Грань бессмертия (сборник)

— Эксгумации?! Кто это придумал? — взорвался он. — Хозе желал, чтобы Пунто де Виста стало местом его вечного сна, и я не соглашусь ради бренности мирской славы переносить куда-нибудь его останки. Даже на кладбище для избранных…

— Никто не намерен переносить останки. Эксгумация должна быть произведена в целях судебно-медицинской экспертизы.

Альберди, казалось, потерял дар речи, наконец он произнес:

— Не понимаю… Экспертиза? Зачем?!

— Я объясню вам подробнее, в чем дело. Вы знакомы с завещанием Браго?

Он утвердительно кивнул.

— Составляя завещание, Хозе Браго, очевидно, действовал под влиянием глубокой обиды на свою бывшую супругу. И Марио оказался обойденным. Поэтому мы собираемся опротестовать завещание.

— К чему?! Через полтора года Марио достигнет совершеннолетия и будет вскрыт второй конверт. Я убежден, что Хозе не мог лишить своего сына наследства.

— Институт Барта имеет право по своему усмотрению распоряжаться суммами, которые в данное время поступают sa его счет.

— Опять ее интересуют только деньги! — воскликнул священник. — Она ничуть не изменилась! А может, вы ее склонили к этому? Ведь вам, ее адвокату, это должно быть выгодно… Скажите откровенно!

Он смотрел на меня с нескрываемой неприязнью.

Разговор принимал нежелательный оборот, и я попытался как можно искреннее объяснить Альберди, как оказался втянутым в это дело и чего рассчитывает добиться моя клиентка.

Но мой собеседник так и не мог понять, чем вызвана эксгумация.

— У сеньоры де Лима есть подозрения, что Хозе Браго умер насильственной смертью. Быть может, удастся что-нибудь обнаружить…

— Спустя шесть лет?! Да и вообще — это предел непорядочности подозревать Боннара в убийстве. Что-что, но на это он не способен.

— Я того же мнения. Но в данном случае нам хотелось бы выяснить лишь одно: не применялись ли недозволенные методы лечения. Говоря откровенно, это тоже не представляется мне очень убедительным. Тяжба обещает быть весьма продолжительной, если только мы не отыщем явных доказательств. Честно говоря, я не любитель такого рода дел. Но я не в силах убедить сеньору де Лима…

Священник, казалось, не слышал моих слов.

— Это верх непорядочности, — повторил он, глядя в пол. — Я прекрасно знаю Боннара. Это исключено. Я не согласен с ним во многом, но это человек благородный!

— Существуют подозрения, что он экспериментировал на Браго… Вашей сестре кто-то говорил об этом.

Альберди поднял на меня глаза.

— Случайно, не… Лопец да Сильва?

— Не знаю. Это имя мне ни о чем не говорит. Кто это?

— Управляющий местной плантацией…

— Он заслуживает доверия?

— Спросите Долорес, — коротко и неприязненно засмеялся Альберди и, неожиданно сменяя тему, сказал: — Я не соглашусь на эксгумацию. Разве что судебные власти этого потребуют… или сам Боннар.

Он встал, давая мне понять, что считает разговор оконченным.

— Не лежит у меня сердце к этому делу, — пытался я еще как-то продолжить разговор. — Однако, думаю, мне следовало бы предварительно побеседовать с самим Боннаром. Хотя бы ради того, чтобы убедиться, что нет иной возможности избежать скандала.

— Не думайте, что этот разговор вам много даст. Боннар человек тяжелый…

— Скажу откровенно: быть может, я просто пытаюсь найти для себя аргументы, которые позволят мне… отказаться от этого дела. Как ближе проехать в институт?

— Я вам покажу… Идемте.

Мы вышли на крыльцо, а потом, обойдя домик, остановились у высокой кладбищенской ограды. Отсюда, сверху, был виден склон холма и открывался вид на долину.

— Доедете до главного шоссе. В четырех километрах к югу свернете влево. Видите длинный белый дом? — Альберди указал на светлое пятно в долине. — Это и есть институт Барта. Только не советую спрашивать дорогу у местных жителей. Институт не пользуется у нас хорошей славой, особенно среди крестьян. Это люди бедные, в основном безграмотные. В последнее время тут ходят слухи, будто в институте… завелись приведения. Я пытался обращаться к рассудку этих людей, но результаты были весьма плачевными. Возможно, сплетни преследуют определенную цель… Откуда мне знать…

Мы пошли через сад к калитке. Альберди как-то сник. На мои попытки поддержать разговор отвечал односложно. Лишь когда я попрощался с ним и уже начал спускаться по лестнице, он крикнул мне вслед:

— А Долорес скажите, чтобы приезжала! Я не стану ее упрекать. Пусть приезжают втроем. Ведь после смерти Хозе обстоятельства изменились…

III

Институт нейрокибернетики имени Сэмюэля Барта размещался в здании весьма необычной формы, издали напоминающем какого-то мезозойского ящера. Здание это было возведено лет двадцать назад из бетона, стекла и алюминия, кажется, по проекту самого Нимейера. Туристические справочники относили его к наиболее значительным архитектурным сооружениям нашей страны. Вначале здесь был небольшой первоклассный санаторий, модный даже за границей. Построен он был в коммерческих целях при весьма значительном участии одной фармацевтической фирмы, правление которой находилось в тысячах миль к северу от наших границ. Во времена левого правительства Дартеса санаторий был национализирован, а вскоре после этого сенсационные эксперименты над нейродином и научный авторитет Сэмюэля Барта способствовали тому, что он попал в ведение института нейрокибернетики.

С этого момента заведение начало постепенно менять свой характер, превращаясь из лечебного в научно-исследовательское, и наконец, в последние годы после основательной перестройки здания, прием пациентов был вообще прекращен. Окончательные изменения произошли уже после смерти Хозе Браго, когда во главе института встал профессор Боннар, биокибернетик с мировым именем, и были связаны с расширением области исследований.

Когда по узкой бетонированной дороге я подъехал к зданию института, оно показалось мне пустующим. Широкие ступени вели к закрытым стеклянным дверям. За прозрачной стеной был виден просторный холл, двери двух лифтов и лестница, ведущая вверх — на второй этаж и вниз — в подвальное помещение.

Я нажал кнопку звонка и ждал, боясь, что придется возвращаться ни с чем. Однако немного погодя послышался приглушенный шум, и двери открылись. Я вошел в холл. Навстречу мне из правого коридора шла молодая высокая девушка в белом халате. Услышав, что я хотел бы повидать профессора Боннара, она, видимо, решила, что перед ней ученый, так как стала допытываться, кто направил меня в институт. Я представился и сказал, что меня интересует дело Браго. Тогда она попросила подождать и по телефону сообщила профессору о моем приходе. Не знаю, был ли он действительно занят или просто не желал встречаться с адвокатом сеньоры де Лима, но явно пытался «сплавить» меня администратору и уступил лишь после моих долгих настояний.

Кабинет Боннара находился на втором этаже. Девушка впустила меня в небольшую приемную и ушла. Сквозь приоткрытую дверь я видел широкий заваленный бумагами стол и склоненную над ним голову Боннара. Я знал его по телевизионной дискуссии ученых различных специальностей, в которой как филолог принимала участие и Катарина. Уже тогда он произвел на меня не особенно приятное впечатление. Высокий, сутуловатый, с худым нервным лицом и совершенно лысым, покрытым многочисленными шрамами черепом, он скорее напоминал генерала в отставке, чем ученого. Язвительный, неприступный, больше склонный к иронии, чем к шутке, оя принял меня очень сухо и официально. Правда, он встал из-за стола, однако явно пытался ограничить пределы беседы:

— Я не занимаюсь этим вопросом, — почти грубо сказал он мне. — Все пояснения дадут вам администратор и нотариус. Я считаю беспочвенными всякие притязания сеньоры де Лима и не вижу необходимости в каких-либо переговорах.

— Однако жив сын умершего, и он…

— А вы что, уполномочены Марио Браго?

— Я представитель сеньоры де Лима. Ее сын несовершеннолетний, а следовательно…

— А вы знаете мнение этого юноши? Вы приехали, посоветовавшись с ним?

— Это почти ребенок. Ему шестнадцать лет…

— Вы разговаривали с ним? — настаивал Боннар.

— Не разговаривал, но…

— Так я вам советую с этого начать. Вы только зря тратите свое и мое время. Всего хорошего.

Профессор сел.

— Простите, профессор, но в данный момент меня не интересуют ни завещание Хозе Браго, ни вопросы наследства, — не сдавался я. — Могу ли я быть с вами откровенным?

Боннар пожал плечами.

— Это уж ваше дело.

Я сделал вид, что принимаю его слова за чистую монету.

— Видите ли, профессор, есть некоторые, я бы сказал, сомнительные пункты, которые для общей пользы следовало бы выяснить…

— Значит, все же попытка сторговаться?

— Отнюдь нет. Я имею в виду не мою клиентку, а лишь самого себя. От того, как решатся эти сомнения, зависит, поведу ли я дело дальше. Я не люблю дел с криминальным привкусом, — докончил я медленно, внимательно глядя на ученого.

Мне показалось, что по лицу Боннара пробежала тень.

— Что вы под этим разумеете? — спросил он резко, несколько повышая голос.

— Существует подозрение, что Хозе Браго умер насильственной смертью…

Я уже начал жалеть, что зашел так далеко, но, к моему удивлению, Боннар только спросил:

— А что вы понимаете под словами «умер насильственной смертью»?

— Я имею в виду смерть, вызванную внешними причинами… Внешним воздействием… — начал я, медленно цедя слова, но Боннар не дал мне докончить.

— Итак, вы собираетесь обвинить нас в убийстве?

— Этого я не сказал. Я хотел лишь услышать от вас, что методы лечения, скажем некоторые из них, не могли ускорить смерть Хозе Браго.

— Как вам известно, Браго умер от раковой опухоли в мозгу, причем опухоли весьма злокачественной. Что касается методов лечения, то мы не можем предъявить к себе никаких претензий. Мы сделали все, что было в наших силах, для спасения Браго. В материалах, касающихся наследства, вы найдете полную документацию на этот счет. Обратитесь в суд с просьбой допустить вас к этим бумагам.

— Видите ли, по мнению моей клиентки, существуют обоснованные подозрения, что Браго был объектом экспериментов.

— Значит, шантаж? Не ожидал, сеньор адвокат!

— Вы неверно меня поняли. Я хотел лишь услышать из ваших уст ответ на мой вопрос. Это не шантаж, а скорее выражение доверия.

— А могли ли вы ожидать от меня чего-либо иного, кроме отрицания? И можете ли вы на этом основании сделать какие-либо выводы? А если говорить о неудавшейся попытке шантажа, то у меня достаточно чиста совесть, чтобы просить вас покинуть мой кабинет.

— Но, профессор!

Однако Боннар уже нажал кнопку.

В дверях появилась знакомая девушка.

— Проводите сеньора к выходу и, пожалуйста… спустите его с лестницы, — докончил он с ехидной вежливостью.

Разумеется, девушка далека была от намерения выполнить приказ патрона буквально, тем не менее я с облегчением вздохнул, лишь усевшись за руль. Я курю редко, но на этот раз принялся нервно искать сигареты. Я был зол на себя и Долорес де Лима. А чувство униженности усугублялось сознанием того, что в глазах Боннара я, действительно, мог выглядеть шантажистом.

Неужели профессор именно так понял мое упоминание о возможности экспериментов? В этом я не был уверен. Но меняло ли это хоть в какой-то степени ситуацию? Я подумал, что, пожалуй, брошу дело о наследстве Браго.

С другой стороны, обида на Боннара вызывала желание обнаружить хоть какие-нибудь факты, говорящие против института, это принесло бы мне величайшее удовлетворение. Сеньора де Лима, конечно, высосала из пальца обвинение в убийстве Браго, однако в таком научном центре, как институт Барта, испытание новых лечебных средств было в порядке вещей, особенно когда там еще существовало госпитальное отделение. А такие испытания можно квалифицировать как эксперименты.

Закурив сигарету, я нажал стартер.

Собственно, и конкретного ответа на свой вопрос я не получил. Профессор Боннар не опроверг предположения об эксперименте, он лишь сказал, что я не должен был рассчитывать на что-либо другое, кроме отрицания. И сослался на свою… чистую совесть. Получилось ли так случайно или это было преднамеренной уверткой? Если последнее, то они действительно проводили эксперименты на Хозе Браго. Впрочем, это могло делаться с его согласия. Но тогда есть основание усомниться в правомочности завещания.

Для атаки на Боннара я, разумеется, еще был слишком слабо вооружен. Рассчитывать только на результаты эксгумации было бы наивно: я был убежден, что экспертиза вряд ли принесет что-либо конкретное. Прежде всего следовало добраться до человека, информировавшего сеньору де Лима, изучить документы о ходе болезни Браго, а также познакомиться с проблемами, над которыми работал институт Барта, и применяемыми им методами исследований. Лучше всего найти какого-нибудь известного специалиста, не особенно благоволящего к Боннару, и проконсультироваться у него. У Боннара наверняка есть враги.

Остался открытым вопрос о Марио Браго. Почему профессор настаивал на моей беседе с мальчиком? Независимо от того, что за этим скрывалось, более близкое знакомство с сыном сеньоры де Лима не могло помешать.

Когда, выехав на шоссе, я увеличил скорость до ста двадцати километров, то был уже совершенно спокоен.

IV

Сеньоры Долорес де Лима дома не оказалось. Дверь открыл сам хозяин — полный, плотный мужчина с седыми висками и выпуклыми глазами, близоруко глядящими из-за стекол очков.

— Мы уже не рассчитывали увидеть вас сегодня. В канцелярии сказали, что вы уехали… Прошу. Прошу. Это хорошо, очень хорошо, что вы пришли, — он не скрывал удовлетворения, провожая меня в кабинет.

— Я был в Пунто де Виста.

— О, прекрасно, — обрадовался хозяин. — Мы не могли вас дождаться.

— Есть новости? — спросил я, садясь.

— Мне кажется, да, — в голосе де Лима чувствовалось некоторое сомнение. — Может быть, выпьем? Коньяк или виски? Советую коньяк.

— Благодарю. Я редко пью.

Однако хозяин уже открыл бар и потянулся за бутылкой.

— Одна рюмка не помешает.

— Вы сказали, что можете сообщить мне какую-то новость? — начал я, стремясь как можно скорее перейти к сути дела.

— Да, да. Именно поэтому жена пыталась сегодня утром связаться с вами, — говорил де Лима, наливая коньяк в рюмки. — Как вы знаете, я позавчера вернулся из Лондона…

Я не знал, но утвердительно кивнул головой. Де Лима был представителем известной британской фирмы и время от времени выезжал в Англию.

— Мне знаком этот город, — продолжал хозяин. — Я провел там юность. Вы читали «Грань бессмертия» Браго? — неожиданно переменил он тему.

— Вчера закончил.

— Это хорошо, это очень хорошо! — обрадовался он. — Помните сцену, в которой главный герой, ну, тот художник, впервые замечает, что начинает слепнуть? Он идет по Блек Ривер-стрит и ему кажется, что стоит туман, но ближайшие деревья он различает так же неясно, как и дальние…

— Разумеется, помню.

— Я хорошо знаю эту улицу. Там жил один мой коллега, и я у него частенько бывал. Я и сейчас, когда приезжаю в Лондон, иногда заглядываю на старое место. Так вот, на этой улице растут деревья, как это и описывает Браго. Но видеть их он не мог…