Помоги проекту - поделись книгой:
– Любит ли он, по крайней мере, смеяться?
На минуту замешкавшись, Пастухов отвечает поспешно:
– Полагаю, что любит, Ваше Величество.
– А умеет ли он смешить?
– Надеюсь, что да… Хотя мне, как отцу, трудно об этом судить.
– Ну а гримасничать?
– Он… Он научится, если надо!
– Этому нельзя научиться, Иван Павлович, с этим надо родиться, – строго замечает Анна Иоанновна.
– Вполне с вами согласен, Ваше Величество, но ему есть в кого…
– Однако же его отец ты, а я ни разу не видела, чтобы ты когда-нибудь строил рожи.
Пастухов окончательно сбит с толку. Что ответить? Анна Иоанновна ждет, буравит взглядом насквозь. И тогда он идет на ложь.
– Иногда случается, Ваше Величество… когда остаюсь один… перед зеркалом, и… и моя жена, мать Васи, в свое время тоже гримасничала, чтобы меня позабавить…
– А что, сейчас она уже не гримасничает?
– Она умерла, Ваше Величество.
– Ах да! Вечно я все забываю. Бедная женщина, упокой, Господь, ее душу. Ну а ты, по слухам, теперь незаконно живешь с молодой девкой?
– Вроде этого, Ваше Величество.
– И, как мне сказывали, ты ее взял из Болотова?
– Да, Ваше Величество. Но крест одиночества искупает многие прегрешения, как говорит мой болотовский духовник отец Феофан.
– Кто же тебя осуждает? Ты волен любить кого хочешь. Поберегись, однако! Как бы тебя не обобрала плутовка! Чем моложе женщина, тем крепче у нее зубки, а крепкие зубки всегда норовят отхватить изрядный кусок! Впрочем, твое дело. Вернемся к нашему разговору. Я хотела бы посмотреть на твоего сына.
– Об этой милости я и пришел просить Ваше Величество.
– Особенно-то не надейся. Я не собираюсь брать себе еще одного шута. Хватит с меня восемнадцати. Но мне интересны все, у кого есть природные недостатки, ты это знаешь. Так что в один из дней приходи с твоим Васей ко мне. К тому времени я, может быть, и надумаю взять его во дворец. Договорись с моим камергером[7] о дне и часе приема. А теперь ступай. Меня еще ждет гора скучных дел.
Пастухов поспешно поднимается, целует в порыве благодарности протянутую царицей тяжелую влажную руку, прикладывается к кончикам толстых, в избытке унизанных перстнями и кольцами пальцев. В это время дверь отворяется, в кабинет без доклада входит Иоганн Бирон. Несомненно, он здесь свой человек. Анна Иоанновна не может скрыть радости: визит Пастухова ее утомил. Ей сейчас хочется одного: поскорей остаться наедине с фаворитом.
– Ну, вот, с Пастуховым я все порешила и теперь целиком твоя. Куда ты меня повезешь нынче вечером?
– Сегодня же маскарад у Волконских, – отвечает Бирон. – И мы уже обещали почтить их своим присутствием.
– Совсем вышло из головы! – вскрикивает Анна Иоанновна. – Вот что случается, когда три четверти времени посвящаешь делам государства.
– В какой костюм изволите обрядиться, Ваше Величество? – спрашивает фаворит, одновременно почтительно и игриво.
Соблюдая на людях положенный этикет, он, безусловно, наедине с ней на
– Я оденусь голландским матросом, – весело отвечает она. – А ты?
– Хотел бы французским вельможей времен Людовика XV, но боюсь, что из нас не получится пара, мы будем слишком разные.
– Тем лучше, – как о деле уже решенном со смехом говорит государыня. – Вся-то и прелесть – в разнице.
Пастухов понял, что настало время уйти: негоже мешать сильным мира сего обсуждать дела личные. Излив цветистый поток благодарностей, трижды отвесив низкие поклоны, он, пятясь задом, вышел из кабинета. Пятеро просителей еще ожидали в приемной. Проходя мимо них, Пастухов в полной мере оценил свою удачу. А еще он представил, как будет радоваться Евдокия, слушая его подробный рассказ о встрече с царицей.
III
Всякий раз, навещая сына и не видя в нем перемен, Иван Павлович сокрушался. Конечно, он был наслышан от лекарей, что карлик в двадцать два года уже не может ни выпрямиться, ни подрасти, но, будучи человеком верующим, уповал на чудо. Увы! Вася, которого Матвеевич привез из деревни, остался точно таким же, каким Пастухов его видел в последний раз. С горестным изумлением смотрел боярин на этого парня, который, казалось, в расцвете лет сжался до размеров ребенка: убогое тело мужчины на слишком коротких ногах, огромная голова с копной нечесаных русых волос, луковка носа и, все озаряя, глаза, доверчивые, голубые, как две незабудки. Сидя напротив, Вася ждал объяснений. Зачем его так поспешно вытащили в Петербург: ему было вовсе неплохо в деревне. Странно, решившись сказать сыну правду, Пастухов чувствовал себя так же неловко, как накануне при встрече с царицей. Доверчивый взгляд и убогость Васи смущали не меньше, чем власть и величие государыни. Стало быть, размышлял боярин, обезоруживать может не только превосходящая сила, но и беззащитная слабость. В это время вошла Евдокия, быстро взглянула на Пастухова, затем на застывшего перед ним Васю.
– Ну что, Иван, ты сказал?
– Нет еще!
– Чего ждешь?
– Думаю.
– О чем тут думать? Хочешь, я скажу?
– Не встревай, – резко оборвал ее Пастухов. – То мое дело.
И он положил руку на Васино худенькое плечо. Ощутив ладонью убогое тело, Иван Павлович еще раз мысленно пожалел сына.
– Выслушай меня, Вася… – с усилием начал он. – Ты знаешь, что все эти годы я желал тебе только блага. Пока ты был маленьким, все было просто. Но теперь ты вырос, и понятно, что мы беспокоимся о твоем будущем. Тебе не пристало всю жизнь оставаться в деревне, среди мужиков. Положение в обществе, имя, которое я тебе дал, обязывают жить иначе… И, представь себе, я кое-что придумал. Ты, конечно, слышал о тех обездоленных, обделенных природой людях, к которым наша высокочтимая государыня проявляет особенный интерес?
– Да, отец. Это ее знаменитые шуты. Кажется, она отвела им целый этаж во дворце!
– Верно! – воскликнула Евдокия с нарочитой веселостью. – А думаешь, почему Ее Величеству так любы шуты? Да потому, что они ее развлекают после скучных бесед с министрами и послами. И пока они ее веселят, их жизнь обеспечена. А всего-то и надо, что давать представления да строить рожи… Никакой работы! Тепленькое местечко!..
Слова Евдокии подбодрили боярина.
– Да, кстати, сын, Ее Величество выразила желание на тебя поглядеть.
– Потому что я карлик? – горестно улыбнулся Вася.
– Отчасти поэтому, но не только. Я ей рассказал о тебе, о твоих способностях, о даре твоем.
– О каком даре, отец? Нет у меня никакого дара!
– Есть-есть!.. Не скромничай! Ты умеешь смешить людей, когда хочешь, и горазд петь петухом…
– И этого будет довольно?
– Для начала… А дальше посмотрим… Сейчас главное – подготовиться. Встреча назначена в следующее воскресенье после обедни. Надеюсь, ты понимаешь, какую честь оказала нам государыня. Не подведи меня! Не осрамись перед Ее Величеством. Впрочем, я буду сам тебя сопровождать.
Опустив низко голову, прижав подбородок к впалой груди, Вася жалобно прошептал:
– Лучше бы нам туда не ходить, отец!
– Почему?
Вася вздохнул.
– Мне неловко, когда меня начинают разглядывать, – признался он, не поднимая головы.
– Вздор! От тебя не убудет, если царица на тебя поглядит.
– Не убудет… А ну, как она засмеется?
– Эко дело! Если она засмеется, значит, ты ей понравился. И это должно для тебя быть важнее всего, вернее, для нас. Ну, а если… если она при виде тебя останется мраморной статуей, вот тогда можешь поплакать: поход наш не удался. Но я уверен в противном, поскольку знаю тебя и знаю царицу. Не упрямься, сын. Положись на меня. Потом сам мне скажешь спасибо.
Вася продолжал отрицательно качать головой. Боярина осенило сменить тон и доводы, он повысил голос:
– Не могу понять, почему тебе так претит развлекать своим необычным видом государыню и ее друзей? Господь создал каждого из нас по своему разумению, и долг христианина – как можно лучше распорядиться дарованной ему внешностью. Красивый пленяет своей красотой, умный – умом, а карлик, для того чтобы преуспеть, смешит уродливым телом, и то для него не зазорно, ибо он такая же тварь Божья, как и они. То не главное, кто ты – пахарь, скоморох или полководец, главное – выполнить, и как можно лучше, предначертанное свыше. Надобно гордиться и благодарить государыню за внимание, которое она тебе оказала, чем бы оно ни было вызвано.
– А я не горжусь, отец, мне стыдно… и больно, – с горечью произнес Вася.
Упрямство сына вывело боярина из себя.
– Вы только его послушайте! – воскликнул он раздраженно. – Человеку выпало редкое счастье побывать во дворце и повеселить саму государыню!.. Другой бы рассыпался в благодарностях, а ты кривишь рот и перечишь. Я в тебе обманулся, Вася! Ты огорчил меня.
Евдокия торжественно подвела итог длинному разговору всего одной фразой:
– И какой же ты сын после этого?
Евдокия со временем приобрела в доме власть и права законной супруги, хотя была всего лишь наложницей из крепостных, по случаю получившей вольную. Ее вопрос, прозвучавший как обвинение, показался Васе более убедительным, чем длинная речь отца. Подняв голову, он с тоской посмотрел на обоих и обреченно выдохнул:
– Будь по-вашему. Ну и что мне там надо делать?
– То, что мы все делаем на Руси: повиноваться. И поверь мне на слово, сын, повиноваться так же почетно, как и командовать.
– Но я не хочу развлекать людей. Я не умею!
– И не надо! С тебя достаточно будет предстать перед государыней и сказать ей несколько слов.
– Каких?
– Придумаешь. Язык у тебя хорошо подвешен. Я слышал, как реготали болотовские мужики, когда ты их развлекал разговорами.
– Поди-ка царицу труднее смешить!
– Как знать! Смех великих персон – загадка. Иной раз они заливаются, глядя на муху, попавшую в молоко.
– Значит, я буду мухой в молоке государыни, – усмехнулся Вася. – Ты этого хочешь, отец?
– Я хочу, чтобы ты оставался самим собой! Ясно? Таким, как есть, но слегка погримасничай, подурачься немного…
– Ну, хорошо, она на меня поглядит… И что дальше? Пригласит в шуты?
– Это было бы замечательно! Но у нее уже полон этаж шутов. Конечно, она захочет тебя испытать, будет думать…
– Может, мне на то время, пока она будет думать, уехать в деревню?
– Размечтался! Уехать – не уехать… Заруби себе на носу: теперь твоим временем распоряжается государыня!
Вася не нашелся с ответом. Подавленный, свесив руки вдоль тела, он молча переминался с ноги на ногу, как упрямая обезьяна.
– Перестань! – крикнула Евдокия. – Не вздумай в таком-то виде предстать перед государыней. Чего доброго, осрамишь нас!
– Ты идешь с нами?
Евдокию задело.
– Не мне выпало счастье… Это ты сподобился милости государыни, тебя пригласила Ее Величество на прием. А я пока жду.
В Васиных потухших глазах вспыхнул злой огонек.
– Представляю, как тебе сейчас хочется стать карлицей, – тихо сказал он.
Евдокия на мгновение опешила, не зная, гневаться или смеяться. Тот Вася, которого, как ей казалось, она хорошо знала, в одночасье превратился в непонятное для нее существо с таким же, как и тело, неприятным нутром. Что это – обычная шутка или урод посмел ей дерзить?
– Гляжу, ты за словом в карман не лезешь! – наконец выдавила она. – В новой-то своей должности держи язык за зубами. Смеши великих особ, но не насмехайся над ними, коли хочешь быть люб при дворе. Постарайся не забывать: чем знатней человек, тем обидчивей.
– Вот именно! – подтвердил Пастухов. – И запомни дурьей башкой – ремесло шута, как любое другое, требует серьезного отношения и большого упорства. Глупые люди считают, что природа тебя обидела. Ан нет, она тебя одарила. Твои недостатки – это твои достоинства, твое богатство, если можно так выразиться. А как ты распорядишься им, то от тебя целиком зависит. Поначалу будешь учиться у других шутов, прислушиваться к их советам, перенимать опыт… А там, глядишь, и собственные таланты раскроешь, свою манеру придумаешь.
Вася с любопытством наблюдал за отцом, покорно слушая его разглагольствования. Иван Павлович чувствовал, что сын, с мнением которого он до сих пор не считался, его осуждал. Они неожиданно поменялись местами: это он, отец, был сейчас карликом, а Вася подрос, стал пригож лицом, да и разумом выше его. Низвергнутый, раздраженный таким непорядком в семье, Пастухов проворчал:
– Ты меня слышишь?
– Да, отец.
– А согласен?
– Да-да! Конечно, согласен! – поспешно выкрикнул Вася. – Как тут не согласиться? Каждая тварь на земле должна устремляться к высокому. Поскольку я карлик, я буду счастлив стать шутом при Ее Величестве. Нет более высокого места для карлика!
– Правильно! – не замечая подвоха, вмешалась в разговор Евдокия. – Я рада, что ты наконец-то понял. Когда назначен прием? – спросила она, повернувшись к боярину.
– В следующее воскресенье после обедни, в одиннадцать.
Взгляд Евдокии стал озабоченным.
– Я вот о чем думаю… Как он оденется?
Поделиться книгой: