Планета катастроф

Шея моя не гнулась, правый глаз распух, и к нему было больно прикоснуться, а верхняя губа выглядела так, словно за нее засунули сардельку.

Я сел. Пружины матраса взвизгнули, и, вторя им, взвыл я. Теперь стало понятно, что болит еще и рука. Так и есть: кожа на пальцах содрана. Вспоминать, где и когда — бесполезно.

Дверь, ведущая в душевую, приоткрылась, и я схватился за свой 38-калиберный. Ложная тревога. Это была она, гибкая, как ящерка, в своем облегающем блестящем комбинезоне. Глядя на револьвер, она улыбнулась как ни в чем не бывало. Кто знает, знаком ли ей вообще этот предмет?

— Доброе утро, — положив «пушку» на кровать, я встал.

— Добуто, — она улыбнулась чуть пошире. Сегодня ее волосы были убраны назад и перехвачены тесьмой.

— А, так ты все-таки говоришь по-английски! — Моя радостная улыбка стоила мне боли в трех точках лица. — Слава Богу. Может, теперь мы хоть как-то продвинемся вперед. Я не знаю, чем ты так разозлила Сэтиса, но я решительно тебя поддерживаю. А теперь скажи, что произошло.

— От оттрок атахру, — ответила она нерешительно.

— Ты опять за свое? А зачем? Я же слышал, ты сказала «доброе утро», как настоящая леди.

— Добуто, — повторила она. — Нашаледи.

— Ах ты. Боже мой, — улыбка на моем лице сменилась гримасой. — Прямо как попугай.

— Капагай, — отозвалась она.

— Ну что ж, может, с этого и начнем. — Я положил руку на ее ладонь. — Слушай, детка, я совсем не педагог, даже свою собаку не смог научить приносить газету. Но если мы постараемся, ты сможешь сносно овладеть языком и рассказать мне о себе. — Тут я ткнул пальцем себя в грудь: — Милком Айриш.

— Акмалирис, — повторила она.

— Ладно, отбрось «ак», просто «Мал» или «Мэл», как хочешь.

— Акмал, — она не понимала, а может, и упрямилась.

— Ну ладно, будь по-твоему. А тебя как зовут?

— Акриссия, — ответила она без промедления, учтиво и даже как-то официально наклонив голову.

— Акриссия, — повторил я, теперь лицо ее озарила радостная улыбка. — А можно я буду называть тебя «Риссия», так будет короче да и красивее.

Она колебалась, по лицу тенью пробежали несколько явно противоречивых мыслей, затем снова склонила голову и прошептала:

— Риссия… Мал… — Прикусив губу, она сняла с пальца серебряное кольцо и протянула его мне — застенчиво, как ребенок предложил бы конфетку. Я взял кольцо, оно было массивным и увесистым.

— Очень красивое, — похвалил я. Казалось, она ждет какого-то ответного жеста. Может, хочет, чтобы я вернул вещь? Нет, не похоже. Я надел кольцо на свой мизинец и поднял руку вверх — она заулыбалась, взяла мою руку в свои, и что-то прошептала. Мне показалось, что этими словами она скрепляет нашу дружбу.

— Спасибо, милая, — сказал я. — Очень красивый подарок. А теперь продолжим нашу учебу. — Взяв ее руку в свою, я только теперь заметил, как грязны ее пальцы с обломанными ногтями.

— Риссия, ты спала в этой пещере, теперь пора из нее вылезти и привести себя в порядок. Прими душ, а я пойду присмотрю тебе кое-что из одежды, да и мне не помешают новые носки.

Я открыл воду в душе и показал жестом, будто скребу себе спину мочалкой. Риссия наблюдала и послушно кивала головой. Закрывая дверь, я успел заметить, что она стала расстегивать какие-то невидимые молнии на своем комбинезоне.

Встретив хозяина внизу (его, как выяснилось, звали Бобом), я объяснил ему, что именно я прошу его купить, дал денег и прибавил еще пять долларов сверху, эти «чаевые» привели его в такой восторг, словно он ничего не ведал о полном крахе нашей экономики. Надев пиджак, который напомнил наряд утопленника, только что вытащенного из воды, хозяин долго запирал свой металлический сейф, а потом затрусил к выходу.

Через полчаса он ввалился в мою конуру, увешанный пакетами; здесь были и продукты, и туалетные принадлежности, и прочие вещи. Прежде всего он окинул жилье орлиным оком, в надежде обнаружить развороченные постели или другие признаки бурных страстей, а потом не торопился уходить, явно настроенный на приятельские откровения. Я его выпроводил, намекая на неплохие деньги, которые он получит позже.

Постучав в дверь ванной, я засунул в нее бумажный мешок с туалетным мылом, розовой водой, расческой, зубной щеткой, полным маникюрным набором, мочалкой и всякой косметической дребеденью.

— Поторопись, — сказал я, — у меня уже живот подвело от голода.

Пока она приводила себя в порядок, я, стянув кружевную салфетку с комода, расставил на ней яства: хлеб, сыр, мясные консервы, фрукты, кофе и бутылочку бренди с подозрительной наклейкой. Минуты тянулись невыносимо долго. Потом скрипнула дверь, появилась Риссия, свежая и отмытая, словно младенец в своей первый день рождения. Одета девушка была, как прежде, но из волос она соорудила замысловатую башню, перевив ее красной пластиковой лентой, снятой с косметической коробки. Ногти сверкали розовым лаком, духи едва напоминали о себе тонким цветочным ароматом.

— Прелестно, — похвалил я, стараясь не выдать своего замешательства.

— Ты выглядишь очень мило, но, знаешь, несколько экзотично. Все-таки советую тебе переодеться.

Порывшись в пакетах, я вытащил нейлоновое белье и присовокупил к нему нечто верхнее, на ярлыке которого значилось: «костюм для прогулок». Она приняла подарки с выражением изумления, и мне пришлось разыграть целую пантомиму, показывая, что куда нужно надевать. Риссия весело смеялась. Теперь, когда смылась грязь, на ее шее отчетливо обозначился синяк.

Увидев еду, она бросила одежду на мою кровать и села к столу с азартным блеском в глазах. Ее заинтересовали коробки, открыв одну из них, она вытащила апельсин, понюхала его и откусила кусочек. Плод понравился ей, хотя она не догадалась снять кожуру. Сидя рядом и глядя, как апельсиновый сок стекает по ее лицуй шее, я раздумывал, что же за создание подбросила мне судьба.

Риссия проявила удивительные способности к запоминанию слов, которым я ее учил, и столь же решительное равнодушие к правилам поведения за столом. От кофе она морщилась, консервированным мясом давилась. Что такое хлеб, она явно раньше не знала, но приняла его безоговорочно и уписывала за обе щеки. Единственным, что было ей в какой-то мере знакомо, оказались фрукты.

Уже через час — время нашего обеда — она говорила короткими фразами типа «Риссия ест», «Мэл ест», «хорошо», «нет», «сегодня», «завтра», «гулять».

— Нам нужно посидеть дома до темноты, — толковал я. — Это называется: «пока спадет жара». Мне жаль, что еда тебе не нравится, но здесь по-соседству больше ничего не купишь. В Майами становится плохо с продуктами. Хотя девять десятых населения уехало, город не может без конца жить старыми запасами.

Она кивала, словно понимала, что я говорю. Может, она понимала больше, чем я предполагал, как улавливают смысл неведомых им слов дети.

Сейчас она сидела перед овальным зеркалом в своей комнатушке, сооружая и разрушая разные прически из пышных волос. А я меж тем мысленно разрабатывал план дальнейших действий. Идти в полицию не имело смысла. По городу валяется так много трупов, что расследованием никто заниматься не станет: законы военного времени. Пытаясь объяснить все это Риссии, я мерил шагами конуру, как тигр.

— Здесь много воды и лодок, — продолжал я, — можно попытаться достать небольшой катер. Этот тип, Сэтис, зажал нашу монетку, ну что ж, пусть подержит. Может, мертвый моряк был прав, и слоны подо льдом есть, но пусть пока подождут. Мое любопытство могу удовлетворить и попозже. Сейчас надо держать путь на север, выбрать спокойный городок в горах и там переждать климатические катаклизмы.

— Сэтис — нет. Мал и Риссия ходить, сегодня. — Вид у нее был испуганный, а может, просто озабоченный, поскольку она не могла понять, что говорю я, и выразить свои собственные мысли.

— Ну, Риссия, попробуй, скажи, — нервничал я. — Кто такой Сэтис? Почему он послал в погоню за тобой этих бандитов? Откуда ты взялась?

Посмотрев на меня, она покачала головой, словно хотела сказать: все поняла, но не могу ответить. Я смирился. А может, мне не так уж и нужны были ее ответы.

Наступили сумерки — время, когда солнце озаряет все таинственным красно-зеленым светом. Пробившись сквозь пыль, оно осветило комнату, словно сцену, из угла в угол пролегли длинные тени.

— Я выйду и попробую нанять суденышко, — предупредил я. — Никого не впускай, покуда не вернусь. Не забудь, у тебя есть оружие, — я вложил револьвер в ее руку, потом показал, как прицеливаться и нажимать на спусковой крючок.

— Стреляй, не раздумывая, — продолжал я, — в любого, кто ворвется в комнату.

За ее милой улыбкой пряталась тревога. Девушке не хотелось оставаться одной, ей не нравился револьвер, но другого выхода не оставалось ни у нее, ни у меня.

Внизу я встретил Боба, хозяина «меблирашек», который покосился на меня как-то подозрительно.

— А ты, я вижу, бороду отрастил, — заметил он таким тоном, словно я проносил мимо краденые вещи.

— Ты очень проницателен, — ответил я.

— Для этого и снимал комнаты, чтобы в них отращивать бороду?

— А почему бы и нет?

— Что, маскируешься? — Он заговорщицки подмигнул.

— Наоборот, чтобы мои старые друзья меня узнали, — ответил я. — Понимаешь, раньше у меня была борода. Пару дней назад я собирался занять деньжонок у одного из приятелей, а он меня отшил.

— Вот как? — рявкнул Боб. — А я хотел как раз предупредить: со следующей недели повышаю плату за комнаты. — Он пожевал губами, вычисляя будущую ренту. — С понедельника будешь выкладывать по пятнадцать в сутки.

— Ладно, пятнадцать так пятнадцать.

— Это начнется послезавтра, — пояснил он. — Можешь еще один день жить за десять.

— Слушай, Боб, — сказал я, доверительно опершись о его стол. — Мне бы следовало сказать тебе раньше, но я боялся, что ты запаникуешь. — Я внимательно оглядел комнату, недовольным взглядом окинул застекленные шкафы с пыльными кипами бумаг, перевел взгляд на кактус в бочке. Боб следил за моим взглядом, не отрываясь.

— Я веду работу по розыску бомб. Есть такое отделение полиции в Майами. Эта крошка, которая со мной, — медиум. Экстрасенс, знаешь такое слово? Очень помогает в нашей работе. И еще выявляет психопатов. Ну, понимаешь, у одного ферма рухнула, у другого теща утонула, ну и всякое такое. Те, кто послабее нас с тобой, не выдерживают, психовать начинают. И, между прочим, на улицах уйма этих типов.

— А при чем тут бомбы? — Боб уже дрожал, как струна.

— Я думал, ты знаешь. Дело в том, что ты все видишь, Боб, соображаешь, да и дела у тебя идут неплохо. Значит, у тебя есть завистники и враги. Ходят слухи, что есть бомба — не больше одноразовой ампулы для венериков, — но сила такая, что срывает крыши с домов и швыряет остатки этих домов в залив. Мы уже засекли одну в туалете на третьем этаже. Так что не спускай воду, пока я не дам тебе знать.

— Так что, значит…

— Держи это в своей черепушке, Боб. Мы тебя не бросим. Завтрак вечеру получишь дальнейшие инструкции.

— Завтра?! Что же мне, сидеть и слушать, как она тикает?

— Ты храбрый малый, Боб. Нервы у тебя — канаты. — Я притворился печальным. — Честно говоря, иногда мне самому страшновато.

— Слушай, ты куда уходишь? Оставляешь меня с этой штуковиной наедине?

— Я ненадолго. Попробую купить парочку фунтов индийского чая. — Я открыл дверь и вышел. Вокруг меня рушился мир, пахло смертью, битым, кирпичом и гнилью. И среди этого хаоса, как бузина меж развалин, росла и пускала побеги жадность. Сильные мира сего погибли, а Бобы выжили, чтобы остаться в нем навсегда.

Я вышел на улицу, которая когда-то — может быть, лет двадцать назад — была весьма оживленной. Она и раньше не блистала магазинами для богатых. Лавки зазывали туристов среднего класса, предлагая товар массового спроса, низкопробный, но зато с наклейкой «Майами», что должно было произвести впечатление на провинциальную родню. Теперь даже эти дешевые, аляповатые сувениры из картона и пластика исчезли, и жалкий обман витрин сменился откровенной бедностью и обветшанием. Неубранный мусор, гонимый ветром по обочинам, собирался в кучи около скамеек, фонарных столбов, у порога гостиницы, где мы жили.

Выйдя из дома, я осмотрелся: опасности не наблюдалось. Подняв воротник грязной шинели, взятой напрокат у Риссии, я направился к более оживленной улице за углом.

Берег залива был в десяти кварталах. Я шел неторопливо, стараясь приметить среди прохожих мужчин в немодной одежде и с невыразительными лицами. Малочисленный транспорт не мешал моим наблюдениям.

Побережье погружалось в темноту, причалы были огорожены и заперты на замки. Я шагал на север, к той части набережной, которая некогда пользовалась особой популярностью. Теперь здесь гнили заборы, ржавели проволочные ограждения, медленно рушились маленькие пивные и бутербродные, выгорали вывески, предлагающие свежую рыбу и креветок. Повсюду рос высокий бурьян, бродили во множестве одичавшие, тощие, с безумно горящими глазами кошки. Казалось, на свете перевелись все мыши, и им ничего не осталось, как поедать друг друга.

Впереди показался бетонный ангар, на облупившихся стенах которого я смог разобрать надпись: «ПРОДАЖА КАТЕРОВ И ЛОДОК». Огромный замок висел на двери главного входа, но рядом на одной петле болталась маленькая служебная дверца. Я вошел внутрь: контора полностью разгромлена. Минуя перевернутые столы и опрокинутые сейфы, я вышел к причалу. В доке были пришвартованы три судна: два ярко раскрашенных, легких, и один большой, угрюмый, видавший виды катер. Вот это, пожалуй, то, что нужно. Взобравшись на борт, я обнаружил штук шесть тяжелых ящиков, с надписью, гласившей: «Продукты питания для летного состава». «Для целого батальона — на неделю», — прибавил я про себя. А это что за штука? Из-за ящиков я извлек нечто громоздкое, завернутое в брезент. Ага, оружие: один «Ветерби» 75-го калибра и зловещий автомат 25-го калибра с запасной обоймой. Такого я прежде не встречал, но приходилось слышать, что эта модель способна опорожнить свой тысячезарядный барабан в две секунды, причем его автоматная очередь — это стальной ураган, который может разрезать пополам даже носорога. «Н-да, кто-то серьезно готовился к тому, чтобы отвалить», — подумал я.

Дальнейшее обследование катера подтвердило эту мысль: здесь был компактный опреснитель морской воды, запас одежды, установка, меняющая микроклимат, бар с хорошим запасом выпивки и даже полка с книгами. Нет, мне явно везло. Осталось только проверить, смогу ли я задраить дверь.

Вода билась о борт и бурлила снаружи, пытаясь ворваться внутрь, пока я искал рычаг. Но вот уже он у меня в руках, и дверь послушно, хотя и со скрипом, поддалась. Закрыв ее, я проверил, в порядке ли якорные канаты — на случай, если придется отчаливать в спешке. Ну что ж, полная готовность! Пора возвращаться. Я вышел на улицу. Уже совсем стемнело.

Или это потемнело у меня в глазах? Тротуар под ногами пошел вниз, а через секунду встал на дыбы. Земля морщилась, словно пруд, подернутый рябью.

Я побежал, но на следующей же «волне» упал, потом встал и продолжил путь. В конце улицы показалась машина, она не катила, а дергалась какими-то невероятными зигзагами, отчаянно визжа. Попав в следующую «волну», она рванула в сторону, потом на дикой скорости понеслась вперед и, подпрыгнув, взорвалась буквально в двадцати шагах от дверного проема, в который успел заскочить я. За грохотом взрыва последовал обвал — градом сыпались кирпичи и камни. Выйдя из своего укрытия, я бросил взгляд на адский огонь, охвативший ближайшие дома, и помчался дальше.

Теперь на улице появились люди — они заполнили ее, как кипящая лава. Женщина с дикими глазами металась от одного подъезда к другому, смешались людские крики, стоны, что-то разбивалось с грохотом или падало с тяжелым стуком. Следующий толчок поверг людей навзничь, словно то была пулеметная очередь.

Вокруг непрерывным дождем падали осколки и обломки. Издалека приближалась целая группа людей — как в немом кино — ни голосов, ни топота ног не слышно из-за непрекращающегося грохота, в беззвучном крике застыли открытые рты. Неподалеку валялся опрокинутый автомобиль, у которого все еще горели фары. Из окон домов вырвалось красное пламя и валил черный дым.

Я растянулся на земле, а поднявшись, увидел, что фасады домов рушатся, выгнувшись как-то странно, словно человек животом вперед. Крыши соскальзывали вниз, увлекая за собой куски штукатурки; все это сыпалось на головы бегущим людям. А они, словно растревоженные муравьи, метались из стороны в сторону, падали, поднимались, потом исчезали в клубах пыли. Я видел, как фонарный столб оторвался от своего основания и, словно артист балета, сделав несколько па на одной ноге, грянул оземь со звуком, способным переломить хребет.

Впереди показались наши «меблирашки»: невзрачное серое зданьице теперь, в отсвете пожара, было зловеще багровым. Вбежав в зияющий, с оторванной дверью проем, по искалеченным ступеням я громадными скачками ринулся на свой этаж. Вестибюль представлял собой груду битого стекла и деревянных щепок. Из нее росла безжизненная рука хозяина гостиницы. Бедняга Боб! Так и не дождавшись расплаты за свое молчание, он сомкнул уста навсегда.

В свою конуру я ворвался с криком: «Риссия!»

Никакого ответа. Покореженная кровать, растерзанные оконные жалюзи, на полу — россыпь флаконов и баночек. Я звал, силясь перекрыть грохот землетрясения, я распахнул двери гардероба, даже отодвинул кровать от стены — ни следа моей Риссии…

Что ж, может, это и к лучшему, что она, ослушавшись, ушла из дома, избежала гибели под обломками. Лучше уж никаких следов, чем… Вероятно, она где-то на улице, и я скоро найду ее. Я снова пробрался вниз, на первый этаж… и увидел нацеленный на меня пистолет. Его держал в руке Седой, тот, что называл себя мистер Сэтис.

6

Он стоял в холле, в десяти шагах от меня, неподвижный, как могильная плита. Дуло его пистолета тоже замерло. Мне показалось, что он готов нажать на крючок, и как раз в этот момент подо мной закачался пол.

Сэтис тоже покачнулся и взмахнул рукой для равновесия; раздался выстрел, пуля звякнула о батарею, как колокольчик. Сэтис отступил назад, сбалансировав на широко расставленных ногах, и тщательно прицелился во вторую пуговицу моего пиджака.

В это время потолок покосился и вдруг упал, образовав между нами преграду. Еще толчок, еще удар… Когда я осторожно выглянул из-за импровизированной баррикады, Сэтис неподвижно лежал, придавленный балкой.

Небольшое это удовольствие — рыться в карманах покойника. Но именно это я проделал с тщательностью и без особой надежды на улов. На сей раз мне повезло, я обнаружил карту, сложенную в несколько раз. Это было красочное изображение всех океанов мира, изданное Институтом океанографии. Карта обозначала не только рельеф дна, но также и места, где покоятся затонувшие когда-то корабли. Одна пометка на карте привлекла мое внимание: это был остров Крит, обведенный неровным кружком. Помню, этот остров упомянул Заблун, тот самый коротышка, который так нагло подменил монету. Мысль была интересной, но не совсем своевременной: из потолка вывалился еще один изрядный кусок и грохнулся рядом со мной — я счел это личным выпадом. Исследования в океане могут подождать, подумал я, а пока что надо спасать свою шкуру. Отбросив карту, я выскочил на улицу. Скорее всего Риссию увели эти негодяи…

Причал, где я оставил катер, был пока цел, судно раскачивалось на высокой волне с самым деловым видом. Взойдя на борт, я заметил, что на гребнях черных волн появились белые барашки — приближался шторм. Я завел мотор, который словно ждал этого, задним ходом вывел катер из акватории и лег на курс в открытое море.

Мои мысли вернулись к Риссии, Я вспомнил тревожный, но вместе с тем полный надежды и доверия взгляд, которым она меня проводила. Она вверяла себя моим заботам, а я потерял ее и вот теперь спасаюсь бегством.

Но, черт возьми, что может сделать мужчина, если город проваливается в тартарары у него на глазах? Мне самому нужно остаться в живых. Я вспомнил о кольце, которое она мне подарила, это был талисман, знак ее доверия. Кольцо как бы пощипывало мне руку, напоминая о невыполненном долге, о предательстве. Ну ладно, что толку бередить рану! Я слегка потянул кольцо, чтобы снять, но чем сильнее тащил, тем плотнее оно охватывало палец. Ладно, рано или поздно я от него избавлюсь и навсегда забуду ту, что его подарила.

Меж тем предстояло наметить курс моего вояжа. Самое разумное — следовать на север, огибая материк до тех пор, пока не найду подходящую бухту и не вольюсь в людской поток, объединивший сейчас почти все население Америки. Потом найду тихий городок, построенный на скалах, твердо стоящих на своем месте уже несколько миллионов лет. Там я пережду этот катаклизм, а потом, глядишь, дым рассеется, зарево пожаров погаснет и жизнь войдет в свою колею.

Но тревожная мысль о Риссии не отпускала. Мерещились парни со злыми глазами, сжимающие вокруг нее живое кольцо. Они, наверное, вышибли дверь и утащили ее с собой…

Дьявол бы их побрал, да и ее вместе с ними! Где же теперь ее искать? Наверняка не в Майами. В мозгу всплыло слово «Крит». Почему Сэтис отметил его на карте? Заблун тоже упоминал этот остров, потому что монета пришла оттуда. Вытащив золотистый кружок из кармана, я стал рассматривать его в неясном свете фонаря. Тусклое золото словно подмигивало мне, птица с распростертыми крыльями замерла, готовясь улететь в неведомые края.

Крит… Путь не близкий, но с моими-то запасами можно совершить даже кругосветное путешествие.

Я развернул карту Северной Атлантики, проверил компас и перевел курс на три румба к северо-востоку. Чувствовал я себя при этом последним дураков, даже смеялся над собой… Но, как ни странно, на душе полегчало.

Только к рассвету я определился с направлением. Слева лежал Большой Багамский остров, теперь имевший вид горной цепи. Это была гряда зеленых вершин, поднявшихся над равнинами из вонючего серого песка, лежавшего волнами и хранившего форму морского дна, которым он не так давно был. Песок поблескивал в зловещем свете раннего утра. По левому борту я видел силуэты кораблей, покоящихся на равнине: ржавые корпуса пароходов, ребра каркасов старинных парусников и прочий лом — все это затонуло давным-давно. Через четыре часа хорошего хода слева должны были показаться Бермуды. Однако я их не увидел: то ли мои навигационные приборы сработали неточно, то ли еще один кусок суши ушел на дно морское.