовать на Муссолини. Тот уже давно был в одном лагере с Гитлером. Между собой два фашистских диктатора определили Рузвельта как беспомощного человека. Их не волновало отношение американского президента к еврейским погромам, начатым осенью 1938 года, когда в Германии преследованию подверглись полмиллиона евреев. Между мартом и декабрем 1938 года опросы общественного мнения в США показали увеличение числа сторонников ужесточения иммиграции с 75 до 83 процентов. Рузвельт предпочитал хранить молчание.

Через две недели после Мюнхенского соглашения, чувствуя, что дело в Европе идет к войне, Рузвельт сделал несколько замен в военном руководстве. Заместителем начальника штаба армии был назначен генерал Джордж Маршалл. На первой же встрече с ним президент, обеспокоенный мощным военно-воздушным строительством в Германии, представил программу производства в США десяти тысяч самолетов в год. Пять месяцев спустя, когда в апреле 1939 года Германия оккупировала Чехословакию, Рузвельт предложил генералу Маршаллу стать начальником штаба армии США (в обход тридцати четырех генералов-претендентов). Жена Маршалла послала президенту благодарственное письмо, которое тот хранил: "В течение многих лет я боялась, что его (Джорджа Маршалла. - А. У.) блестящий ум и необычная точка зрения безнадежно будут утеряны в обыденности традиционной жизни. То, что вы разглядели его способности и облачили его своим доверием, дает мне все, о чем я мечтала и на что надеялась".

Администрация Рузвельта, в свете общей ситуации разгула агрессоров в Европе и Азии, начала увеличивать свой военный потенциал. В январе 1939 года последовало дополнительное ассигнование полумиллиарда долларов военному ведомству. В последующие месяцы - весной 1939 года в Соединенных Штатах наконец назревает пересмотр Закона о нейтралитете. В мае госсекретарь Хэлл выразил намерение правительства позволить державам, ведущим боевые действия, покупать оружие в США. Это означало, в частности, что Китай, жертва японской агрессии, мог рассчитывать на закупки американского оружия - но поставляемого не на американских судах. Довольно неожиданно для Японии Рузвельт поручил государственному департаменту 26 июля 1939 года уведомить ее, что американо-японский договор потеряет свою силу через шесть месяцев. Поскольку импорт из США был очень важен для военной промышленности Японии, эту меру восприняли в Токио довольно болезненно. Через месяц последовало подписание советско-германского договора, а это значило, что у СССР будет больше возможностей помогать жертвам агрессии в Азии. Все это заставило Токио на время принять более примирительную позу в отношении США.

Летом 1939 года Рузвельт пошел на необычный шаг - попросил германского фюрера не вторгаться в малые страны. Как свидетельствует У. Ширер, "депутаты рейхстага взорвались от громогласного смеха", когда Гитлер торжественно пообещал не нападать на Соединенные Штаты. Сенатор Най, известный изоляционист, прокомментировал это так: каков вопрос, таков и ответ.

Информация, имевшаяся в руках президента, говорила о готовности Германии к войне. В середине июля Рузвельт пригласил лидеров конгресса в Овальный кабинет. Госсекретарь Хэлл сидел с ним рядом, когда президент заявил, что шансы англо-французов на выживание - пятьдесят на пятьдесят. Рузвельт попросил конгрессменов изменить законодательство о нейтралитете. Союзникам следовало помочь, Гитлера нужно было сдержать. "Я расстрелял всю имеющуюся у меня обойму, - сказал президент о своих дипломатических усилиях, - я нуждаюсь в новой обойме". Сенатор Бора остановил эту аргументацию: "В этом году войны не будет. Вся эта истерия сфабрикована искусственно".

Хэлл в отчаянии промолвил: "Я хотел бы, сенатор, чтобы вы оказались в моем кресле и прочли приходящие телеграммы".