Путы любви

Она встала со стула и стояла перед ним. Неповиновение украшало Дару. Ее мягкие темно-рыжие волосы падали на плечи и струились по платью. Это платье было великодушно предложено ей, но она приняла его с неохотой. Оно было одним из двух платьев, которые Лета переделала для более стройной англичанки. Бледно-желтого цвета, оно облегало фигуру от лифа, с квадратным вырезом, до талии, откуда начиналась пышная юбка. Узкие рукава были того же фасона и расширялись вниз от локтя.

Лаоклейн тоже встал, прошел по комнате, отдернул занавес, закрывавший дверь, и дал Даре выйти. Он почувствовал слабый аромат мыла, потом она исчезла из вида. Позволив ей уйти, он презирал себя за глупость.

На следующее утро, когда обитатели замка Атдаир проснулись, на улице было чрезвычайно холодно и дождливо. День, каких было немало в юности, когда можно показать свою смелость, разжег в Лаоклейне стремление к охоте. Именно такая погода, печальная и холодная, предшествующая первому снегу, всегда разжигала кровь. У Лаоклейна появилось желание взять в руки копье, видеть, как оно вонзается в добычу и горячая кровь дымится в холодном воздухе. Мужчины в замке были готовы выйти на охоту, лошади били копытами. Когда всадники были в седлах, лошади напряглись, узнав копья для охоты на кабанов. Они хорошо понимали, для чего их держали всадники.

Дождь прекратился. Небо заволокли тучи. День становился все холоднее. Но даже в это время, когда орляк завял, а вереск потемнел, земля была красивой. Мороз создавал свою собственную красоту. Объезжая унылые стволы деревьев, охотники напоминали разноцветные фигуры на искусной вышивке. Но никакой цветной шелк, каким бы ярким он ни был, не мог передать зычные звуки кричащих голосов, хруст веток кустарника под ногами, бодрящий холод, принесенный ветрами, собравшими свои силы на голых склонах холмов.

Охотники вернулись поздно и принесли с собой запах леса, которым была пропитана их одежда, а также болотную грязь, прилипшую к их сапогам. Настроение охотников, жизнерадостных и энергичных, возбужденных преследованием и убийством, заполнило все уголки зала. Голоса их были веселыми и шумными, и все в полной мере разделяли их веселье.

Дара вошла в комнату, посвежевшая после горячей, пенистой ванны. Ей было прохладно в одежде, впитавшей влагу. Дара прошла к огню. Полдюжины огромных мужчин посторонились, усаживая ее у камина. Она была истинной леди, с хорошими манерами, но мужчин покоряла ее красота. Выбрав место невдалеке от огня, она их поблагодарила.

Закончив пить, Лаоклейн поставил кружку на стол, подошел и встал перед ней. Он намеревался заговорить, но засмотрелся на Дару.

Она почувствовала, как в ней зарождается раздражение, смешанное со смущением. Она увидела, что он недостаточно привел себя в порядок: волосы были растрепаны, а на одежде все еще были следы грязи, отлетавшей с копыт.

– У тебя не было времени помыться, мой господин? На тебе до сих пор пот твоей лошади и грязь из леса.

Выражение его лица не изменилось. Даре стало интересно, неужели она не вывела его из себя. Когда он заговорил, она поняла свою ошибку и пожалела о сказанном.

– Я пойду мыться, – сказал он, его рука стиснула ее руку, он потянул ее вниз, – а ты пойдешь со мной.

В негодовании она говорила слишком громко. Он еще больше разозлился от того, что другие мужчины слышали ее слова. Он был хозяином в замке Атдаир слишком долго, чтобы позволить англичанке низвергнуть свой авторитет. Невозможно было сопротивляться его силе, когда он ее тянул за собой. Они были у лестницы, и только здесь ей удалось вывернуться. Однако ее побег был короток. Лаоклейн был очень ловок, и очень скоро она опять была рядом с ним. Даре не удалось убежать.

Настороженная, белая как полотно, она смотрела Лаоклейну в лицо и уже в который раз говорила себе, что нужно держать язык за зубами. Опустив голову, не надеясь на милость, она промолвила:

– Прости меня, милорд. Я училась не так небрежно, как это может показаться.

Лаоклейн молчал. Дара взглянула ему в глаза. Они стали мягче. Он почти улыбался.

– Меня тоже учили лучшему обхождению, но я был слишком молод, и было это много лет тому назад. Моя жизнь не сделала меня мягким или любезным. Меня пугает полное отсутствие этих качеств во мне.

Он освободил ее и ушел, быстро поднимаясь по лестнице, не дав ей сказать ни слова. Проходя мимо слуги в зале, Лаоклейн велел ему приготовить ванну. В своей комнате он разделся, бросив одежду на пол. Внутри себя он почувствовал знакомое желание. Он понял: он желает Дару Райланд.

Когда ванна была готова и он снова был один, молодая девушка тихо проскользнула в комнату и затаила дыхание при виде обнаженного Лаоклейна. Его тело при ярком свете огня казалось загорелым. Несмотря на то, что Еирик была новой молодой служанкой в замке, она без колебания подошла к Лаоклейну так близко, что они почти касались друг друга.

– Я думала спросить, не нужно ли тебе чего. – Голос у нее был низкий и охрипший.

Перед тем как коснуться ее уже созревшего тела, он быстро оглядел облако ее каштановых волос, линии ее щек. Он отошел, уселся в воду, над которой поднимался пар, и бросил ей мочалку. Она ловко поймала ее.

– Да, ты можешь искупать меня.

Она была действительно молода, но уже знала, какое удовольствие может доставить мужчина и как нужно доставить удовольствие ему. Вскоре они лежали, обнявшись, на кровати, ее промокшее платье было на полу. Он прижимал ее к себе. Его руки искали и ласкали ее потаенные места, что доставляло радость им обоим. Его губы с жаром целовали ее мягкую плоть. Ее руки скользили с его влажных кудрей на затылке вниз по спине. Он возбудил ее до невероятности. И когда он изо всех сил прижал ее к себе, она прильнула к нему всем телом, переполняемая желанием, не думая о том, что будет завтра.

Это был печальный вечер, который Дара проводила, слушая волынку. Она действовала ей на нервы, которые и так были натянуты от внимательных взглядов Дункана и Руода, смотревшего на нее с вожделением. Дара стала наблюдать за Кинарой. Она удивлялась, как такая легкая и грациозная девушка отдавала себя во власть низменных страстей Руода. Он явно считал ее своей собственностью, а она не делала ничего, чтобы вывести его из этого заблуждения. Его руки постоянно касались ее тела, подгоняя ее или лаская даже тогда, когда он глазами раздевал Дару со скрываемой жестокостью.

Взгляды Дункана были тоже не из приятных. Было трудно распознать, какие мысли скрывались за густыми бровями, но они были далеко не дружелюбны, судя по его хмурому виду и губам, сжимая которые, он превращал рот в тонкую линию. Дара давно поняла, что он винил ее за то, что между его сыновьями возникла новая ссора. Несправедливость этого не гневила Дару. Несомненно, старик страдал от того, что произошло в прошлом, но ему придется страдать и после того, как он забудет о ней. Дара расстраивалась, чувствуя, как ее сжигает пламя его голубых глаз, полных злых проклятий.

Казалось, Лаоклейн не обращает внимания на окружающие его раздоры. Большинство мужчин, сидевших за столом, говорили о сегодняшней охоте. Эта беседа занимала его. Хвастовства и шуток становилось тем больше, чем больше было выпито вина. Один молодой мужчина внезапно прервал другого, так как у того не хватало мастерства рассказывать. Возник добродушный спор, его с энтузиазмом поддерживали доказательствами с обеих сторон те, кто был на охоте. Наконец вызвали Лаоклейна разрешить спор, но он, смеясь, отказался взять на себя такую ответственность.

– Все видели, что их копья были в крови, но я не знаю, кто из них нанес смертельную рану зверю. Нет, Фибх, и ты, Бретак, вы сами должны разрешить спор между собой.

Он поднял бокал и не обращал внимания на их выкрики о его трусости.

У Дары заболела голова от бесконечно игравших волынок и хриплого смеха. Она резко поднялась и ушла из-за стола, не сказав ни слова, не взглянув на Лаоклейна, который нахмурился и поманил Кинару.

Руод помрачнел, когда она проскользнула в кухню. Он осушил свою опять наполненную кружку, но не повеселел, когда она, спустя несколько минут, вновь появилась с подносом в руках. На нем был глиняный чайник и чашка. Руод преградил ей путь со злым окриком:

– Что это ты?

– Лорд Атдаир приказал мне принести что-нибудь горячее для леди Дары. Он боится, что она заболела. Я не сомневаюсь в этом – она ужасно бледна. – Кинара говорила быстро, думая о том, как бы избежать удара Руода. Было ясно, что он не в себе, а она часто была неосторожна и расплачивалась за его отвратительное настроение.

– Этой английской суке нужно попробовать чего-нибудь покрепче, чем чай. Оставь это! Ты меня пригреешь сегодня и никто другой!

– Я не осмелюсь! – прошипела она, предпочитая его злобу гневу Макамлейда.

Едва она произнесла это, как его тяжелая рука схватила ее за плечо. Она споткнулась. Чай расплескался и обжег ее. Плечо онемело, а затем Кинара почувствовала острую боль в том месте, куда пришелся удар. Бретак помог ей встать на ноги, но она вывернулась и отказалась от его помощи, как только поднялась. Она знала, что мужчинам в ней нравится, а на что они не обращают внимания. Но Кинара не нуждалась ни в чьей помощи или жалости.

Бретак был довольно пьян, а это состояние, удвоенное врожденной неприязнью к Руоду Макамлейду, вдохновляло его на рыцарство, – качество, отсутствовавшее в нем в нормальном состоянии. Поворачиваясь от Кинары, он направил свой нож на Руода. Его пьяные насмешки разжигали пламя и без того уже сильное. Их топтание было трудно назвать боем: им не хватало ловкости движений; его также трудно был назвать продуманным: они были слишком пьяны. Ножи их были небезопасны. Они уже несколько раз случайно ранили ими друг друга. Глядя на их схватку, у Лаоклейна кончилось терпение. По его команде собралось более чем достаточно мужчин разнять двух соперников.

Лаоклейн подошел к ним, он был в ярости.

– У вас обоих нет ума! Вы убьете друг друга! Дело сделано, а если кто-то из вас думает иначе, я с вас шкуру спущу! Я не могу терять ни одного мужчины из-за какой-то девки. Теперь убирайтесь и перевяжите свои раны.

Кинара собрала разбросанные осколки и поспешила на кухню, чтобы заварить свежий чай. Когда она вновь проходила по залу, ей стало не по себе. Она поняла, что Лаоклейн следит за ней. Она посмотрела на Руода с явным отвращением. Безделушки, которые он ей подарил, не стоят того, чтобы заплатить за них своим изгнанием, если все-таки Лаоклейн решит, что она является причиной слишком многих бед.

Нельзя было не видеть, как Дара широко раскрыла глаза. Она изумилась, увидев Кинару в мокром платье. Кинара стала объяснять, почему пришла.

– Лорд Атдаир приказал принести тебе чай. Он боится, что ты нездорова.

Дара слегка нахмурилась:

– Что с тобой произошло? Несчастный случай?

Кинара пожала плечами:

– Это рука Руода, больше ничего. Он разозлился, что я прислуживаю тебе.

– Этот человек за многое ответит, а натворил он достаточно, – мрачно сказала Дара. – Я – англичанка и его враг, но ты – его соотечественница, а боишься его как ребенок. Ему должно быть стыдно за то, как он с тобой поступает.

– Нельзя назвать ребенком человека, который знает Руода почти два года, – лукаво ответила Кинара. Интересно, кого из них обеих эта англичанка назвала бы ребенком, если бы знала о ночах, которые Кинара проводит с Руодом. Чтобы не наговорить лишнего и не услышать это же в сплетнях, она отвела в сторону руку Дары, когда та хотела задержать ее и вышла из комнаты. Она совершенно не удивилась, увидев Руода, ждавшего ее в зале, и улыбнулась, когда он грубо взял ее за руку.

Дара ходила по ковру и проклинала Руода за каждую подлость, которую он совершил. А его брат, разве он не менее виновен? Разве не виновен тот человек, который позволяет таким злодеяниям оставаться безнаказанными? Конечно, он имеет власть над людьми: это его дом, его люди, даже Руод. Нет, она не может считать его невиновным. Ее непрерывное хождение остановил неожиданный стук в дверь. Она посмотрела на свечу. По ее предательскому свету, видимому из-под двери, обнаружили, что она не спит в столь поздний час. Дара стояла, онемев, в панике, для которой не было причины. Дверь распахнулась от прикосновения.

Лаоклейн, стоявший в тени, оглядел ее с ног до головы. Он вышел на свет и сразу же увидел невыпитый холодный чай, покрывала на кровати.

– Ты плохо относишься к себе, отказываясь от еды и отдыха.

– Тебе следует позаботиться об обитателях твоего дома, если только вежливое обращение с ними не противоречит достоинству шотландца, особенно такого, как Макамлейд.

– Ты говоришь не думая. – Он смотрел прищурившись. Темные брови его поднялись.

– Неужели, милорд? Кинара – твоя служанка, и она терпит оскорбления твоего брата. Ты когда-нибудь пытался помочь ей или помешать ему? Я не думаю, что у тебя недостаточно власти, тебе, должно быть, не хватает сострадания к людям.

– Та девчонка отдалась Руоду и пока не просила ни моей помощи, ни чьей-либо еще. Если тебе не нравятся наши обычаи, то это тебе следует пересмотреть свои взгляды, а мы меняться не будем.

Произнеся эту речь с холодной яростью, он повернулся на каблуках и ушел, оставив дверь широко распахнутой. Дара смотрела ему вслед, не веря, что даже шотландец может быть таким бессердечным. Через некоторое время по коридору разнесся звук ее хлопнувшей двери.

Кинара лежала, свернувшись, в ослабших руках Руода, стараясь быть к нему как можно ближе.

ГЛАВА 5

Бранн Райланд перешел границу Шотландии в первом часу ночи, ведя за собой группу тщательно отобранных воинов. Каждый был сильным, умелым и преданным. Ни один из них не испытывал к Шотландии ничего, кроме свирепой ненависти. Воины представляли собой устрашающую силу. Неосторожность шотландцев сыграла бы им на руку, но Лаоклейн выслал наездников на охрану границы. Приближение англичан заметили и быстро сообщили о нем Лаоклейну. Его людей не надо было торопить готовиться к сражению. Им, как и англичанам, не терпелось вступить в бой.

Тяжелый стук в дверь нарушил чуткий сон Дары. Не успела она подняться, как дверь широко распахнулась. Кто-то сильно ругался.

Лаоклейн высоко поднял факел и осветил ее стройную фигуру. Дара почувствовала себя беззащитной на широкой кровати. Он смотрел на нее без сожаления. Его голос прогремел в тишине:

– Я иду встречать твоего брата. Молись за него, если хочешь, чтобы он остался жив. Пощады не будет!

Она ничего не ответила. Он повернулся и ушел. Звук его шагов гулко раздавался в пустом доме. Прошло довольно много времени, прежде чем она смогла заставить себя подняться. Она одевалась трясущимися руками. При свете свечи, зажженной от углей в камине, она завязала в узел волосы и заколола их сзади несколькими дорогими деревянными шпильками, которые ей дала Лета. Дара не находила слов для молитвы и от этого горевала. Вера в Бога была частью ее жизни. Дара никогда не представляла, что она может пошатнуться. Но она все время думала, принесли ли пользу Кервину ее молитвы и ее вера.

Свет свечи был слишком слаб, чтобы осветить совершенно темную верхнюю часть замка. Пустые комнаты молчаливо свидетельствовали о торопливом отъезде. Дара медленно спустилась по лестнице, не зная, куда идет. Факелы в большом зале не горели, тусклый огонь в камине освещал Лету и служанку. Они сидели, съежившись от страха. Их молчаливые взгляды проводили ее до двери. По их лицах Дара поняла, какая судьба ее ждет, если Лаоклейн не вернется живым. Ее разорвут на части задолго до того, как Бранн сможет пробиться к замку. У нее не было страха, хотя сразиться ей придется не только с женщинами. В замке оставались юноши, которые были слишком молоды, чтобы участвовать в сражении, старики и, возможно, несколько крепких мужчин, которых оставили защищать Атдаир. Дара боялась лишь за брата. Высоко подняв голову, она твердой походкой прошла через зал, потом вышла во двор. Не останавливаясь, она дошла до ворот, прижалась к холодному железу и стала вглядываться в темноту, окутавшую холмистые пустоши.

Лаоклейн встретил Бранна в тени холмов, вдали от Атдаира. Его резкая команда задержала нетерпеливых воинов, готовых напасть на англичан при первом же их появлении. Райланд тоже сдержал свое войско. Сам выехал вперед, остановился и стал ждать. В мерцающем свете луны, которую заволакивали облака, не было видно, что он одет в богатые одежды, какие когда-либо видели при дворе короля Генри. На нем был шелковый камзол с вышитыми яркими виноградными лозами, черная бархатная накидка, отороченная соболем. Оружие, висевшее у него сбоку, не шло к его одежде. Эти твердые, крепкие клинки предназначались для одной-единственной цели.

Лаоклейн остановил своих людей и вышел вперед, навстречу англичанину. Ниалл был в нескольких шагах позади него. Дункан встал впереди воинов, он был готов отдать им команду атаковать в случае предательства, – команду, в которой едва ли нуждались мужчины, стремящиеся начать битву. Сердце старого хозяина переполнялось гордостью, когда он видел своих сыновей. На их широких спинах были пледы с эмблемой рода Макамлейдов. Они тяжело раскачивались у их ног, затянутых в шерстяные чулки.

Руод держал свою лошадь с краю этой группы. Его нетерпение передавалось лошади, которая пританцовывала и фыркала от того, что ее сдерживали. Криво усмехаясь, он не спускал своих полных ненависти глаз с Лаоклейна. Руод не знал, что Гервалт ни на минуту не выпускал его из своего поля зрения. Рыжеволосый воин был готов на все, если Руод все же решится проигнорировать строгую команду Лаоклейна ждать.

Они встретились лицом к лицу. Два лорда, живущие по разные стороны границы, прошедшие через испытания. Оба с настороженным взглядом, оба напряжены и быстры. Лаоклейн спокойно ждал. Наконец Бранн заговорил голосом, ясно доносившимся до воинов обеих сторон:

– Я пришел за моей сестрой. Если ее вернут мне, не причинив ей зла, мы уйдем, так же как и пришли. Это приказ короля. Но, – его голос стал резким, – если ей пришлось пережить какие-то страдания, ты тут же умрешь, Атдаир. И пусть тебя не беспокоит, чьими приказами я пренебрегаю!

Когда заговорил Лаоклейн, с обеих сторон перестали перешептываться.

– Твои угрозы здесь бессильны. Мои люди – достойные противники. И у меня воинов больше, чем у тебя. Твоя сестра находится в заточении, ее хорошо охраняют. Если я не вернусь, то я не смогу гарантировать, как сложится ее судьба, я могу только догадываться. – Его следующие слова опередили взрыв гнева Бранна. – Пока ее не трогали, но сколько так будет продолжаться, зависит от тебя.

– Я пришел за ней. Неужели ты думаешь, я уйду без нее? – Слова Бранна были наполнены злобой.

– Ты ничего больше не можешь сделать, чтобы обеспечить ее безопасность. Ты можешь лишь согласиться с моими требованиями. Оставь Атдаир и Шотландию. Тебе придется дорого заплатить за ее свободу. Твои поступки говорят, что она стоит твоей жизни, а стоит ли она твоего богатства?

– Она стоит всего, чем я владею, и даже больше. Ты хочешь, чтобы я поверил слову шотландца. Слову человека, чьи воины залили кровью мой спящий дом, поверить слову человека, чей брат убил моего. Могу ли я оставить свою сестру на такую сомнительную милость? Чем ты гарантируешь ее безопасность, если я поступлю так, как ты просишь?

– Мое слово и мое оружие будут охранять ее.

Бранн не торопился с ответом и хранил напряженное молчание, взвешивая свои возможности успешного освобождения Дары. Успех возможен в сражении. Бранн верит своим людям, но его победа может означать опасность, даже смерть для его сестры. Возможно, уже сейчас у ее горла держат клинок, ожидая исхода этой встречи. Нет, слишком высоки ставки в игре. Только он решил высказаться, как вперед выехал мужчина и направился к нему. Он был хрупкого телосложения в отличие от Бранна, который был высок и строен. Его лицо было искажено злобой и ненавистью, его глаза сверкали желанием драться.

– Ты и дальше будешь слушать шотландские байки, господин? А Кервин? Я отомщу за своего друга! А ты за своего брата!

– Нет, Тирелл, – мрачно ответил Бранн. – Я – нет. Жизнь Дары гораздо важнее, чем месть. Мой брат мертв, я должен сберечь мою сестру. Теперь она – вся моя семья, за исключением дяди, который любит меня не больше, чем шотландцев. – Досада Бранна прошла, и он ответил Лаоклейну. – Хорошо, Макамлейд. Я уйду, но у тебя мало времени, чтобы доказать свое слово. Если оно окажется лживым, то я камня на камне не оставлю от твоего дома и ни одного человека не оставлю в живых.

Он развернул свою лошадь, не дожидаясь ответа. Спину он держал прямо, с достоинством. Лаоклейн мог только восхищаться столь спокойным мужеством и признал, что Дара обладает им в той же степени, что и брат. Он замечал это не раз, считая его редким качеством для девушки. Да, Райланды – достойные противники на любом поле битвы, с любым оружием. Наблюдая за отъезжающими англичанами, Лаоклейн не заметил, как Руод поднял свое оружие и пришпорил коня, но, услышав рев Гервалта, Лаоклейн увидел, что крепкая лошадь с громадным рыжеволосым воином в седле преградила путь Руоду. В воздухе послышался лязг оружия, и Гервалт своей огромной силой выбил у Руода топор.

Слова Лаоклейна прервали поток проклятий Руода:

– Тебе следовало бы его благодарить, а не ругаться. Не вмешайся вовремя Гервалт, не уйти тебе от моей немилости. Ты считаешь себя неприкосновенным, но нет человека, который ослушается меня!

Не обращая внимания на кипевшего Руода, Лаоклейн быстро направился домой. В лучах розово-серого восхода его ждал замок Атдаир, огромная глыба древнего камня. Застывший на фоне темного леса, замок-твердыня стоял здесь в течение веков. Чтобы дать воинам войти, ворота широко открыли, но быстрый взгляд Лаоклейна поймал тень стройной фигуры, стоявшей около каменной стены. Он попридержал своего коня, а остальным приказал продолжать путь в замок.

Дара шагнула вперед, бледная, прозрачная, как испаряющийся туман. Ее волосы пылали на фоне ее бледного лица. Она подняла голову, чтобы посмотреть ему в глаза.

– Эта проклятая земля, наконец, поглотила все, что было дорого для меня?

Она сохраняла самообладание, и ее голос не выдавал ее страха. Но Лаоклейна нельзя было обмануть. Она пережила смерть одного своего брата и теперь может потерять другого. Он боролся с незнакомым ему и неприятным чувством. Его голос стал грубым, когда он ответил:

– Твой брат жив.

Неожиданно он пришпорил коня, и это застало Дару врасплох. Зная, что конь не подведет, он наклонился и поднял Дару на руки.

Находясь рядом с ним, она думала, насколько отличаются объятия одного врага, обнявшего тебя насильно, от объятий другого человека, который был, наверное, не меньшим врагом. В этих объятиях она чувствовала себя в безопасности, ее держали крепко, но жестокости она не чувствовала.

У конюшни Рос взял поводья. Лаоклейн слез с коня и протянул руки Даре. Сняв, он не отпустил ее, а понес по широкой лестнице в дом, где царили радость и теплота по случаю его возвращения. Легко усадив ее на стул с высокой спинкой, он отошел в сторону, все еще глядя на нее.

Стул стоял так, чтобы можно было согреться у огня, но щеки ее не порозовели. Ей хотелось отвести свои глаза от него, но она чувствовала, что он испытывает ее своим взглядом. Она знала, что нужно выдержать это испытание, не думая о последствиях.

– Кажется, тебя не волнует, что твоему брату не удалось освободить тебя.

Хотя это и не было вопросом, она все равно ответила уверенно:

– Он не оставил бы меня здесь, не обеспечив мою безопасность. И я не сомневаюсь, что если бы он оказывал на тебя давление, то ты запугал бы его грозящей мне опасностью.

– Да. Ты, также как и он, веришь моему слову?

Она посмотрела на него, чувствуя, как бьется ее пульс.

– Тебя знают как опасного человека, Лаоклейн Макамлейд, но честного. Да, я тоже доверяю тебе.

Его взгляд коснулся ее лица, бесстыдно лаская.

– Тебя не обидят, я обещаю, но я не дал обещания освободить тебя. Если твой брат понял меня иначе, он ошибся.

Атдаир спал. В тускло освещенных комнатах было тепло, в каминах горел огонь. В зале на соломенных постелях крепко спали слуги. Даре же не спалось. У нее было плохое предчувствие. Оно пришло на смену той легкости, которую она ощущала целый день. Бранн был в безопасности. Да хранит его милостивый Господь!

Эта надежда была утешением в бесконечных мучительных днях. Дара отдала себя во власть скучному времяпрепровождению. Когда Лаоклейна не было в замке, ей надо было избежать присутствия Руода, она уединялась в своей комнате. Правда, Руод не угрожал ей физически, он был слишком осторожен, чтобы совершить такое безумие, но он постоянно смотрел на нее, взгляд был грубым и похотливым. Ниалл, Гервалт или любой другой мужчина не позволяли ему грубостей, но только в присутствии Лаоклейна. При нем он не осмеливался так смотреть на нее.

Издевательства Дункана было переносить не легче, хотя они были не такими очевидными. Его враждебность выражалась в насмешках и взглядах, полных отвращения, остановить которые не мог даже Лаоклейн. Старый хозяин не хотел видеть ничего хорошего в английской девушке. Ее английская кровь была проклятием, ее красота и обаяние – злом. Он ругался и говорил, что она принесла Атдаиру несчастье, потому что ничего другого от нее ждать нельзя. Взгляд его ярких глаз упрекал ее на каждом шагу. Его глаза были такими же голубыми, а взгляд их таким же осуждающим, как и у его внебрачного сына Руода.

Однажды вечером, когда Дункан уж слишком долго испытывал терпение сына, Лаоклейн заставил его замолчать неожиданным, резким замечанием.