Сквозь время. (Сборник)

Согласитесь, что четыре года без отпуска — это уже слишком. Особенно если девяносто процентов этого времени проведено в отдаленных районах Восточной Сибири… Так я и сказал начальнику геологического управления, когда была закончена обработка материалов, собранных нашей экспедицией. Начальник вздохнул, но протянутое мною заявление подписал.

Я получил отпуск на все лето. “Отдыхать — так отдыхать”, — это было решено сразу. Но как отдыхать? На всякий случай я решил посоветоваться с врачами.

Седенький врач долго выстукивал и выслушивал меня. Потом снял пенсне, достал из кармана платок и начал неспеша протирать стекла.

— Ну, как, доктор? — поинтересовался я.

— Сколько вам лет? — спросил он вместо ответа.

Я приготовился к худшему.

— Тридцать четыре. А что?

— Тридцать четыре? В таком случае еще шестьдесят шесть лет я вам гарантирую. Сердце стальное, нервы стальные, легкие… — он помедлил, подыскивая выражение, — легкие тоже стальные. Отдых вам противопоказан. Восходите на Эльбрус, переплывайте Керченский пролив, идите пешком из Москвы во Владивосток… Словом, не сидите дома. До свидания, молодой человек…

Ни один из перечисленных доктором вариантов меня не устраивал. Палатки, переходы, переправы- все это мне изрядно надоело. И я решил: “Отдыхать — так отдыхать. Остаюсь в Москве”. Это была гениальная идея. Сняв дачу, я мог бы совмещать отдых с прогулками по московским музеям и картинным галереям, ходить в театры и на концерты. К тому же я был отчаянным болельщиком, а борьба за кубок по футболу обещала в этом году быть особенно интересной.

На следующее утро я начал поиски дачи. Занятие это оказалось довольно скучным, и я не буду рассказывать о том, как пересмотрел десятка два дач. Все они чем-то меня не устраивали. Только на третий день я увидел то, что мне хотелось.

Небольшой двухэтажный коттедж стоял в центре кленовой рощи. Чистенький, свежевыкрашенный, изящный домик невольно привлекал внимание. Метрах в двадцати от фасада был разбит цветник, поодаль виднелись шезлонги.

К сожалению, дача не производила впечатления пустующей. В открытое окно первого этажа была видна пожилая женщина, готовившая обед. Откуда-то издалека доносилась тихая мелодия вальса, а где-то рядом со мной мужской голос отсчитывал: “Семьдесят шесть… семьдесят семь… семьдесят восемь…”

Спрашивать хозяев было бесполезно. Но и уходить не хотелось.

— Нравится?

Неожиданный вопрос заставил меня вздрогнуть. Я обернулся. Передо мной стоял необыкновенно высокий мужчина лет сорока. Вся его одежда состояла из коричневых трусов и белой майки-безрукавки. Голова, чисто выбритая, казалась непропорционально маленькой. Глаза, прикрытые толстыми стеклами роговых очков, внимательно и как-то оценивающе смотрели на меня. В руках у незнакомца была детская веревочная скакалка.

— Нравится дача? — повторил он.

Я ответил, что нравится.

— Прекрасная дача, — согласился он. — Но мне одному дороговато. Хотите в компанию? Вам на сколько?

— До конца лета.

Незнакомец сразу оживился.

— Да ну? Вот здорово? Я-то ведь тоже здесь до сентября. Значит, по рукам? Первый этаж общий, второй пополам, а? И на полном пансионе. Соглашайтесь!

Он назвал очень небольшую сумму, и это окончательно решило дело. Я согласился.

— Отлично! — воскликнул незнакомец. — Сейчас я предупрежу хозяйку, и будем считать, что все в порядке. Подождите здесь.

Он направился к дому. “Направился” — это, конечно, не то слово. К моему удивлению, он не шел, а бежал, прыгая через скакалку. Зрелище было довольно забавным. Высокий рост заставлял незнакомца при каждом прыжке складываться почти вдвое и резко вскидывать ноги. Должен сказать, что проделывал он это очень ловко — веревка прямо-таки мелькала в воздухе. Трудно было понять, почему он предпочитал именно такой способ передвижения. Я знал, что спортсмены применяют скакалку для тренировки, но незнакомец — узкоплечий, тощий и уже немолодой — меньше всего напоминал спортсмена.

Минут через пять показалась хозяйка — пожилая женщина, которую я видел через окно. Незнакомец трусил следом за ней, быстро взмахивая веревкой и подгибая ноги. Я пошел навстречу.

— Дарья Константиновна, — незнакомец скакалкой показал на хозяйку.

Я назвал себя. Хозяйка нерешительно посмотрела в мою сторону, потом на незнакомца. Поймав его подбадривающий взгляд, она сказала, что не возражает против моего вселения. Я протянул ей деньги, она почему-то покраснела и махнула рукой. Однако незнакомец спокойно взял деньги, пересчитал и положил ей в карман передника. Хозяйка пробормотала что-то вроде благодарности и сейчас же ушла. Мы остались вдвоем.

— Трах, — сказал незнакомец.

Я удивленно посмотрел на него.

— Трах, — повторил он.

— Простите, — нерешительно сказал я, — это в каком же смысле “трах”?

— В прямом, — рассмеялся незнакомец. — Это моя фамилия. Николай Андреевич Трах.

Я начал извиняться, но Трах перебил меня:

— Пустяки! Не впервые… А ведь фамилия-то, казалось бы, простая. Бах — все привыкли, а вот Трах — как-то необычно… Вы кто по специальности?

Трах бесцеремонно оглядел меня с ног до головы.

— А вы? — ответив, поинтересовался я.

— Пишу, — коротко ответил он.

Мы помолчали. Трах что-то обдумывал.

— Вот что, Константин Петрович, — сказал он наконец, — поезжайте-ка сейчас за вещами. А я проведу в вашу комнату свет и заставлю хозяйку сделать уборочку. Обедать будем в семь часов. Действуйте!

Я повернулся и пошел к станции. За моей спиной послышался свист воздуха, рассекаемого скакалкой, и голос Траха: “Сто двадцать… сто двадцать один… сто двадцать два…”

К вечеру все было сделано. Я привез из города целый чемодан новых книг и журналов; первые две недели я решил никуда не уезжать. Трах показал мне комнату — она превзошла мои ожидания. Стены, сверкающие свежей краской, радовали глаз светлыми тонами. Кровать, стоящая у самого окна, вделанный в стену шкаф, маленький столик, мягкое кресло, тумбочка с радиоприемником занимали мало места, и комната, несмотря на свои скромные размеры, казалась просторной. Над кроватью висела неплохая репродукция с картины Айвазовского “Бриг “Меркурий”. Это мне тоже понравилось — приятно было думать, что, просыпаясь, я буду видеть море, хрупкий кораблик, облака, уплывающие куда-то вдаль…

Вечером мы с Трахом играли в домино. В одиннадцать я пошел спать.

— Спокойной ночи, — сказал мне на прощание Трах. — Запомните, что вам будет сниться. Говорят, на новом месте сон всегда в руку — сбывается.

Я разделся, лег и сейчас же заснул. Ничего мне не снилось — я спал необыкновенно крепко. В семь часов меня разбудил будильник. Выключив звонок, я продолжал лежать — вставать не хотелось… Ласковый ветерок колыхал занавески, и они шуршали, навевая сон. Я закрыл глаза.

И вот тут я увидел это удивительное сновидение. Оно началось как-то сразу, внезапно возникнув из черного провала небытия. Никогда еще я не видел такого реального сна. Казалось, сама жизнь ворвалась в сновидение — настолько оно было отчетливым, связным и, главное, осмысленным.

…Вьется полированная лента Ленинградского шоссе. Слева мелькают водные станции, пестрые вывески пляжей. Из-за густых зарослей ясеня, дуба, акации уже видна звезда стального шпиля Северного речного вокзала. Да, это вокзал — ошибиться невозможно: светло-серые колонны, фонтаны, каменные фигуры белых медведей и дельфинов…

А сон уже бежит дальше. Я вижу двухпалубный теплоход с короткой, откинутой назад трубой, пытаюсь вспомнить его название, но тут же возникают новые видения. Форштевень судна режет воду, поднимая белые вспененные буруны…

С непостижимой, фантастической быстротой мелькают шлюзы канала имени Москвы. Потом они сменяются невысокими, аккуратными домиками. Какой-то внутренний голос подсказывает: “Село Волгино-Верховье, Великолукской области”. Мне никогда не приходилось бывать в этом селе, но со странным спокойствием я рассматриваю вывеску над правлением колхоза “Волга”…

Бежит под гору проселочная дорога. Болото, поросшее осокой и белокопытником… Деревянный сруб над неглубоким колодцем… Тихо струится прозрачная вода. Оттесняя все, возникает надпись: “Исток Волги”. Ниже — еще какие-то слова. Я пытаюсь их разобрать… и просыпаюсь.

Первое, на что я обратил внимание, были часы. Мне казалось, что сон длился очень долго, но стрелка передвинулась только на две минуты.

Я лежал, вспоминая сон. В нем не было никаких искажений, обычное для снов хаотическое нагромождение фантастики совершенно отсутствовало — и это было самым фантастическим…

— Почему у вас такой задумчивый вид? — спросил меня Трах за завтраком.

Я объяснил. Трах слушал внимательно, но, в конце концов, откровенно рассмеялся.

— Вы шутите, Константин Петрович, — сказал он. — Допускаю, что можно увидеть во сне канал, по которому вы десятки раз проплывали, но исток Волги в каком-то селе Волгино-Верховье… Это уже вы приукрашиваете.

— Могу дать слово, — возразил я.

— Зачем? Мы проверим иначе.

Трах ушел в свою комнату и через несколько минут вернулся с путеводителем по Волге. Быстро перелистав страницы, он прочел:

— Великолукская область. Село Волгино-Верховье. Колхоз “Волга”. На болоте — деревянный сруб, обнесенный террасой. Сруб поставлен над колодцем. У колодца надпись: “Исток Волги. Колодец, разрушенный гитлеровцами, восстановлен. Июль 1942 года”… Ну, что вы теперь скажете?

Я молчал. Присниться может всякое, но такой точный сон… В него действительно трудно поверить.

— Признайтесь, что вы пошутили, — смеялся Трах. — Кинокартины бывают документальные, а вот сны…

Мне почему-то не хотелось соглашаться, и я рассказал Траху, как однажды видел во сне, что у меня выпал зуб, а через неделю зуб действительно заболел, и пришлось обращаться к дантисту.

— Подумаешь, чудеса! — фыркнул Трах, пренебрежительно пожав плечами. — Это же очень просто. Днем вы заняты тысячами дел, вам некогда прислушиваться к сигналам организма — особенно, если эти сигналы слабы. И начало болезни часто ускользает от сознания. Иное дело ночью. Заболевший орган продолжает посылать в мозг импульсы возбуждения, и они уже не подавляются более сильными импульсами, идущими от внешних органов чувств. Отсюда и соответствующие сновидения. Вы говорите — зуб… Мне приходилось читать о десятках подобных историй. Немецкий естествоиспытатель Конрад Геснер описал, например, такой случай: человеку приснилось, что змея укусила его в грудь, а через два дня на груди действительно появилась язва. Или другой случай…

— Как же тогда объяснить мой сон? — перебил я.

Трах рассмеялся.

— Очень просто. Вы его выдумали…

Но я ничего не выдумал. Мне и в самом деле приснилось то, чего я никогда не видел, но что существовало в действительности. Весь день я думал об этом. Мысли вновь и вновь возвращались к странному сновидению. К вечеру я уже с трудом мог заставить себя сосредоточиться на чтении.

За ужином Трах спросил меня:

— Ну, какие чудеса вы увидите в эту ночь?

Я ответил шуткой, хотя настроение у меня было совсем невеселое. Терпеть не могу происшествий, выходящих за пределы здравого смысла.

Заснул я очень крепко, ночью мне ничего не снилось. Но утром… Утром все повторилось. Я проснулся по звонку будильника, было ровно семь часов. Присев на кровати, я снял будильник, чтобы перевести стрелку… и сейчас же прямо с будильником в руках — заснул. Сон ворвался в сознание властно, по-хозяйски.

…Лунная дорожка пробежала через реку. На крутом склоне амфитеатром раскинулся город. Тихо звучит знакомая мелодия… Золотая россыпь огней отражается в темной воде… Горький… Я безошибочно угадываю город. И как бы в подтверждение моей догадки ночь сменяется полднем.

Теперь я отчетливо вижу Нижнюю набережную с пассажирскими дебаркадерами. Над рекой поднимаются каменные громады многоэтажных зданий. А выше — стены старинного Кремля.

Внезапно они исчезают… Мелькают пневматические перегружатели. Широкие пасти всасывают вместе с воздухом желтый поток зерна…

Желтое превращается в синее — струится вода… Нет, это все тот же поток зерна, только теперь пшеница окрашена лазурью. За исключением цвета — все необыкновенно реально, жизненно, отчетливо…

Надвигается темнота. То, что возникает из нее, уже не кажется реальным — оно, скорее, нарисовано. Я вижу, как громадная баржа втягивается в камеру. Быстро уходит вода, и корпус баржи садится на гигантские стальные обручи… Они приподнимаются, поворачиваются… Кажется, баржа сейчас упадет — мне хочется закричать. Но обручи цепко держат огромный черный корпус. Баржа перевернута, и из открытых люков рекой льется поток зерна. Он ближе, ближе… Сейчас захлестнет меня…

Я кричу… и сон мгновенно прерывается.

В руках я все еще сжимал будильник. Стрелки красноречиво свидетельствовали — прошло немногим более минуты. Трезвый ум естествоиспытателя не хотел мириться с неестественной реальностью сна. Но факты, если сны можно считать фактами, оказались упрямой вещью. Я видел — и с этим приходилось считаться.

Десятки нерешенных вопросов волновали меня, когда я вышел к завтраку.

— Ого! — воскликнул Трах. — Держу пари, вам приснилось что-нибудь удивительное.

В нескольких словах я передал содержание сна. На этот раз Трах слушал с интересом и даже дважды переспросил меня, когда я рассказывал про синюю пшеницу. Но едва я заикнулся о перевернутой барже, Трах поднялся из-за стола и расхохотался.

— Э, Константин Петрович! — он погрозил длинным пальцем. — Вы опять шутите. Волга — верю. Горький — верю. Но перевернутая баржа — это уж чересчур! Вы прочитали в “Промышленно-экономической газете”. Сознавайтесь…

— Да я две недели в глаза не видел этой газеты!

Недоверчиво качая головой, Трах вышел на веранду и принес кипу старых газет.

— Посмотрите-ка, — сказал он, разворачивая одну из них.

Честное слово, мне стало как-то не по себе! На четвертой странице под рубрикой “Техника будущего” была помещена статья, рассказывающая о гигантских баржеопрокидывателях, проектируемых для Горьковского речного порта.

— Но, поверьте, Николай Андреевич, — взмолился я, — эта газета мне никогда не попадалась!

Трах молчал, всем своим видом олицетворяя недоверие.

— Скоро вы во сне начнете делать изобретения, — сказал он наконец.

Видимо, эта мысль ему понравилась. Он оживился и начал шагать по комнате, выкрикивая:

— А что! Возможно! Вполне возможно. Ведь увидел же Кекуле во сне структурную формулу бензола — об этом все химики знают. Да, да! А Вольтеру однажды приснился новый вариант “Генриады”. Ну, а Тартини? Он увидел оригинальный сон, да, да, весьма оригинальный… Приходит к нему дьявол и говорит: “Возьми меня в свой оркестр скрипачом”. Тартини спрашивает: “А ты умеешь играть?” Дьявол отвечает: “Давай покажу”. Берет скрипку и наигрывает чудесную мелодию. Тартини проснулся и тут же ее записал. Так и появилась знаменитая “Соната дьявола”.

— Николай Андреевич, но чем же объясняется эта чертовщина?

Трах остановился и, покачиваясь на длинных ногах, в упор уставился на меня.

— Чем? — он перешел на шепот. — Ойнеромантикой.

— Это еще что такое? — удивился я.

— Ойнеромантика — учение о гаданиях по сновидениям. Создано во втором веке новой эры греческим ученым Артемидором Далисским.

Я смотрел на его нелепую фигуру, ухмыляющееся лицо с узкими щелками хитроватых глаз и думал, что судьба подарила мне довольно странного соседа. Почему-то вспомнилось первое знакомство, скакалка, комичные прыжки Траха… На всякий случай я ответил весьма неопределенно:

— Интересно, очень интересно…

— Еще бы! — подхватил Трах. — Артемидор написал первый в истории человечества сонник. А какие там объяснения — прелесть! Скажем, вам приснилось, что у вас много рук. Как это объяснить? Ага, не знаете? А Артемидор ясно говорит…

Он на секунду задумался, потом, глядя в потолок, процитировал:

— “Если ремесленник видит, что у него много рук, то это хорошее предзнаменование, — у него всегда будет довольно работы. Для мошенников же такой сон, напротив, предвещает тюрьму, указывая на то, что много рук будут заняты ими”. Здорово, а?