Помоги проекту - поделись книгой:
Хозяин земли… Когда-нибудь и на него, на Карлоса, будут так же указывать пальцем. И на Жульету… Они станут хозяевами этой земли.
Он сел в автомобиль:
— Домой, Жозе!
Жозе дал гудок, проходивший мимо грузчик шарахнулся в сторону, и машина понеслась. Карлос Зуде засунул руку в карман и достал жемчужное ожерелье. «Хочу видеть её голой, совсем голой, только с этим ожерельем на смуглой груди». Он закрыл глаза, чтобы удержать виденье.
2
Карлос разделся, надел купальный костюм, выпил бокал вермута в столовой и вышел на горячий асфальт набережной, насвистывая модную самбу. Он шел быстро, мелкими шажками, подпрыгивая на раскаленном от солнца асфальте. Мальчишка, который сидел на скамейке и со спортивным азартом плевал в сторону пляжа, стараясь плюнуть как можно дальше, при виде Карлоса бросил столь увлекательное занятие. И, не удержавшись, нахально расхохотался: очень уж ему понравилось смотреть, как человек с тонкими ножками и большим животом, явно не помещавшимся в купальных трусах, идет мелкими шажками по горячему асфальту и подпрыгивает. Дерзкий хохот мальчишки огорчил Карлоса Зуде и нарушил гармонию этого радостного утра. Карлос притворился, что не слышит, но подпрыгивать перестал и шел по раскаленной земле, обжигая ноги. Невольно он посмотрел на свой живот: да, конечно, он уже не тот красивый мальчик, по которому женщины сходили с ума двадцать с лишним, лет тому назад. Ему уже сорок четыре, и все возрастающая полнота (он любил сочные баийские кушанья с приправами) портит его. «Расширение желудка», — говорит врач. Одетый он выглядел много лучше, моложе на десять лет. Костюмы из дорогого кашемира, сшитые в Баии знаменитым портным, красивые галстуки, сделанные на заказ ботинки и пояс (главным образом пояс, который скрадывал живот) совершенно меняли его. Волосы вот только немного поседели, но это как раз придаёт его наружности что-то романтическое, как говорит Жульета. Вид у него всё же немного потрепанный, в этом нет сомнения. Даже не немного. Это результат тех лет, когда он кутил днями и ночами, а Ромуло занимался фирмой и заботился о её будущем. Старший брат предоставлял ему полную свободу, и Карлос вёл беспутную жизнь почти до тридцати лет. В конце концов он бросил медицинский институт, где собирался ввести новую систему образования: вечерние занятия заменить кутежами в кабаре, утро проводить в постели с женщинами, а после обеда ходить в кино и ухаживать за девчонками на прогулках. Карлосу было двадцать девять лет, когда он начал работать в фирме и, не переставая кутить и развратничать, неожиданно развил бурную деятельность. Он первый понял и горячо поддержал Максимилиано Кампоса, советовавшего бросить табак и хлопок и перейти исключительно на торговлю какао. Когда Максимилиано умер, Карлос стал главой ильеусского филиала фирмы, долгие месяцы проводил на юге штата, покупал какао, расширял дело и в конце концов превратил фирму в одну из крупнейших. Он очень полюбил эти края, приятели называли его «грапиуна» — местным жителем. Когда Ромуло умер, завещав ему фирму и оставив на его попечение вдову с двумя детьми, Карлос решил бросить всё остальное и посвятить свою деятельность исключительно торговле какао. Он окончательно перевёл главное отделение фирмы в Ильеус, выстроил новое здание и стал подумывать, не пора ли ему жениться. Эту мысль внушила ему невестка. Сам он интересовался только баийскими женщинами, тамошние француженки и польки обучили его разным тонкостям, и примитивные женщины Ильеуса не удовлетворяли его. Невестка жаловалась, что он «становится неисправимым, скучным холостяком». За отсутствием женщин, которыми стоило бы заняться, Карлос окончательно пристрастился к вину, чему немало способствовали его друзья — помещики, или «полковники», как их здесь называли. Эти вчерашние завоеватели девственных земель могли пить день и ночь напролёт, — вино не оказывало на них никакого действия. Невестка втайне боялась, что пьянство погубит Карлоса, что он не сможет заниматься делами и фирма придет в упадок. Карлос был опекуном её детей, и его поведение ставило под угрозу их будущее. Она развила бурную деятельность: искала для Карлоса невест, знакомила его с новыми людьми. Но он, вероятно, так никогда бы и не женился, если бы в один прекрасный день не познакомился на вечеринке в Баии с Жульетой Санчес Роша, дочерью виноторговца Роша из нижней части города. Мать Жульеты в молодости славилась своей красотой, люди оборачивались, когда она проходила по улице. Красотой и легкомыслием: по слухам, она изменяла мужу и даже однажды вскружила голову самому губернатору штата… Дочь унаследовала красоту матери: все юноши столицы штата были влюблены в Жульету. У неё было смуглое лицо испанки, черные волосы, а глаза смотрели задумчиво, с какой-то печальной и мягкой истомой, словно вот-вот она упадет в обморок. Эти романтические, таинственные глаза, будто умоляющие о чем-то, как-то не подходили к ее гибкому и крепкому телу спортсменки, к уверенным, ловким движениям. В этих глазах было что-то чувственное, и во всём её облике было что-то чувственное, — это остро ощущалось с первого взгляда.
Карлос Зуде потерял голову. Он смотрел на неё не отрываясь. Она танцевала с молодым элегантным офицером флота и отчаянно кокетничала. За столом друзья Карлоса, глядя, как она, танцуя, прижимается к своему кавалеру (это был новый модный танец, вывезенный из Соединенных Штатов), не могли удержаться от комментариев.
— Вы только посмотрите, как ластится! — сказал один.
— Ягодка!.. — заметил другой.
Третий подумал: хорошо бы стать её любовником, её, наверно, нетрудно обучить разным тонкостям. Воображение рисовало ему соблазнительные картины. Он цинично причмокнул языком. Карлос Зуде ничего не сказал; он следил за ней, даже когда она кончила танцевать и присела отдохнуть рядом со своим кавалером, громко смеясь и показывая зубы. («Маленькие и белые, как у собачки редкой породы», — сказал один из друзей Карлоса.) Он смотрел на неё и слушал её глубокий, мягкий голос. Общий знакомый представил их друг другу, и они пошли танцевать. Флотский офицер был забыт, а семь месяцев спустя они поженились и уехали в Европу. Карлос Зуде был без ума от жены. Прошло три года, а страсть его не остыла… Три года счастья, подумал Карлос. Он вспомнил, как Васко, его постоянный товарищ по кутежам, сомневался, что Карлос будет счастлив в браке, а особенно с Жульетой; ей двадцать лет, ей нужен мужчина, который сумел бы утолить тоску по мужской ласке, проскальзывающую в её туманном взгляде. Васко высказал всё это с присущей ему грубой откровенностью, безжалостно подчеркнув разницу лет между супругами: Жульете — двадцать, ей нужен сильный мужчина, а Карлосу — сорок, и сколько уже у него было женщин! Он, уже не тот, что раньше, сила не та. Карлос запротестовал: почему это не та? Да к тому же он — человек опытный и науку любви изучил в совершенстве. А опытность стоит иногда больше, чем молодость со всеми её порывами. И вот теперь, через три года, оказалось, что прав-то был он, Карлос. Он теперь мог посмеяться над Васко: зловещие предсказания друга с треском провалились. Жульета привыкла к мужу. Он сумел опутать её своими сетями и медленно обучал искусству любви, каждый день придумывая что-нибудь новое. В начале своей супружеской жизни Жульета была вся порыв, припадки какой-то дикой страсти внезапно находили на неё и так же внезапно кончались. Она была всё время будто в агонии и просила любви, как голодный ребенок — хлеба. Так было первые дни. Карлос ничего не говорил ей. Но у него был свой план, и он привел его в исполнение. Постепенно он начал умерять её порывы и учить её тем тонкостям, которые сам узнал от более опытных и менее бескорыстных женщин. Он совершенно перестал беспокоиться о будущем, когда заметил, что Жульета уже не смотрит с тоской на двадцатилетних юношей, как раньше: видно, поняла, что ничего не может быть лучше, чем мужчина, опытный в жизни и в любви. Она даже перестала постоянно повторять, что ей хочется поехать в Рио на пляж Копакабана (Карлос ведь обещал там дом купить…). Он убедил её, что необходимо ещё некоторое время пожить в Ильеусе, так как в делах фирмы его абсолютно некем заменить. Во-первых, невозможно найти сколько-нибудь компетентного человека, который смог бы управлять фирмой в его отсутствие, а во-вторых, отдыхать ещё не время. Многое ещё нужно сделать, чтобы привести его планы в исполнение. Он ведь ещё не «хозяин земли». Карлос Зуде чувствовал, что торговля какао открывает перед ним широчайшие перспективы, у него были грандиозные проекты. Ещё несколько лет, говорил он Жульете, и они смогут жить в Рио или в Европе. Фирма тогда сможет обойтись без его непосредственного руководства. Но эти несколько лет он должен усиленно работать, он никуда не может двинуться из Ильеуса. Жульета тогда спросила: а сколько это — несколько лет? Карлос ответил уклончиво: да лет пять, точно трудно определить.
И вот три года уже прошли. И только сегодня утром он увидел, что его проекты начинают осуществляться. Теперь уж он мог с уверенностью сказать Жульете, что больше четырех-пяти лет им не придется прожить в Ильеусе. Ему-то самому не хотелось отсюда уезжать. Он любил этот город, привык к людям, его привлекала торговля какао. Но Жульета скучала здесь, ни частые поездки в Баию, ни путешествия в Рио (они ездили туда дважды, один раз на самолете, когда открылась американская авиалиния) не удовлетворяли её. Она мечтала жить в большом городе — в Рио или Сан-Пауло, где столько театров, кино, клубов, где такие чудесные пляжи. Карлос понимал её. Ильеус — коммерческий город, здесь мало развлечений, все заняты исключительно делами, связанными с торговлей какао, — это, конечно, не место для женщины из высшего общества, получившей столичное воспитание. Но зато какие блестящие перспективы таит в себе этот город, который прозвали «Королем Юга» за его богатство. Это — пятый по значению порт страны, через него экспортируется всё какао области Баия, девяносто восемь процентов какао всей Бразилии, большая часть мировой продукции какао. Мало есть в Бразилии городов, которые росли бы так стремительно, как Ильеус, горя в лихорадке строительства, утопая в деньгах, потоками льющихся в процветающие торговые предприятия, разрастаясь всё новыми и новыми улицами. Один из самых богатых городов, да к тому же красивый город, со множеством садов и площадей, с новыми мощёными улицами, ярко освещенный, с хорошим водопроводом и канализацией. Но Карлос сознавал, что при всём этом Ильеусу далеко до больших столиц, с их веселой, привольной жизнью, где столько развлечений. Ильеус — город деловой, торговый, город грубых плантаторов, здесь царят патриархальные нравы, замужние женщины сидят всё больше дома, целиком поглощены заботой о детях и кухней. Они примитивные и тёмные существа, эти жёны плантаторов, и вполне естественно, что Жульета чувствует себя с ними не в своей тарелке. Если бы не англичане и шведы из консульств, с железной дороги и из пароходной компании, ей совсем не с кем было бы поболтать за бокалом коктейля, когда Карлос уезжает в Баию, а ему часто приходится ездить туда по делам… Жульета мало общалась с местными дамами, её манеры шокировали их: женам полковников казалось, что эта спортсменка держит себя легкомысленно и вызывающе. Карлос Зуде рассмеялся, вспомнив, какое лицо было у, доны Аурисидии, супруги полковника Манеки Дантаса, когда Жульета как-то закурила у них за обедом…
Карлос Зуде бежит по пляжу на тонких ножках, с трудом неся свой живот. Неподалеку мальчишки играют в футбол. Карлос задыхается на бегу. Постарел… Сорок четыре года… Немного пробежался и устал, проклятый живот мешает. Под большим красным тентом он увидел Жульету. Ее черноволосая голова резко выделяется на фоне белокурых голов Джерсона и его жены — шведов из консульства. Рядом с ними стоит мистер Браун, главный инженер железной дороги, и ест мороженое. Настоящий атлет. А ведь он не моложе Карлоса, даже старше на несколько лет. Разное воспитание. Карлос никогда не занимался спортом, провел детство за книгами, трудными и скучными, по которым учился читать. И вот в сорок четыре года он обрюзг, у него большой живот и тонкие ноги. В костюме он ещё хорош собой, но здесь, на пляже… Кончилась молодость… А этот англичанин — настоящий атлет. Карлос подумал, что если у них будет сын, он обязательно отдаст его учиться в английский колледж, пошлет в Англию или в Соединенные Штаты.
Мистер Браун заметил Карлоса, Жульета встала и помахала ему рукой. Карлос остановился: он смотрел на жену. Вот она стоит, вытянувшись, подняв руку, и машет ему. Так, стоя под лучами тропического солнца, она похожа на статую. Карлос Зуде совсем растрогался, глядя на жену. И подумал, что она, с её спортивной фигурой, никогда не состарится — это тело, которое он так любил, никогда не превратится в дряблое тело старухи… Карлос подбежал к Жульете (черт бы побрал эти тонкие ноги!), обнял её и поцеловал в губы, пусть эти шведы и англичане смеются, всё равно! Целовал долго, маленький рот Жульеты совсем скрылся под усами мужа. Один из мальчишек, играющих на пляже, побежал за мячом и остановился посмотреть. Сцена была волнующая: Карлос закрыл глаза, Жульета тоже зажмурилась, не выпуская, однако, из виду атлета-англичанина, шведа и его жену Гуни, стройную, похожую на юношу.
Прежде чем поддать ногой тряпичный мяч и вернуться к своим друзьям, мальчишка крикнул Карлосу Зуде:
— Не зевай, старичок…
3
Прохожий взял листок из рук мальчишки, раздававшего на улице объявления, и прочел равнодушно:
Мариньо Сантос уведомляет пассажиров, что он приобрел автобус у синьора ЗУМ-ЗУМ в Пиранжи. По Понедельникам, Средам и Пятницам автобус будет ходить по твердому расписанию, плата за проезд устанавливается следующая:
Это делается для лучшего обслуживания пассажиров! так как плата за проезд установленная другими владельцами автобусов, непомерно ужасная. Уже 10 лет я являюсь владельцем Автобусов, на других линиях я давно установил примерно ту же плату за проезд, и, однако, предприятие мое не пришло в упадок, а Наоборот Процветает, и я всегда выплачиваю в срок по своим обязательствам. Теперь у меня 15 автобусов (включая этот Последний) и я смогу образцово и без-перебойно обслуживать пассажиров.
Понедельник, среда и пятница — цена 15$000 Гуараси: туда и так же обратно.
Прохожий прочёл, бросил листок на землю и сказал тем, кто хотел его слушать:
— Эта конкуренция их до того доведёт, что скоро они сами станут платить пассажирам, только чтоб ехали… Вот увидите…
4
Автобус отходил в Гуараси, самый новый из поселков, родившихся в зоне какао. Поселок находился на границе Ильеусского муниципального округа и сертана[3] штата Баия, в землях, где плантации какао перемежались со скотоводческими фермами, у подножия Серры Бафоре.
Из окна автобуса какая-то женщина громко кричала мужу, задержавшемуся у дверей пивной:
— Автобус отходит, Филомено… Скорее, бездельник ты эдакий!
Пассажиры смеялись. Автобус был переполнен. Мариньо Сантос не сводил глаз с кондуктора, который ходил между скамьями, продавая билеты. Шофер взялся за руль, запоздавший пассажир вскочил в автобус и сразу же стал переругиваться с женой. Кондуктор спорил с пассажиром, который дал ему билет в пятьсот тысяч, тогда как проезд до Итабуны стоил четыре, а кондуктору нечем было разменять такие крупные деньги. Мариньо Сантос уладил их спор: достал из кармана целую пачку денег и разменял билет. Кто-то негодующе сказал:
— Этот рыдван тронется когда-нибудь или нет?
Его сразу же поддержали:
— На что же ваше расписание? Пустые слова…
— А еще говорят, в цивилизованной стране живем…
Какой-то человек бегом бежал по улице с чемоданом в руке. Мариньо Сантос крикнул:
— Нет ни одного места. Яблоку негде упасть…
Пассажиры заулыбались, глядя на расстроенное лицо опоздавшего. Мариньо постарался его утешить:
— Через час следующий пойдёт. Можно, если хотите, в конторе обождать.
Опоздавший направился к конторе. Мариньо Сантос захлопнул дверцу, шофер дал гудок, предостерегая переходивших через дорогу грузчиков, и автобус, рывком сдвинувшись с места, поехал по шоссе. Публика в автобусе была самая разношерстная: элегантные мужчины в кашемировых костюмах, направляющиеся в Итабуну или Пиранжи, и рядом с ними люди с плантаций, в галифе и высоких сапогах. Какой-то сириец предлагал крестьянину свой товар — кольца и бусы, которые тот разглядывал и ощупывал с недоверием. Автобус очень качало, и сириец еле держался на ногах.
— Отличный товар, хозяин… — говорил сириец на своем ломаном языке и вынимал из короба кольца со стекляшками, яркие фальшивые бусы.
Крестьянин нерешительно вертел в руках одно из колец: всё фальшивое — и золото и брильянт, — а красиво.
— Да оно через два дня сломается…
— Два года продержится, ручаюсь…
Сириец воздел руки к небу и бормотал жаркие клятвы:
— Клянусь богом, хозяин. Где вы ещё такой подарок найдёте?..
Он говорил «бодарок» и с трудом ворочал языком, произнося трудные для него слова. Крестьянин немного поторговался, но в конце концов вытащил из кармана большой красный платок с узелком на конце. Развязал узелок, вынул несколько бумажек и мелких монет. Медленно пересчитал деньги, не переставая торговаться. Сириец клялся, что уступить больше никак не может:
— Не могу, хозяин, не могу… — Он говорил «гозяин», а глаза его смотрели наивно и покорно, когда он протянул руку за деньгами.
В последний момент крестьянин решил кольца не покупать, а взять лучше бусы, вон те, голубенькие, они хорошенькие, может, подольше поживут, чем это кольцо, уж больно оно фальшивое. Сириец согласился, хотя уверял, что за бусы надо бы взять дороже, чем за кольцо. Он говорил страдальческим голосом, и у него был вид жертвы, а в глазах стояли слёзы; он привык( так притворяться, это тоже было его ремесло; ему приходилось делать это каждый день, бродя по дорогам от фазенды к фазенде с коробом на плечах, полным всяческих побрякушек. Он приносил женщинам из бедных крестьянских семей единственную роскошь, какую они могли себе позволить: фальшивые бусы и кольца, пестрые дешевые ткани, яркие платки, картинки святых-чудотворцев…
Постепенно в автобусе завязался общий разговор. В нём приняли участие мужчины и женщины, плантаторы и работники плантаций, иммигранты, недавно нанявшиеся на работу.
— Цены на какао в этом году стоят хорошие…
— Дай-то бог, чтоб ещё повысились… — сказала женщина в платке, с усталым выражением в потускневших глазах, и перекрестилась.
— Я так думаю, что выше девятнадцати не будет… — сказал её муж, худой, сгорбленный старичок, сидящий рядом с ней.
— Как так?.. — сказал другой крестьянин. — Ведь уже сегодня сеньор Мартине, управляющий Зуде, платил по девятнадцать без доставки…
— Без доставки?
— Вот именно…
— Не могу поверить. До двадцати никогда не дойдёт. Какао по двадцать тысяч рейс — да ведь это золото! Протяни руку да подбирай с земли…
Даже шофер выпустил руль и вмешался в разговор пассажиров:
— Не сомневайтесь, сеньор Клементино, дойдёт. Какао повысится в цене больше, чем в четырнадцатом году, во время войны…
Клементино решил узнать мнение капитана Жоана Магальяэса, его он считал авторитетом. Что осталось от того Жоана Магальяэса, который тридцать лет назад высадился в Ильеусском порту, в погоне за легкой наживой, надеясь заработать много денег на шулерской игре в покер с неопытными плантаторами?! Он сильно постарел за эти годы, и даже та девушка из Рио-де-Жанейро, что теперь презирала его (так как открыла, что он всего-навсего профессиональный игрок, а совсем не коммерсант, за которого себя выдавал), девушка, отказавшаяся выйти за него и на всю жизнь оставшаяся одинокой, даже она, всё ещё хранившая его образ в своем сердце, теперь, наверно, не узнала бы его. Бесчисленные морщины легли на лицо капитана. Его руки, когда-то тонкие и холеные, покрылись мозолями. Растрёпанные, выгоревшие на солнце волосы, плохо выбритый подбородок, сигарета в уголке рта… Кашемировый пиджак и галифе цвета хаки. В руке — хлыст. А от старых времен, утонувших в прошлом, остался только чин капитана (так его все и зовут «капитан») и перстень, какие носят инженеры, получившие диплом; с этим перстнем он ни за что не захотел расстаться.
Клементино спросил:
— Как вы считаете, капитан? Цена на какао дойдет в этом году до двадцати тысяч рейс?
Жоан Магальяэс затянулся и выпустил кольцо дыма.
— Еще больше, Клементино. Повышение цен будет, определенно.
Весь автобус заинтересовался, даже шофер.
— Вам что-нибудь известно, сеньор?
— Только по газетам…
— А что там пишут?
Капитан Жоан Магальяэс рассказал, что именно прочёл в газетах: о гибели какаовых плантаций в Эквадоре. Урожай Эквадора пропадет целиком, это ясно. Капитан говорил взволнованно, жестикулировал, рассказывал подробности, выдумывая при этом целые истории и страшно преувеличивая то, что действительно прочёл в газетах. Люди слушали жадно, с широко раскрытыми глазами, прямо упиваясь этими радостными известиями. Капитан Жоан Магальяэс слушал самого себя с чувством удовлетворения. В эти минуты он напоминал бойкого юношу, рассказывавшего тридцать лет назад о происшествиях за игорным столом, об удивительных партиях, о блестящих шулерских ходах. Но только теперь капитану больше пятидесяти лет, а тридцать из них он прожил в этих землях, сажал какао и собирал урожай. Давно уже оставил он покер, иногда, очень редко, случается ему сыграть партию в кругу близких друзей, да и то лишь для, того, чтобы показать им свои удивительные трюки. Теперь его интересует только какао, это куда более опасная игра, чем покер. Верно говорил Синьо Бадаро, его тесть, что эта земля засасывает человека и не отпускает. Липкая мякоть плодов какао пристаёт к ногам, прилипает навсегда… Она прилипла и к его ногам, она была повсюду, даже в глазах доны Аны Бадаро. Они поженились в тот страшный год, когда подходила к концу борьба за земли Секейро Гранде и даже центральная власть вмешалась в дела штата. В тот год умер Жука, младший из братьев Бадаро, а люди полковника Орасио напали на поместье Бадаро, которое стало жертвой пламени. А несколько лет спустя Синьо Бадаро умер, не так от раны, от которой он никогда не оправился до конца, как от горя и стыда: не мог перенести, что он не хозяин земли, как прежде. На него уже не указывали пальцем, когда он проходил по улицам. Он проходил незаметно, как самый обыкновенный человек, припадая на раненую ногу, он был теперь разорившимся помещиком, у него было много долгов, от его плантаций ничего не осталось. Синьо платил долги, отстраивал что мог, снова сажал деревья на выжженной земле, вырубал небольшой участок леса, который ещё оставался у него, а Жоан Магальяэс жил у него в фазенде и работал день и ночь. И вдруг Синьо Бадаро умер. Врач сказал — от сердца, но Жоан Магальяэс никогда в это не верил. Он считал, что Синьо Бадаро умер от стыда: накануне один из его векселей был опротестован нотариусом, и старик узнал об этом. Так или иначе, а когда Синьо был жив, дела шли ещё неплохо. Но как только он умер, Ольга, вдова Жуки, и второй зять, муж покойной сестры Синьо, умершей в Баии, потребовали описи имущества и раздела поместья. Откуда-то появились старые счета врача, а также адвоката Женаро. Этот Женаро служил много лет семье Бадаро и требовал платы за все эти годы, забыв, что обязан своим благосостоянием покровительству братьев Бадаро, не забывавших о нём в то время, когда они были политическими заправилами в зоне какао. Имение было разделено. Ольга позже продала свою часть за хорошую цену и переехала в Баию, где жила с каким-то молодым парнем, служившим раньше в ильеусском отделении Бразильского банка. Пока был жив Синьо, Ольга была тише воды ниже травы, боялась деверя. Но, не успев его схоронить, уже потребовала своей доли имущества и продала её, притом удачно, за хорошую цену, потому что желающих купить было много, А потом отправилась вслед за банковским служащим, переехавшим работать в Баию. По слухам, они выдавали себя за мужа и жену, жили широко, сорили деньгами. Муж другой сестры тоже продал свою часть имения, Жоан Магальяэс попытался договориться с ним и купить землю. Но тот хотел получить всю сумму наличными, чтобы вложить деньги в своё торговое предприятие в Баии. Жоану не удалось занять денег, и земли попали в чужие руки. У Жоана Магальяэса и доны Аны остались плантации, дававшие около тысячи пятисот арроб, да невырубленный участок леса, — если на нем посадить какао, можно собрать еще три тысячи, — но у Жоана не было на это средств. Теперь у него было ненамного больше земли, чем у бывшего наемника Бадаро — Антонио Витора, которому хозяева подарили участок к свадьбе, состоявшейся в тот же день, что и свадьба Жоана Магальяэса. От богатства Бадаро, «хозяев земли», остались только эти плантации, от семьи Бадаро остались только двое — он и дона Ана. Их плантации не стоили теперь больше двухсот конто.[4] Они были «людьми среднего достатка», как про них говорили: до крупных помещиков, собирающих урожай по четыре-пять тысяч арроб, им было далеко, но всё же они были богаче мелких землевладельцев, плантации которых не дают и тысячи арроб.
Может быть, когда-нибудь им удастся собрать тысячи три арроб, тогда они смогут купить ещё земли и постепенно начнут восстанавливать утраченное богатство. Много раз за последние тридцать лет пытался Жоан Магальяэс сделать это. Хотел применить в этой игре свою ловкость профессионального картёжника. Но не вышло, даже долги и те с трудом удалось заплатить, фазенда съедала все доходы за год, требовалось кое-что подправить, пришлось завести электрическую печь для сушки какао зимой, надо было подрезать деревья на старых плантациях, применять современные методы на новых. Самые старые деревья, посаженные кое-как еще дедом доны Аны, почти перестали давать плоды. Жоан Магальяэс постепенно проник в тайны возделывания какао и управления фазендой. Сначала, в самые трудные времена, он хотел бежать, бросить это всё, вернуться к хорошей, привольной жизни былых времён. В тот день, когда уезжала Маргот, его прежняя знакомая, которая возвращалась в родные края, оставив позади всё, связанное с зоной какао, у Жоана Магальяэса было сильное желание пойти в баийскую пароходную компанию и тоже купить билет. В конце концов ведь у него руки игрока, он ещё не забыл, как обращаться с крапленой колодой. Но он не мог оторваться от земли какао, было в нём какое-то странное благородство, заставлявшее его оставаться верным семье Бадаро, глазам доны Аны, своим плантациям. Да к тому же дона Ана никогда не согласится уехать отсюда, жить кое-как, где-нибудь в чужом краю.
И капитан целиком отдался возделыванию какао. Теперь это было единственное, что интересовало его. У него родилось четверо детей, сын и три дочери. Мальчик прожил всего несколько дней, а девочки выросли и повыходили замуж. Хороших партий им сделать не удалось, только последняя нашла себе неплохого мужа — врача из Пиранжи. Две другие вышли за мелких землевладельцев, небогатых и малоземельных. Дона Ана состарилась на кухне, над кастрюлями и тазами с вареньем. Капитан тоже состарился. В волосах замелькала седина, лицо покрылось морщинами. Он уже забыл о временах борьбы за Секейро Гранде. Он даже поддерживал знакомство с полковником Орасио, бывшим заклятым врагом семьи Бадаро, дряхлым восьмидесятилетним стариком, всё ещё богатым и внушающим страх. Иногда они вместе вспоминали старые времена. Полковник говорил о прошедшем без гнева. А как-то раз, когда у Жоана Магальяэса были большие затруднения (тогда начиналась засуха и пропал урожай целого года), он чуть было не занял денег у полковника Орасио. Но ему не захотелось огорчать дону Ану, которая заплакала от унижения, узнав о его намерении. Он взял тогда ссуду в одном мелком банке под большие проценты и долго потом не мог расплатиться. Гордость доны Аны раздражала его:
— У бедных нет гордости…
Так и прожил он эти тридцать лет, и вся жизнь его была посвящена какао, и ничто его не интересовало, кроме повышения и падения цен, дождей, от которых зависел урожай, солнечных дней, от которых зависело, хорошо ли удастся просушить бобы. Всё остальное — рождение детей, смерть сына (его назвали Жука в память храброго дяди), смерть Синьо, свадьбы дочерей, — все это были эпизоды, более важные и менее важные, но всего лишь эпизоды. Основное было какао, только какао.
Сегодня Жоан Магальяэс возвращался в свою фазенду в веселом настроении: все говорит о том, что цена на какао будет расти, да ещё как! Он ездил в Ильеус, чтобы продать урожай этого года. Но увидел, как обстоит дело, послушал разговоры о том, что Мартинс, управляющий Зуде, дает хорошую цену, и решил пока не продавать. В городе царило возбуждение — это верный признак того, что будет повышение цен… Лучше повременить с продажей. И эта заметка в газете о гибели урожая в Эквадоре…
Он поделился с пассажирами автобуса своими соображениями:
— Будет большое повышение цен… Если меня послушаетесь, не раскаетесь. Сейчас только дураки продают какао… Это всё равно что выбросить его…
— Даже, если дают по девятнадцати, капитан?
— Вот ещё, по девятнадцати… Да я в этом году собираюсь продать свое какао не меньше чем по двадцать два… Я же вам говорю, в газете…
И он принялся рассказывать снова, добавляя всё новые подробности. Да, внешне он очень изменился, постарел, давно уже не походил он на прежнего элегантного юношу, игрока в покер. Но эта страсть, эта любовь к приключениям, к неизведанному и нежданному, приведшая его тридцать лет назад в здешние края, — она осталась. И это она держала его здесь, она не дала ему уйти отсюда во время борьбы за Секейро Гранде, она приковала его к глазам доны Аны Бадаро. И теперь все его мысли были направлены на повышение цен, и он улыбался своей вечно весёлой улыбкой, улыбкой, не сходившей с его губ в самые тяжелые дни бедности и лишений. Будет повышение цен, будет…
И он уже всех убедил. Женщина, заговорившая первой, снова перекрестилась и сказала:
— Пусть ангелы небесные вас услышат, капитан…
Автобус ехал по шоссе, проложенному на холме, поднимаясь по крутым, опасным поворотам. Несколько рабочих отскочило в сторону, давая дорогу машине. Но вот автобус остановился, шофер соскочил на землю, пошел за водой, а то мотор слишком накалился. Сириец решил воспользоваться остановкой и снова открыл свой короб, предлагая пассажирам отрезы дешёвого шёлка. Он обязательно хотел, чтоб Жоан Магальяэс купил отрез в подарок жене. Жоан Магальяэс нерешительно потрогал ткань рукой, яркая расцветка понравилась ему. Шофер, уже сидя у руля, обернулся и спросил:
— А если дождей не будет, так какой толк от высоких цен? Где же взять какао для продажи? Если дождей не будет, так и урожай пропадет…
Эти слова отдались в сердцах всех. Жоан Магальяэс мгновение забыл сирийца с его шелками. Спор начался снова, и снова в нем принял участие весь автобус. Капитан находил, что дожди обязательно пойдут, и большие. Ведь и в прошлые годы так бывало, что в этом месяце даже и намека на дождь нет, а потом вдруг как заладит! Ильеус ведь не Сеара, где вечная засуха. Но кто-то сказал, что большие леса повырубали и оттого дождей стало меньше. Капитан не соглашался:
— Даже и так у нас едва ли возможна засуха…
Сириец воспользовался тишиной, наступившей после замечания капитана, и снова стал умоляющим голосом уговаривать его купить шелк:
— Купите, капитан… Я вам уступлю по четыре за метр. Клянусь вам, я очень теряю на этом… Клянусь богом…
Но Жоан Магальяэс даже не слушал, потому что в этот момент кто-то из пассажиров указал через окно на холм, покрытый пожелтевшей, выжженной солнцем травой:
— А вдруг не будет дождя?..
— Господь не допустит этого… — взмолилась женщина.
И все эти сердца, даже сердце сирийца, горячо присоединились к этой мольбе, и все взоры оторвались от умирающей травы на холме и поднялись к чистому небу, ища на нём хоть единое облачко. Но облачко, предвестник дождя, не появлялось. Небо было синее, и огненным, медным шаром висело в небе неподвижное полуденное солнце.
5
Часы в баре пробили двенадцать. Адвокат Руи Дантас, увидев, как Пепе Эспинола разбросал по столу игральные кости, сказал:
— На всякую старуху бывает проруха…
Это была хорошая пословица, но в данном случае она звучала не особенно лестно для Пепе.
— На всякую старуху бывает проруха…
Он положил кости в кожаный стаканчик, прикрыл его рукой, встряхнул, поплевал на ладонь (чтобы игра была удачной) и кинул кости:
— Иду вторым ходом…
Разбросал кости по столу и стал наблюдать за игрой, приготовившись «выкликать». Эспинола тоже наблюдал, лицо его, всегда бледное, казалось еще бледнее под толстым слоем рисовой пудры, оно было всё одного цвета — от тонкого подбородка до блестящей лысины с аккуратно зачёсанными редкими волосками. Одна из игральных костей покатилась по столу и остановилась, поколебавшись секунду между тузом и восьмёркой. Вышел туз, это был уже третий.
— Тройка тузов на одну… — выкликнул Эспинола.
Но Руи Дантас, новоиспеченный адвокат, носивший на пальце перстень с крупным рубином — символ его профессии, — не был удовлетворён:
— Я брошу два раза, и выйдет пятерка…
Эспинола улыбнулся полуиронически — полуснисходительно:
— Ну что ж…
Руи Дантас встряхнул стаканчик и бросил на стол две оставшиеся кости — выпали дама и восьмерка. Эспинола усмехнулся. Адвокат снова взял обе кости, и на сей раз ему повезло: вышел туз.
— Четверка тузов на тысячу…
Поделиться книгой: