Сквозь время. (Сборник)

Здесь в рассуждениях Евгения Федоровича была брешь, и я не преминул ею воспользоваться.

— Дорогой друг, — сказал я Никонову, — ты профессор, ты крупнейший астрофизик, ты самый большой авторитет в области спектрального анализа звездных атмосфер. Словом, пока ты говоришь о планетах, я полностью согласен. Но человек, умеющий отлично делать кирпичи… В общем, ты забыл, что руки должны быть свободными, иначе невозможен труд, создавший, в конечном счете, человека. А три горизонтальном положении туловища все четыре конечности нужны для опоры.

— Нужны, — согласился Никонов. — Но почему четыре — это предел?

— Шестирукие люди?

— На планетах с большой силой тяжести развитие позвоночных может пойти по такому пути. Но, кроме силы тяжести, существуют и другие факторы. Огромное значение имеет, например, состояние поверхности планеты. Если бы Земля постоянно была покрыта океаном, эволюция животного мира шла бы совсем в другом направлении.

— Русалки? — съехидничал я.

— Возможно, — невозмутимо ответил Никонов. — Вполне возможно, что появились бы и русалки. Жизнь в океане непрерывно развивается, хотя и значительно медленнее, чем на суше. Общим для всех разумных существ, где бы они ни жили, должен быть развитый мозг, сложная нервная система, наличие приспособленных к местным условиям органов труда и передвижения. О внешнем облике только на основе этих соображений судить, как видишь, трудно.

— Но все-таки, — не сдавался я, — не исключено, что на планетах, похожих на Землю, живут и разумные существа, похожие на людей.

— Не исключено, — согласился Никонов. — Но крайне маловероятно. Ты скинул ее счетов еще один важный фактор — время. Облик человека не есть что-то постоянное. Десять миллионов лет назад наши прапредки имели хвост, вытянутую морду и значительно больше походили на кошек, чем на современного человека. А как будет выглядеть человек еще через десять миллионов лет? Смешно предполагать, что облик человека впредь будет оставаться неизменным… Ты говорил о сходных планетах. Безусловно, сходные планеты есть. Но ничтожно мало шансов, что эволюция разумных существ на этих планетах совпадает и во времени. Словом, друг мой, прав был Шекспир, сказавший устами Гамлета: “Гораций, на свете много есть такого, что нашим мудрецам не снилось…”

Мне трудно точно восстановить в памяти этот разговор с Евгением Федоровичем. Нас то и дело прерывали: звонили телефоны, в кабинет приходили сотрудники. Евгений Федорович поминутно смотрел на часы… Но сам разговор представляется мне сейчас весьма знаменательным. Мы были смелы в своих предположениях, но насколько же действительность оказалась смелее!

Сейчас мне все кажется простым. Если корабль прилетел из другой планетной системы, если о*н пересек безбрежный Космос, значит там, на неведомой планете, Знание далеко шагнуло вперед по тому пути, по которому мы, на Земле, пока сделали первые шаги. Уже одно это соображение должно было заставить нас не спешить с выводами…

Разговор был прерван появлением академика Астахова, специалиста по астронавтической медицине. К вящему моему удивлению, едва переступив порог, Астахов спросил:

— Двигатель? Какой у них двигатель?

Он стоял у двери — маленький, сухонький, с рукой, приложенной к уху, в другой руке держал футляр слухового аппарата.

Признаться, я мысленно выругал себя: почему мне не пришло в голову спросить о двигателе? Ведь это сразу пролило бы свет на множество вопросов: каков уровень развития прилетевших существ, как далеко они летели, сколько времени находились в Космосе, какие ускорения переносит их организм…

— Двигателя на корабле нет, — сказал Никонов.

— Что?! — вскричал Астахов и потряс футляром слухового аппарата. — Вы говорите — нет двигателя?

Никонов объяснил: под каменной оболочкой находится совершенно гладкий металлический Цилиндр. Нет ничего похожего на двигатель.

— Нет двигателя? — переспросил Астахов. На минуту он задумался. Лицо его — маленькое, сморщенное лицо умного гнома — выражало крайнее удивление. — Но в таком случае… Это значит, что у них гравитационный двигатель. Они управляют тяготением.

— По-видимому, так, — кивнул Никонов. — Таково и мое мнение.

— Почему? — спросил я. — Разве тяготением можно управлять?

— В принципе, безусловно, можно. — ответил Евгений Федорович. — В природе нет такой силы, которую человек бы не смог, в конце концов, понять и покорить. Это вопрос времени. Пока, нужно признаться, мы чертовски мало знаем о тяготении. Знаем закон Ньютона: любые два тела притягиваются с силой, пропорциональной их массам и обратно пропорциональной квадрату расстояния. Знаем, хотя и теоретически, что тяготение распространяется со скоростью света. Знаем, что поля тяготения не налагаются друг на друга, не складываются и не вычитаются. Ну и, пожалуй, все. А вот в чем причина тяготения, какова его природа, нам неизвестно.

Снова зазвонил телефон. Евгений Федорович поднял трубку, коротко ответил: “Идем”.

— Нас ждут, — сказал он.

Мы вышли в коридор.

— Некоторые физики предполагают, — продолжал Никонов, — что в телах имеются особые частицы тяготения — гравитоны. Я, вообще, не убежден в достоверности этой гипотезы. Но если она верна, тогда размеры гравитонов должны быть в очень много раз меньше размеров атомных ядер. В столь тесных областях энергия сконцентрирована несравненно сильнее, чем в ядре атома…

Крутая винтовая лестница вела вниз, в подвалы института. Мы спустились по лестнице, прошли по узкому коридорчику. У массивной металлической двери нас ожидала группа сотрудников. Кто-то включил пускатель, глухо заурчал мотор, и дверь пошла в сторону…

Так я впервые увидел космической корабль. Он лежал на двух опорах — цилиндр из темного, очень гладкого металла. Каменная оболочка, во многих местах треснувшая при падении, была снята. С одной стороны цилиндра, у самого основания, свисали три тонких провода. Евгений Федорович, ближе всех стоявший к цилиндру, сделал шаг вперед, и мы услышали стук. Внутри цилиндра кто-то застучал. Если говорить точнее — заскребся о стенки. У меня мелькнула мысль, что в корабле не обязательно должны быть высокоразвитые существа: помещали же мы в свои экспериментальные ракеты обезьян, собак, кроликов…

Никонов отошел к двери, и стук прекратился. В наступившей тишине отчетливо слышалось чье-то простуженное дыхание.

Не знаю, как другие, но я не чувствовал величия момента. Обстановка была настолько напряженной и в то же время настолько деловой, что в голову даже не приходили мысли о новой эпохе, в которую вступает наука. Только впоследствии я вспомнил эту картину. Невысокое помещение, залитое ярким электрическим светом. В центре — темный, до блеска отполированный цилиндр. Столпившиеся у двери люди, очень взволнованные, с застывшими от напряжения лицами…

Впрочем, эта немая сцена длилась недолго. Мы приступили к работе. Инженерам предстояло определить, что находится внутри цилиндра. Астахову и мне — обеспечить двойную биологическую защиту: живые существа, находящиеся в цилиндре, защитить от земных бактерий, а людей — от бактерий, могущих быть внутри космического корабля.

Я затрудняюсь сказать, как именно решали свою задачу инженеры. У меня не было времени следить за их работой. Помню только, что цилиндр исследовали ультразвуком и просвечивали гамма-лучами. Мы с Астаховым занялись биологической защитой. После долгих споров (с глуховатым Астаховым нелегко было договориться) решили все работы по вскрытию цилиндра вести с помощью “механических рук” — рычажного устройства, управляемого на расстоянии. Герметически закрытую камеру, в которой находился корабль, предполагалось обработать сильными ультрафиолетовыми лучами.

Как сейчас помню: стоя у двери, мы спорили о дозе облучения. Астахов волновался, размахивал коробкой слухового аппарата. И вдруг сзади, оттуда, где находился цилиндр, раздалось громкое “ой!”.

Я тотчас обернулся. Молодая сотрудница, стоявшая у цилиндра, застыла с поднятыми руками. В первый момент я не понял, что именно ее поразило. Но Астахов закричал: “Цилиндр!”

Цилиндр, еще минуту назад совершенно черный, словно начищенный ваксой, теперь был прозрачным.

Сквозь оболочку я увидел то, что было внутри корабля.

Живых существ в космическом корабле не оказалось. Но живая материя была. В центре цилиндра находился гигантский пульсирующий мозг.

Я говорю “мозг” весьма и весьма условно. Лишь в первое мгновение то, что я увидел, показалось мне точной копией, правда сильно увеличенной, человеческого мозга. Приглядевшись же, я понял, что ошибся. Это была только часть мозга. В ней отсутствовали все те центры, которые ведают чувствами, инстинктами. Более того, из многих “мыслительных” центров настоящего мозга здесь было лишь несколько, но зато увеличенных в десятки раз.

Если говорить строго, это была электронно-вычислительная машина, в которой электронные лампы заменены живыми клетками мозгового вещества. И самое главное — искусственного мозгового вещества. Я догадался об этом сразу по многим мелким признакам, и впоследствии эта догадка подтвердилась.

Где-то там, на неведомой планете, неведомые жители далеко обогнали земную науку. Мы с трудом синтезируем обрывки простейших белковых молекул. Там, на неизвестной планете, сумели синтезировать высшие формы органического вещества. К их синтезу, в конечном счете, стремится и наша земная биохимия. Но насколько она еще далека от решения этой задачи!

Должен признаться, что для всех нас было величайшей неожиданностью то, что мы увидели внутри космического корабля. За единственным исключением: Астахов нисколько не удивился. И первым обрел дар речи.

— Ага! — воскликнул он, по привычке размахивая слуховым аппаратом. — Ага! Я же предсказывал! Извольте вспомнить, что я писал два года назад… Межгалактические расстояния для человека непреодолимы. Даже свет идет от галактики к галактике миллионы лет. В такое путешествие может уйти только корабль с автоматическим управлением. Ав-то-ма-ти-чес-ким! Но каким? Электронные машины? Нет и нет! Чтобы заменить человеческий мозг, электронная машина должна иметь размеры… ну… с Московскую область. А энергии потребуется сколько! Что вы говорите? Полупроводники? Нет и нет! Конечно, машина на полупроводниках будет меньше — одна десятая Московской области… Но нет! Здесь нужна самая совершенная электронная машина-мозг… Два года назад я писал об этом. И некоторые биохимики не изволили согласиться. Да, не изволили! — Он помахал передо мной слуховым аппаратом. — А я ведь тогда писал: электронная машина выходит из строя, если сломается хотя бы одна лампа, — уже по одному этому для межгалактических перелетов нужны биоэлектронные автоматы, способные к регенерации клеток…

Астахов был прав. Два года назад он действительно опубликовал статью, в которой высказывал такие мысли. Мне они, признаться, показались фантазией. Ведь мы пока не овладели тайнами простейшей живой материи. А биохимические процессы мозгового вещества вообще еще “тайна тайн”.

И все-таки Астахов, выходит, прав. Мы, биохимики, смотрели вперед на десятки лет, может быть, на столетие и видели синтез низших форм живой материи. Астахов же заглянул вперед на многие столетия и предсказал синтез высшей формы материи — мозгового вещества, предсказал создание новых кибернетических устройств — биоэлектронных.

Надо признаться, мы, специалисты, обычно плохо предсказываем будущее. Слишком привыкаем мы к тому, над чем работаем сегодня. Есть сейчас автомобили — значит, и через сто лет будут автомобили, только более быстрые… Есть сейчас самолеты — значит, и через сто лет будут самолеты, только более скоростные… Так и в биологии. Увы, эти предсказания стоят немногого! И неспециалисту (а Астахов не был биологом) часто лучше видны контуры Нового.

Иногда это Новое кажется невероятным, несбыточным, невозможным. Но оно свершается! В свое время Генрих Герц, первым исследовавший электромагнитные колебания, отрицательно ответил на вопрос о возможности осуществления беспроволочной связи. А спустя несколько лет Александр Попов изобрел радио…

Да, я не верил тому, что писал Астахов. Чтобы создать биоэлектронные автоматы, нужно решить сложнейшие задачи: синтезировать высшие формы белкового вещества, научиться управлять биоэлектронным — и процессами, заставить совместно работать живую и неживую материю… Все это представлялось мне весьма и весьма фантастичным. Но Новое — пусть даже созданное жителями другой планеты — властно ворвалось в нашу жизнь, утверждая великую истину: нет и не может быть предела развитию науки, нет и не может быть предела самым дерзновенным замыслам…

…Сквозь ставшие прозрачными стенки цилиндра (в тот момент я даже не подумал, как именно это произошло) мы смотрели на мозг космического корабля.

Он умирал — этот мозг, созданный жителями другой планеты. Нижняя часть его ссохлась, почернела и только наверху еще было живое, пульсирующее вещество. Стоило кому-нибудь приблизиться к цилиндру, как пульсация становилась быстрой, лихорадочной, и мы слышали тихое постукивание. Казалось, мозг зовет на помощь…

Я понимал, что этот искусственный мозг, по существу, лишь электронная машина, не знающая никаких чувств. И все-таки мне было как-то не по себе. Словно рядом погибало живое существо, а я не мог ему помочь…

Да, помочь мы не могли. Это было ясно с самого начала. Но все, что можно сделать, мы сделали.

Я не буду подробно описывать эту отчаянную борьбу. Уже подготовлен к печати и скоро будет опубликован “Отчет Чрезвычайной комиссии Академии наук СССР”. В “Отчете” собраны протоколы, акты, фотоснимки, словом, все документы о небесном камне, оказавшемся космическим кораблем. Под “Отчетом” вместе с нашими подписями стоят подписи крупнейших зарубежных ученых — все они по приглашению Академии наук приняли участие в нашей работе. Среди них — мои коллеги, биохимики: бельгиец Флоркен, японец Акабори, австриец Гоффман-Остенгоф, американцы Миллер и Полинг.

В коридорах Института астрофизики звучала речь почти на всех языках мира. И хотя разными были слова, смысл их был одинаков: раскрыть тайны небесного камня, спасти искусственный мозг космического корабля…

“Механические руки”, вооруженные атомарно-водородной горелкой, с величайшей осторожностью разрезали металл, открывая доступ к мозгу и приборам космического корабля. Сквозь узкие прикрытые стеклом прорези в бетонной стене мы наблюдали за безукоризненно точными движениями этих исполинских рук. При первом прикосновении огненного жала горелки металл цилиндра мгновенно утратил прозрачность. Он словно сопротивлялся, не желая выдавать тайны космического корабля. Медленно, сантиметр за сантиметром, резал огонь поверхность неизвестного металла… Потом механическая рука подхватила отделившееся основание цилиндра.

Это был рискованный момент. Мы не знали состава атмосферы внутри цилиндра. Как отразится на искусственном мозге переход в нашу земную атмосферу?

У приборов, у компрессоров, у баллонов со сжатыми газами замерли в ожидании люди. Все было готово к тому, чтобы как можно скорее скорректировать состав воздуха в камере. Но едва цилиндр был открыт, как приборы сообщили: атмосфера внутри корабля на одну пятую состоит из кислорода и на четыре пятых из гелия, давление на одну десятую больше земного. Мозг по-прежнему пульсировал, пожалуй, лишь чуть-чуть быстрее.

Загудели компрессоры, поднимая давление в камере. Первый этап работы был завершен…

Я поднялся наверх, в кабинет Евгения Федоровича. Придвинул кресло к окну, поднял шторы. За стеклом, оттесняя сумерки, загорались огни. Наступала вторая ночь — а мне казалось, что прошло лишь несколько часов, как я приехал в Институт астрофизики…

Секретарь Евгения Федоровича принесла кофе. Крепкий, ароматный напиток отогнал сон. Я закурил, кажется, впервые за последние сутки.

Итак, в атмосфере космического корабля было двадцать процентов кислорода — столько же, сколько и в земной атмосфере. Случайность? Нет. Именно при такой концентрации полностью насыщается кислородом гемоглобин крови. Значит, биоэлектронное устройство космического корабля, подобно человеческому мозгу, имело систему кровообращения. Следовательно, гибель одной части мозга, нарушая кровообращение, неизбежно должна была привести к гибели всего мозга.

Эта мысль погнала меня вниз, к космическому кораблю.

Сейчас, вспоминая наши попытки спасти искусственный мозг, я вновь переживаю ощущение бессилия и горечи.

Что мы могли сделать?

Мы быстро разобрались в устройстве, снабжавшем мозг кислородом. Как я и предполагал, дыханию мозга способствовало гемхимическое соединение, близкое к гемоглобину. Мы сравнительно легко разобрались и в других устройствах, питающих мозг, вырабатывающих кислород, удаляющих углекислоту.

Но приостановить гибель клеток мозга мы не могли.

Где-то, на неведомой нам планете, разумные существа синтезировали наиболее высокоорганизованную материю — мозговое вещество. Они сумели использовать клетки этой материи в качестве самых совершенных электронных ламп. Они сумели послать искусственный мозг в глубины Космоса. Нет сомнения, клетки мозга хранили память о многих тайнах Вселенной. Но раскрыть эти тайны мы не могли. Мозг погибал.

Были испробованы все средства — от антибиотиков до хирургического вмешательства. И ничто не помогло.

Тогда как председатель Чрезвычайной комиссии Академии наук я вновь опросил своих коллег, все ли сделано нами.

Это было под утро, в малом конференц-зале института. Все сидели уставшие, молчаливые. Я задал вопрос и удивился, услышав свой собственный голос, хриплый, незнакомый.

Первым ответил профессор Флоркен. Он сдвинул в угол рта неизменную трубку и процедил: “Все”. Сидевший рядом с ним Акабори, печально улыбнувшись, кивнул: “Все”. Астахов сердито махнул головой: “Все” — и отвернулся. Полинг и Миллер ответили вместе: “Да, все”. Никонов провел рукой по лицу, словно стряхивая усталость, глухо сказал: “Все”.

Это короткое слово повторили и остальные.

В течение шести суток, пока еще жили последние клетки искусственного мозга, мы, сменяясь, ни на минуту не прерывали наблюдений. Трудно перечислить все, что мы узнали.

Звездный корабль имел сравнительно тонкую оболочку, легко пронизываемую космическими лучами. Это с самого начала заставило нас искать в клетках биоэлектронного автомата защитное вещество. И мы его нашли. Ничтожная концентрация защитного вещества делала организм невосприимчивым к сильнейшим дозам облучения. Теперь мы можем значительно упростить конструкцию проектируемых космических кораблей. Нет необходимости в тяжелых ограждениях атомного реактора — это намного приближает эру атомных звездолетов.

Исключительно интересной оказалась система регенерации кислорода. Колония неизвестных на Земле водорослей весом менее килограмма годами исправно поглощала углекислоту и выделяла кислород.

Я говорю о биологических открытиях. Но, пожалуй, открытия, ждущие инженеров, окажутся еще значительнее. Как и предполагал Астахов, космический корабль имел гравитационный двигатель. Устройство его пока неясно. Но можно твердо сказать: физикам придется во многом пересмотреть свои представления о природе тяготения. За эпохой атомной техники, по-видимому, наступит эпоха техники гравитационной, когда люди овладеют еще большими энергиями и скоростями.

Оболочка космического корабля, как показал анализ, представляет собой сплав титана и бериллия. В отличие от обычных сплавов вся оболочка — единый кристалл.

Наши металлы — это, так сказать, смесь кристалликов. Каждый кристаллик очень прочен, но соединены между собой они довольно слабо. Металл будущего — единый, очень прочный кристалл. Такой металл будет обладать новыми, совершенно необычными свойствами. Управляя кристаллической решеткой, можно менять его оптические свойства, менять прочность, теплопроводность…

И все-таки самое важное открытие, пока еще, впрочем, зашифрованное, связано с искусственным мозгом космического корабля. Три выведенных из цилиндра провода оказались соединенными через сложное усилительное устройство с мозгом. В течение шести дней чувствительные электроэнцефалографы регистрировали токи биоэлектронного автомата. Эти токи нисколько не походили на биотоки человеческого мозга. Здесь ясно проявилось отличие искусственного мозга от настоящего. Ведь, по существу, мозг космического корабля был лишь электронной машиной, кибернетическим устройством, в котором роль ламп играли живые клетки. При всей своей сложности этот мозг был неизмеримо проще и, если так можно выразиться, “специализирован-нее” человеческого мозга. Поэтому его электрические сигналы скорее напоминали шифр, чем запись биотоков человеческого мозга — сложную, с очень тонкой структурой.

За шесть дней были записаны тысячи метров энцефалограмм. Удастся ли их расшифровать? О чем они расскажут? Быть может, о путешествии сквозь Космос?..

Трудно ответить на эти вопросы. Мы и сейчас продолжаем изучать космический корабль, и каждый день приносит новые и новые открытия.

Пока “многие знают об этом камне многое, каждый что-нибудь, но никто не знает достаточно”. Однако наступит день, и последние тайны небесного камня будут раскрыты.

Тогда уйдут в безбрежные просторы Вселенной земные вестники — корабли с гравитационными двигателями. Их поведут не люди: жизнь человека коротка, а Вселенная безгранична. Межгалактическими кораблями будут управлять биоэлектронные автоматы. После тысячелетних странствий в Космосе, проникнув в отдаленные галактики, корабли вернутся, неся людям неугасимый свет Знания.

ЗВЕЗДНАЯ СОНАТА

Ночь, тайн созданья не тая,

Бессчетных звезд лучи струя,

Гласит, что с нами рядом смежность

Других миров, что там — края,

Где тоже есть любовь и нежность,

И смерть и жизнь, — кто знает, чья?

В.Брюсов

Мир встречал Новый год.

Вместе с полночью Новый год возник где-то в Беринговом проливе и помчался на запад. Он несся над бескрайними просторами Сибири и лёссовыми плато Китая, над снежными вершинами Гималаев и древними храмами Индии, над торосами Ледовитого океана и пустынями Австралии. Люди без сожаления расставались со Старым годом. Одним казалось, что уходят в прошлое неудачи, другие предполагали, что в Новом году их ждет еще большее счастье. И все чему-то радовались, чего-то ожидали, на что-то надеялись.

В эту ночь в Москве стояла на редкость тихая погода. Тучи, еще накануне тяжело нависшие над городом, медленно разошлись в стороны и открыли искрящееся звездами небо. Встречая Новый год, замерли в почетном карауле посеребренные снегом ели. Лишь изредка слабый порыв ветерка сдувал с их ветвей снежинки и бросал вниз, на прохожих. Но люди не замечали красоты этой ночи. Они очень спешили: до Нового года оставалось не больше часа. Людской поток, шумный, взволнованный, со свертками и пакетами, двигался все быстрее и быстрее.