Оноре де Бальзак

Накануне своего банкротства Верде за шестьдесят три тысячи франков уступил права на публикацию последующих произведений Бальзака группе книгоиздателей. В 1836 году газета «Le Figaro» перекупила у них «Историю величия и падения Цезаря Бирото», чтобы премировать своих подписчиков, подарив каждому этот роман в двух томах ин-октаво. Автор получал двадцать тысяч франков, если успевал предоставить рукопись к твердо установленному сроку. Неожиданная прибыль не могла не радовать, объем предстоящей работы ужасал.

Четырнадцатого ноября 1837 года Оноре делился с Ганской: «За „Цезаря Бирото“ дают двадцать тысяч франков, если он будет готов к 10 декабря. Мне надо сделать еще полтора тома, но нужда заставила согласиться. Я должен работать двадцать пять ночей и двадцать пять дней… Нельзя терять ни минуты. Прощайте, двадцать пять дней я не смогу писать вам».

Двадцатого декабря он вздохнул с облегчением: «Как обещал и как сообщал вам в конце последнего письма, я завершил „Цезаря Бирото“ за двадцать два дня. Одновременно сделал „Банкирский дом Нусингена“ для „La Presse“. Вы понимаете, что я без сил, совершенно подавлен». Последовала изнурительная корректура гранок. Он пересматривал и исправлял их семь раз, приводя в отчаяние печатников, которые вынуждены были до бесконечности ходить из типографии к писателю и обратно. Бальзак отделывал каждую фразу, каждое слово, опустив ноги в таз с горячей водой и горчицей, чтобы избежать прилива крови к мозгу.

Получилась правдивая история развития парижской торговли, предупреждающая об опасных спекуляциях. Цезарь Бирото, маленький торговец парфюмерными товарами, создатель «черепного масла», благодаря которому снова начинают расти волосы, пускается в крупную коммерцию и, опьяненный успехом, ввязывается в большие аферы, голова идет кругом от легких денег, он подписывает поддельные векселя, доверяется кассиру, который его обворовывает, нотариусу, что наживается на нем, банкиру, каковой отворачивается от него в трудную минуту. Главный недостаток Цезаря Бирото и его брата, кюре в Туре, – доверчивость и обезоруживающая наивность. Он думает, что нашел союзника в лице Адольфа Келлера, но тот – настоящая акула, готовая в любое мгновение его проглотить. От лица своего бесславно разорившегося героя Бальзак обвиняет банкиров, ростовщиков, всех этих хищников, которых заботит только одно – набить карманы за счет честных людей. В первой части книги показано восхождение Бирото к богатству и славе, во второй – отчаяние загнанного должника, его падение и искупление.

В «Банкирском доме Нусингена» затронута та же тема. Писатель анализирует циничные маневры банкира, который, пользуясь легковерием и неопытностью своих клиентов, преследует должников, скупая по дешевке их обязательства, строит свое благополучие на обломках благополучия других. С одной стороны – простота, глупость, одураченная добрая воля, с другой – жестокость, хитрость. Бальзак понимает и любит таких, как Цезарь Бирото, разоблачает несущих несчастья Нусингенов. Так почему, прекрасно представляя себе все опасности мира дельцов, сам с такой беспечностью подвергает себя им? Интуиция, без сбоев работающая при написании романов, покидает его, едва он ступает в реальную жизнь. С пером в руке он – финансовый король, отложив его в сторону – барашек, готовый подставить спину под ножницы стригаля.

Пресса встретила «Цезаря» скорее недоброжелательно. Статья в «Le Charivari» была озаглавлена «Величие и падение Оноре де Бальзака». В газетах твердили о «пустословии», перегруженности «деталями», отмечали, что история была бы хороша, будь она короче. В сердцах Бальзак пишет Зюльме Карро первого января 1838 года: «Привет, 1838-й, что бы ты ни принес! Пусть в складках платья ты и приберег огорчения, ничего страшного. Есть лекарство, которое лечит все, это лекарство – смерть, и я ее не боюсь». Отдохнуть от забот и насмешек журналистов он решает во Фрапеле. Оноре уверен, что над ним тяготеет какое-то проклятие, критики никогда не простят ему ни обилия произведений, ни неисчерпаемого воображения. Что бы он ни написал, его никогда не поставят в один ряд с Шатобрианом или Гюго. Некоторые даже предпочитают ему Эжена Сю. Так ради чего тогда, спрашивается, надрываться? Он сочиняет истории, чтобы заработать на жизнь. И тут ему подвернулась возможность обогатиться, ничего не делая: сереброносные рудники Сардинии. Достаточно только получить концессию на их разработку. Карро, с которым он консультируется по этому поводу, идею абсурдной не считает. Необходимо путешествие. Осуществить экспедицию в Италию Бальзак рассчитывает за счет мелких кредиторов – доктора Наккара, портного Бюиссона, кузины…

Уже готовый к отъезду, Оноре решает, раз уж он во Фрапеле, навестить Жорж Санд, которая живет неподалеку, в Ноане. Осудившему ее когда-то за жестокость, с которой писательница дала отставку Жюлю Сандо, но со временем понявшему ее чувства к этому ничтожному любовнику, теперь ему захотелось восстановить добрые отношения. Бальзак известил ее о своем желании, в порыве братской симпатии она ответила немедленным согласием.

Двадцать четвертого февраля, в половине восьмого вечера, Оноре был у ее ног. «Дружище Жорж Санд встретила меня в домашнем платье, с послеобеденной сигарой в руке, сидя в уголке у камина в огромной пустынной комнате, – поделится он с Ганской. – На ней были красивые желтые домашние туфли, украшенные бахромой, ажурные чулки и красные шаровары. Внутренне она все та же. Но подбородок увеличился вдвое и стал словно у каноника. Несмотря на страшные несчастья, у нее нет ни одного седого волоса, смуглый цвет лица остался неизменным, ее прекрасные глаза все так же сверкают, у нее довольно глупый вид, когда она задумывается, потому что, как я ей сказал, внимательно изучив, выражение ее лица заключено в глазах. Она уже год в Ноане, очень грустна и много работает. Ее жизнь в чем-то похожа на мою. Ложится в шесть часов утра, встает в полдень, я ложусь в шесть вечера и встаю в полночь. Естественно, я приспособился к ее распорядку, и в продолжение трех дней мы разговаривали с пяти часов вечера, после обеда, до пяти утра, за три эти беседы я смог лучше узнать ее, и она меня тоже, чем за предыдущие четыре года, когда она любила Жюля [Сандо] и приходила ко мне или когда у нее была связь с Мюссе, тогда мы встречались или изредка я приходил к ней».

В эти вечера они с Жорж Санд говорили бесконечно, говорили о свободной любви, браке, необходимости для женщины сбросить рабство, уготованное ей законом и традициями, позволяющее мужчине подчинять ее себе. Своей агрессивно-мужской манерой держаться собеседница и завораживала, и раздражала: «Это мужчина, мужчина тем более, что она хочет быть им, она вышла из роли женщины и больше – не женщина. Женщина притягивает, она – отталкивает. Так как я очень даже мужчина и она кажется мне такой, то такой она должна казаться всем похожим на меня мужчинам. Она всегда будет несчастна».

В любом случае он благодарен ей за то, что научила курить своего рода кальян, состоящий из резервуара с водой и чаши, в которой сжигают табак, смешанный с ароматическими веществами. Дым проходит сквозь воду, вдыхать его надо через длинную, мягкой меди трубочку. «Это вдруг стало для меня необходимым, – признается Бальзак. – Такой переход позволит мне отказаться от кофе и менять возбуждающие средства, необходимые мне для работы». И с видом простака спрашивает, не может ли Ева раздобыть для него в Москве такую трубку – говорят, они там очень хороши. «Вы ведь знаете, я как ребенок. Я получу тем большее удовольствие, если она будет украшена бирюзой, тогда сумею приспособить к кончику трубки набалдашник моей трости, с которой не могу выходить из-за приобретенной ею известности». Итак, еще один предмет роскоши! Но он так полезен для мечтаний! Цена Бальзака не беспокоит. Заплатит, сколько потребуется. Как? Видно будет. Взамен обещает Ганской, которая коллекционирует автографы и хотела бы получить два от знаменитой писательницы, несколько строк, подписанные «Жорж Санд», и несколько строк за подписью Авроры Дюдеван.

Шесть дней разговоров и курения пролетели быстро, Оноре поспешил покинуть свою хозяйку – торопился к сокровищам Сардинии. Он был настолько уверен в успехе, что посчитал чрезмерным попросить выслать ему образцы руды на экспертизу. Ему даже не было точно известно, где находятся заброшенные рудники, которые он намеревался возвратить к жизни. Не знал, в какое ведомство следует обратиться, чтобы получить разрешение на эксплуатацию. В довершение едва мог вымолвить три слова по-итальянски и ничего не смыслил в геологии. Все это казалось ему второстепенным. Великие замыслы сдвинут горы. Без воли нет победы: не верь в свою звезду, Наполеон никогда ничего не завоевал бы.

Пятнадцатого марта 1838 года Бальзак садится в дилижанс и едет в Марсель, откуда сообщает Зюльме Карро: «Завтра я отправляюсь в Тулон, в пятницу буду в Аяччо. Из Аяччо двинусь на Сардинию… Если мое предприятие провалится, очертя голову займусь театром… Я был в дороге пять ночей и четыре дня, сидя на втором этаже, выпивая каждый день лишь молока на десять су. Пишу вам из гостиницы в Марселе, где комната стоит пятнадцать су, обед – тридцать… Я не боюсь ехать туда, но возвращение, если ничего не выйдет! Не одна ночь пройдет, прежде чем обрету равновесие…» И в тот же день – матери: «По дороге истратил только десять франков, сейчас я в гостинице, которая вызывает дрожь. Но я одолею неприятности».

В Аяччо Бальзак на пять дней попадает в карантин – в Марселе зафиксировано много случаев холеры. Он утешает себя тем, что находится на земле Наполеона, и, пользуясь случаем, посещает родной дом императора. Дикость корсиканцев поразила Оноре, ему показалось, что он за тысячи лье от Франции и даже в другом времени: «Цивилизация здесь, как где-нибудь на Гренландии… Нет ни читален, ни девочек, ни театров, ни обществ, ни газет, никакой грязи, присущей цивилизации. Женщины не любят иностранцев, мужчины целыми днями прогуливаются, покуривая. Лень царит невероятная. Здесь восемь тысяч душ, нищета, полное неведение о происходящем в мире. Я наслаждаюсь абсолютным инкогнито. Здесь понятия не имеют ни о том, что такое литература, ни о том, что такое жизнь».

Наконец, охотники за кораллами, направлявшиеся в Африку, подбросили его до Сардинии на своем допотопном суденышке. Путешествие продолжалось пять дней, в течение которых Бальзак довольствовался «отвратительным супом», сваренным из выловленной по пути рыбы. Спал на палубе, философски не обращая внимания на пожиравших его блох. Сардиния поразила еще больше, чем Корсика: «Пустынное королевство, дикие люди, никакой культуры, равнины, поросшие дикими пальмами… Куда ни посмотри, всюду козы, объедающие все почки, а потому все растения не выше пояса». Ни дорог, ни средств передвижения, ни постоялых дворов. Ничего не поделаешь, пришлось сесть верхом, а он уже четыре года не взбирался на лошадь, и пуститься в дорогу по каменистым тропам через горные потоки. «Мужчины и женщины ходят голые, с куском лохмотьев вокруг бедер… Ни в одном жилище нет камина, огонь разводят прямо посреди комнаты, усыпанной сажей. Женщины проводят время за молотьбой или месят тесто, мужчины охраняют коз и стада. Плодороднейшая страна остается совершенно не возделанной».

Но чего не вынесешь ради того, чтобы завладеть серебряными сокровищами. Тем сильнее было разочарование: оказывается, генуэзец Джузеппе Пецци, рассказавший Бальзаку о существовании рудников, уже произвел анализ породы, выяснил, что серебро есть, договорился с одним из торговых домов Марселя о создании предприятия и даже успел получить от властей официальное разрешение на разработку. Итак, Оноре рассудил правильно, но опоздал с приездом. И виноват в этом «Цезарь Бирото», он задержал его во Франции. Стоит ли сожалеть об этом? Разве хорошая книга не стоит всех богатств мира? Расстроенный, одураченный, усталый, пишет Ганской: «Не надо меня ругать в ответ на это письмо с отчетом о моем путешествии. Побежденные нуждаются в утешении. Я часто думал о вас во все время этого беспокойного странствия и воображал, как вы спросите: „Какого черта он собирается там делать?“»

Бальзак возвращается в Италию через Геную, без гроша в кармане оказывается в Милане, где его в очередной раз выручает банкир семейства Гидобони-Висконти. Князь Прочиа отдает ему в полное распоряжение комнату – на постоялых дворах чересчур тесно и шумно. Необходимо наверстать потерянное напрасно время, писатель садится за «Торпиль», которая станет частью «Блеска и нищеты куртизанок». Это история девушки из публичного дома, Эстер Гобсек, прозванной «Торпиль» (или электрический скат) за то, что своими ласками заставляет мужчин забыть обо всем на свете. Встретив Люсьена де Рюбампре из «Утраченных иллюзий», она неосторожно влюбляется и решает порвать со своим занятием. Они наслаждаются любовью, пока кто-то из бывших клиентов Эстер не узнает ее. Репутация потеряна навсегда. Она пытается покончить с жизнью, но на помощь приходит священник, к которому женщина пришла исповедаться, – утешает, пристраивает в приют при церкви, где можно собраться с мыслями и восстановить силы.

Писатель увлечен переживаниями своей героини, в Милане тем временем готовятся к коронации Фердинанда I, короля Ломбардии. В городе царит суматоха, Бальзак остается глух к веселью: к постигшему на Сардинии разочарованию добавилась ностальгия по парижским дождям и туманам. «При воспоминании о Франции и ее почти всегда сером небе под прекрасными небесами Милана у меня сжимается сердце, – признается он Ганской. – Собор с его кружевами оставляет меня безразличным, Альпы ничего не говорят моему сердцу, прозрачный нежный воздух вреден для меня, здесь у меня нет души, нет жизни, я не могу выразить себя, и если задержусь еще недели на две, умру. Объяснить это невозможно. Хлеб, который я ем здесь, кажется мне пресным, мясом не наедаешься, водой не напьешься, воздух губителен для меня, я смотрю на самую хорошенькую женщину как на чудовище, не испытывая при этом даже того пошлого чувства, что испытываешь, глядя на цветок». Как хорошо было бы убежать из Италии! «Мне необходим этот обидчик Париж, его типографии, двенадцать часов в день изнурительной работы, долги…» В довершение двадцатого мая ему исполняется сорок. Цифра ошеломила: жизнь его за эти годы была так насыщена, что впору чувствовать себя стариком, но сердце-то – молодое!

Шестого июня 1838 года Оноре расстается с Миланом и едет во Францию. По возвращении из предыдущего путешествия по Италии его ожидало известие о смерти госпожи де Берни, теперь новый траур: седьмого июня в нищете скончалась госпожа д’Абрантес. В этот день он пересекал Альпы. Бальзак давно не встречался с гордячкой герцогиней: когда-то был ее любовником, потом правил ее воспоминания и с тех пор относился с умеренной нежностью. За два или три месяца до своей смерти она жаловалась Оноре на его безразличие: «Я хотела бы, наконец, знать, друзья мы или люди, которые вот-вот станут врагами. Середины не бывает». Теперь он чувствовал за собой некоторую вину: не был на ее похоронах, тогда как Шатобриан, Гюго, Дюма, госпожа Рекамье проводили ее в последний путь.

Бальзак напишет Ганской: «Из газет вы узнаете о печальном конце бедной герцогини д’Абрантес. Она закончила свои дни так же, как закончила свои Империя». Он не склонен сравнивать преданность Лоры де Берни, подарившей ему исключительную любовь, и основанное на интересе чувство Лоры д’Абрантес, видевшей в нем прежде всего известного литератора, чьи советы могли оказаться полезными. Ушла его любовница, чьи объятия были горячи и чьи руки отныне – только прах.

Оноре был подавлен, размышлял над тем, что еще одной жизнью вокруг него стало меньше, что его собственные дни тоже, наверное, сочтены. Он так нуждался в женском внимании! Но Зюльма Карро – только друг, а госпожа Ганская – скорее миф, предмет мечтаний. Если бы эта полька согласилась оставить мужа и последовать за ним, не обращая внимания на пересуды! «Я постарел, – поделится он с ней, – понимаю, что нуждаюсь в спутнице, и каждый день сожалею об обожаемом создании, что спит на деревенском кладбище недалеко от Фонтенбло [госпожа де Берни]. Я не могу поехать к сестре, которая так меня любит, – страшная ревность ее мужа все портит. Мы с матерью не подходим друг другу. Остается искать поддержки в работе, тем более что у меня нет дружеской поддержки семьи, а это именно то, к чему я хотел бы прийти. Удачная, счастливая женитьба, увы! Я почти потерял на это надежду, хотя, кажется, лучше, чем кто-нибудь другой, скроен для жизни у домашнего очага… Жизнь моя будет прожита напрасно, я с горечью думаю об этом. Нет должной славы, и с этим приходится смириться… Природа создала меня исключительно для любви. Только она одна понятна мне. Я – неизвестный Дон Кихот».

И по привычке уже вновь яростно обрушивается на упреки, коими полны ее письма: «Cara, хотел бы, чтобы вы объяснили мне, чем я заслужил обращенную ко мне в вашем последнем письме такую характеристику: природное легкомыслие вашего характера? В чем это легкомыслие? В том, что двенадцать лет я без передышки работаю над огромным литературным творением? В том, что шесть лет знаю только одну привязанность? В том, что я двенадцать лет тружусь день и ночь, чтобы расплатиться с неимоверными долгами, коими я обязан своей матери – она навязала мне их своими неумеренными расчетами? Или в том, что, несмотря на нужду, я еще дышу, пишу, а не бросился в воду? В том, что беспрерывно работаю, безуспешно пытаясь тратить меньше времени на этот каторжный труд? Объясните! В том, что я бегу любого общества, любых торговых предприятий ради того, чтобы предаться моей страсти, моей работе, чтобы сладить с долгами? В том, что вместо десяти книг пишу двенадцать? Или в том, что они выходят нерегулярно? Или в том, что я пишу вам неизменно настойчиво, с невероятной легкостью добывая вам очередной автограф? Или в том, что я не остаюсь в Париже, а еду в деревню, чтобы у меня было больше времени на работу и я бы тратил меньше на жизнь?.. А может, в том, что, несмотря на несчастья, я сохранил веселость и совершаю вылазки в Китай и на Сардинию?.. Легкомыслие характера! Вы похожи на того буржуа, который, увидев, как Наполеон вертится туда-сюда, обозревая поле сражения, сказал: этот человек ни минуты не может оставаться на месте, он не знает, что ему делать… Сделайте одолжение, пойдите посмотрите на портрет бедного мужика, взгляните на широкие плечи, грудь, лоб и скажите: вот самый постоянный, самый надежный человек, в чьем характере нет никакого легкомыслия! Это будет вам наказание!»

Это письмо отправлено из Севра: едва вернувшись во Францию, Оноре уехал пожить на приобретенной им земле. Во время его отсутствия здесь хорошо и быстро потрудились каменщики. Теперь на холме возвышался дом с зелеными ставнями и тремя комнатами, одна над другой, на каждом этаже. Мебели почти не было. На стенах Бальзак написал углем: «Здесь – обшивка из паросского мрамора. – Здесь, на потолке, роспись Делакруа. – Здесь ковер от Обюссона. – Здесь – двери как в Трианоне». Магия слов. Этот дом – часть его мечтаний. Из окон открывался великолепный вид на стоящий ниже Париж и окутанные дымкой холмы Медона. Обещают, что через год железная дорога соединит Версаль со столицей, и, заплатив десять су, за десять минут можно будет перенестись из буколического Виль-д’Авре в гущу городской суеты. Земля оказалась глинистой, из-за того, что дом расположен на холме, она сползала вниз, и ни одно дерево не могло удержаться. Пришлось укреплять ее камнями. Когда Оноре шел проведать свой сад, у него в руках всегда были камешки, которые он бросал под ноги, чтобы не скользить. Но он был очень доволен своим владением и подумывал начать разводить экзотические растения. Почему бы не построить парник и не засадить его ананасами? Тысяч сто, например. В Париже они продаются по двадцать франков за штуку, он готов отдавать свои по пять, прибыль и так окажется немаленькой, даже если принять в расчет расходы на постройку, обогрев, содержание парника. Есть чем загладить неприятные воспоминания о неудаче с сардинскими рудниками! «Самое замечательное, – будет вспоминать Теофиль Готье, – что мы вместе искали на бульваре Монмартр лавочку, где будут продаваться эти ананасы, которые были только в проекте. Она должна была быть выкрашена в черный цвет с золотой сеточкой, на вывеске огромными буквами написано: АНАНАСЫ ИЗ ЖАРДИ». И добавит: «Бальзак уже видел эти сто тысяч ананасов, ощетинившихся хохолками зубчатых листьев над большими золотыми клетчатыми шишками под огромными хрустальными сводами. Он видел их, сам рос в этом теплом парнике, страстно распахнутыми ноздрями вдыхал тропический запах. Когда же опускался на землю и, облокотившись о подоконник, смотрел, как на пустынные склоны тихо падает снег, едва находил в себе сил расстаться с этой иллюзией».

Сногсшибательная «ананасная» затея пополнила череду других, столь же многообещающих и столь же бесплодных мечтаний. По странной прихоти судьбы, как только Бальзак пробовал заработать деньги иначе, чем пером, его начинание проваливалось. Но на этот раз мог бы совмещать новую деятельность с писательской. Впрочем, романы по-прежнему приносили немного, и он попытался переключиться на пьесы. Конечно, диалоги удавались ему хуже, чем анализ чувств или описания, но пьесы, пользующиеся успехом у публики, оплачиваются хорошо, а такое сочинение – дело нескольких часов. Ради экономии времени придется нанять «негров». За ним будет канва, за ними – все остальное. У него уже есть около двадцати набросков, лучший сюжет одобрен Жорж Санд. Это «Старшая продавщица». Поразмыслив, он решает переименовать ее в «Школу семейной жизни», превратить из комедии в мелодраму. К совместной работе привлекает молодого писателя Шарля Лассайи, которого Людовик Алеви охарактеризовал так: «Большое туловище, увенчанное огромным носом! Вперед! Нос идет, дурак за ним».

Принимая у себя Лассайи, Бальзак предупредил: «Не ждите здесь обычной жизни, в Жарди живут только ночью, днем все спят, кроме меня, так как у меня много дел и сплю я мало». В час ночи вновь прибывший был неожиданно разбужен слугой в ливрее, который сообщил, что хозяин просит его просыпаться. В столовой на столе стояли котлеты и шпинат. Когда новичок уже наслаждался крепким кофе, появился Бальзак, торжественно ступавший в своем любимом монашеском одеянии. «Начнем!» – приказал он. Проводив коллегу в другую комнату, добавил: «Пишите, „Школа семейной жизни“. До семи часов утра Оноре мерил комнату шагами, диктуя ошеломленному юноше наброски сцен, обрывки диалогов. Наконец остановился и удалился. Вошел слуга и возвестил: „Господин просит вас ложиться спать“. В полдень его вновь подняли. Опять котлеты, шпинат, кофе, работа. Через несколько дней Лассайи был без сил, ничего не соображал и в ужасе бежал. Извиняясь, он писал Бальзаку: „Вынужден отказаться от работы, которую вы мне столь милостиво доверили. Я провел ночь, пытаясь придумать что-нибудь достойное вашего плана. Не осмелился сказать это вам лично, но не могу больше попусту есть ваш хлеб“».

Оноре так прокомментировал Ганской случившееся: «Я нанял бедного писателя по фамилии Лассайи, чтобы он записывал мои соображения и развивал их для меня. Не дождался от него и двух путных строчек. Никогда не встречал такого неспособ-ного человека. Но он оказался полезен, так как положил начало моей будущей работе. Тем не менее мне нужен кто-то более разумный и остроумный».

Двадцать пятого февраля 1839 года Бальзак читал «Школу семейной жизни» директору театра «Ренессанс». Безоговорочный отказ. Уязвленный автор попробовал еще раз перед актерами других театров и в гостиных: у госпожи де Сен-Клер в присутствии трех посланников, у маркиза Кюстина в числе прочих были Теофиль Готье и Стендаль. Его поздравляли, но восторженные отклики отдавали лестью. Он решил на этом остановиться и убрал пьесу в ящик. Но в уныние не впал, театр продолжал привлекать его в качестве средства легкой наживы: минимум затрат, максимум прибыли. Роман, полагал писатель, предприятие серьезное, требует абсолютного погружения, театральное искусство предназначено исключительно для развлечения, это выгодная затея, где свое найдет и деловой человек, и шут. Но прежде чем вновь начать штурм парижской сцены, возвращается к привычному аду – написанию романов.

Чтобы развеять столь показанное для работы одиночество Жарди, Бальзак приглашает порой знакомых. Чаще других у него бывает забавный субъект Лоран-Жан. Его настоящее имя Жан Лоран, он рисовальщик и писатель, язвительный, не без причуд, вспыльчивый, преданный, подверженный перепадам настроения. Морис Регар так вспоминал его: «Асимметричное лицо. Кривоногий к тому же. Ходил, подпрыгивая, опираясь на палку. Его худоба заставляла краснеть, нос был похож на клюв хищной птицы». Этот человек обожал Бальзака, был с ним на «ты», шутя называл его «дитя мое» и «любимый», выполнял по его просьбе самые деликатные поручения. Другим посетителем был льстивый Леон Гозлан, будущий автор книги «Бальзак в тапочках», прикрывавшийся скромностью. Когда они приезжали, Оноре позволял себе расслабиться, от души смеялся, забывал о своих долгах и герцогинях. Но работать не переставал. В Жарди он завершил «Музей древностей», своего рода оправу для «Старой девы». И здесь речь о том, насколько парижский климат бывает губителен для провинциала. Молодой граф Виктюрньен д’Эсприньон пытается приступом взять столицу, занять там хорошее положение, но попадает в среду распутников и гуляк, руководимый любовницей, Дианой де Мофриньез, совершает подлог, рискует попасть на каторгу. Несчастный граф, по замыслу Бальзака, антипод Растиньяка, другого провинциала, но дерзкого, хитрого, ничем не брезгующего. Диана де Мофриньез, одетая в мужское платье, с хлыстиком в руке, напоминает Каролину Марбути, которая сопровождала писателя в Турин. Каролина восхищалась оранжереями адвоката Луиджи Коллы, Диана – редкими цветами, которые выращивает один старый судья. Вот так, ни одно событие из жизни Бальзака не оказывается бесполезным для его творчества. Писать для него означает не только придумывать, но и выуживать что-то из собственных воспоминаний.

«Музей древностей» готов, но Оноре, не дав себе ни минуты отдыха, принимается за вторую часть «Утраченных иллюзий»: «Провинциальная знаменитость в Париже». Это боевое крещение провинциала, решившего непременно завоевать высший свет столицы. Здесь – вся молодость Бальзака: его одержимость, его развеянные иллюзии, соперничество плохо оплачиваемых журналистов, злоба, самоуверенность, эгоизм сильных мира сего. Но в этой книге не только мрачный портрет города, но и нежность автора к своим героям – Люсьену де Рюбампре и Корали. Он восхищается Корали, когда та ухаживает за мертвецки пьяным Люсьеном – поддерживает его голову, умывает, укладывает спать, бодрствует у его постели, словно это больной ребенок. Когда умирает Корали, отчаявшийся Люсьен не отходит от нее, не зная, чем помочь. У него заказ – веселые песенки для кабаре, который надо непременно выполнить, и он сочиняет при свете свечей, выставленных вокруг умершей. Игривые куплеты заменят ей траурный марш. В этом противопоставлении горя и смеха, тщеты человеческой комедии и порыва духа – весь Бальзак. Каждая его книга – о любви, деньгах, амбициях и поиске абсолюта.

И вот уже новые истории занимают его: «Сельский священник», «Дочь Евы», «Беатриса». Последняя – рассказ о нескольких парах, которые решили пренебречь общественными нормами и жить, ни на кого не обращая внимания. Это не могло не спровоцировать скандал, преданные позору, они вынуждены признать несостоятельность любви вне общепризнанных рамок. Когда-то Жорж Санд рассказала Оноре о перипетиях связи Ференца Листа с Мари д’Агу, из этих зерен выросла «Беатриса». Он признается Ганской, что был счастлив, работая над ней. «Да, госпожа де Висконти – это Сара, мадемуазель де Туш – Жорж Санд, а сама Беатриса – во многом госпожа д’Агу… За некоторыми исключениями – история подлинная».

Необходимость работать сразу над несколькими произведениями Бальзак оправдывает необходимостью угодить людям, чьи вкусы сильно разнятся, – редакторам журналов, издателям, короче говоря, тем, кому он рассчитывает сбыть свою продукцию. У него всегда должны быть в запасе короткий роман и длинный, сентиментальный и с лихо закрученным сюжетом. Чем шире ассортимент, тем легче найти покупателя, склады никогда не должны пустовать. Удивительно, что столь меркантильные побуждения не мешают ему создавать действительно прекрасные вещи. Как будто это лишь подстегивает воображение писателя. Кажется, он забавляется, перескакивая с одной книги на другую, ворча при этом, что задача слишком сложная. Будто жонглер, подбрасывает и ловит шарики, не упустив ни одного, а они летают над его головой, пересекаясь, сталкиваясь, отскакивая.

Покой Жарди благоприятствовал всплеску творческой активности, но Оноре угадывал, что сохранить это прибежище ему не удастся. К 1839 году у него накопилось слишком много долгов: хозяину дома, друзьям, привратнице в доме на улице Батай, садовнику Бруэту, которого призвал к себе из Вильпаризи, и даже полевому сторожу из Виль-д’Авре, у которого занял шестьсот франков. Как-то раз Леон Гозлан застал Бальзака спрятавшимся в саду. Тот отказывался идти на прогулку из боязни встретить того самого полевого сторожа. Это было свидетельством полного краха. Оноре решил вновь обратиться к театру – вот панацея от всех его финансовых бед. Для начала думает воспользоваться одним из романов: сгодится, например, «Вотрен». Делится своими планами с директором театра «Порт Сен-Мартен» Шарлем-Жаном Арелем. Тот в восторге и даже знает, кому доверить главную роль – в то время был очень популярен Фредерик Леметр. Пьесы пока нет, но готова будет быстро, обещает автор, мысленно все уже придумано. У него есть еще одно пристанище в Париже, на улице Ришелье, у портного Бюиссона. Уютная мансарда, стены обиты светло-коричневым перкалем, на полу – бело-голубой ковер. Бальзак приглашает туда Теофиля Готье, Беллуа, Урлиака, Лассайи, Лоран-Жана и излагает им свой план: ввиду того, что на следующий день пьеса в пяти актах должна лежать на столе у Ареля, рассчитывает на друзей – каждый напишет за ночь один акт по своему усмотрению, Оноре соединит их, и дело в шляпе! «Акт к завтрашнему дню, это невозможно!» – пробормотал смущенный Готье. «В одном акте не более 400–500 строк, – возразил хозяин, – за день и еще ночь в придачу написать 500 строк диалогов – задача вполне посильная». – «Расскажите мне сюжет, – попросил Готье, – изложите план, обрисуйте в нескольких словах персонажей, и я сяду за работу». – «Боже, – воскликнул Оноре, раздраженный неуверенностью товарищей, – да если я стану рассказывать сюжет, мы никогда не закончим».

Тем не менее вдвоем с Лоран-Жаном они мигом состряпали пьесу. Шестнадцатого сентября 1840 года она была передана цензору, двадцать третьего получен отказ: комиссия сочла, что главный герой, Вотрен, слишком похож на разбойника Робера Макера, и перед зрителями предстанет персонаж, готовый на любые преступления. Второй вариант был отвергнут по тем же соображениям. Вмешался директор выставок и театров Огюст Каве, цензоры смягчились, запрет был снят, хотя вновь назначенный министр внутренних дел Шарль де Ремюза проявил некоторую настороженность.

Первое представление состоялось четырнадцатого марта. Публика собралась самая блестящая, немало было и враждебно настроенных журналистов. Три первых акта разочаровали присутствовавших: слишком много слов, почти нет действия. Некоторые подумывали уйти. В четвертом появился Фредерик Леметр, одетый мексиканским генералом, с прической а-ля Луи-Филипп. Его игра смахивала на фарс, в зале засмеялись. Но было это действительно веселье или насмешка над королем? Раздались и возгласы протеста. Герцог Орлеанский покинул свою ложу. Говорили, что по возвращении домой он разбудил отца и сказал: «Вас шаржируют при полном зале. Вы допустите это?» В его отсутствие патетический пятый акт не имел успеха. Было ясно, «Вотрен» провалился. В конце спектакля Леметр отказался выходить на поклоны, он был раздосадован, зол. На другой день пьесу запретили. Бальзак чувствовал себя опозоренным. У него поднялась температура. Напрасно пытался Арель добиться отмены запрета. Восемнадцатого марта Гюго отправился со своим незадачливым собратом по перу в Министерство внутренних дел, попробовал заступиться за него перед Шарлем де Ремюза. Тот был любезен, но по-прежнему не знал, на что решиться, напоминая о необходимости поддерживать общественный порядок, который представления этой пьесы могут нарушить. «В целом Гюго вел себя как истинный друг, отважный, преданный, – напишет Оноре Ганской. – Фредерик был прекрасен. Но история о сходстве с Луи-Филиппом скорее всего направлена против Ареля, директора театра „Порт Сен-Мартен“: он [Леметр] был заинтересован в провале, чтобы занять его место. Для меня все это пока остается загадкой. Как бы то ни было, несчастье случилось. Мое положение тяжело, как никогда».

Поход в Министерство внутренних дел окончился ничем, совершенно больной Бальзак нашел приют у Сюрвилей, на улице Фобур-Пуасоньер. Семью раздирали бесконечные ссоры. Лора постарела, выглядела уставшей, с трудом сносила попреки мужа, у которого нервы тоже были на пределе: труды его не давали результата, а надо содержать супругу, дочерей. Нищета Сюрвилей, помноженная на его собственную. Сумеет ли они выплыть? Пока медленно, но верно шел ко дну, непомерный груз его произведений, казалось, способствовал этому. Они не принесли ему благодарности соотечественников, только долги и заботы. Писем нескольких почитательниц недостаточно, чтобы уравновесить просроченные векселя и пылающие ненавистью статьи. В крайнем смятении Оноре делится с Ганской: «Я почти смирился. Думаю, что покину Францию и повлачу свои кости куда-нибудь в Бразилию – чем безумнее будет предприятие, тем лучше. Я больше не в силах жить, как живу. Хватит бесполезных трудов. Сожгу все письма, бумаги, оставлю только мебель, Жарди и уеду, доверив сестре вещички, к которым привязан. Она будет охранять эти сокровища не хуже дракона. Оставлю кому-нибудь доверенность, чтобы мои произведения продолжали работать, и отправлюсь на поиски удачи: либо, разбогатев, вернусь, либо никто обо мне больше не услышит». И уточняет: «План этот принят окончательно. Я приведу его в исполнение зимой. Буду стойким и не отступлю».

Пока Бальзак размышляет о том, чтобы покинуть Францию, его избирают президентом совсем юного Общества литераторов. Слабое утешение на фоне одолевающих его бед. Год назад, узнав, что есть вакантное место во Французской академии, он решил немедленно претендовать на него, ни на мгновение не задумавшись, что академикам может не понравиться его репутация экстравагантного писателя, к тому же злостного должника. Когда стало известно, что на кресло академика одновременно с ним предъявляет права Гюго, от своих притязаний отказался. «Я только что узнал, что господин Виктор Гюго выдвинул свою кандидатуру в качестве блестящего преемника господина Мишо. Имею честь просить вас считать отныне недействительным мое письмо, в котором я предлагал свою персону: я отказываюсь составлять ему конкуренцию», – пишет Бальзак временному исполняющему обязанности постоянного секретаря Пьеру-Антуану Лебрену. На памятном заседании двадцатого февраля 1840 года Гюго не был избран академиком, ему предпочли физиолога Пьера Флуранса. Оноре был уверен, что рано или поздно придет и его черед. Не может он быть всегда на вторых ролях. В остракизме, которому его подвергает элита, виноват не талант, а он сам: его благородство, эксцентричность, жизнелюбие, жизнерадостность, хвастовство – все через край, и плодовитость, конечно, которой постоянно попрекают разные зануды. Бальзак слишком на виду, пишет сочно, душа нараспашку. Людям чопорным, напыщенным, лицемерным это не нравится. Многие посмеиваются над ним, одновременно восхищаясь и завидуя. Это задевает его самолюбие, но становиться почитаемым писателем в рамках литературной благопристойности он не собирается.

Глава двенадцатая

Улица Басс

Ум Бальзака, поглощенный созданием мира воображаемого, кажется, должен был отсеивать события реального, если, конечно, они не касались самого писателя. На деле Оноре живо интересовался теми, кто его окружал, о ком говорили. Быть может, не без тайной надежды превратить их однажды в героев своих романов. Еще в 1838 году он обратил внимание на сообщение о двойном убийстве, которое произошло в ночь на второе ноября на мосту Андер рядом с Белеем. Нотариус Себастьян Пейтель, бывший театральный критик, сотрудничавший с газетой «Le Voleur», убил выстрелом из пистолета свою жену. Пейтель все отрицал, сваливая вину на слугу Луи Рея, который, по его словам, и стрелял. Бессмысленное преступление привело нотариуса в такую ярость, что он, опять же по его словам, бросился за несчастным и раскроил ему череп молотком. Считалось, что слуга был любовником госпожи Пейтель, молодой, красивой креолки весьма легкого нрава. Муж, подкараулив их на мосту, лишил жизни обоих. Но сомнения оставались. Что, если Пейтель говорит правду? И единственная его ошибка в том, что он покарал убийцу? Бальзака история взволновала. Он не раз встречался с подозреваемым в редакциях газет и журналов и помнил его как человека разумного, хотя и скорого на суждения. Рисовальщик Гаварни, приятель Оноре, тоже был уверен в невиновности нотариуса. Вдвоем они решили спасти его. Отправились в Бург-ан-Бресс, посетили Пейтеля в его камере смертника. Тот продолжал уверять, что покарал истинного виновного. Бальзак написал длинную речь в его защиту, которую озаглавил «Письмо о процессе над Пейтелем, белейским нотариусом». В нем попытался опровергнуть абсурдное, с его точки зрения, положение, будто Пейтель убил жену, чтобы унаследовать ее состояние. Это вызвало раздражение судей, общественность негодовала. Некоторые даже осмеливались утверждать, что, выступая защитником «мученика», как Вольтер в деле Каласа, писатель пытается набить себе цену. Журналист Роже де Бовуар сочинил комический плач, который читал на каждом углу:

Увы! Следует избегатьИщущего своего Каласа Бальзака.

На присутствовавших в зале суда Оноре произвел не лучшее впечатление: нелепый костюм, высокопарная речь. Дело осложняло то, что в заботе о чести семьи Пейтель отказывался признать связь жены и слуги. Между тем это признание перевернуло бы дело: убийство корысти ради стало бы убийством из ревности, что давало надежду на смягчение вердикта. Но смертный приговор был приведен в исполнение двадцать восьмого октября 1839 года. Потрясенный Бальзак делился с Ганской: «Вы верно угадали исход дела этого бедного малого. В жизни так многого невозможно избежать. Да, обстоятельства были более чем смягчающие, но невозможно было доказать. Есть благородные натуры, в существование которых нам трудно поверить. Итак, все кончено. Когда-нибудь я покажу вам, что он написал мне перед тем, как взойти на эшафот. Я смело могу предстать с этим перед Господом, и многое мне будет прощено. Он стал мучеником собственной чести. То, чему аплодируют у Кальдерона, Шекспира и Лопе де Вега, гильотинировали в Бурге».

Дело это потребовало от Бальзака не только времени, но и денег: обращения в разные инстанции, переезды, публикация «Письма» обошлись ему по меньшей мере в десять тысяч франков, не считая материального ущерба, вызванного тем, что он вынужден был отложить в сторону свою работу. Хотя был весь в долгах: больших и маленьких, с некоторыми надо было расплатиться немедленно, другие могли подождать, что-то он занимал у друзей, что-то – скорее у недругов. Самым угрожающим выглядел долг Пьеру-Анри Фуллону, который дал ему взаймы под авторские права на «Вотрена» пять тысяч франков, да еще и под огромные проценты. Зная, что писателю нечем расплатиться, угрожал тюрьмой. Бальзак скрывался, садовник Бруэт уверял тем временем судебного исполнителя, что в помещениях, предназначенных для четы Гидобони-Висконти, все принадлежит им, а в домах, которыми владеет его хозяин, нет ничего стоящего. Разгневанный Фуллон продолжал твердо стоять на своем и добился наложения ареста на недвижимость. На этот раз мышеловка захлопнулась. Надо было переезжать. Куда? Надежность улицы Батай вызывала сомнения, вся мебель из мансарды у Бюиссона была продана по требованию Фуллона, оставшееся Оноре перевез в дом номер девятнадцать по улице Басс в Пасси, которым владел мясник Этьен-Дезире Грандемен. Писатель снял его за шестьсот пятьдесят франков на имя Филиберты-Луизы Брюньо или Брюньоль. Но, несмотря ни на что, продолжал цепляться за Жарди. Тучи над его головой продолжали сгущаться. Мать бесконечно жаловалась, что брошена неблагодарным сыном: «Я перестала видеться с тобой из боязни помешать и я бы даже сказала – нарушить твой покой… Уже полгода я живу у своего зятя Сюрвиля, который мне ничего не должен. Для него я – лишний груз, а ему и так достается. Дальше так продолжаться не может. Скажи, сумеешь ли ты выплатить мне часть долга и в чем это будет выражаться… Мне не к кому больше обратиться. Ты должен сказать мне, что делать и на что я могу рассчитывать». При мысли о том, что мать будет жить вместе с ним, Бальзак пришел в ужас: прощай покой, привычки, работа – ураган в лице его матушки сметет и бумаги, и мечты. К тому же у него нет постоянного места жительства. «Я скитаюсь, словно пес, у которого нет хозяина, – отвечает он ей. – Меня одолевают несчастья, и их будет все больше».

Если бы только новая любовь осветила его жизнь! Отношения с Гидобони-Висконти стали прохладными, виделись они все реже. Графиню несколько утомлял ритм жизни ее любовника – он слишком много работал, говорил только о работе, деньгах и семье, все судебные исполнители Франции шли по его следу. Бальзак тоже не находил прежнего удовольствия в присутствии этой молодой женщины. Уж не потерял ли он вкус к любви? Оноре стал реже писать Ганской, обращения к ней не казались теперь столь необходимыми. Он поймал себя на том, что поддерживает эту эпистолярную связь из чувства долга, в силу привычки, а ведь еще недавно каждое послание было проявлением его страсти. К счастью, обнаружилась новая поклонница, представившаяся читательницей, попавшей под обаяние недоступного великого человека. Она прислала ему свою вышивку, он горячо благодарил: «Я могу лишь безгранично восхищаться вами, и для этого мне совсем не обязательно быть предметом заботы вашего „романтического склада ума“… Примите мою благодарность и признательность за эти изысканные подарки». Началась тайная переписка, как когда-то с Ганской и Луизой. Комплименты, признания, уловки, недоговоренности. Незнакомка в конце концов назвала свое имя – Элен-Мари-Фелисите де Валет. Бальзак стал называть ее «Мари» – этим именем он уже нарек когда-то двух избранниц своего сердца – герцогиню д’Абрантес и маркизу де Кастри. Элен де Валет, дочь капитан-лейтенанта из Рошфора, в семнадцать лет вышла замуж за нотариуса из Ванна, в девятнадцать овдовела, жила то в любимой Бретани, то в Париже. У нее были «покровители», о которых она благоразумно умалчивала в своих письмах.

В конце 1839 года Бальзак разрешил новой корреспондентке навестить его в Жарди. Сгорая от любопытства, она оказалась перед закрытыми дверьми – хозяин отсутствовал. «Мари» довольствовалась тем, что осмотрела окрестности, насладилась царившей вокруг «интеллектуальной атмосферой», взяла на память в саду какую-то мелочь. В письме, полном смущения и нежного уважения, гостья приносила извинения: «Вы были добры лишь наполовину. Вы позволили мне подойти к порогу вашего прибежища, но двери были закрыты. Тем не менее я благодарна, что вы выполнили половину моей просьбы, и прошу простить меня: сознаю все неприличие воровства, которое я позволила себе совершить у вас. Но я была не в себе, не в себе до того, что плакала от радости, счастья находиться там, где вы творите, к чему вы привязаны. Простите меня, как прощают умалишенных. Чтобы успокоить мою совесть, позвольте взамен преподнести вам письменный прибор, принадлежавший когда-то госпоже де Ламуаньон и доставшийся мне в наследство от этой вдовы, рядом с которой я провела детство, моей благодетельницы». Она также добавляет, что вот-вот расстанется со своей дорогой Бретанью.

Простота и восторги, вот чего ему так не хватало! Бальзак чувствует, как возвращается молодость. Теперь ему недостаточно писем, нужно лицо, взгляд, звук голоса. В начале 1840 года они встречаются. Писатель очарован своей новой «Мари» и немедленно рассказывает ей о своих невзгодах. Она все понимает, утешает и, без особых церемоний, становится его любовницей. Новая возлюбленная предлагает помощь и в его затруднительном финансовом положении – дает взаймы десять тысяч франков. В ответ он дарит гранки «Беатрисы» с собственной правкой (когда-то он сможет вернуть долг!): «Вот гранки, моя работа над „Беатрисой“ – вы заставили меня полюбить эту книгу, как никакую другую, она связала нас дружбой. Я дарю такого рода вещи только тем, кто любит меня, ведь это свидетельства моих долгих трудов и терпения, о которых говорил вам. За этими чудовищными бумагами проходят мои ночи. Среди тех, кому я преподнес нечто подобное, нет сердца чище и благороднее вашего… Addio cara». Его любовнице тридцать пять лет, Оноре не хочется, чтобы между ними стояли деньги. Он спешит уверить ее в полной своей платежеспособности. У него в работе новая пьеса, «Меркаде», не чета «Вотрену», которая, вне всяких сомнений, обречена на успех: «В октябре я верну деньги, которые занял под театр. Я вновь обрел решимость. Больше не отступлюсь… Пишу наспех, чтобы успокоить вас, сокровище мое. Спасибо за письмо, дорогуша».

Бальзак не успевает завершить пьесу, как его чувства оказываются перед серьезным испытанием. Он уверен, что его любовница – идеальная женщина, с пылким сердцем и незапятнанным прошлым. Некий Эдмон Кадор, на самом деле журналист Роже де Бовуар, раскрывает ему истинное положение дел: Элен де Валет – вдова Гужон, у нее внебрачный сын, она богатая содержанка, жизнь ее – череда приключений, в списке тех, кто пользовался ее благосклонностью, последним числится автор этих разоблачений. Итак, ангельская Элен – нимфоманка, зарабатывающая своим телом, готовая к любым компромиссам. Теперь она проводит лето в Бретани, быть может, одна, быть может, с другим мужчиной. Оноре отказывается верить, что так обманут, требует от «Мари» объяснений. Та перепугана, отвергает все обвинения (на что потребовалось не одно послание): «После вашего письма жизнь моя – сплошной кошмар, когда я отвечала вам, не владела собой. Думала только об одном, как заставить вас поверить, что никогда не любила господина Кадора. Теперь вам нужны детали и правда по каждому его обвинению. Попробую рассказать вам все, но, Боже мой, вы должны верить моим словам, ведь я буду говорить с вами, как с Господом». Дальше она намекает на некие предложения, которые делал ей Кадор, на письмо, которое ему отправила, на его наглый визит и на сопротивление, которое ему оказала, будучи женщиной порядочной: «Я никогда не принадлежала этому человеку… Он забавлял меня, я терпела его из страха и кокетства… Но повторяю, сама дала ему в руки оружие против себя. Он может сказать, что я ему принадлежала. Ложь, но вы можете этому поверить… Господин Кадор очень тщеславен. Он был бы счастлив, если бы его имя упоминалось в связи с именем человека вроде вас… Мне придется расплачиваться за преступное легкомыслие, но вы, любимый мой, должны оставаться в стороне… Если ему удастся скомпрометировать мое будущее, вернусь к своему одиночеству, которое оставила только ради вас. Здесь, на полуострове Рюк, есть монастырь… и моя подруга, отправлюсь к ней. Об этом с радостью думаю уже шесть лет. Мне не хватало лишь нового несчастья, чтобы решиться».

Бальзаку кажется, что теперь он сам стал персонажем романа: предательство, поруганная невинная женщина, испорченная репутация, монастырь. Он готов все понять, все простить. Ее очередное письмо – еще одна выдумка, впрочем, не без лирики: «Я должна была лучше понять вас и больше доверять вам. Мы обсудим это, раз вы были так добры и приняли участие во мне… Десять месяцев в году я свободна и живу одна. Я бы предпочла свободу и скромную мансарду художника на улице Кастильон роскошной квартире, где я – узница… Я имею дело с самым порядочным в мире человеком, ради меня он пожертвовал богатством и положением… И я ни за что на свете не причинила бы ему никакого горя. Поэтому я так боялась этого отвратительного Эдмона Кадора, который мог меня скомпрометировать… Я хотела бы, чтобы ничего этого не было, я оставалась для вас дикой девчонкой из дикой Бретани… Но господин Кадор сказал вам мое имя, рассказал о моем ребенке, и вы захотели откровений. Теперь вы знаете обо мне все – и хорошее, и плохое… Буду в Париже 15 августа… Адресуйте свои письма на почту, так будет безопаснее. Меня беспокоит, что вы так много работаете. Это должно быть вредно для вашего здоровья… Норе, что бы ни случилось в вашей жизни или в моей, если вы будете нуждаться в слепой преданности женщины, можете рассчитывать на меня. Addio».

Этих жалобных оправданий оказалось достаточно, чтобы Бальзак успокоился. Пусть у «Мари» есть богатый покровитель, какое ему дело. У госпожи Ганской тоже есть муж, который не дает ей любить, но обеспечивает положение в обществе и комфорт. И у госпожи Гидобони-Висконти тоже. Что до неточностей и преувеличений, коими изобилует исповедь Элен де Валет, так это свойственно всем молоденьким женщинам, которые в результате сами начинают верить своим выдумкам. И разве он сам не скрывает порой истину от Иностранки? Хотя всем сердцем любит ее. Надо быть снисходительным к слабостям того, кого любишь, глядишь, и союз окажется более поэтичным. Уверенный в этом, предает забвению ложь своей неверной любовницы и отправляется с ней в путешествие по Бретани. По возвращении чувствует вдруг невероятную усталость: то ли прогулка оказалась чересчур длинной, то ли Элен слишком долго была рядом. Как бы то ни было, он неожиданно потерял к этой женщине всякий интерес. Расставание было неминуемым и оказалось безболезненным.

За это время писатель несколько отдалился от своих друзей. Зюльма Карро жаловалась, что от него нет никаких известий. Бальзак отвечал, что он в отчаянии и хотел бы наконец покончить со своим горестным положением одинокого мужчины: «Я больше не хочу иметь сердца. Я очень серьезно подумываю о женитьбе. Если вы вдруг встретите девушку лет двадцати двух, у которой есть тысяч двести франков, ну хотя бы сто, при условии, что я смогу воспользоваться этим приданым, вспомните обо мне. Я хотел бы, чтобы моя жена была тем, кем заставят ее быть обстоятельства моей жизни: женой посла или хозяйкой в Жарди. Только не говорите об этом, это – секрет. Девушка должна быть с амбициями, умненькая».

Зюльма Карро не замедлила откликнуться: «Я не знаю ни одной девушки, отвечающей вашим требованиям. И потом мне кажется, я уже слышала это: „Я больше не хочу иметь сердца, я подумываю о женитьбе“. Если это не так, остановите меня… Позвольте мне не вмешиваться в то, что может стать величайшим мучением в вашей жизни».

В ожидании идеальной невесты Бальзак трудится над «Сельским священником». Чистая, нежная Вероника выходит замуж за самого крупного банкира Лиможа, человека уродливого и деспотичного. Втайне она влюблена в рабочего фарфоровой фабрики Жана-Франсуа Ташерона. Эта любовь заставляет Ташерона совершить непредумышленное убийство. Под страхом смертной казни он не признает своей вины и притворяется сумасшедшим, чтобы не скомпрометировать Веронику. Но доверяет свою тайну на исповеди аббату Бонне и идет на эшафот, как истинный христианин, как нотариус Пейтель, которого автор не так давно пытался защитить. Став вдовой в двадцать два года, Вероника удаляется в свое поместье, где, преследуемая угрызениями совести, посвящает себя скудной земле и людям, живущим вокруг. Спасать души ей помогает аббат Бонне, землю – молодой инженер, напоминающий Сюрвиля. Так, раскаявшись, грешница, рука об руку с верой и наукой, способствует спасению человечества. Мораль та же, что и в «Сельском докторе».

Бальзак – романист в полном смысле этого слова, обычная жизнь ему плохо удается. Опыта с «La Chronique de Paris» оказалось недостаточно. Он снова возвращается к мысли об издании журнала, который донесет до читателей истину. Теперь это «La Revue parisienne». Арман Дютак, который уже владеет пятью или шестью изданиями, согласен присоединиться к новому начинанию. Журнал будет выходить раз в месяц. Объем – сто двадцать пять страниц, цена – один франк. Бальзак вызывается делать его в одиночку и бесплатно. Взамен – поделит с Дютаком прибыль. Тот будет отвечать за печать и распространение. Чтобы обозначить свою связь с «La Revue parisienne», писатель дает в первый номер свой рассказ «З. Маркас». Он увидел это имя на вывеске в квартале Марэ и был зачарован его странным звучанием. Немедленно возник облик героя. Зефирин Маркас – «двойник» автора. И хотя он не легитимист, а ярый республиканец, так же любит Францию и презирает тех, кто предал завоевания Июльской революции. Эти люди принадлежат прошлому, держатся за свои предрассудки и привилегии, мешая стране двигаться вперед. «При вашем дворе – одни совы, которые боятся света, – бросает Маркас в лицо бывшему министру, – старики, трепещущие перед юностью, либо такие, которых вообще ничто не волнует… Молодежь восстанет как в 1790 году. А тогда она совершала много славных дел».

Бальзак должен обеспечить журналу раздел литературной критики. Он пользуется этим, чтобы обрушиться на Эжена Сю и Анри де Латуша, но особенно на ненавистного Сент-Бёва. Потешаясь над «Пор-Руаялем», он осмеливается написать: «Когда вы читаете Сент-Бёва, на вас наваливается скука, похожая на моросящий дождь, который пробирает до костей». Это был его ответ на саркастический отзыв Сент-Бёва о его «Отце Горио». «Пармской обители» Стендаля он, напротив, посвящает восторженную статью, утверждая, что господин Бейль написал книгу, в которой великолепна каждая глава. Это тем более заслуживает уважения, что никто вокруг Стендаля не заметил. Оноре прославляет и Гюго, «величайшего поэта XIX века», и Фурье, чьи идеи отвечают его собственным.

К несчастью, у «La Revue» оказалось немного читателей, он быстро выдохся и после публикации трех номеров в сентябре 1840 года закончил свое существование. Дютак и Бальзак потеряли тысячу восемьсот франков. Очередная неудача на поприще журналистики окончательно выбила писателя из седла. Ему кажется, весь мир объединился против него. Оноре даже не осмеливается пожаловаться Ганской: как-то Ева воспримет его бесконечное невезение. За 1840 год он отправил ей всего шесть писем. В качестве извинения говорит, что у него не всегда есть деньги оплатить почтовые расходы: «тяжелое» письмо в Россию стоит десять франков. А для него теперь каждый су на вес золота. Жить в Жарди стало невозможно из-за постоянных визитов кредиторов. Пришлось выставить его на торги и продать за семнадцать тысяч пятьсот пятьдесят франков. Строительство, обустройство земли, содержание обошлись почти в сто тысяч. Но по совету своего поверенного, господина Гаво, Бальзак продал все подставному лицу, некоему Жану-Мари Кларе, архитектору. В результате этого маневра кредиторам пришлось довольствоваться более чем скромной суммой, не идущей ни в какое сравнение с реальными долгами писателя, который, таким образом, сохранил за собой Жарди.

Через подставное лицо, теперь это была госпожа Брюньоль, был снят домик в Пасси. Главный вход его был со стороны улицы Басс, черная лестница выходила на крошечную улицу Рок, и посторонние о ней не догадывались, что давало определенные преимущества на случай визита судебного исполнителя: оставалось только добраться до станции, а оттуда дилижансом до Пале-Руаяль. В Пасси Бальзак чувствовал себя, как в деревне: это был небольшой городок у стен Парижа, известный своими термальными источниками и садами, очень тихий, без особых затей. Чтобы сохранить в тайне место своего пребывания, Оноре придумал для посетителей специальный код: они звонили в дверь на улице Басс, произносили консьержке пароль, говорили, что хотят повидать госпожу Брюньоль, и только после этого попадали в святая святых.

Филиберта-Луиза Брюньоль родилась в 1804 году в Ньевре. Когда-то она была любовницей Латуша. Марселина Деборд-Вальмор познакомила с ней Бальзака, и тот, всегда трепетавший перед частичкой «де», переименовал ее в госпожу де Брюньоль. Она оказалась незаменима: экономка, сиделка, ее можно было послать с мелкими поручениями и доверить ей великие мысли. В ее присутствии заботы повседневной жизни отступали. Она выпроваживала назойливых посетителей, ходила за покупками, если надо, разговаривала с издателями, редакторами, совала свой нос в договоры, успевая при этом следить за чистотой и за тем, что творится на кухне. Порой Бальзак не без удовольствия смотрел на эту дородную, несколько рыхлую, с грубоватыми манерами, но энергичную и умную женщину. Конечно, соперничать с госпожой де Берни, герцогиней д’Абрантес, графиней Гидобони-Висконти или госпожой Ганской она не могла. Но формы ее были внушительны, а преданность выходила далеко за рамки простой доброжелательности. Каждая женщина способна дать счастье. Главное – не сравнивать. Госпожа де Брюньоль не какая-нибудь льстивая кокетка, но надежная спутница. И Бальзак обращается к ней за услугами, которые не входят в перечень ее работ по дому. Став его любовницей, она продолжает вести себя так, словно ее не повысили в звании. Он поздравляет себя с тем, что разом убил двух зайцев.

И все было бы хорошо, если бы не матушка: произведя подсчеты, Оноре пришел к выводу, что дешевле всего обойдется, если она обоснуется у него на улице Басс. К тому же, быть может, с годами нрав ее изменился. Итак, сын решает попробовать и пишет сестре: «Дней через десять комната матушки будет готова… Скажи ей, чтобы она взяла у тебя свою перину, часы, подсвечники, две пары простынь, белье. Я заберу все это 3 или 4 декабря. Если она захочет, будет счастлива, но напомни ей, что надо быть готовой к счастью и стараться его не вспугнуть. Помимо ежемесячных ста франков, у нее будет компаньонка и служанка. О ней будут заботиться, как сама матушка того пожелает. Я попробовал устроить ей элегантную спальню, с персидским ковром, который был у меня на улице Кассини. Попроси ее не сопротивляться в том, что касается ее внешнего вида – мне было бы мучительно видеть ее плохо одетой… она должна выглядеть так, как должно, иначе причинит мне невыразимые страдания».

Увы! После нескольких недель совместной жизни Бальзаку пришлось признать, что его мать способна посеять бурю в самом спокойном уголке: атмосфера была наэлектризована ее стычками с госпожой де Брюньоль и сыном. Очень скоро ему стали невыносимы беспочвенные ссоры, сотни раз повторяемые упреки, крики, вздохи, глаза, возведенные к небу. Если так будет продолжаться и впредь, о работе придется забыть. Но через полгода госпожа Бальзак сама поспешила уехать из дома, где ее сын компрометирует себя связью с женщиной низкого происхождения. «Когда я соглашалась жить у тебя, мой дорогой Оноре, думала, что смогу быть счастливой. Но быстро поняла, что не в силах выносить мучения и бури твоей жизни. Я терпела, пока считала это нужным тебе. Когда же осознала по твоей холодности, что мое присутствие терпят по необходимости и что я не только не в радость, но, напротив, раздражаю тебя, мое положение стало невыносимым. И это заставило меня найти слова, которые так огорчили тебя. В мгновение я приняла решение покинуть твой дом. Пожилым людям, уверена, нечего делать рядом с молодежью! Пишу тебе, чтобы поставить в известность, что 25-го числа сего месяца я высказалась в том смысле, что мое содержание можно свести к ста франкам в месяц. Прошу тебя выдать мне эту сумму в качестве задатка, а также в счет не выданных мне тобою ранее денег, из которых мною получено только шестьсот. Я сказала о своем решении госпоже де Брюньоль, которая ответила, что этих денег мне не видать. Я ни на минуту не сомневаюсь, что она несправедлива по отношению к тебе, раз у нее подобные мысли… Не буду говорить об огорчениях, коих причина в твоем равнодушии, ты, должно быть, отказываешь мне в этой грустной привилегии, которая называется чувствительностью… Твоя мать, вдова, госпожа де Бальзак». С Лорой она поделилась, что не осуждает госпожу де Брюньоль: та, безусловно, женщина порядочная, любезная, деятельная, бдительно следит за расходами Оноре, но у нее есть определенные «недостатки», скрыть которые невозможно. Помимо всего прочего, мать отказывалась признать порабощенность сына его творчеством. Почему, опубликовав так много книг, он все еще зависит от милости кредиторов? Будь он экономнее, лучше бы помогал семье. Вот и братец Анри, вновь обосновавшийся на острове Бурбон и вновь оказавшийся в бедственном положении, пишет о том же: «У нас нет ни одежды, ни куска хлеба, ни надежды, что в скором времени они появятся, если только не подоспеет помощь из метрополии. Или я ошибся, обращаясь к тебе?» Один из его приятелей, отправляющийся во Францию, согласен дать взаймы тысячу франков: «Могу я рассчитывать, что ты отдашь эту сумму в течение трех месяцев? У нашей матери, быть может, нет средств, и это убьет ее, так что лучше не просить. А для тебя, думаю, подобная сумма не составит труда, и потому настоятельно прошу тебя об этом». Бальзак еле сдерживается: со всех сторон к нему тянут руки, одни – за помощью, другие – за долгами. У него же – только его книги. И он должен разобраться со всеми: с близкими и их нуждами, с озлобленными кредиторами, собственными роскошествами.

К счастью, голова у него пока работает. И если Банк Франции пускает в таких случаях печатный станок, у него тоже есть свой. Заготовок – масса, он перескакивает с одной рукописи к другой с ловкостью акробата.

«Баламутка» – история отставного полковника Филиппа Бридо, служившего при Империи. Он решает изменить уклад жизни своего дяди-холостяка Жан-Жака Руже, который целиком и полностью зависит от своей любовницы Флоры Бразье, обманывающей его с бездельником Максом Жиле. Бридо убивает его на дуэли, вынуждает Флору выйти замуж за Руже, который вскоре умирает, сам женится на вдове, доводит до смерти и ее, завладевает состоянием дяди, достигает почестей, пока не оказывается разоренным более сильным – Нусингеном. Действие происходит в Иссудене во времена Реставрации. Фон – нравы провинции того времени, злобные усмешки отставных военных, грубые выходки молодых людей, смущающие покой добропорядочных людей. Бальзак опасался, что жестокость, цинизм, чувственность отпугнут публику, но книга была встречена хорошо. Читателям только подавай кражи, дуэли, женщин…

Сам автор предпочитает «Урсулу Мируэ», полную оккультизма. Доктор Дени Миноре является после смерти чистой, невинной Урсуле, опекуном которой был, и признается, что обманным путем ее лишили наследства. Виновник – начальник почты Миноре-Левро чувствует, что о его преступлении вот-вот станет известно, и дрожит при мысли о наказании. Карающая рука Бога опускается ему на плечо: умирает единственный сын, жена сходит с ума от горя. Все заканчивается возвращением денег Урсуле и счастливым замужеством. История вышла не слишком правдоподобная, но Бальзак хотел воздать должное теоретикам магнетизма и ясновидящим, к чьей помощи не раз прибегал.

В «Темном деле» интонация меняется: автор превращается в полицейского и историка. Братья-близнецы Поль-Мари и Мари-Поль считают, что ограблены при попустительстве властей неким Маленом де Гондервилем, который перевел в свою собственность их владения. Братья решают мстить и похищают его. Нечто подобное Бальзак слышал когда-то от герцогини д’Абрантес.

Еще одна его забота – «Воспоминания двух новобрачных». Здесь он вновь развивает свои взгляды на супружество. Две подруги, которые вместе воспитывались в монастыре, Луиза де Шолье и Рене де л’Эсторад, доверяют письмам свой опыт замужних женщин. Рене ведет размеренную семейную жизнь, пытаясь по достоинству оценить положительные качества своего супруга, который ничем особенным не выделяется, с удовольствием растит ребенка, ведет хозяйство, довольствуется этим, боясь потерять то, что имеет. Луиза, напротив, выходит замуж по любви. Но пламя быстро погасло, она вновь вышла замуж, покоя не обрела, раздираемая безумными желаниями, ревностью, покончила счеты с жизнью. Бальзак вновь попытался доказать, что счастливое супружество основано на взаимопонимании, терпимости, выполнении взятых на себя обязательств. Но столь пресная жизнь не по нему, его судьбой и его творчеством правят страсти. Жорж Санд, прочитав роман, осталась довольна, но не без оговорок: «Это одна из самых прекрасных книг, вами написанных. Но я не согласна с вами, мне кажется, вы доказываете обратное тому, что хотели доказать». Он немедленно отвечает: «Будьте покойны, мы придерживаемся одних и тех же взглядов. И я предпочел бы быть убитым Луизой, чем с жить с Рене».

Как и следовало ожидать, «Воспоминания» вызвали огромный интерес у читательниц. Книга продавалась хорошо. Казалось, можно быть довольным. Но Оноре продолжал трудиться, не поднимая головы, отказываясь от всех соблазнов света ради своих рукописей: впереди еще столько работы! Главное – не потерять ритм! Впрочем, есть события, которые нельзя пропустить. Пятнадцатого декабря 1840 года в соборе Инвалидов проходила церемония перезахоронения останков Наполеона. Бальзак с восторгом относился к нему со времен своей ранней молодости. Человек этот подкупал его властностью, изобретательностью, храбростью. Он хотел быть его образом и подобием в литературе. Посмертные почести Императору, самому знаменитому полководцу современности, показались ему в тот день моментом собственного триумфа. Писатель восхищался убранством собора Инвалидов, фасад которого был затянут лиловым бархатом, усыпанным золотыми пчелами. «Вчера на Елисейских Полях было около 150 тысяч человек, – напишет он Ганской. – Случилось то, что заставляет верить во вмешательство самой природы. Когда тело Наполеона внесли в собор, над Инвалидами показалась радуга (15 декабря!). Виктор Гюго написал возвышенную поэму, оду на возвращение Императора».

Третьего июня 1841 года, после четырех неудачных попыток, Гюго был, наконец, избран членом Французской академии. Он был очень хорош в парадном одеянии, но речь его Бальзаку не понравилась – чересчур обращена к властям предержащим: «Ему захотелось угодить всем. Но то, что хорошо, когда никто не видит, не проходит на публике. Великий поэт, творец оказался выпорот, и кем, Сальванди!» Бывший министр просвещения доставил себе радость, осыпав колкостями знаменитого писателя. Подобная мелочность возмутила Оноре. Если его когда-нибудь изберут членом Академии, наведет здесь порядок. Сейчас же у него другие заботы – Общество литераторов, чьим почетным председателем он состоит, никак не соглашается передать на рассмотрение законодателям выработанные им предложения по защите авторских прав. А раз не удается объединить собратьев по перу, надо уходить в отставку. Сумеют ли обойтись без него? У него много врагов. Двенадцатого июня он обедал у Мари д’Агу вместе с Энгром, Ламартином, историком Огюстом Минье. Сент-Бёв тоже был в числе приглашенных, но отказался сидеть с ним за одним столом. Противник не слабый, с ним нельзя не считаться, если Бальзак хочет завоевать публику и прессу. Наверное, было крайне неосмотрительно напасть на его «Пор-Руаяль» в «La Revue parisienne». Ну и пусть! Гений всегда одержит верх.

Второго октября 1841 года Оноре подписывает с издателями Фюрном, Этцелем, Поленом и Дюбоше договор на публикацию полного собрания его сочинений под общим заголовком «Человеческая комедия». Он давно обдумывал это название, своеобразную реплику на «Божественную комедию» Данте. Но официально оно зафиксировано впервые. Ему кажется, что теперь выдуманные им события и герои обретут целостность, невиданную раньше в литературе. Материальная сторона дела выглядит неплохо. Договор заключен на восемь лет, тираж – три тысячи экземпляров, авторские права – пятьдесят сантимов за том, аванс – пятнадцать тысяч франков векселями. Но сейчас его занимают не столько деньги, сколько колоссальный труд, который он собирается предложить современникам и потомкам. Приняв решение, Бальзак вновь почувствовал силы мазок к мазку продолжать свою социальную фреску, начатую десять лет назад и конца которой не видно. С гордостью сообщает Ганской: «Дорогая моя, чтобы рассказать о моей жизни, надо рассказать о моих трудах, и каких! Издание „Человеческой комедии“ (так будет называться полное собрание, фрагменты которого я писал до сих пор) займет два года. В нем будет 500 листов, напечатанных мелким шрифтом. Каждый я должен прочитать трижды. И это все равно, что 1500 листов, а ведь не должна страдать и текущая работа. Генеральная ревизия моих произведений, их классификация, завершение отдельных частей здания составят непомерный труд, объем которого знаю я один». И с грустью добавляет: «Я жил только в чернилах, гранках, литературных задачах. Я очень мало спал, и в конце концов у меня выработалась невосприимчивость к кофе». Он рассчитывает, что корреспондентка поздравит его и посочувствует. Но госпожа Ганская пишет нечасто, тон ее все более холоден. Наверное, его жалобы и несчастья надоели ей. Но не может же он признаться, что у него бывают передышки, а рядом – госпожа де Брюньоль, которая ведет дом и готова удовлетворить все его желания.

Глава тринадцатая

«Человеческая комедия»

Для полного собрания сочинений Бальзака, озаглавленного «Человеческая комедия», Этцель потребовал ранее не публиковавшегося предисловия. Решили обратиться к Шарлю Нодье, тот отказался, сославшись на усталость. Не дала прямого ответа и Жорж Санд. Оноре предложил воспользоваться текстами Феликса Давена, которыми открывались «Философские этюды» и «Этюды нравов». Но издатель настаивал теперь на авторском предисловии, из которого стало бы ясно, что вдохновило Бальзака на этот титанический труд: «Ни в коем случае нельзя воспроизвести предисловия Давена… Это будет отвратительно во главе столь фундаментального творения, как наше собрание сочинений… Невозможно, чтобы полное собрание ваших сочинений, самое дерзновенное из ваших творений, было представлено читателям без нескольких страниц во главе, написанных вами. Создастся впечатление, что вы, отец, бросили свое детище… Итак, за работу, папаша… Так как ваши сочинения впервые появятся под общим заголовком „Человеческая комедия“, не начать ли так: „Я назвал так („Человеческая комедия“) полное собрание своих сочинений, потому что…“? Впрягайтесь. Мы – колеса, вы – пар».

Аргументы Этцеля убедили Бальзака, он подчинился. На двадцати шести страницах он изложил свои взгляды так, чтобы его книги не попали в список тех, что запрещены католической церковью, и одновременно чтобы смягчить нападки легитимистских изданий. Писал о том, что единственно возможной религией считает христианство, сформировавшее современные народы и служащее надежной защитой от будущего; что его освещают две истины – религия и монархия, что каждый здравомыслящий писатель на благо своей родины должен стремиться своим творчеством призывать к ним; что всеобщие выборы приведут к власти правительство, отвечающее интересам большинства и потому ни за что не отвечающее, а отсюда недалеко и до тирании.

В «Человеческой комедии» он прежде всего стремился сравнить «человеческое» и «животное», так как уверен, что наряду с зоологическими видами существуют и человеческие. Менталитет и поведение рабочего и банкира, денди и священника делают их более несхожими, чем слон и ворона. Но человеческий мир гораздо сложнее мира животного. В этом последнем самка и самец всегда принадлежат одному виду, и лев ищет себе пару только среди львиц. У людей подобное – редкость. Да, женщина и мужчина, оба принадлежат роду человеческому, но противостоят друг другу порой, словно волк и ягненок. И не только вследствие половых различий, немалую роль играет образование, воспитание, темперамент, прошлое. А потому жена торговца иногда достойна быть герцогиней, тогда как герцогиня не стоит ногтя подруги художника.

В среде этой цивилизованной с виду фауны правят самые дикие инстинкты, противоречащие всяким законам и традициям. Завороженный этим миром, автор решил запечатлеть его, став летописцем целого народа и целой эпохи. Возникли сотни персонажей с разными характерами, устремлениями, занятиями, заботами. Бальзак с одинаковым удовольствием всматривается в бедных студентов и бездеятельных герцогинь, сладострастных куртизанок и хитрых финансистов, милосердных врачевателей и бывших каторжников. Париж с его салонами, конторами, магазинами, трущобами, провинциальные закоулки с их нравами изображены с такой точностью, будто автор пожил во всех городах и городках Франции, перепробовал все профессии, постоял, подслушивая, под каждой дверью.

И тем не менее любопытство свое насытить никак не может – новые замыслы переполняют его. Он откладывает в сторону работу, только чтобы написать Ганской, чьи ответы все реже, все рассеяннее. Бальзак в отчаянии – неужели это конец их любви? А причина – расстояния и неудовлетворенная страсть? Готов этому поверить, когда пятого января 1842 года получает письмо, запечатанное черным сургучом: Венцеслав Ганский скончался десятого ноября 1841 года. Понимая, что это кощунство, Оноре тем не менее обрадовался давно желанной смерти. Как бережнее сказать вдове, что огорчен за нее и рад за них двоих? Сколько лет он мечтал о том, как исчезнет с лица земли этот замечательный человек, бывший препятствием их соединению! Путь свободен! Теперь Ева – его, почти его! Но в таких случаях следует соблюдать такт. Бальзак несколько раз начинает ответ, прежде чем приходит к окончательному варианту: «Обожаемая моя, хотя событие это позволяет мне рассчитывать добиться того, чего я страстно желал последние десять лет, перед вами и перед Богом не могу не воздать себе должное: никогда в моем сердце не было ничего, кроме полной покорности, и даже в самые жестокие минуты моей жизни я не запятнал свою душу дурными желаниями. Да, были невольные порывы, и я часто говорил себе: „Как легко мне жилось бы с ней!“ Но без надежды не сохранишь веру, сердце, все свое существо… Я был рад узнать, что теперь могу писать, не скрываясь, и говорить о том, о чем раньше приходилось молчать».

Действительно, пока жив был господин Ганский, Оноре приходилось сдерживаться из опасения, что письма попадут к нему. Теперь – и это первое преимущество – перо его свободно! Этот шаг может стать решающим в завоевании Иностранки. Но оказалось, что та опечалена кончиной супруга больше, чем он предполагал. Да, ее муж был значительно старше, но прекрасно воспитан, во всем разбирался, умело управлял поместьем. Теперь ее окружает враждебно настроенная его семья и тысячи неприятностей: супруг оставил ей все состояние, но его дядя, старый сварливый оригинал, прозванный Бальзаком «Тамерлан», против ее вступления в права наследования, а русская бюрократия всегда недолюбливала польское дворянство Украины. Один неверный шаг со стороны Ганской – и для нее все потеряно. Поэтому Бальзаку вовсе не следует приезжать в Россию, пока не будут улажены все эти неприятные вопросы: вместо того чтобы поддержать ее в несчастье, он скомпрометирует свою Еву в глазах и света, и самого царя. Опасаясь пересудов, Ганская настойчиво спрашивает его о своих письмах: если они вдруг исчезнут, ими смогут воспользоваться против нее самой и против дочери, опеку над которой мать должна сохранить во что бы то ни стало. «О ваших письмах, обожаемая моя, – отвечает ей Бальзак, – беспокоиться не стоит. Не опасайтесь моей внезапной смерти. Они хранятся в коробке, похожей на ту, что у вас, и моя сестра, не заглядывая в нее, должна ее уничтожить, в моей сестре я уверен».

Размышления о положении, в котором оказалась его Ева, – бедная женщина должна противостоять бессовестным наследникам и недоброжелательным судьям, – настолько измучили его, что он почти забросил работу. В каждом письме ждет ее приглашения приехать в Россию, сам тем временем пытается накопить денег, чтобы провести несколько месяцев в этой стране. В который раз обращается к театру. Виктор Гюго ободряет его, говорит, что это золотая жила и надо только написать «верную» пьесу, которая заденет публику. Бальзак предлагает театру «Одеон» комедию в испанском духе «Надежды Киньолы» об изобретателе Альфонсо Фонтанаресе и его слуге Киньоле, не уступающем Фигаро. Есть роль и для Мари Дорваль. Автор читает актерам четыре первых акта, преображаясь в каждого персонажа, вкратце пересказывает содержание пятого, пока не готового. Все это ему плохо удается, он не слишком уверен в себе, что-то мямлит. Чтение заканчивается вежливыми похвалами. Мари Дорваль уклоняется от участия в спектакле под предлогом голландского турне, договор о котором подписан. На деле ее совсем не устраивает роль. Несмотря на это, пьеса принята к постановке. Мари Дорваль заменит бесцветная Элена Грассен. Начинаются репетиции. Бальзак настолько уверен в успехе, что сам берется за «практическую» сторону дела: у него не будет платной клаки, в этом нет необходимости, когда пьеса хороша; билеты на первые три представления он продаст сам, цена будет довольно высокой; в этом великолепном зале будут кавалеры ордена Святого Людовика, пэры Франции, послы, банкиры, дамы из высшего общества. Он обойдется без журналистов, тем более что они стремятся охаять пьесу, даже не видя ее. Узнав об экстравагантных распоряжениях автора, газеты разразились статьями, озаглавленными: «Бальзак – продавец контрамарок» или «Драматические и романтические спекуляции»…

В день премьеры, девятнадцатого марта, зал был наполовину пуст. Завсегдатаи «Одеона», возмущенные неучтивостью Бальзака, решили не приходить. Зато редкие настоящие зрители затерялись в толпе тех, кто купил непроданные билеты, к тому же уцененные. Голоса актеров терялись в шиканье и свисте. Оноре был без сил от стыда и ярости – его публично высекли. Этого он не мог перенести, к тому же катастрофа литературная сопровождалась финансовой. Критика была беспощадной, пьесу сняли после девятнадцати представлений. Хотя она не так плоха и будь подписана другим именем, имела бы успех. «Что до меня, я – на пределе сил, и душевных, и физических, – делится Бальзак с Ганской. – Если сойду с ума, причиной этому будет истощение. „Киньола“ стала предметом жестокой схватки, наподобие той, что развернулась вокруг „Эрнани“. Она была освистана от начала до конца, публика не захотела ее слушать… „Киньола“ не принесет мне и пяти тысяч франков. Все мои враги, а их немало, набросились на меня из-за „Киньолы“. Все газеты, за двумя исключениями, пустились во все тяжкие, ругали меня и клеветали на пьесу».

Русская мечта отдалялась, надо было срочно снова приниматься за романы. Писать, писать и писать, чтобы заработать себе право наслаждаться: попав в Россию, он останется там до тех пор, пока Ева не согласится выйти за него замуж. Но почему Иностранка молчит? Наконец, столь ожидаемое послание приходит. Увы! Вместо страстного призыва – отказ: с ледяным спокойствием она сообщает, что Оноре свободен. Ни слова о предстоящем путешествии, разделенной любви и торжестве супружества, только о своих запутанных делах, четырнадцатилетней дочери, которой хочет посвятить всю себя, об омерзительной «тетушке Розалии» (на самом деле ее кузине), которая советует держаться подальше от французов. Эту «тетушку» Бальзак объявляет своим «заклятым врагом». Она невзлюбила Париж после того, как ее мать, княгиня Любомирская, была обезглавлена санкюлотами во время революции. «Париж – никогда!» – эти ее слова Ева не замедлила передать Бальзаку. Тот ошеломлен. Его «небесный цветок» отказывается ехать к нему во Францию и не желает, чтобы он ехал в Россию. Что это? Неужели окончательный разрыв? Невозможно! Оноре уверяет себя, что, как только уладятся дела с грозным дядюшкой Тамерланом, Иностранка подаст ему знак. «После вашего жестокого письма я должен выждать некоторое время, – заключает он. – Вы нанесли мне слишком глубокие, страшные раны. Они перечеркнули те семь лет, в течение которых вы были для меня возведенной на трон святой, на которую бедный человек смотрит каждый раз, когда ему выпадает его крошечное счастье или очередная беда».

Переписка продолжилась, сдержанная и осторожная со стороны Ганской, полная восторженного нетерпения – Бальзака, который никак не хотел понять, что, живя в России, она не может сбрасывать со счетов мнение окружающих, для которых союз с погрязшим в долгах писателем – определенно мезальянс. Брак с человеком без состояния, не слишком надежным, может лишить ее обожаемой дочери. Да и уступи настойчивости Бальзака, вдруг он найдет ее после семи лет разлуки постаревшей, поблекшей, тогда как столько молоденьких и хорошеньких окружают его в парижских гостиных? И не проиграет ли графиня свое дело, вступив в связь с писателем, чьи политические убеждения тем более подозрительны, что сам он – из Франции? Поляки на Украине находятся под постоянным наблюдением властей. Их терпят, но не любят. Киевский генерал-губернатор всевластен здесь и в любой момент может приказать наложить арест на имущество. Гражданский суд отказался признать законность завещания, слишком выгодного для вдовы. Ганская обратилась в Сенат, лично к Государю, благо у нее есть некоторые связи при дворе: ее брат, Адам Ржевузский, адъютант царя. Плохо ли, хорошо ли, но теперь ей надо самой ехать в Петербург защищать свои интересы. Бальзак одобряет этот шаг: «Дорогая, во всем, что касается вас, вы абсолютно правы: поезжайте в Санкт-Петербург и приложите весь ваш ум, все ваши силы, чтобы выиграть дело. Используйте все средства: встречу с царем, доверие, которым пользуются у него ваш брат и его жена. Все, что вы писали мне по этому поводу, все имеет смысл. Теперь вас преследуют так же, как меня, у нас появилось сходство». Его распирает желание посвятить себя любимой женщине, он подумывает о том, чтобы, покинув Францию, броситься ей на помощь и – почему бы нет – даже сменить гражданство: «Я стану русским, если вы не видите к тому препятствий, и попрошу у царя разрешение, необходимое для нашей свадьбы. Это не так уж глупо! За первые две недели моего визита будущей зимой, воспользовавшись всеобщим увлечением, я сумею многого добиться».

Желание удалиться куда-нибудь подальше связано с провалом «Киньолы»: он больше не верит ни публике, ни литературным критикам. Да и что, собственно, такое – национальность? Условность, как и многое другое. И разве привязанность к земле, языку сильнее, чем зов души и сердца? И надо ли предпочесть страну, где родился, но которая отталкивает тебя, той, что раскрывает свои объятия? Не лучше ли быть оцененным в России, чем презираемым во Франции? Не лучше ли быть писателем вне национальности, чем французским писателем? «Уже два года я раздумываю над тем, чтобы заниматься литературой и театром в Санкт-Петербурге и оттуда взирать на европейскую литературу. Последние дни я снова вернулся к этой мысли. Скажите, что вы об этом думаете. Я хотел бы во время первого своего путешествия осмотреться, поглядеть на людей. Останавливает меня, главным образом, незнание языка». Возвращаясь к своему поражению на поприще драматургии, добавляет: «Вы не можете представить себе, до чего актрисы глупы и некрасивы. Из-за двух актрис, игравших в „Киньоле“, пришлось опускать занавес, так они были чудовищно плохи, я испытываю ко всем, кто поднимается на подмостки, глубочайшее отвращение, которое не знаю как выразить. Мой брат и его индианка живут в страшной нищете. Мой шурин воюет со своими мостами и собирается построить обводной канал в нижнем течении Луары. „Урсула Мируэ“ посвящена моей племяннице Софи, которая через некоторое время должна выйти замуж. Вот вам и все ответы! Но все это должно быть вам безразлично, и только слова „Я вас люблю, как никогда раньше“ должны наполнять ваше сердце, как мое наполняют ваши горести и радости».

Кто знает, вдруг «Киньола» завоюет Петербург и Москву, несмотря на полный провал в Париже? Но долой нездоровые мечтания! С остервенением возвращается он к своим рукописям – только благодаря им сможет отправиться в путь: «Не думаю, что проживу следующий год благополучно, без финансовых неприятностей и неполадок со здоровьем. После пятнадцати лет непрерывной работы одному мне не выдержать этой борьбы. Творить, все время творить! Бог творил только шесть дней. И больше, чем мысль о величии, в чем вы меня упрекаете, меня занимает другая: расплатиться с долгами, жить в тихом уголке России или Франции, не обращая внимания на досужие разговоры, рядом с любовью, наподобие вашей. Согласитесь, что, хотя душа моя утомлена, ум устал, сердце осталось по-детски чистым». В том же письме Бальзак сообщает, что почти закончил «Путешествие на кукушке» (окончательное название «Первые шаги в жизни»), к созданию которого его подтолкнула коротенькая история, записанная сестрой Лорой по рассказам ее дочерей; что виден конец «Альбера Саварюса», что от него требуют «Крестьян», что остались последние несколько страниц «Двух братьев»: «Есть от чего потерять голову! О, когда же настанете вы и покой? Никто еще не был так, как я, приготовлен к счастью своими страданиями!»

«Первые шаги в жизни» повествуют о юноше, наивном хвастуне, который ломает свое будущее, неосторожно дав обещания своему попутчику по дилижансу, человеку могущественному и страшному. Фабула обрастает описаниями Июльской революции 1830 года и перипетий той эпохи, войны в Алжире, где герой потеряет руку, но храбростью искупит свою ложь. В «Альбере Саварюсе» речь идет о блестящем честолюбивом адвокате, который, обосновавшись в Безансоне, влюбляется в прекрасную вдову-итальянку, герцогиню. В него, в свою очередь, влюблена девушка, которая, узнав, что отвергнута, с помощью подложных писем добивается разрыва адвоката и герцогини, та в конце концов выходит замуж за другого. Лишившись последней надежды, адвокат поступает послушником в монастырь. Во время работы над этим романом, посвященным тому, как раненный в своей любви мужчина удаляется от мира, Бальзак пытается понять, что будет с ним самим, откажи ему Ганская. Он ощущает такую близость к своему герою, что наделяет его собственной внешностью: та же тяжелая голова с высоким лбом, тот же пламенный взгляд, та же сильная, круглая, белая шея. Он не может отказать себе в удовольствии устроить встречу героев в Швейцарии. А их злого гения зовут Розали, как ненавистную «тетку Ржевузскую». Ева должна понять, читая эту грустную историю, что и автор уже устал сопротивляться. Оноре кажется порой, что он никогда не завершит начатое, его никогда не коснется счастье, о котором он столько думал: «Каждый день стоит мне года жизни, боюсь, что не дотяну до счастливейшего дня, о котором тысячи раз мечтал за эти десять лет». Сумела ли она извлечь урок из его романа? Ее отзыв о книге удивил: Ганской она показалась чересчур «мужской». Бальзак протестует: «Я огорчен, что вам не понравился „Альбер Саварюс“. И еще: „Вы недостаточно знаете современное французское общество, чтобы оценить „Альбера Саварюса“… Я удивлен, что единственная в своем роде, пламенная любовь и разрушенная жизнь Альбера не потрясли вас“».

Некоторое время спустя решает смягчить свой суровый приговор и уточняет: «Я очень устаю, у меня дергается веко, в этом я вижу предвестие нервной болезни, что не может меня не расстраивать. Мне нужен полный отдых, я должен отвлечься, но не могу себе этого позволить, так как должен работать».

Вызванный для консультации доктор Наккар констатировал, что крупные сосуды сердца несколько пережаты, и в этом, по его мнению, причина головокружений его пациента. Обеспокоенный Бальзак согласился провести в постели две недели. Надо продержаться хотя бы до первого поцелуя в России!

Часть III

Чистый лист

Глава первая

Санкт-Петербург

Едва почувствовав себя лучше, раздраженный потерей времени, Бальзак вновь вернулся на свою галеру. Но действительно ли это было каторгой? Оказавшись ночью один на один с белым листом бумаги в выдуманном им мире, Оноре наслаждался радостным опьянением, виновником которого был вовсе не крепкий кофе. Им владело ощущение счастья – он творил, и там, где только что была пустота, вдруг возникала вселенная ничуть не менее реальная той, что существовала вокруг. В эти мгновения тишины и восторженного возбуждения писатель становился демиургом, которого занимало не столько будущее его творения, сколько сам процесс созидания. Перо летело, едва поспевая за полетом мысли. Скорее, скорее, чтобы на бумаге остались картины, рожденные его воображением, преследующие его слова. За две-три ночи появились на свет персонажи «Онорины»: молодая женщина обманывает скучного, но достойного уважения мужа, Октава де Бована, с бессовестным любовником, который бросает ее, едва соблазнив. Брак разрушен, она решает жить самостоятельно и достойно, торговать цветами. Хотя супруга презирает его, Октав готов принять ее обратно, внимательно следит за ее жизнью, незаметно для нее приходит на помощь в трудные времена. Он обожает ее, словно изгнанный из рая и стоящий у его порога, и это сам Бальзак, мечтающий о неприступной Ганской. Читатели живо откликнулись на перипетии жизни героини, автор, воспрянув, делился с Евой: «„Онорина“ имеет успех и, по словам некоторых моих друзей, напоминает о лучших моих днях. Говорят (те, кто ничего не читает), что я дремал, а теперь проснулся. Все это свидетельствует о том, что женское сочинение скорее принесет славу, чем мужское».

Вскоре по главам начинает печататься «Провинциальная муза», на которую публика тоже набрасывается с жадностью. В центре повествования – провинциальный «синий чулок» Диана Пьедефер, вышедшая замуж за уродца, чарует поэмами собственного сочинения благородное общество Сансера. Она напоминает Каролину Марбути, которая несколькими годами раньше бросилась в объятия Бальзака. Однажды в городке проездом оказывается столичный журналист – ленивый, пустой фразер. Диана влюбляется, едет за ним в Париж, беременная, терпит всевозможные унижения. После столь горького опыта свободного союза с любимым мужчиной возвращается к супругу, который берет на себя заботу о ее детях. Рана оказывается слишком глубока, оправиться ей не удастся никогда. Каролина Марбути не замедлила узнать себя в главном действующем лице нового романа Бальзака. Она отомстит автору, опубликовав под псевдонимом Клер Брюнн свой. Но Оноре до этого нет дела: он доволен, что у него получилась хорошая книга. По словам, обращенным к Ганской, «Онорина» имеет настоящий успех, но «Провинциальная муза» несомненно лучше.

Двойная победа дает ему новые силы. Да, ему не сравниться ни с Эженом Сю, чьи «Парижские тайны» произвели настоящий фурор, ни с Александром Дюма – его книги расхватывают как горячие пирожки. Но хотя некоторые критики и упрекают его за тяжеловесный стиль и слишком запутанные сюжеты, он все-таки поднялся на несколько ступеней в иерархии современных писателей. Коли так, не пора ли вновь попробовать взять приступом Французскую академию? Став «бессмертным», Оноре сможет во всем блеске появиться в России перед Евой, ее друзьями и недругами. И никто вокруг не осмелится заговорить о мезальянсе! Бальзак встречается с Шарлем Нодье, рассказывает о своем намерении и с гордостью передает Ганской его ответ: «Дорогой мой Бальзак, в Академии большинство безоговорочно за вас. Но академики согласны видеть в своих рядах преступного политикана, чье имя со временем будет покрыто позором, или жулика, который не предстал перед судом только потому, что состояние его слишком велико, но бумага о неуплате долгов, за которую можно попасть в [тюрьму] Клиши, приводит их в ужас. Они немилосердны к гению, который беден, чьи дела идут плохо… Поэтому вам прежде надо улучшить свое положение – женитесь или докажите им, что вы никому не должны, либо обзаведитесь собственным домом. Тогда вас несомненно выберут».

Подобная перспектива прельщала писателя, он, не без назидания, уточняет, что это принесло бы ему восемь тысяч франков в год и место постоянного секретаря. И продолжает подсчеты, как если бы кресло для него уже приготовили: помимо всего прочего, у него будет четырнадцать тысяч франков в год за несменяемые должности, которые ни от кого не зависят и не подпадают под действие закона о накоплении. Надо только одно: чтобы Ева выиграла свое дело! Тогда он выиграет свое. Иными словами: «Упрочьте свое состояние, выходите за меня замуж, став вашим избранником, я, несомненно, пройду и в Академию».

Но дело Ганской затягивалось, она одна противостояла весьма решительно настроенным противникам, а Бальзак все не мог позволить себе отправиться в Россию. Чтобы развеяться, отвлечься от своих бессонных ночей, принимает несколько приглашений. У ставшей герцогиней госпожи де Кастри, с которой они в конце концов примирились, Оноре обедает в компании с Виктором Гюго и Леоном Гозланом, красноречивый и остроумный как никогда. К этому времени относится знакомство с Генрихом Гейне, сеансы у скульптора Давида д’Анже, встреча с немецкой писательницей баронессой Луизой фон Борнштедт, которая предлагает свои услуги в переводе на немецкий «Человеческой комедии». Ее сопровождает подруга, бельгийская графиня Ида Визар де Бокарме. Впервые увидев Бальзака, баронесса так описала его внешность: «Он кажется скорее маленьким, чем большим. Полный, на тонких ножках, с очень красивыми, прекрасной формы стопами. Голова его кажется неправдоподобно большой, ее обрамляют длинные блестящие темные волосы с проседью. У него низкий лоб, полные, почти висящие щеки, а над тяжелым, толстым носом – глаза, невероятно мягкие и умные, столь контрастирующие со всем остальным его обликом, что ваше представление об известном писателе оказывается в мгновение ока совершенно иным». Беседы с Бальзаком привели баронессу и графиню в восторг, они пользовались любой возможностью, чтобы встретиться с ним. Тот опасался реакции своей подозрительной Евы, а потому не поминал об этом в своих письмах. Напротив, узнав, что в Петербург собирается Ференц Лист, неосмотрительно дал ему рекомендательное письмо к Ганской: «Мой дорогой Франц, если вы не против оказать мне лично услугу, проведите вечер у одной особы, которой передадите мое письмецо, и сыграйте что-нибудь для маленького ангела, которого, без сомнения, очаруете, мадемуазель Анны Ганской». Не может быть, чтобы он ничего не знал о славе Листа-соблазнителя. Но, так или иначе, через два дня после его приезда в Петербург Ганская приглашает музыканта к себе. Она в восторге от его игры, глаз, не против, чтобы он оказывал знаки внимания, чересчур пристального, впрочем. Лист выступил с концертами в Москве, вернулся. Вновь любезности. Восхищенная Ганская вынуждена была дать понять, что ей не хотелось бы выходить за рамки вежливого ухаживания. Подозревал ли Бальзак, каким опасностям подвергается его возлюбленная? В своих письмах он весьма сдержанно говорит о Листе, порой отзывается о нем и вовсе недоброжелательно: «Я узнал, что вы вновь виделись с Листом – он смешон, хотя и чрезвычайно талантлив. Это Паганини фортепьяно. Но Шопен, вне всяких сомнений, гораздо лучше». И еще, касаясь карьеры виртуоза: «Вот сломанная судьба… Как любой другой погремушки, которой Париж обзаводится себе на забаву. О Листе говорят, как о гении, но он никогда не станет композитором!» Получив известие, что Ева отправила музыканту письмо, предостерегает: «Будь осмотрительна в своем письме к Листу, если ты действительно ему пишешь, ты даже не подозреваешь, насколько ему нельзя доверять». Впрочем, несмотря на все эти мелкие препятствия, Бальзак уверен, что ни Лист, ни кто-либо другой не помешает ему соединиться с Ганской, помочь ей в ее деле (у него есть какие-никакие юридические познания) и жениться на ней, назло всем их врагам и во Франции, и в России.

Чтобы ускорить публикацию последних своих произведений, Бальзак устраивается в Ланьи, рядом с типографией, и проводит там четыре недели: пишет, корректирует гранки, спит на складной кровати и поддерживает себя крепким черным кофе. «Из последних сил» пытается выполнить свои обязательства, чтобы хоть как-то наполнить карманы и двинуться в Петербург. В июне он завершает третью часть «Утраченных иллюзий», поначалу дает ей название «Давид Сешар», потом – «Страдания изобретателя». Давид Сешар, придумавший новую разновидность бумажной массы, вынужден вести борьбу с богатым, ограниченным владельцем типографии. Заинтересуют ли читателей судебные разбирательства, составляющие суть этой истории? Бальзак не сомневается: «„Давид Сешар“ – прекрасная вещь. Ева Шардон возвышенна, а вот Эстер – страшна, но не написать о ней было нельзя». «Эстер» рассказывает историю падения грозного Нусингена, влюбившегося в героиню и пытающегося любыми средствами вернуть себе молодость. Раз двадцать правит Оноре гранки, испытывая терпение сотрудников типографии. Но верно найденное слово стоит того. Сам он падает от усталости, глаза горят, начались желудочные колики. В июле работа завершена, а вместе с ней и весь этот кошмар. Но издания, которые публикуют по главам «Сешара» и «Эстер», на грани банкротства. Есть опасность, что он ничего не получит, и значит, вновь без гроша. «Ангел мой, – жалуется Бальзак Ганской, – сегодня – первое июля, двадцать второго я собираюсь ехать [в Петербург], а мне надо написать еще сорок листов, иначе потеряю пять тысяч четыреста франков, которые так нужны мне для путешествия… Я смогу подняться на паром, только если мне заплатят, мои книги выйдут из печати, деньги будут у меня в кармане, а я предвижу всевозможные задержки. У меня тяжело на сердце, и не уверен, что смогу сделать нужное для завершения моего труда количество страниц – осталось еще сорок с половиной тысяч строчек… Франция мне наскучила, я охвачен чудной страстью к России, влюблен в абсолютную власть и должен увидеть, так ли это хорошо, как мне кажется».

На помощь приходит обязательный поверенный Гаво: берется уладить дела с газетами, дает денег на путешествие. Бальзак хочет во что бы то ни стало предстать перед Ганской и ее знакомыми в самом выгодном свете, заказывает у верного Бюиссона, которому никогда не платит, полный гардероб стоимостью восемьсот франков, покупает у ювелира Жаниссе еще на восемьсот украшений, в том числе три обручальных кольца. Четырнадцатого июля 1843 года приходит в посольство России за визой. Его принимает секретарь Виктор Билибин, который оставил в своем дневнике такую запись об этой встрече: «„Пусть войдет“, – сказал я служителю. Немедленно передо мной предстал полный, тучный даже человек маленького роста, с лицом пекаря, движениями сапожника, здоровый, словно бочар, с манерами приказчика, вот так! У него нет ни су, значит, поэтому он едет Россию, он едет в Россию, значит, у него нет ни су». Граф Николай Киселев, российский поверенный в делах, руководивший посольством после отзыва графа Палена, сообщал министру иностранных дел графу Нессельроде: «Поскольку этот писатель всегда в отчаянном положении в том, что касается денег, а теперь – особенно, вполне может быть, что цель его путешествия, как уверяют некоторые газеты, в том числе и литературная. В этом случае следует прийти на помощь господину Бальзаку, испытывающему затруднения с деньгами, и извлечь выгоду из пера этого, все еще популярного и здесь, и в Европе автора, и вынудить его написать нечто противоположное враждебной, клеветнической книге господина де Кюстина». Этот дипломатический совет не получит продолжения. Российские власти не соизволили снизойти до покупки пера Бальзака ради того, чтобы ответить на книгу Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году» с суровой критикой самодержавия и варварских обычаев: путешественники сами должны были убедиться, что недоброжелательно настроенный маркиз сильно все преувеличил.

С трудом разделавшись со своими литературными и финансовыми обязательствами, девятнадцатого июля Бальзак выехал в Дюнкерк, двадцать первого сел на английский паром «Девоншир», который курсировал по недавно открытому морскому пути, соединившему Англию и Санкт-Петербург.

Из-за плохой погоды прибыл лишь двадцать девятого. Госпожа Ганская жила в доме Кутайсова на Миллионной и вовсе не хотела приютить в его стенах иностранца. Она сняла для него неподалеку меблированную комнату в доме Петрова – малокомфортабельную, с постелью, густо заселенной клопами. Но что это по сравнению с радостью увидеть, наконец, свою Еву! Со времени их последней встречи в Вене прошло семь лет. «Я нашел ее такой же молодой и красивой, как раньше», – отметит Бальзак второго сентября в тетради. Вне всяких сомнений, восхищение женщиной, которой не коснулось время, несколько преувеличено. Безусловно одно: не связанная никакими обязательствами вдова может спокойно принимать его у себя. Ежедневные визиты только разожгли пыл француза. Когда ее нет рядом, он посылает ей записочки, называет «солнышком», «обожаемой кошечкой», шлет тысячи поцелуев «кошечке» от «котика», осмеливается напомнить о любовных утехах. И хотя Ганская не стремится появляться в сопровождении Бальзака, все-таки приходится представить писателя нескольким друзьям. Женщины горят от нетерпения увидеть автора «Воспоминаний двух новобрачных» и других книг, где так верно рассказано об их доле. Он побывал в Царском Селе, в Петергофе, в посольстве Франции его встретил второй секретарь барон д’Андре, заменявший ушедшего в отпуск посла. Оноре наперебой расхваливали в лучших гостиных – он был самим Парижем, навестившим Санкт-Петербург.

Генерал Лев Нарышкин, чье семейство дружило с Ганской, попросил у шефа полиции Бенкендорфа приглашение для Бальзака на ежегодный парад войск в Красном Селе. Польщенный гость любовался выправкой солдат, их умением маршировать, перестраиваться, но само действо показалось ему чересчур затянутым, что усугубила угроза солнечного удара. Он невероятно гордился тем, что стоял в пяти шагах от императора, но втайне был разочарован, что его не представили. Могучая фигура Николая, властный взгляд заворожили Бальзака, он показался ему несравненным воплощением самодержавия, отцом народа волею Божьей. Царь все еще отказывался писать «королю французов» Луи-Филиппу, виновному, по его мнению, в том, что был избран народом. Достоинство не позволяло русскому государю обращаться к нему, называя «своим братом». Оноре не мог не признать его правоты в этом чисто протокольном вопросе взаимоотношений двух правителей. Двадцать второго января, накануне своего отъезда из Парижа, он писал Ганской: «Я никогда раньше не видел русского императора, но он мне нравится, так как: 1. это единственный суверен в полном смысле этого слова, то есть он сам хозяин и правитель, это лучшее воплощение моих политических воззрений, суть которых можно выразить так – сильная власть в руках одного человека; 2. он правит так, как должно; 3. на самом деле он необычайно любезен с французами, которые приезжают посмотреть на его город. И если бы император прожил еще лет пятьдесят, чего я ему искренне желаю, я бы не прочь был стать русским. Я предпочел бы быть именно русским: ненавижу англичан, не выношу австрийцев, итальянцы ничего собой не представляют… Поэтому, если бы я не был французом… хотел бы быть русским и еду в Санкт-Петербург, чтобы увидеть императора, которого так мало интересует бумагомарака вроде меня». После парада он отметит: «Все, что говорят и пишут о красоте императора, – правда, в Европе нет ни одного человека, которого можно было бы сравнить с ним. Лицо его беспристрастно и холодно, но против его улыбки устоять невозможно, этим он похож на Наполеона».

Тем не менее ему вовсе не хочется писать опровержение на книгу де Кюстина. Его пребывание в России не имеет ничего общего с политикой, Оноре привели сюда чувства. Ему понравились дворцы Петербурга, памятники, каналы, магазины, прямые проспекты, дисциплина, множество людей в военной форме, умение образованных русских говорить по-французски, невидимое присутствие государя, сурово взирающего на каждый уголок столицы. Но по-настоящему счастлив он только рядом с Евой в гостеприимном доме Кутайсова. После полудня устремляется к ней. Ожидая, пока графиня выйдет из своей комнаты, осматривался: сундуки, самовар, ширма эпохи Людовика XIV, козетка, канапе… Наконец, появлялась она, шелест платья заставлял его трепетать – эта женщина должна принадлежать ему немедленно! Но надо соблюдать приличия, к тому же при их свиданиях нередко присутствует Анна. Иногда Бальзак читает им написанное за последнее время. Ганская дает ему переписку Гете и Беттины Брентано, впоследствии вышедшей замуж за фон Арнима. Молодая, романтически настроенная девушка, которая пишет незнакомому ей знаменитому человеку, напоминает Еве о ее собственном приключении: замужней дамы и Оноре. Бальзак воспринял историю скептически – ему кажется, что Беттина не любит Гете, он для нее – только повод для красивой переписки, она выдумала себе роман, но не прожила его. Из чего следует, что они с Евой существа иного, высшего порядка. Ганская признается, что недавно попыталась набросать рассказ об их страсти на расстоянии, но сожгла его. Он сожалеет, но обещает использовать сюжет в своем новом романе «Модеста Миньон» – последней истории «Сцен частной жизни» о борьбе мира иллюзий и реальности. Кто, как не он, лучше других знает об этом?

Общаясь с Оноре, Ева стала более мягкой; его наивность, воодушевление, доброта не могли не изменить ее, ум и культура – поражали. Он был то ученым, то ребенком, с ним никогда не было скучно. Теперь она почти уверилась, что Бальзак – гений. Но какая ответственность быть его подругой! Впервые подумалось, что выйти замуж за подобного человека – не такое уж безумие. А ее дело движется к благополучному разрешению, осталось немного потерпеть.

К несчастью, время шло, деньги были на исходе, следовало возвращаться. Поначалу писатель решил пуститься в обратный путь на пароходе, но морская болезнь, от которой он так настрадался по дороге в Россию, заставила предпочесть сухопутный маршрут. Двадцать пятого сентября, в слезах простившись с Евой, Оноре выехал. Три с половиной дня провел в вонючей почтовой карете, которую невообразимо трясло. Чтобы согреться, закутался в шубу, надел сапоги на меху, спрятал руки в женскую муфту. Ганская снабдила его провизией, дала несколько бутылок бордо. С русско-прусской границы он адресует Еве письмо, благодаря за шубу, сапоги и провизию. Оставшись одна, все еще взволнованная расставанием, графиня перечитывала свой дневник, строки, что написал перед отъездом Оноре, горевала: «Он написал это второго сентября! Увы! Как далек этот день! Но он все еще здесь, он всегда со мной, словно звезда, которую постоянно видишь, но дотронуться до которой невозможно. Она правит моей судьбой».

В субботу четырнадцатого октября 1843 года Бальзак прибыл в Берлин. Остановившись в отеле, впервые, по его словам, с тех пор как покинул Дюнкерк, спал на кровати, похожей на кровать. С одним из попутчиков, скульптором Николаем Рамазановым, поговорили немного по-французски, быстро осмотрели памятники старого города, прошлись по его улицам, поглядели на его жителей и пришли к выводу, что магазины, поведение и выражение лиц прохожих свидетельствуют о свободных нравах или, скорее, о свободе в нравах. Довольно скоро Бальзак заявляет, что Берлин для него – город скуки. Пользуясь пребыванием здесь, знакомится с Гумбольдтом, обедает у жены французского поверенного в делах, встречается с племянницей Талейрана, – когда-то он был представлен ей, его манера одеваться и вести себя смутили ее. Теперь она занесла в дневник: «Здесь у нас Бальзак, который возвращается из России… Он тучен и вполне зауряден. Я уже видела его во Франции, он оставил неважное впечатление, которое только усилилось».

Семнадцатого октября Оноре выезжает в Лейпциг, оттуда в Дрезден, восхищается мадонной Рафаэля. «Но, – пишет Ганской, – мне милее моя душенька… Улыбка моей душеньки лучше любой картины». Из Дрездена спешит в Майнц, затем по Рейну в Кельн, потом в Бельгию. Писатель совершенно измучен, голова «пуста, как тыква». Будут ли силы работать по возвращении в Париж? Он признается Еве, что самочувствие беспокоит его: «С тех пор как мы расстались, я ни разу не улыбнулся. Это можно обозначить словом spleen, но это spleen душевный, что гораздо серьезнее, – это двойной spleen… Должен сказать, что больше всего люблю вас за то, что вы даете мне отдохновение. После этих августа и сентября я почувствовал, что могу жить только рядом с вами».

Бальзак в отчаянии и не знает, что лучше: проявить беспечность и вернуться в Санкт-Петербург к несравненному своему «небесному цветку» или добраться скорее до ненавистного Парижа с его издателями, журналистами, кредиторами. Но этот ненавистный город так манит его! Восхитительный и неблагодарный, он имеет над ним магическую власть: «Такого воздуха, как в Париже, нет больше нигде, в этом воздухе витают мысли, он наполнен весельем, остроумием, удовольствиями, чудачествами, в нем есть возвышающие душу величие и независимость. Он готов к этому, он соткан из великих вещей». К этим «великим вещам» Оноре причисляет и свою «Человеческую комедию». Она одна влечет его к рабочему столу, привязывает к нему. Что вызывает протест, но такое рабство необходимо, дабы чувствовать себя счастливым.

Глава вторая

Женитьба возможна?

Бальзак собирался сразу по возвращении снова сесть за работу, но почувствовал себя настолько плохо – мучили страшные головные боли, – что доктор Наккар прописал ему отдых и диету: вареные овощи, пиявки, кровопускания, клизмы, горчичные ванны для ног. Едва придя в себя, Оноре поспешил в Гавр, где его ждал багаж, который он отправил из Петербурга морем. Потом несколько дней вновь посвятил заботам о здоровье. В этом ему помогала преданная Луиза де Брюньоль: в его отсутствие она продолжала следить за порядком в доме. Чтобы время шло быстрее, занималась вышивкой, которую подарила Бальзаку в залог своей верности. Тот понимал, что дело зашло слишком далеко и по-прежнему скрывать ее существование от госпожи Ганской вряд ли удастся, а значит, из трусости он обрекает себя на новые вспышки ревности со стороны Евы. Пока хозяин был в России, служанка-любовница вполне сроднилась с «небесным» семейством Бальзаков: перемывала косточки то одним, то другим, вмешивалась во все ссоры, осложняя, не без некоторого удовольствия, и так невероятно напряженные взаимоотношения. Как без шума избавиться от нее? Если Оноре хотел, чтобы парижское общество приняло его будущий брак с Ганской, следовало избегать любого скандала. А французские газетчики народ в высшей степени недоброжелательный! В редакциях и в салонах обсуждали, будто он отправился за границу в поисках богатой невесты, вдобавок к этому согласился, за значительное вознаграждение, написать опровержение на книгу Кюстина о России. «О моем путешествии здесь говорят много занятного, сплетничают и болтают глупости, словом, всего этого никак не меньше, чем было в Санкт-Петербурге, – делится Бальзак с Ганской. – Предполагают даже, и это не может не льстить, что мое перо понадобилось русскому императору и за эту услугу я получил настоящие сокровища. Первому, кто сказал мне об этом, я ответил, что он не знает ни вашего великого царя, ни меня». В том же письме осмеливается обмолвиться о госпоже де Брюньоль, которая в восторге от муфты, которую, вернувшись, подарил ей: таким образом Бальзак делал первый шаг, пытаясь приучить Еву к мысли о служанке с улицы Басс.