Рассказы

- Воздух? Да ничего, воздух хороший. У нас, милый, и все хорошо.

- Что ж так сидеть-то, может быть, яблочка моченого принести? - сказала Варя, которая никогда не могла сидеть с гостями без еды.

Профессор отказался от моченых яблок.

- Ты для деревни надел бы что-нибудь попроще, а то смотреть на тебя жалко,- сказал Николай, посмотрев на воротнички и манжеты брата.- У нас, милый, тут никто не увидит.

- Зачем же, я всегда так хожу.

- Всегда? Господи! - удивилась Варя.- Вот мука-то.

- Да,- сказал Николай,- каждый день одеваться да чиститься,- это с тоски помрешь. Это ты, должно быть, за границей захватил.

- Право, мне не приходило в голову, откуда я это захватил.

- Нет, это оттуда,- сказал Николай и стал смотреть куда-то в сторону. Потом повернулся к брату и сказал: - И сколько ты, милый, исколесил на своем веку?

- Да, я много путешествовал. В прошлом году был в Италии.

- В Италии! - сказала Варя.

- Потом во Франции, в Англии.

- В Англии! - сказала Варя.- Господи!

- И как тебе это не надоело? - сказал Николай.

- Он вот не любит,- подтвердила Варя.- Мы как к отцу на именины поедем на три дня, так он по дому скучает, ужас!

- Отчего же надоест? Посмотреть, как живут другие люди...

- Ну, чего нам на других смотреть!

- Как чего? Разве не интересно вообще узнать что-нибудь новое?

- Узнавай не узнавай, все равно всего не узнаешь, как говорила Варина бабушка,- сказал Николай.

- Дело не в том, чтобы все узнать, а чтобы приобщиться к иной, более высокой жизни. Я, например, говорил по телефону за две тысячи верст и испытывал почти религиозное чувство перед могуществом ума человеческого...

- Пошла прочь, шляется тут,- шепотом сказала Варя кому-то.

Андрей Христофорович оглянулся.

- Это соседская гусыня повадилась к нам.

- Ну, ты уж напрасно так этим восторгаешься,- сказал Николай, положив нога на ногу.- В этом души нет, духовности, а раз этого нет, нам задаром его не нужно,- заключил он и, запахнув полу на коленке, отвернулся, но сейчас же опять повернулся к брату.

- Ты вот преклоняешься перед машинкой, тебя восхитило то, что ты за две тысячи говорить мог, а это, голубчик,- все чушь, внешнее. Русскую душу, ежели она настоящая, этим ничем не удивишь.

- Да что такое,- внешнее?

- То, в чем души нет. Ясно.

- Я, по крайней мере, думаю, что душа есть там, где работает человеческая мысль,- сказал Андрей Христофорович.

- Так то - дух! - сказал Николай.- Это же дух,- повторил он с улыбкой.- Ты не про то говоришь совсем.

- Нет, пойду орешка принесу, а то скучно так,- сказала Варя.

Она ушла, братья замолчали. Ночь была тихая и теплая. Андрею Христофоровичу не хотелось идти в комнаты, где, он помнил, были клопы, которые пронюхали в нем свежего человека.

Прямо перед домом было огромное пространство, слившееся с ржаными полями и уходившее в безграничную даль. Но его все досадно загораживали выросшие целой семьей какие-то погребки, свинарники, курятники, расположившиеся перед окнами в самых неожиданных комбинациях.

- Что, на наше хозяйство смотришь? - сказал Николай.- Удобно. Все на виду. Это Варина мысль. Андрей Христофорович и сам так думал.

- Ну, что ты тут делаешь, когда нет службы? - спросил он.

- Мало ли что...- отвечал Николай.

- Значит, дела много? А я думал, что тебе все-таки скучновато здесь.

- Нет,- сказал Николай,- не скучно.- И прибавил: - Чего же дома скучать? Дома не скучно.

- Ну, а все-таки, что поделываешь?

- Да как сказать... мало ли что? Весной, еще с февраля семена выписываем и в ящиках сеем.

- Какие семена?

- Огурцы да капусту.

- Потом?

- Потом... ну, там сенокос.

- Подожди, как сенокос? Сенокос в июне, а от февраля до июня что?

- От февраля до июня?.. Ну, мало ли что, сразу трудно сообразить. Всякие текущие дела. Да, а попечительство-то! Попечительство, комитет, беженцы,вдруг вспомнил Николай.- Совсем из головы выскочило. У нас дела гибель! Как же, нельзя,- такое время.

- Сколько же ты времени на него тратишь?

- На кого?

- Фу-ты, да на это дело.

- Ну, как сколько? Разве я считаю? Трачу, и только. Да что это тебя интересует так?

- Просто хотелось уяснить себе, как вы тут живете. За литературой, наверное, перестал следить?

- ...Нет, слежу,- не сразу ответил Николай.

- Много читаешь? Ах, как нам нужно научиться работать, не тратить даром ни одной минуты, чтобы наверстать упущенное время. А времени этого - целые века.

- А что ж не наверстаем, что ли? - сказал Николай,- придет вдохновение, и наверстаем.

- Нате орешка,- сказала Варя.

- Нет, спасибо. Зачем же ждать вдохновения?

- А без этого, голубчик, ничего не сделаешь,- сказал Николай, махнув рукой.

- Так его и ждать?

- Так и ждать.

- А если оно не придет?

- Ну, как не придет? Должно прийти. Это немцы корпят и все берут усилием, а мы, брат...

- Да, именно, нужно постоянное усилие,- сказал профессор,- усилие и культура.

- А душу-то, милый, забываешь,- сказал ласково Николай.

- Сейчас на кухню солдатка Лизавета приходила,- сказала Варя,- говорит, мужа ее ранили. И когда это кончится? А потом, говорит, будто крепость какую-то взяли и всю дочиста взорвали, а с ней сто тысяч человек.

- Кто у кого взял?

- Не спросила. Пойдемте ужинать.

- Вот поговорили, а теперь хорошо и закусить,- сказал Николай, ласково потрепав брата по плечу и провожая его первым в дверь.

IV

Андрей Христофорович испытывал странное чувство, живя у брата.

Здесь жили без всякого напряжения воли, без всяких усилий, без борьбы. Если приходили болезни, они не искали причины их и не удаляли этих причин, а подчинялись болезни, как необходимости, уклоняться от которой даже не совсем и хорошо.

Зубы у них портились и выпадали в сорок лет. Они их не лечили, видя в этом что-то легкомысленное.

- Ей уж четвертый десяток, матушке, а она все зубки свои чистит,- говорила про кого-нибудь Липа.

- А уж мать четверых детей,- прибавлял кто-нибудь.

Если у них заболевали зубы, они обвязывали всю голову шерстяными платками, лезли на стену, стонали по ночам и прикладывали, по совету Липы, к локтю хрен.

А сама Липа ходила следом и говорила:

- Пройдет, бог даст. Ему бы только выболеть свое. Как выболит, так конец. Хорошо бы индюшиный жир к пяткам прикладывать.

- Против природы не пойдешь,- говорил, идя следом, Николай.

- Как не пойдешь? - сказал один раз Андрей Христофорович, возражая на подобное замечание.- Что ты вздор говоришь? Вот мне пятьдесят лет, а у меня все зубы целы.

У Николая на лице появилась добродушно-лукавая улыбка.

- А в сто лет у тебя тоже все зубы будут целы? Ага! То-то, брат. Два века не проживешь. От смерти, батюшка, не отрекайся,- сказал он серьезно-ласково и повторил таинственно:- не отрекайся.

И в лице его, когда он говорил о смерти, появилась тихая сосредоточенность. Казалось, что от лица его исходил свет.

- Смерть, это такое дело, милый...

Николай, несмотря на свои 44 года, был совсем старик, с животом, с мягкими без мускулов руками, без зубов.

И когда Андрей Христофорович по утрам обтирался холодной водой и делал гимнастику, Николай говорил:

- Неужели так каждый день?

- Каждый. А что?

- Господи! - удивилась Липа.

- И зачем вы себя так мучаете? - говорила Варя.- Смотреть на вас жалко.

- Правда, напрасно, брат, ты все это выдумываешь. Ты бы хоть пропускал иногда по одному дню,- говорил Николай.

День здесь у всех проходил без всякого определенного порядка: один вставал в 6 часов, другой - в девять. Дети, которых родителям было жалко будить, спали иногда до 12 часов.

Обедали то в два часа дня, то в одиннадцать утра. А то кто-нибудь подойдет перед самым обедом к шкафчику, увидит там вчерашнюю вареную курицу и приберет ее всю. А там отказывается от обеда, жалуясь на то, что у него аппетита нет. К вечернему же чаю, глядишь, тащит себе тарелку холодных щей.

Потом кто-нибудь после вечернего чаю прикурнет на диване и, смотришь, промахнул до самого ужина.

- Что это Варя спит? - спросил Андрей Христофорович.

- Отдохнуть после обеда легла, да заспалась,- ответил Николай. А когда уж все легли, она бродит ночью по дому, натыкаясь на стулья, и бормочет, что наставили всего на дороге. Утром же, по обыкновению, жалуется на бессонницу.

- Сушеной мяты под подушку хорошо от бессонницы класть,- говорила Липа.

- Сколько верст от тебя до Москвы? - спросил один раз профессор.

- Верст двести, не больше. Пять часов езды,- отвечал Николай.- Почему ты спрашиваешь?

- Так, просто захотелось спросить.

- Близко. К нам все в тот же день приходит.

Памяти ни у кого не было. Если нужно было купить что-нибудь в городе, то писали все на записку с вечера, и весь платок завязывался узелками. Но Николай каждый раз ухитрялся платок оставить дома, а записку потерять.

Один раз он собирался на почту. Андрей Христофорович попросил его отправить срочное заказное письмо.