Анн Предай

Вечером ей непременно захотелось узнать, хорошо ли Лоран прибрал оставленную комнату. Ей вдруг показалось очень важным убедиться в этом самой, на месте. Она поднялась на шестой этаж. Все оказалось в порядке. На железной кровати свернутый матрас, шкаф пуст, чисто выметенный пол. На стене прикреплен кнопками план метрополитена, в прошлый раз Анн его не заметила. Стекло слухового окна скрывалось за толстым слоем копоти и пыли, из-за тонкой стены слышались голоса. В комнате было холодно и сыро. Голая электрическая лампочка выливала на весь этот декор равнодушный белый свет. Анн стояла посреди комнаты, безвольно свесив руки, забыв о собственном существовании. Пустота завораживала ее.

Она в точностью припомнила брюки, в которых ходил Лоран, когда она увидела его в первый раз. Из грубого синего полотна, изрядно полинявшего, с заплатами на коленях.

И еще она вспомнила, что у него властное лицо с сильным подбородком и полными губами. Длинные, густо-черные и блестящие волосы. А глаза лучились золотистым светом.

6

Всякий раз, когда Пьер делал что-либо сам, без оглядки на жену или дочь, он выглядел виноватым.

– Тебя не было, Мили спала… Меня застали врасплох. Он к тому же очень вежливо представился. Хоть я его и не просил, он оплатил всю задолженность за всех квартирантов… Потом попросил вернуть ему ключ от комнаты… Я ему отдал… Мне кажется, я сделал все верно, так?

– Конечно, – ответила Анн. – Раз он оплатил все, что был должен…

За те три недели, что прошли со дня отъезда Лорана, Анн свыклась с мыслью, что он больше не вернется. Однажды она, правда, чуть было не сдала комнату какому-то студенту, о котором ей рассказывала консьержка.

– Он один, надеюсь? – поинтересовалась она.

– Вот идиотство-то, об этом я его и не спросил.

– Ничего, папа.

Пройдя на кухню, она выпила привычный бокал белого вина. В доме внезапно появился шестой этаж, а под его крышей пряталось нечто дружелюбное, теплое и загадочное. После завершения всех процедур с Мили и ужина они с отцом устроились возле телевизора. Пьер, не выпуская руку жены, оцепенел перед галопирующими сценами какого-то вестерна. Мили дремала. Анн размышляла о работе. Завтра ей предстояло убедить мсье Куртуа в привлекательности одной своей идеи насчет книги Оскара Уайльда. Проект Каролю неплох, но… Она взяла вышивание. Игла в ее руках сновала взад и вперед, заполняя красками контур пожухлого цветка.

Большинство подразделений издательства уже закрылись, когда Анн, Каролю и Бруно выходили из кабинета. В коридоре им встретилась уборщица, волочившая корзину, до краев набитую бумажными обрезками. Рю Сервандони плавала в тумане, кузова припаркованных машин отражали свет уличных фонарей. Напротив, на тротуаре, среди уклоняющихся друг от друга теней замер, словно часовой, чей-то неподвижный силуэт. Анн узнала в нем Лорана. Тот медленным шагом пересек проезжую часть. Наспех распрощавшись с сотрудниками, Анн повернулась к нему навстречу.

Лоран буркнул:

– Добрый вечер. Вы поздно возвращаетесь… Так вот где вы работаете? Какая здоровая коробка!

– Довольно-таки, – резковато ответила Анн.

– Что публикуете? Какие-нибудь романы?

– Нет… Больше путеводители, кое-что историческое, классику… Много книг для детей…

Они направились к площади Сен-Сюльпис. Лоран шагал, глядя прямо под ноги, и молчал, словно немой. Внезапно он спросил:

– Вы не захотели, чтобы я снова снимал у вас комнату?

– Нет, а что?

– Наверное, вас это стесняет…

– Я ведь сказала…

– Я надеялся, вы ответите на мое письмо.

Анн слукавила:

– Мне показалось, оно не требовало ответа.

Они прошли еще несколько шагов, не произнеся ни слова. Потом Лоран предложил зайти в кафе. Анн устроилась за столиком со стаканчиком белого вина. Сев напротив, он заказал себе томатный сок. Но не притронулся к нему – скрестив на груди руки, он пристально смотрел на нее и молчал. Смутившись, Анн разорвала затянувшуюся тишину:

– Из-за чего вы так неожиданно уехали?

– У меня не было больше ни су.

– А почему Экс-ан-Прованс?

– Там живут мои родители. Вы не сходите со мной сегодня вечером в кино?

Анн озабоченно взглянула на него. В глазах юноши читались мольба и невостребованная нежность. Она выдержала паузу, продляя удовольствие, потом спокойно ответила:

– Почему бы и нет?

Лорана расцвел такой улыбкой, что Анн стало совестно, как если бы она сделала для него больше, чем он ожидал.

– Нет, правда? Вы согласны?

– Зависит от фильма, – сказала она.

– А мне на это совсем наплевать! Просто мне хотелось бы провести с вами вечер.

Наступила долгая тишина. Лоран безостановочно сыпал в сок специи, глаза его ничего не выражали. Он выпил приготовленное пойло и неожиданно спросил:

– Как чувствует себя ваша мать?

Анн улыбнулась. Как забавно перепрыгивал он с темы на тему. Казалось, между отдельными мыслями у него не существовало никакой логической связи.

– Все по-прежнему, – ответила она.

– Вы ее очень любите?

Анн согласно кивнула.

– Вы на нее похожи? – снова заговорил он.

– Мне кажется… что в чем-то да… Мне надо идти. Она меня ждет. Я ужасно опаздываю.

Впервые, находясь с кем-то в кафе, ей захотелось расплатиться самой. Они поднялись. Лоран пошарил в одном кармане брюк, затем в другом, вынул измятые банкноты, какую-то мелочь, бросил все это на стол, посмотрел в чек, отложил нужную сумму на блюдце, собрал остальное, подумал, забрал два франка из чаевых и сказал:

– Ну, так как же мы поступим с кино? Хотите, я буду вас ждать возле парадной без четверти восемь?

– Да. Но я могу немного задержаться.

– Это неважно.

В вестибюле и разошлись: Анн пошла парадной лестницей, Лоран направился к черной…

– Знаешь, Мили, – сказала Анн, – сегодня вечером я хотела бы сходить с друзьями в кино. Я через пару часов вернусь. Надеюсь, это тебя не огорчит, но я легко могу отказаться.

– Нет-нет, – сказала Эмильен. – Обязательно сходи… Мне будет приятно, если ты сможешь немного отвлечься… Который час? Мне совсем не хочется есть…

Анн пожурила ее. Пристыженная Мили похлебала холодного бульона и съела половинку сэндвича со швейцарским сыром «Грустер». Анн увидела, как родители устраиваются возле телевизора, будто позволяя ей на время позабыть про них. Бросила в зеркало взгляд, махнула расческой по волосам и стремглав выбежала на улицу.

Лоран ждал, прислонившись к стене и засунув руки в карманы.

– Не пойти ли нам в «Бонапарт» на «Архипелаг»? – предложила она. – Отличные отзывы – и совсем рядом.

Он согласился. Когда они подошли к кинотеатру, сеанс уже начался, и посетителей запускали, если кто-то покидал зал. Очередь продвигалась медленно, рывками. Билетерша с карманным фонариком провела их к двум пустым креслам с краю в четвертом ряду. Анн не выносила сидеть в такой близости от экрана – за деформированным изображение приходилось следить, запрокинув голову. Фильм начался минут двадцать назад и было трудно понять, кто есть кто и что между ними происходит. События эпохи королевы Виктории, действие разворачивалось в Лондоне. Актеры говорили на хорошем английском, и Анн понимала почти все, не читая титров. На ее руку легла нерешительная рука, она осторожно высвободилась. Лоран взял ее руку и поднес к своим губам, развернул пальцы ее кулака, прижался к ним долгим поцелуем. Рот его дышал теплом, то замирал, то двигался по коже нежно, словно лепестки цветов. Анн казалось, что она кормит с руки жеребенка. Внезапно нахлынуло блаженство и, позабыв о фильме, о публике она очутилась посреди огромного поля, под ночным звездным небом. Она бросила взгляд на Лорана. Тот сидел прямо и напряженно. В бледном лунном свете, льющемся с экрана, его лицо казалось абсолютно плоским. Какой же он чудной с этой своей медлительностью и растрепанными волосами. Кроткая, грубая физиономия со сверкающими кошачьими глазами. Ей захотелось дотронуться до его подбородка, будто продавленного посередине большим пальцем. Анн задала себе вопрос, не теряет ли она голову. Но разве она явилась сюда для чего-то другого? Над головой летали экранные вопли, стены сотрясались от неистовой музыки. Викторианская драма приближалась к финалу. Подхваченные толпой, согнанной с мест вспыхнувшим верхним светом, Анн и Лоран направились к выходу. Ни ему, ни ей даже в голову не пришло остаться и посмотреть начало фильма. Подгоняемые потоком зрителей, они спустились в холл, за витринами которого как из ведра лил дождь. Несколько человек, из тех, кому, видимо, не хотелось мокнуть, загородили проход.

– Ну так что, пойдем? – спросил Лоран.

Они шагнули под проливной дождь. Лоран шел медленно. Поднимая к небу лицо, он раскрывал рот и с наслаждением облизывал мокрые губы.

– Скорее, Лоран! – крикнула Анн. – Мы сейчас промокнем до нитки!

– Вы не любите дождь?

– Нет!

Он взял ее за руку, и они, прижавшись друг к другу, пошли быстрым, широким шагом. Возле дома она почувствовала, что ноги ее подкашиваются от усталости, воздуха не хватало… Под козырьком над парадным входом он привлек Анн к себе и, не дав отдышаться, стал искать ее губы. От настойчивости этого полного, нежного рта Анн смешалась. Она отстранилась, а в огромных золотистых зрачках юноши застыл вопрос.

– Я люблю тебя, Анн, – произнес он. – Пойдем ко мне наверх, умоляю тебя.

Смиренный тон его просьбы потряс ее, но подступившая слабость с затаившейся внутри угрозой вынудила Анн ответить отказом.

– Нет, Лоран, это невозможно, – ответила она, глядя ему прямо в глаза. Будет ли он настаивать? Она этого почти жаждала. Но он, словно осуждая себя, нахмурился, опустил голову и пробормотал:

– Я так и знал.

Как же легко признал он свое поражение… А она – не слишком ли черства она к столь естественно доверившемуся ей существу? Он повернулся к ней спиной и быстро зашагал вглубь коридора.

– Лоран! Лоран, послушайте меня…

Понурив спину и не останавливаясь, он исчез в двери между двумя мусорными бачками.

Анн нерешительно потопталась под козырьком, а затем поднялась к себе со смутным ощущением отвергнутости. Хотя сама же и сказала «нет».

Квартира была заполнена пустотой. Луч света разрезал комнату надвое. На канапе спал отец. Анн осторожно вошла в комнату матери, там постоянно горел ночник. Больная лежала на спине и храпела. А вокруг все было тихо, спокойно и неподвижно. Сознание Анн раздвоилось, и она не удивилась, увидав себя как бы со стороны – вот она открывает дверь в собственную спальню. Она в гостях у той, другой. Анн безотчетно, словно лунатик, прошла на кухню. Белизна стен ослепила ее. Она отворила дверь на черную лестницу, нажала кнопку дежурного освещения и ступила на узкую деревянную лестницу.

Сколько же времени сидит она перед этой кроватью? Параболический рефлектор с обогревом комнаты явно не справлялся. От раскаленной спирали исходило живое красное свечение, падало на лицо Лорана и окрашивало его наподобие отсвета пожарища. Он лежал на боку лицом к Анн и ровно дышал. Чтобы согреться, она подобрала и натянула прямо на голое тело его свитер. Ей нравилось ощущать на себе грубую мужскую одежду. Лоран улыбнулся ей, радостный и сильный. В необычном свете радиатора его лицо представлялось огненной маской с темными провалами, полированными бугорками и завораживало Анн. Больше в комнате не было ни одного светлого пятна. Слуховое окно вместо занавески прикрывала какая-то салфетка. Из крана капала вода. Дверь прилегала к косяку неплотно – из щелей тянуло холодом. Всякий раз, когда в коридоре срабатывало дежурное освещение, вокруг двери загорался желтый прямоугольник. До часу ночи слышались шаги постояльцев, приглушенные разговоры, отдельные возгласы. Несколько раз ей казалось, будто в комнату кто-то ломится. Абсурдность ситуации заставляла ее посмеиваться над собой. Происходившее настолько не соответствовало ее характеру, так не совпадало с представлением о судьбе, что она серьезно сомневалась в том, что она это именно она. В ней поселилась огромная, дикая, глупая, непотребная и вместе с тем такая смешная радость… Удовольствие, которое Анн испытала, прильнув к этому мускулистому и горячему телу, было не сравнимо ни с одним из тех, что она помнила. Она вылезла из этой койки переполненная благодарностью. Разум ее притупился, словно от наркотика. Родителей не было. Сидя на этом стуле в грубом мужском свитере, Анн не имела более ни рода, ни имени, ни возраста. Она, конечно же, знала, что эйфория не сможет длиться долго, в итоге все вернется на круги своя, и руки скоро вновь почувствуют липкие поручни повседневности. Но она должна была насладиться этой краткой возможностью и хотя бы ненадолго выбраться из своей скорлупы. Те несколько часов, что она провела в объятиях Лорана, были теперь небольшим островком отдохновения, независимым и укромным, затерявшимся посреди бурного потока ее забот. Может, после этой единственной ночи Лоран станет для нее тем мужчиной, о котором она будет вспоминать снисходительно и с грустью, как о забаве. А может, у нее уже не будет ничего более прекрасного и стоящего. В любом случае, никогда больше не вернется она в эту комнату. В повторной встрече она Лорану откажет. Их свидание обязано исключительно тому, что не имеет будущего. Ее знобило. Радиатор согревал икры и бедра, но верх стыл от сквозняка, задувавшего через дверные щели. Как может Лоран жить в подобной нищете? Страсть между ними полыхнула так быстро, что для нормальной беседы времени просто не оказалось. Подумать только, она вылезла из постели незнакомца! И это она-то, гордая, справедливая, чистая… О чем он сейчас думал, столь требовательно глядя на нее? Он пошевелил ногами под дырявым клетчатым покрывалом, поднял и сложил под головой руки. Затаив дыхание, Анн разглядывала в красноватых сумерках его бугристые мышцы, глубокую и лохматую подмышку. Внезапно Лоран приподнялся и сел: глаза – будто горящие угли, волосы – как пучок конопли. И крепкий, цвета обожженной глины торс.

– Ты так далеко, Анн, – сказал он. – Устраивайся поближе.

– Мне надо идти.

– Почему?

– Уже два часа.

– Знаю, но ты можешь еще остаться или нет?

Она изобразила губами воздушный поцелуй.

– Нет, Лоран, все. Оставь меня…

Но он протянул к ней руки. Его взгляд призывал и требовал, нежно и капризно. Перед глазами вспыхнула молния, и Анн поняла, что переоценила свои силы, вся ее решимость была иллюзорной. И еще – она встретится с ним и завтра, и послезавтра, в общем, так часто, как захочется того ему, и как только сможет она. Он схватил ее кулаки, заставил пересесть на край кровати, обнял и опрокинул навзничь.

Кран по каплям стекал в раковину.

Анн повторила:

– Нет, Лоран.

Но мир уже проваливался в пылающую сумятицу.

Она спустилась к себе в половине четвертого утра. Что за сумасбродство? А если бы ее тем временем позвала Мили? Слабый кашель за дверью. Анн вошла в комнату.

– Что, Мили? Ты не спала?

– Да нет… Только что проснулась.

– Тебе нужно судно?

– Я не знаю… Наверное, да…

7

Опустошенная рвотой, икая и заливаясь слезами, Эмильен откинулась на подушки. Анн протерла ее лицо влажным тампоном и поставила тазик на пол. Беспокойно взглянула на мать и взяла ее руку: пульс был редким и неровным, но лицо расслабилось, рецидив не наступил. По крайней мере, пока.

– Теперь ты сможешь поспать, – сказала она матери.

– Да, – вяло откликнулась Эмильен, – но по комоду ползает столько гусениц… Их нужно прогнать… иначе они переползут ко мне на кровать.

В последние две недели у нее участились галлюцинации. А также страх – и она крутила по подушке головой, издавая сквозь стиснутые зубы тихие стоны. Почти ничего не ела, только пила, да и то лишь изредка. Настойчивые вопросы Анн вынудили доктора Морэна признаться, что следует ожидает скорой развязки. Он посоветовал снова увеличить дозу, но изношенный организм к наркотику был равнодушен. Ноги больной отекли настолько, что уколы приходилось делать в руки.

– Прогони гусениц, – снова пожаловалась Эмильен капризным голосом.

– Хорошо, Мили. – И помахала рукой, будто что-то сметает с комода. – Ну вот, их больше нет, – сказала она. – Спи, я останусь, чтобы они не вернулись.

– Да, останься… – Эмильен закрыла глаза.

Анн устроилась рядом в кресле и укутала себе ноги пледом. Она коротала у изголовья матери уже третью ночь подряд. Отец подменять ее не мог. Конечно же, с самого начала он ей это предложил, но ее отказ от чьей-либо помощи был таким резким, что ему пришлось смириться с ролью пассивного свидетеля. Болезнь супруги приводила его в отчаяние, однако он продолжал спать сном праведника. Анн могла бродить взад и вперед по комнатам, зажигать везде свет, греметь кастрюлями – ничто не мешало ему. Железное здоровье и непосредственность состарившегося испорченного ребенка. Одиночество Анн перед надвигающейся смертью матери было абсолютным. Она самоотверженно и непреклонно пожелала этого сама, из любви к Мили. В жизни не осталось ничего более значимого, нежели эта жуткая неотвратимость распада. Даже Лоран как-то съежился в ее мрачном отсвете. Время от времени Анн поднималась в его комнату. Всегда доступный и изголодавшийся, он ожидал ее в своем логове, расстилаясь ковром под ее ногами. Казалось, весь смысл его бытия сводился к подкарауливанию шагов Анн в коридоре. Он хватал ее на пороге, а дальше – несколько фраз, короткие и быстрые ласки, и она вновь ныряла по лестнице вниз. Мили была настолько плоха, что ее нельзя было оставлять одну больше часа.