Ясень и яблоня. Книга 1: Ярость ночи

Хирдманы с помрачневшими лицами взялись за свои ножи: они привыкли всегда и во всем следовать за вожаком. С неровно обрезанными короткими волосами Торвард стал непохож на себя, и Сэла знала, что теперь ему придется во многом перемениться. Того веселого, открытого, беспечного и сумасбродно-отважного парня, за которым в бою не успевали собственные телохранители и которому в голову не приходило их подождать, больше не будет. Теперь он старший в своем роду.

В конце концов сыновья Бьёрна отправились выбирать сети одни, а Сэла и Аринлейв поплыли на «Ушастом» назад к Углифьорду, по пути рассказывая все, что знали о последних событиях. Потрясенный новостью, Торвард решил даже не останавливаться на берегу, чтобы передохнуть после трехдневного плавания в открытом море, а сразу двигаться дальше в Аскефьорд. В Совином фьорде пристали, только чтобы набрать воды, бегло ответить на приветствия местных жителей и рассказать главное Халльмунду ярлу и его дружине на втором корабле, «Единороге». В полдень уже поплыли дальше на север, к Аскефьорду, и по пути Сэла излагала новости помельче, так или иначе тоже связанные с произошедшим.

– Кюна выдала Тору замуж, – заметила она как бы между прочим, не глядя при этом на Торварда из опасения, что это его заденет.

– За кого? – коротко отозвался он, но по лицу его было видно, что после главного это известие кажется ерундой.

– В Лебяжий фьорд. Не совсем там, подальше от моря, ну, выше по Сванэльву…

– Чтобы я мимо не ездил! – догадался Торвард и криво усмехнулся.

– Наверное, так. Говорят, хороший хозяин. Дала за ней приданого две коровы, серебра полмарки и всякого тряпья.

– Ну, пусть живут.

– А ты там у уладов какую-нибудь красавицу нашел? – ревниво спросила Сэла, не одобрявшая легкости, с которой Торвард навек простился со своей величайшей (за последний год) любовью.

– Да была там одна девочка… – Торвард сын Торбранда имел способность находить себе «одну девочку» где угодно. – Хорошенькая такая. Дочь местного одного… Но она вбила себе в голову, что выйдет замуж только за конунга, а я никак не мог ей ответить, когда стану… Ничего себе совпадение! Если бы знать… – Он осекся. – Ну, хочешь вместо Торы? – Торвард шутливо обнял Сэлу, но она видела, что он думает не о любви и не о дочке рыбака Хумре, которую его мать, кюна Хёрдис, посчитала неподходящей подругой для него теперь, когда он сделался конунгом.

В ответ Сэла только покачала головой. Несмотря на свое скромное происхождение, она была существом гордым и независимым, и ей не хотелось стать одной из вереницы Торвардовых подруг, которых через некоторое время снабжали приданым и выдавали замуж.

– Теперь тебе нужна настоящая невеста, – заметила она. – Еще какая-нибудь дочь конунга.

– Да, – отозвался Торвард, но думал вовсе не о девушках.

По привычке он еще пытался шутить и вести себя как обычно, чтобы дружина не видела, как плохо вождю, но по мере того как он осознавал произошедшее, в груди нарастала боль, от которой перехватывало дыхание. В мыслях теснили друг друга два образа: отец и Хельги ярл. Отца он любил и почитал, даже не задумываясь о том времени, когда сам займет его место. Они различались между собой, как бурное пламя и тихий, холодный, но глубокий ручей; Торвард со всеми своими мыслями, чувствами, порывами и побуждениями всегда был на виду, а о мыслях и чувствах его отца не знал и не догадывался ни один человек, не исключая и проницательной кюны Хёрдис. Но Торбранд конунг, будучи человеком очень умным, никогда не пытался обламывать буйный нрав сына и переделывать его по себе: он знал, что в Торварде кипит та же неукротимая сила, что направляла по жизни его мать, и самое лучшее – дать этой силе изливаться беспрепятственно. Торбранд конунг никогда не ограничивал свободы сына искать себе славы в Морском Пути и на островах, спокойно принимал его частые, пылкие и в основном краткосрочные увлечения девушками, охотно уступал наследнику наиболее утомительные обязанности – вроде сбора дани или охоты на «морских конунгов», тревоживших берега. И они жили душа в душу; не будучи властолюбив, Торвард не стремился к престолу конунга, повелевал своей ближней дружиной, которую набирал с четырнадцати лет, а с шестнадцати уже полностью содержал сам, и в свою очередь был предан отцу, ум и опыт которого высоко ценил.

Привыкнув считать отца непобедимым, Торвард сейчас испытывал такое же потрясение, как если бы Мировая Змея, в нарушение всех пророчеств, взяла бы да и сожрала Тора прямо сейчас. Внезапная потеря оглушила его, и сейчас ему казалось, что он непрерывно падает в какую-то гулкую, белую пропасть, в которой нет даже воздуха. Новое положение, новые обязанности и новая ответственность придавили его, весь мир зашатался, так что даже доски палубы под ногами стали казаться какой-то очень ненадежной опорой.

И еще – Хельги ярл. Сын конунга слэттов, с которым они познакомились только этой весной и так понравились друг другу, что даже ходили вместе на Квиттинг. Они расстались друзьями, и Торвард сохранил о Хельги самые теплые и уважительные воспоминания. Не укладывалось в голове, что этот человек, такой невозмутимый, умный, сердечный, мечтательный и истинно благородный, тот, с кем Торвард обменялся клятвой дружбы и взаимной помощи, сделал то, что мог бы сделать злейший враг. Предательства и вероломства в его поступке не было: он и Торбранд конунг встретились на чужой земле и делили добычу, которую каждый намеревался там взять. Один из них должен был пасть от руки другого, и ни победителя, ни побежденного этот поединок не порочил. Но… отец погиб, и никакая дружба с Хельги отныне для Торварда невозможна. И его жизнерадостная душа не могла принять столько бед за один раз.

Когда два корабля подошли к Аскефьорду, уже вечерело, но с Дозорного мыса их увидели, и весь длинный берег осветился огнями. К тому времени, как «Ушастый» и «Единорог» приблизились к Конунгову причалу, почти настала ночь, но на всей широкой площадке под соснами горели сотни факелов в руках, освещая сотни взволнованных лиц. Прибыл новый конунг фьяллей, и Аскефьорд не мог отложить встречу с ним до утра.

Конунговым причалом называлась широкая песчаная площадка в скалах, куда можно было вытащить большой боевой корабль, одна из пяти подобных площадок в длинном Аскефьорде. Сзади ее обрамляли высокие старые сосны, а между ними убегала вверх по склону широкая утоптанная тропа с выпирающими из земли сосновыми корнями, ведущая к Аскегорду, усадьбе конунгов. Народ толпился и на скалах, и под соснами, и на тропе; дети и подростки взобрались на замшелые валуны, в изобилии торчавшие из береговых склонов, как головы исполинских подземных ящеров. Многие поспешили надеть лучшие яркие наряды, и только коротко обрезанные волосы мужчин свидетельствовали о том, что тут не справляется праздник. Даже бергбур из Дымной горы, уродливый горный тролль, наверное, выбрался из пещеры и жался где-нибудь поблизости в тени скалы, сверкая своим единственным глазом и жадно втягивая запахи вывернутыми ноздрями.

Кюна Хёрдис, мать Торварда, уже стояла под соснами, позади нее полукругом расположились женщины самых знатных родов Аскефьорда. Среди них не последнее место занимала Сольвейг Красотка, старшая сестра Сэлы и Аринлейва, вышедшая замуж за Сигвальда, младшего сына Эрнольва ярла из Пологого Холма. Сам Сигвальд со своим отцом стоял на песке у самой воды среди других мужчин. Пять знатнейших родов Аскефьорда носили почетное звание «стражи причалов»: это были те, чьи усадьбы стояли возле площадок, пригодных для причаливания боевых кораблей, и кому, следовательно, приходилось первым встречать возможное нападение врага. Здесь был старый, совсем седой Кольбейн Косматый и его сын Асвальд Сутулый из Висячей Скалы, сыновья Хродмара из Медвежьей Долины, Альвор Светлобровый из Горного Вереска с тремя младшими сыновьями.

Альвор ярл и сыновья Хродмара придерживали огромный, вдвое больше обычного, продолговатый старинный щит, окованный узорной бронзой, – щит древнего Торгъёрда, прародителя фьялленландских конунгов. Строго говоря, деревянная основа щита за семь веков неоднократно обновлялась, но бронзовые накладки были подлинными и щит почитался «тем самым», с которым Торгъёрд конунг воевал с великанами и бергбурами.

Когда «Ушастый Дракон» царапнул днищем песок и Торвард собрался выпрыгнуть, Эрнольв ярл предостерегающе крикнул и махнул ему рукой, призывая остаться на месте. Ярлы подняли щит и пошли с ним навстречу Торварду. Зайдя в воду и приблизившись к кораблю, они подняли щит к самому борту, и Торвард, в жестоком волнении почти бессознательно сделав перед грудью знак молота, поставил ногу на щит. Он выпрямился, и пятеро ярлов с трудом удерживали его на плечах: он весил именно столько, сколько и должен весить сильный, покрытый крепкими мускулами мужчина двадцати пяти лет, ростом в четыре локтя с четвертью. Но фьялли и не желали себе более «легковесного» повелителя: его мощь обещала благополучие и процветание всему Фьялленланду. Если не ошибались древние, считавшие совершенное тело правителя залогом милости богов к нему и к его стране, то трудно было и вообразить конунга более достойного, чем Торвард сын Торбранда. Самое лучшее обучение и воспитание, какие только может обеспечить единственному сыну умный и предусмотрительный конунг, прекрасно развили его щедрые природные задатки: он уже сейчас был великолепным воином, но еще как много совершенств и свершений ждало его в будущем!

Пятеро ярлов на плечах вынесли его из волн, пронесли по площадке и остановились на середине.

– Приветствую тебя снова на земле Фьялленланда, Торвард сын Торбранда! – провозгласил Эрнольв Одноглазый, родич конунга и самый знатный, самый прославленный после него человек. – Здесь, перед всеми этими свободными людьми, по единогласному решению тинга Аскефьорда, под взорами богов, я провозглашаю тебя конунгом фьяллей! Да благословит тебя Один, Бог Мудрости, Господин Тьмы и Властелин Света! Да благословит тебя Тюр, Правитель и Судья! Да благословит тебя Тор, Воин и Защитник! Да будут с тобой Фрейр и Фрейя, Податели Благ! Пусть вся их сила вольется в тебя, пусть благословляющий дух их осветит твой разум и принесет благополучие, мир и изобилие земле фьяллей!

Священным кремневым молотом он сделал перед Торвардом трехчастный благословляющий знак Тора. Ответом ему послужил дружный и громкий крик сотен голосов: в голосах этих слышались волнение, боль потери и радость нового обретения, ликование и надежда. Десятки поднятых факелов освещали Торварда на щите, который возвышался над всем берегом и над толпой. Стройный, мощный, в красной рубахе (меховую накидку он снял и оставил на корабле, потому что в волнении ему всегда становилось жарко), он сам казался божеством, и огонь факелов бросал горячие отблески на золотые бляшки его крепко затянутого пояса, на широкие золотые браслеты на обеих руках.

Он окидывал взглядом кричащую толпу, и грудь его вздымалась: эта ночь, прохладная осенняя темнота, сотни лиц, белеющих в свете факелов, шум моря и гул ветра в вершинах знакомых сосен, щит Торгъёрда, вознесший его над землей, – все это наполнило его глубоким, острым, чем-то ранящим и в чем-то отрадным волнением. Его переполняла сила, какая-то легкая, уверенная мощь, как будто теперь, поднятый на этот щит, он обрел способность летать. Из Торварда ярла он стал Торвардом конунгом и, как рожденный заново, ощущал, что изменилось не только звание. Сотни невидимых, но горячих и прочных нитей связывали его с каждым из тех, кто смотрел на него и чьей силой он сейчас был поднят на этом щите. Отныне их общая кровь течет в его жилах, отныне он – их голова и руки, их ум и воля, их меч и их щит. Это казалось новым, непривычным – и притом естественным, словно он наконец-то занял место, которое ждало его с рождения. И боль его потери вдруг прошла: у Фьялленланда снова имелся конунг, и погибший отец вернулся к нему в нем же самом.

Щит опустили, Торвард сошел на песок. Эрнольв ярл приблизился и подал ему Молот Торгъёрда – амулет-торсхаммер на ремешке, который передавался от одного конунга к другому. По преданию, его сделали из осколка Мйольнира.

Торвард взял его и повесил на шею. Чуть ли не впервые в жизни у него дрожали руки от волнения. Этот знак защиты и благословения перед тем тридцать два года носил его отец, а до того дед, Тородд конунг, которого Торвард никогда не видел, а до него прадед, Торлейв конунг, и так далее – множество поколений конунгов Фьялленланда, имя каждого из которых начиналось именем Тора. У него было такое чувство, что с этим невзрачным кусочком кремня на простом ремешке он вешает себе на грудь живое сердце всех этих поколений, одно на всех – сердце правителей и воинов. Их силы входили в него, и грудь расширялась, с трудом умещая их в себе. По жилам бежал огонь, грозя сжечь, но Торвард знал, что выдержит.

Эрнольв Одноглазый сказал еще что-то, чего он не расслышал за криком толпы, и показал на поднятый край площадки, где стояла кюна Хёрдис. Торвард сделал шаг к ней, и сам песок словно бы помог ему шагнуть – бурлящим в нем силам вес собственного тела казался ничтожным.

Кюна тоже оделась в лучшие наряды: в желтую шелковую рубаху, расшитую по подолу и рукавам золотой тесьмой, вышитое платье малинового сукна, накидку из дорогого собольего меха. Края ее головного покрывала сплошь были усажены разноцветными стеклянными бусинками, на плаще сияла крупная золотая застежка, а на правой руке сверкало обручье Дракон Судьбы. Возраст вдовы Торбранда конунга приближался к пятидесяти, но на вид ей дали бы не больше сорока. Ее лицо почти не тронули морщины, фигура оставалась такой же крепкой и статной. В Аскефьорде не слишком любили свою кюну-ведьму, но все женщины завидовали ее редкостной моложавости.

В руках она держала серебряный позолоченный кубок, который подавался только конунгу фьяллей и никому другому. Кубок Торгъёрда, как его называли, изготовили в виде кита с широко раскрытой пастью. Он сужался к хвосту, отчего фигура кита одновременно напоминала рог. Это было третье, после щита и торсхаммера, наследственное сокровище фьялленландских конунгов. Нарядная, величавая, с блестящим кубком в руках, озаренная светом от множества факелов среди тьмы, Хёрдис походила на богиню Фригг, что приветствует Одина, вернувшегося в Валхаллу.

Перейдя песчаную площадку, Торвард стал подниматься по тропе к вершине откоса. Когда ему оставалось несколько шагов, кюна Хёрдис сама выступила ему навстречу, и Торвард остановился. Народ затаил дыхание, так что ясно было слышно плеск моря возле кораблей и шум ветра в вершинах сосен.

– Приветствую тебя, конунг, сын мой! – отчетливо и важно провозгласила кюна Хёрдис. – Удачен ли был твой поход? Кубок Торгъёрда ждет тебя, Торвард конунг!

В голосе ее слышалось нескрываемое, упоительное торжество, правая бровь дрожала. Сегодня была поистине вершина ее жизни. Она, дочь рабыни, не признанная отцом, пленница великана, потом жена конунга, наконец-то стала матерью конунга, и весь Фьялленланд склоняется перед ее сыном. Такого ликования она не испытывала даже тогда, когда Торбранд конунг назвал ее своей женой, – в те тяжелые дни ей было не до радости. Да и что такое жена по сравнению с матерью? Жен может быть много, а мать у человека только одна. И вот она, ведьма, втайне нелюбимая Аскефьордом, протягивает Кубок Торгъёрда, легендарного основателя рода, своему сыну. Ах, как она хотела, чтобы это увидели все, кто знал ее в жизни: ее давно погибшие или потерянные из виду родичи, все ее многочисленные враги и недоброжелатели. Мать, которая бросила ее восьмилетней, выходя замуж и уезжая навсегда, все отцовские домочадцы, попрекавшие ее бездельем и дурным нравом, и тот глупый старик, который собирался перерезать ей горло жертвенным ножом! И даже тот тупой великан, Свальнир из Медного Леса, который было думал, что завладел ею навсегда! Ах, как хотела бы она воскресить Хродмара ярла, мужа своей сводной сестры Ингвильды и своего пожизненного непримиримого врага, чтобы он увидел ее торжество! На второго своего недруга, Эрнольва Одноглазого, кюна Хёрдис и сейчас, не удержавшись, бросила быстрый насмешливый взгляд. Он, прославленный ярл, гордящийся своей знатностью и благородством, сам провозгласил своим повелителем сына ведьмы!

Торвард подошел вплотную к матери и пристально-вопросительно посмотрел ей в лицо, для чего ему пришлось наклонить голову, потому что мать была заметно ниже его ростом. Кюна Хёрдис почти впихнула ему в руки блестящий позолотой кубок, и Торвард сжал его в ладонях. На руке кюны блеснуло золотое обручье Дракон Судьбы, и Торвард проследил за ним глазами.

– А что с Драконом Битвы? – осевшим от волнения голосом спросил он. – Он здесь? Или его похоронили?

– Твой отец взял его с собой в Валхаллу. Не знаю, было ли мудрым это решение, время покажет. А пока, конунг, сын мой, тебе придется самому добыть славу, чтобы обвить ею свой меч!

Торвард опустил лицо и поднес ко рту кубок. Меч Дракон Битвы, ушедший с отцом в курган, было отчасти жаль, но жить за счет отцовской славы он и сам не собирался.

Полная луна заливала белёсым светом маленькую полянку на вершине горы, одной из бесчисленных гор Медного Леса. Лунный свет играл жидким блеском в воде ручья и вместе с ним, переливаясь и подмигивая, убегал вниз по склону. Возле самого истока сидел кто-то маленький, лохматый, свернувшийся, как еж. Даже сама луна не узнала бы в этом странном звере Дагейду, дочь великана Свальнира, последнюю в роду древних квиттингских великанов. Ее окружали камни, и один из них, низкий вытянутый валун, наблюдал на ней – во тьме мерцали небольшие, тускло-зеленоватые волчьи глаза.

Неподвижно сидя среди камней, Дагейда смотрела в источник – туда, где обычно среди разноцветных камешков выбивалась из-под земли прозрачная струя, а сейчас поблескивало белым серебром вогнутое дно, похожее на какую-то диковинную вторую луну, которая восходит не на небе, а из-под земли. В этом источнике на вершине горы Дагейда хранила кубок по имени Дракон Памяти – между водой, землей и небом, на пересечении трех стихий. Кубок этот для того, кто умел им пользоваться, был то же самое, что для Одина его глаз в источнике Мимира. Тот, кому хватит мудрости заставить кубок говорить, увидит мир одновременно сверху и снизу, изнутри и снаружи – как смотрит Один. Из людей такой мудростью владели лишь единицы, но Дагейда, рожденная от великана и смертной женщины, живущая на грани между живым и неживым, между вечным и преходящим, умела смотреть с двух противоположных точек бытия так же естественно, как обычный человек смотрит двумя глазами или работает двумя руками. Дракон Памяти хранился в одном из бесчисленных источников Медного Леса, но Дагейда умела вызвать его отражение вместе с его волшебством из любой текучей воды, где бы она ни оказалась.

Сейчас в Драконе Памяти отражалась тьма, но не эта глухая тьма безлюдного леса, где луна наедине шепталась с горами, а другая – смотрящая прямо в лицо Дагейде сотней огненных глаз. Факелы в невидимых руках двигались, кружились, то замирали, то снова пускались в пляс, как сотни и сотни душ, свободных в черной Бездне, – до воплощения, после воплощения, между воплощениями… Луна с небес видела все это где-то очень далеко, за землями и морем, – и лунный свет, отражаясь в воде источника и в серебре старинного кубка работы свартальвов, переносил в него все то, что видела луна. Различала Дагейда и стройную мужскую фигуру, невидимой силой вознесенную над морем мрака, торжествующую, победоносную. В ней воплотилась мощь тысяч и тысяч людей, мощь земли и воды, гор и ручьев, лесов и пустошей. В нее вливали силу мечи прошлых и будущих воинов, рыбацкие лодки во фьордах, паруса торговых кнёрров, стрелы охотников в лесах, пастушеские посохи на склонах, кайла из оленьего рога в медных копях Черных гор, бычьи упряжки в полях каменистых долин, молоты кузнецов-оружейников и ножи искусных резчиков по кости – все то, что зовется Фьялленландом. Тревожно и жадно вглядываясь, в свете далеких факелов Дагейда рассматривала лицо, которое наяву видела всего один раз, – смуглое, с черными бровями, с заметным шрамом на щеке, окруженное прядями густых черных волос. Это был ее брат по матери, Торвард сын Торбранда. Отныне – конунг фьяллей. Дагейда своими глазами видела последний поединок и гибель его отца, и смысл ночного неистовства огней не составлял для нее тайны.

Дракон Памяти стал медленно опускаться в источник и вскоре исчез, теперь на дне были только камешки. Дагейда неподвижно сидела на земле, обдумывая увиденное и пытаясь сообразить, что грядущие перемены дадут ей. Казалось бы, какая связь между маленькой ведьмой в глуши Медного Леса и новым конунгом Фьялленланда? Но связь между ними имелась, и Дагейда никогда о ней не забывала. Почти единственным, что интересовало Дагейду в человеческом мире, было золотое обручье в виде дракона, свернувшегося кольцом, называвшееся Дракон Судьбы. Оно там, во Фьялленланде, где живет их с Торвардом общая мать кюна Хёрдис, похитительница Свальнировых сокровищ… Двадцать пять лет ее охранял старший из трех волшебных братьев, меч по имени Дракон Битвы. Но недавно он, как и Дракон Памяти, будучи погребен в кургане Торбранда конунга, тоже оказался если не в руках, то во владениях Дагейды. У похитителей остался только последний из трех, только золотой «дракон». Вернув его в Медный Лес, Дагейда вернула бы былую силу роду квиттингских великанов – то есть себе. Она, маленькая ростом, как двенадцатилетняя девочка, была единственной, но полноправной наследницей рода могучих, как эти горы, великанов, когда-то владевших всем полуостровом Квиттинг. Род ее исчез с лица земли, но если сила трех драконов вернется в Медный Лес, в ней одной будет мощь и долговечность всех. Тогда она будет несокрушима, как сами эти горы…

Напрасно было спрашивать у Дагейды, зачем ей эта мощь. Зачем-то река течет и ворочает огромные камни? Зачем-то растет лес и встает непроходимой стеной? Зачем-то метель засыпает землю снегами, погребая долины и горы? Такова их природа, а природа Дагейды была та же, что у корней и камней Квиттинга.

А главным ее соперником в борьбе за сокровище двергов теперь был ее брат, Торвард сын Торбранда. Но ему, когда Дракон Битвы вместе с его отцом ушел под землю, гораздо труднее будет противостоять ей! Сейчас, когда старый конунг умер, а новый еще не получил благословения богов, надежды Дагейды на успех необычайно возросли.

Ей, никогда в жизни не покидавшей Медного Леса и совсем не знакомой с человеческими порядками, трудно было сообразить, что предстоит теперь делать конунгу фьяллей. Его признали люди, но не боги, а та, что дарит смертным признание богов и с ним подлинное право на власть, живет далеко за морем, на острове в середине земли. А значит, ему теперь придется плыть туда…

Он уплывет в то место, где живет Богиня и которое, по сути, является Иным Миром… Никто, разумеется, не учил ведьму Медного Леса преданиям и обрядам, она и не смогла бы выразить в словах свое расплывчатое знание, но суть вселенских токов, на которые опирались и предания, и обряды, она знала прекрасно. Да, он уплывет… А это значит… Дракон Судьбы останется почти беззащитным!

Цель казалась так близка, что Дагейда не могла усидеть на месте. Пусть сама она не может уйти с Квиттинга – у нее есть другие руки, способные протянуться в любой уголок Морского Пути.

– Скорее, Жадный! – Мигом вскочив, Дагейда с нетерпением замахала руками, подпрыгивая, в своей накидке из волчьего меха и с густой гривой длинных спутанных волос похожая на обезумевшего ежа. – Скорее, едем! На озеро Фрейра!

Лежавший «валун» бесшумно поднялся на сильные лапы и шагнул к ней; мгновенно вскарабкавшись на камень, Дагейда ловко и привычно перебралась на спину волка и вцепилась в шерсть на загривке. Словно живая молния, облитый серебряным призрачным светом волк широкими прыжками мчался с уступа на уступ вниз по склону горы – на юг, туда, где ждало маленькую ведьму ее послушное орудие. И там, куда люди верхом и пешком добирались за много дней, она на своем косматом скакуне могла оказаться в пределах одной ночи.

В Медном Лесу Дагейда могла почти все, но не могла сделать одного простого дела – войти в человеческий дом. Просторная усадьба Конунгагорд, что так гордо возвышалась на пригорке над священным озером Фрейра, древняя усадьба квиттингских конунгов, куда сегодня мог бы смело войти любой случайный гость, ей, хозяйке всего полуострова, была недоступна. Этой холодной ночью в самом начале зимы усадьба открыла ворота и даже двери, чтобы многочисленным гостям шумного пира было чем дышать, но не для Дагейды предназначалось это гостеприимство. Ее не пускали воротные столбы, покрытые старой резьбой, с вплетенными в узор рунами Альгиз и Одаль, не принимали земляные полы, исхоженные тысячами человеческих ног, отталкивали камни очагов, возле которых многие поколения людей грелись, готовили пищу, пили пиво, передавая рог по кругу, рассказывали саги и болтали о пустяках, хвастались подвигами и спорили, чинили уздечки и перемигивались с женщинами, играли в тавлеи и метали кости, учили детей и бранились – словом, делали все то, чего не могут, не умеют делать великаны. И дух тех ушедших поколений окружал человеческий дом огненной стеной, непреодолимой для ведьмы.

Нынешний хозяин усадьбы, Бергвид сын Стюрмира, еще год назад именовавший себя конунгом квиттов, но лишенный этого звания после войны с другими квиттингскими вождями, был не такой человек, чтобы закатывать пиры для всех званых и незваных. Но сегодня выдался особенный день: он провожал свою сестру, йомфру Хильду, которая перебиралась из его дома в новый, свой собственный. Те события, в которых Бергвид понес потери, для Хильды обернулись приобретением славы и почета: ей было всего шестнадцать лет, но она теперь именовалась хёвдингом Острого мыса и стала первой на памяти людей женщиной, удостоенной такой чести. Острый мыс уступал всем прочим округам и богатством, и численностью населения, он не сулил своей хозяйке роскошной жизни, но это было ее собственное владение, и Хильда чувствовала такое же счастье, как если бы ей отдали весь Квиттинг. Там ее ждал новый, только что отстроенный усилиями Бергвида дом, и они уже условились, что на праздник Середины Зимы он приедет пировать у нее в гостях.

Радуясь, что их роду, хотя и ограбленному жадными врагами, все же принадлежат теперь две из восьми квиттингских областей, Бергвид хёвдинг находился в довольно веселом расположении духа. Но йомфру Хильда сама чуть было не испортила ему веселье, когда внезапно заявила:

– Теперь, когда у меня есть собственная земля, ты, Бергвид хёвдинг, брат мой, понимаешь, что мне пора подумать о замужестве!

– Да, это правильная мысль! – согласился Бергвид.

Он редко одобрял мысли, которые рождались в любых головах, кроме его собственной, но с этим спорить не приходилось. В его положении союзники нужны были как воздух – хотя уж он-то знал, что такое человеческое вероломство и как мало стоит полагаться на самых, казалось бы, близких людей!

– Я подумаю, что здесь можно сделать, – великодушно пообещал он. – Не так-то много… Да, совсем нет на Квиттинге людей, которые годились бы в мужья моей сестре… Родство с какими не опозорит наш род… Никому в этом деле нельзя верить! – с горькой откровенностью воскликнул он и протянул свой опустевший кубок служанке, ходившей вдоль длинных столов с кувшином пива. – Я… бывает, что девушка хороша собой, знатна, уч… учтива… – Он задумался, словно не знал, какие еще бывают у женщин достоинства, потом опустил голову и грустно посмотрел в свой кубок. – А на самом деле… Предатели! – с угрюмым давлением в голосе окончил он, глядя на дно кубка, как будто в нем только что утонули эти самые предатели. И он считал, что туда им и дорога!

Бергвиду хёвдингу, которого многие из его людей по привычке все еще называли Бергвидом конунгом (против чего он отнюдь не возражал), не исполнилось тогда и тридцати лет, но выглядел он на все сорок. Высокий, костистый, с широкими, но сутулыми плечами и длинными руками, он мог быть грозным бойцом, но выглядел нескладно, особенно теперь, полупьяно развалившись на высоком почетном сиденье; было похоже, как будто из этого тела вынули скрепляющий стержень и все кости болтаются сами по себе. Продолговатое лицо его, обветренное и загорелое, тоже выглядело каким-то костлявым: скулы у него заметно выдавались, как у многих квиттов, широкий выпуклый лоб уже был прорезан тремя глубокими морщинами, черные брови срослись. Длинные темные волосы давненько не встречались с гребнем, зато на шее висело странноватое для мужчины украшение – стеклянные бусы из продолговатых зеленых бусин, какие носят хозяйки средней руки, и то больше в торговых поселениях. Правда, поверх бус блестела широкая и длинная золотая цепь, вполне подходящая сыну конунга.

Йомфру Хильда ничуть не походила на брата. Невысокая, худенькая, с мягкими чертами лица, она казалась бы еще моложе своих шестнадцати лет, если бы не задорное, самоуверенное, лукавое выражение ее хорошенького светлобрового личика. Светло-карими глазами она напоминала кюну Даллу, их с Бергвидом общую мать, а склонность к насмешкам и проказам унаследовала от своего собственного отца – и в этом состояло основное различие между ней и Бергвидом. Торжествующе хохотать над поверженным врагом, будучи достаточно погружен в «боевое безумие», он умел, но смеяться от радости – нет. Брат и сестра, они были в равной степени упрямы, но если упрямство Бергвида напоминало каменную скалу, о которую разобьются самые разумные доводы, то упрямство Хильды походило на ручеек, который неприметно обогнет любую скалу и проложит-таки путь, куда ему надо. Бергвид был неприхотлив и равнодушен к богатству, и если не брезговал грабить торговцев на морях, то больше ради необходимости содержать дружину. Хильда же очень любила роскошь, была жадна до подарков, новых платьев, чаш и кубков, тканей, украшений, поясов, ковров и всего прочего. Особенно теперь, когда ее новому дому требовалось достойное убранство.

Ради родственной любви йомфру Хильда, услышав от брата о «предательстве» женщин, не усмехнулась, а только опустила глаза. В самом деле, когда твоя первая невеста оказывается беременна от твоего злейшего врага, потом жена уходит к другому злейшему врагу, а третья невеста – к третьему, тут поневоле сделаешь выводы… Однако сама Хильда вовсе не собиралась становиться такой же неудачливой. Теперь, когда у нее есть собственная земля, ей самое время было подумать о достойном браке. И на примете у нее имелся человек, который умел в должной мере оценить ее достоинства. Если бы только втолковать любезному братцу, упрямому, как тролль, что и ему это принесет сплошные выгоды!

– Да уж, бывает так, что бывшие друзья и даже родичи становятся врагами! – с многозначительным и важным видом заметила она, рисуясь перед братом, его гостями и дружиной, как может только юная хорошенькая девушка, чрезвычайно довольная собой. – Но случается и так, что бывшие враги становятся друзьями и родичами, да, так тоже бывает! Все в мире может стать своей противоположностью!

Изрекая эту мысль, которая ей представлялась необычайно мудрой и глубокой, Хильда покосилась на брата, но тот не мог ее оценить. Уронив голову и опершись о подлокотник, Бергвид уже дремал. Рабыня Халльгерд – крепкая, суровая женщина средних лет – стояла рядом, готовая подхватить его, когда он начнет падать.

– Вот, например, у тебя есть враг, Вигмар Лисица! – девушка слегка повысила голос, и Бергвид, услышав это имя, поднял голову. В глазах его появилось какое-то смутное нехорошее чувство, но Хильда, не смущаясь, продолжала: – Приятного в нем мало, что и говорить! Но у него есть сыновья. Штук десять, если всех считать. Но законных только двое. По матери они происходят из рода Стролингов, а на Квиттингском Севере никого не было их знатнее! Так что внук последних Стролингов совсем неплохая пара даже для меня.

– О чем ты говоришь? – Бергвид не вполне ее понимал, но имя ненавистного врага заставило его выплыть из полупьяных грез. Его темные глаза под тяжелыми набрякшими веками оживились и настороженно заблестели.

– Я говорю о том, что ради мира на Квиттинге я согласилась бы заключить брак с человеком, который никак уж нас не опозорит своим происхождением, – с той же горделивой важностью продолжала Хильда. – Такой брак предотвратил бы дальнейшую вражду между хёвдингами и…

– Тролли бы их взяли! – Бергвид в негодовании швырнул свой кубок прямо на земляной пол, так что остаток пива выплеснулся в очаг, угли зашипели. – Молчи! Я знать не хочу никаких хёвдингов! И меньше всех – Вигмара Лисицу, этого мерзавца, выскочку, наглеца, безродную скотину! И колдуна в придачу! Он заклинает духов, и они помогают ему одерживать победы! Я соглашусь о нем услышать только одно – что его повесили, и утопили, и свернули ему шею! Что его кишки намотали на его собственное проклятое копье! Больше ничего я не желаю о нем слышать! И чтобы я больше от тебя о нем не слышал!

– Но ты же дал клятву оставаться в мире со всеми, в том числе и с ним! – Хильда с обидой надула губки, как девочка, которой запрещают играть. – Ты дал клятву жить в мире со всеми квиттингскими вождями. И не будет никакого урона нашей чести, если мир будет подкреплен…

– Молчи, я сказал! – Бергвид ударил кулаком по подлокотнику. – Клятву! Будь проклята эта клятва! Если бы я только знал, что ему прищемил хвост конунг фьяллей, дождался бы он от меня клятвы! Вот отчего он запросил мира, этот трус, подлец и предатель, – если бы я только знал! – И Бергвид даже зарычал от досады на свое тогдашнее неведение, которое верную победу, бывшую почти в руках, превратило в поражение.

– Но теперь ты связан клятвой и все равно не можешь враждовать и воевать ни с кем из них. Поэтому…

– Поэтому я укажу тебе нового противника, Бергвид сын Стюрмира!  – вдруг прозвучало между ними, прямо из ниоткуда.

Голос, произнесший эти слова, был так странен, так звучен и притом бесплотен, что все в гриднице разом умолкли, перестали есть; ослабевшие руки опустили рога и кубки, работающие челюсти застыли, так что все гости стали похожи на хомяков с полными защечными мешками. Голос шел откуда-то из самой середины просторного покоя, рождался как бы из воздуха между резными столбами, подпиравшими кровлю… из очага, где горел огонь… и притом походил на стылый, режущий зимний ветер, пробирающий до костей. Собственное тело показалось каждому недостаточно надежным покровом для защиты души от голоса с той стороны.

– К-кто? Где? Что это? – Бергвид тревожно огляделся, вцепившись в нож на поясе. – Кто говорит… со мной…

– Это я говорю с тобой, Бергвид сын Стюрмира, я, дух Медного Леса! Я, Дагейда дочь Свальнира!

– Где ты?

Бергвид, бледный и с холодной испариной на лбу, огляделся – он знал, что дочь великана никогда не войдет в человеческий дом. Та же испарина блестела на лбах у всех гостей в гриднице – каждого сжигал внутренний жар, а по коже бегал озноб, вызывая лихорадочное потение, кружение головы, темноту в глазах, слабость. Лишь слегка коснувшись их, дух корней и камней тянул на себя человеческую жизненную силу, и ни у кого не было средства защититься от его жадности.

– Я здесь!  – раздался насмешливый голос, и Бергвид, а за ним и все прочие увидели в огне очага, высоко вздымавшегося над старыми черными камнями, голову ведьмы.

Рыжие языки пламени вились вокруг лица, как волосы на ветру, желтые глаза сияли и жгли – и Бергвид, не раз видевший ее, не мог не узнать своей странной покровительницы. Ее покровительство он когда-то купил за такую цену, о которой предпочел забыть, и Дагейда все эти десять лет приносила ему только пользу, но при встрече с ней он каждый раз испытывал давящий ужас.

– Что… что ты хочешь? – задыхаясь, едва сумел выговорить он, на все готовый ради того, чтобы она поскорее исчезла.

– Помочь тебе!  – прозвучало из пламени, и сам голос ведьмы обжигал, как злое дыхание огня. – Ты не можешь затеять войну на Квиттинге, чтобы не нарушить данной клятвы. Я укажу тебе другого противника. Победа над ним прибавит тебе чести и богатства! Это – Торвард сын Торбранда, конунг фьяллей!

– Кто-о?! – боясь, что ослышался, заплетающимся языком едва вымолвил Бергвид. – То… То…

– Тор-вард сын Торбранда, конунг фьяллей! — со злобным удовлетворением отчеканила ведьма. – Ты удивлен? Ты этого не знал? Ты не знал, что Торбранд конунг убит, убит здесь, на Квиттинге, убит Хельги сыном Хеймира! А это так! Уже много дней миновало с той поры, как он был засыпан землей вместе со своим знаменитым мечом по имени Дракон Битвы, тем самым, который он украл у моего отца! Они погребены в одной могиле, и сын его стал конунгом фьяллей! Нет больше Торбранда конунга, чье имя наводило страх на врагов! Больше нет! Ничто не мешает тебе пойти войной на его беззащитную землю и рассчитаться с фьяллями за все то горе, которое они принесли квиттам! Отомстить за смерть твоего отца, Стюрмира конунга, чья убийца, жена Торбранда, все еще живет в Аскефьорде! Сделай же это сейчас, когда все дороги перед тобой открыты!

– Но как же… Торвард ярл? Вернее, Торвард конунг? – дрожащим голосом пробормотал Ульв Дубина, наслышанный о мощи Торбрандова наследника.

– Скоро его не будет во Фьялленланде, и все его сокровища, награбленные на Квиттинге, останутся без защиты! Пойдите туда и возьмите их! В Аскефьорде вас ждут добыча и слава! Увези его мать и продай ее в рабство, Бергвид сын Стюрмира, как его отец продал в рабство твою мать! Возьми его дом и его богатства, как он взял твои! А мне ты отдашь только одну вещь – обручье Дракон Судьбы, то, что носит его мать. Принеси мне его – и я дам тебе такую силу, что равного тебе не будет в Морском Пути. Никогда!

– Я сделаю это! – воскликнул Бергвид, и голос его окреп. Мысль о фьялленландских конунгах, об участи его матери кюны Даллы, в память о которой он носил те зеленые стеклянные бусы, прогнало даже его робость перед огненным лицом ведьмы. – Да! Я продам в рабство его мать, как он продал мою! Это будет достойная месть!

– Но помни! –  Пламя вдруг взметнулось выше, почти лизнуло кровлю, и люди, замершие на скамьях, с криками подались назад, закрывая головы руками. – Если ты вздумаешь обмануть меня, присвоить Дракон Судьбы, то участь твоя будет ничем не лучше участи твоего брата Вильмунда! Висеть тебе на дубу пронзенному копьем! И пронзит тебя Торвард сын Торбранда, как старый убийца Торбранд пронзил твоего брата! Запомни!

На это Бергвид уже не ответил: он сидел, обеими руками вцепившись в подлокотники и остановившимся взглядом впившись в пламя, откуда смотрели на него огненные глаза ведьмы. Месть составляла смысл его жизни; жажда мести текла в его жилах вместе с кровью, ее он ел и пил. Надежда на нее была единственной отрадой его жизни. Ради мести он совершил бы любые подвиги и пошел бы на любые жертвы.

– Я дам тебе в помощь священный кубок Дракон Памяти!  – пообещала ведьма, и Бергвид снова не верил своим ушам. Этот самый кубок он когда-то отдал ей сам в обмен на покровительство и никак не ждал, что когда-нибудь увидит его снова. – На то время, которое тебе понадобится, чтобы собрать войско. С ним к тебе придет благословение предков, и все квитты увидят это. Когда твой поход будет победоносно завершен, Квиттинг снова признает тебя своим конунгом. А ты вернешь мне Дракон Памяти. И плохо будет тому, кто пожелает меня обмануть! Завтра на рассвете пойди на гору Сэтрберг и возьми его в источнике, что бьет из скалы, под корнями кривого дуба.

Голос умолк, пламя в очаге успокоилось и снова загорелось ровно.

Глава 2

На восемнадцатый день после того, как Торвард ярл вернулся в Аскефьорд и узнал, что теперь он зовется Торвард конунг, «Крылатый Дракон» уже подходил к священному острову Туаль. Девять дней ушло на дела дома – на «наследный пир», когда поднимали кубки в честь Одина и Фрейра, кубок Браги за павших воинов [3] , «поминальный кубок» в честь предков. Несколько дней ушло на отдых дружины и поправку кораблей, до того полгода пробывших в плавании. Кюна Хёрдис, как ни приятно ей было видеть рядом с собой сына-конунга, сама толкала его поскорее отправиться на священный остров – только после этого он станет «самым настоящим» конунгом, и Хёрдис испытывала прямо-таки детское нетерпение скорее довести дело до конца.

Сопровождать конунга отправились представители трех родов «стражей причалов», каждый на лучшем своем корабле и со своей дружиной: Халльмунд сын Эрнольва на своем «Единороге», Альвор Светлобровый из усадьбы Горный Вереск со своим средним сыном Флитиром, на корабле под названием «Медный Дракон», Эйнар сын Асвальда из усадьбы Висячая Скала на «Устрашающем». Сыновья Хродмара ярла из Медвежьей Долины, Фреймар и Ингимар, остались охранять Аскефьорд.

Девять дней ушло на плавание – частью вдоль берега на север, мимо земель племени хэдмаров, потом в море мимо Тюленьих островов и дальше на запад. Завидев остров Туаль, три дня корабли фьяллей шли вдоль берегов острова на запад, потом обогнули мыс и поплыли на север, к устью реки Даны, возле которого располагался священный холм Аблах-Брег, Холм Яблонь, главная цель путешествия. Ночевать останавливались в строго определенных местах, заходя в устья рек. Места стоянок были определены много веков назад, и говорили, что пренебрежение ими означает гибель для чужаков. Правда ли это, никто не знал, но по ночам на фьяллей нападал такой крепкий сон, что ему не могли противиться даже дозорные. Островом правили таинственные могучие силы, подчинявшие себе пришельцев. Сами его берега, каменистые склоны, дубовые рощи и зеленые пастбища на склонах холмов казались необычайными, оживленными и одушевленными не в пример всем прочим. И курганы – огромные подземные дворцы с камнем на вершине, древние, как сама земля. Кто соорудил их и кто в них погребен, оставалось тайной: на памяти людей остров Туаль был заселен уже полторы тысячи лет, но, когда первые поселенцы под предводительством отважной женщины по имени Бель прибыли сюда, курганы уже стояли.

Каждый раз фьялли обязательно оставляли на месте ночлега приношения для здешних духов: хлеб, мясо, пиво. Жителей видели мало: с наступлением темноты те крепко запирались у себя в домах, и только при свете дня с кораблей фьялли иногда видели маленькие фигурки на пастбищах, возле овечьих стад.

Глядя на зеленые холмы-курганы за прибрежной полосой, на каменные развалины непонятных, но внушительных сооружений, Торвард вспоминал все то, чему его учили еще в детстве, и ему мерещилось, что где-то здесь и происходили те грозные события, когда первое копье войны было пущено во вражеский строй:

Один бросил копье против вражеской рати;То было во дни первой в мире войны —Разрушился вал возле крепости асов,Когда осаждали их ваны отважные…Я знаю, как в свете война была первая —У богов из-за Гулльвейг, заколотой копьями.Сожгли ее после в жилище у Гара,Три раза сожгли ее, трижды рожденную,Часто жгут ее вновь, но не гибнет она [4].

Днем во время плавания, вечером у огня и даже ночью во сне Торварда не оставляли мысли о богине, на землю которой он вступал, – той, что равна в мудрости самому Одину и наиболее любима смертными за сладость ее даров. На острове Туаль ее называют просто Богиня, обозначая этим словом всю полноту женского начала во вселенной. В землях Морского Пути ее зовут Фрейей, но это ведь не настоящее имя, это лишь почетное обращение – «госпожа». Ее зовут Невестой Ванов – Ванабрид, зовут Богиней Ванов – Ванадис, зовут ее и Хёрн – Хозяйка Льна, и Гевн – Дающая, и Мардёлль – Сияние Моря, и Сюр – Золотая Свинья-Солнце, и Гулльвейг – Сила Золота. Но подлинное ее имя, как и имя Одина, никто из смертных не знает. Богиня – добрая советчица и опасная колдунья, способная оборачиваться то темным, то светлым ликом. Та, что отдавала свою любовь четырем карлам, хранителям сторон света и духам четырех стихий, а они наградили ее ожерельем, знаком власти над полным кругом бытия. Ибо все во вселенной движется одним и тем же путем: через рождение, становление, смертный уход к новому возрождению. И как не бывает рождения без последующей смерти, так не бывает и смерти без нового рождения. Потому так неоднозначен лик Богини, соединяющей в себе противоположности: она Хейд, Сияющая, и она Бат, Битва. Она – богиня женщин, приводящих в мир новую жизнь, она – богиня воинов, приносящих смерть, и она же принимает в своем небесном чертоге половину всех павших. Но вещи эти не так уж различны меж собой, как может показаться. Ведь и смерть, и любовь по сути есть освобождение от мелкого и повседневного, есть слияние души со вселенной. И имя ей – Фрейя, что значит – Госпожа. Ибо смерти, как и любви, подвластно во вселенной все. Она разделяет, и она соединяет, и обе половины ее существа неделимы, как стороны кольца.

Торвард был не из тех, кто много раздумывает о высоких предметах, но теперь все, чему его когда-то учили, вспоминалось само собой. Сердце его билось, как у молодого парня перед первым свиданием с любимой девушкой. Он думал о богине, а в памяти его всплывали образы всех тех, кого он когда-то любил: от его первой подруги Даллины, дочки его воспитателя Рагнара, у которой теперь уже было трое детей и загрубелые от возни с хозяйством руки, до того изящного, золотоволосого, шаловливого и царственно-гордого существа, которое носило длинное имя Эмер Креде Фираланд, проживало на острове Эриу и прошедшим летом решительно отказывало в благосклонности смертному, который еще не конунг в своей стране. Воспоминания приходили не случайно: с каждого из этих столь разных лиц на него смотрели сияющие глаза богини Фрейи. Сама богиня любила его в образах всех тех девушек, сама богиня обнимала его их руками, и едва ли она упрекнет его в недостатке ответной любви. Он приехал сюда ради встречи с ней, вечной невестой и возлюбленной. Он никогда не отвергал ее даров, а значит, в ее владениях мог рассчитывать на ласковый прием.

Так случилось, что первым человеком из Аблах-Брега, кто увидел корабли Торварда конунга, был тот, к кому он и направлялся. Фрия Эрхина, верховная жрица Великой Богини и правительница острова Туаль, в это утро стояла на берегу, на возвышенности перед свежим курганом матери своего отца, и смотрела в море. Торвард конунг, полный мыслями о том крутом повороте, который так неожиданно произошел в его жизни, не мог и предполагать, что женщина, к которой лежит его путь, теперь переживает то же самое. Ему предстояло впервые получить благословение богов уже в качестве конунга, а ей предстояло впервые призвать на кого-то это благословение в святилище Аблах-Брег. Но только ему этот обряд предстоял в первый и последний раз, а ей – просто в первый, один из многих последующих.

Оба они были молоды, но к перемене своего положения относились совсем по-разному. Для Торварда перемена состояла прежде всего в потере отца и конунга, которую понес он и с ним весь Фьялленланд, а для Эрхины – в приобретении верховной власти, о которой она мечтала с самого детства.

Островом Туаль и его храмами правили только женщины, передавая власть от матери к дочери, от тетки к племяннице, от бабушки к внучке. Предание говорило, что, кроме восемнадцати сыновей, Харабана Старый и жена его Хальмвейг Жрица имели единственную дочь по имени Меддви. И когда братья ее ушли за моря добывать себе державы, она осталась на острове в середине земли, чтобы служить благословившей их богине. И с тех пор все женщины из ее рода поддерживают священный огонь на вершине Холма Яблонь, передавая благословение своим далеким братьям-конунгам.