Помоги проекту - поделись книгой:
Это универсальные человеческие качества, они присущи людям и в мирное время. Но в мирной жизни организации, в которых начальник позволяет себе быть паразитом, агонизируют очень медленно, практически до тех пор, пока добросовестные еще не плюнули и не ушли. А на войне, как вы уже видели и раньше, части и подразделения с паразитами во главе достаточно быстро гибнут, но еще быстрее в них гибнут добросовестные.
Причина тут проста: начальнику Дело надо сделать, и ему, в принципе, все равно, кому его поручить, но если его поручить паразитам, то они уклонятся, и Дело не сделают, за что накажут начальника, поэтому приходится все новые и новые дела поручать только добросовестным. Кто везет, на том и ездят. Но на войне новые и новые Дела — это новые и новые бои, а в боях люди гибнут. И при паразитах-начальниках, уклоняющихся от своей обязанности заставить воевать всех, гибнут в основном добросовестные
А. 3. ЛЕБЕДИНЦЕВ. В Архиве МО сохранился
Боевого приказа в общепринятом смысле в письменном виде в дивизии не отдавалось. В фонде 339-й диви-зии(1656, опись 1, дело № 11) приводится боевой приказ на проведение этого боя с одновременным описанием хода боевых действий и организационными выводами по наказанию виновников невыполнения этого приказа. Я выписал из Архива МО его полностью, но при проверке сделанных мной записей научный сотрудник архива ровно половину текста замазала черной мастикой и сделала это по существовавшему тогда приказу МО, в котором категорически запрещено делать выписки из документов ревтрибуналов и из приказов, в которых отрицательно характеризуются действия наших офицеров*. (Интересный приказ, не правда ли? 40 лет историкам и можно, и нужно было характеризовать Сталина только отрицательно, а офицеров — упаси господь хоть одного! (Прим. Ю. Мухина.))Так что она поступила вполне обоснованно. Были изъятия и в других моих тетрадях по этой же причине, но уже путем вырывания одной страницы полностью и одной наполовину. Так что при полном моем желании я не могу привести текст полностью и восстановлю его из того, что у меня сохранилось.
Если я буду снова допущен в Подольский архив МО, то попытаюсь рассекретить вымаранные страницы того приказа, в котором были приведены факты трусости, нераспорядительности и неумения организовать в полковых звеньях бой, о чем я постараюсь рассказать ниже.
Как видно из текста приказа, задача четырем полковым разведывательным группам в приказе не определялась, да и роте истребителей танков она не ставилась, так как ее задача была вести борьбу с танками. Рота была определена состоять в резерве командира полка вместе с дивизионной школой младших командиров. Почему же ее и разведгруппы послали вместо пехоты наступать на Кучерово? Ответ может быть только один: «Кто везет, того и погоняют». Чернявский слыл в полку как храбрый и волевой командир, его заместитель Ищенко был под стать своему начальнику. Это решало иногда успех этой роты.
Но в данном случае, если судить по содержанию и лексике боевого приказа дивизии, боевые задачи 1135 сп комдивом были поставлены неграмотно и с точки зрения тактики, и с точки зрения полевой службы штабов. Более того, ни один человек из командования дивизии не удосужился лично проверить готовность нашего полка к ведению наступления и проконтролировать ход боевых действий. А командование полка за трое суток боев ни разу не вышло из штаба полка, «руководя по телефону», при порванной телефонной линии.
Вышеприведенный приказ фактически не был боевым приказом в общепринятом понимании Боевого и Полевого уставов. Его фразы, скорее всего, были переписаны из боевого донесения, написанного начальником штаба нашего полка капитаном Веревкиным с моего рассказа.
Ю. И. МУХИН. Прерву Александра Захаровича для некоторых расчетов. На высоте 73.1 оборонялась, скорее всего, немецкая пехотная рота, один взвод которой был выдвинут в Кучерово. Атаковал эту роту полк, в составе которого только стрелковых рот девять. Правда, они даже в штатной численности вдвое малочисленнее немецких, но и в этом случае перевес раза в три. Кроме этого, из дивизии было придано еще минимум 5 рот, так что общий перевес в пехоте вряд ли был меньше, чем в пять раз.
Исходя из того, что имел на вооружении немецкий пехотный полк, можно предполагать, что на высоте 73.1 могли быть не более двух-трех минометов калибра 81-мм, позиции пары 37-мм противотанковых пушек и одно-два пехотных орудия калибра 75-мм.
Что из штатной артиллерии сохранилось в 1135 сп, Лебединцев не пишет, но, наверное, в полку сохранилось до десятка 45-мм противотанковых пушек, пара десятков минометов калибра 82—120 мм и штуки четыре полковых 76-мм пушек. Кроме этого, атакующим придавались восемь 82-мм миномета и около 12 орудий калибра не менее 76 мм. То есть и по артиллерии на этом участке перевес был за нашими войсками. А каков результат?
Дивизионное начальство спряталось в глубоком тылу. полковые командиры тоже в тылу заложили окна в хате саманом и из прокопченной комнаты к месту боя не выходили. А батальонные и ротные командиры — они что, дураки? По сигналу атаки они из окопов вышли и при первых немецких выстрелах залегли. И лежали весь световой день. Но поскольку немцы их и лежащих доставали минометами, то были и потери. Если хотите, то паразиты лежали и ждали, когда же начальство найдет добросовестных, чтобы те сделали их работу.
А. 3. ЛЕБЕДИНЦЕВ. Первые двое суток мы, разведчики, слышали перестрелку и слухи о наступлении мелких подразделений на Кучерово и на высоту 73.1. Эти оба объекта были нам хорошо знакомы.
На высоту почти ежедневно делали налеты наши самолеты с ростовских аэродромов. Это были знаменитые на Халхин-Голе «чаечки» или «И-153», считавшиеся истребителями. Они далеко уступали в скорости немецким истребителям «Мессершмит-109» и «Фокке-Вульфам» — «раме», как его все именовали на фронте. Был знаком еще один вражеский самолет — «Хеншель-126», или «костыль», как его называли наши воины. Это был самолет-разведчик, и он одновременно использовался артиллеристами для корректировки с него огня наземной артиллерии. Там, где он появлялся, всегда можно было ожидать массированный налет артиллерии по тыловым целям. Скорость его была невысокой, и к лету 1942 года он был окончательно заменен «рамой». В ясные дни наши «ястребки», как правило, делали вылет на бомбежку этой пресловутой высоты 73.1. В чем ее было стратегическое или оперативное значение, сейчас никто не назовет. Возможно, что и не было вовсе. Гораздо важнее было бы подавлять артиллерию и танки в глубине вражеской обороны и расположение резервов. Но летчики боялись глубоких вылетов, где в случае выброски с парашютом можно было оказаться в плену у немцев. Пехота и мы, разведчики, всегда с интересом наблюдали, как эти «чаечки» сбрасывали по две бомбы на эту высоту и, выстроившись в круг, строчили из своих пулеметов по окопам противника, потом улетали на свой аэродром, покачивая нам своими крылышками.
Но не всегда эти полеты заканчивались благополучно. Однажды пулеметным огнем немецкой пехоты была подбита одна наша крылатая машина. Загорелась нижняя плоскость, и летчик вывел машину из круга и повел на посадку почему-то не на нашей территории, а в тыл противника, где и приземлился. Летчик вылез из кабины и принялся гасить свою одежду, барахтаясь в снегу. Немцы бросились из окопов для захвата пилота. Но друзья не оставили в беде своего товарища, и весь пулеметный огонь перенесли на пехоту, а один из пилотов совершил посадку рядом и помог другу, втащив его в одноместную кабину, и взлетел. На следующий день во время полета наших самолетов к этой высоте в небе внезапно объявился «Фокке-Вульф» и двумя очередями сумел сбить две наши «чайки». Высота полета была малой, и оба летчика погибли. Пять наших «чаек» били со всех своих пулеметов по одной этой «раме», но не смогли сбить. Немец так и ушел на бреющем полете в свою сторону, оставляя дымовой след, видимо, от форсажа двигателя.
Высота 73.1 в это время года была заснеженной, и атака ее с восточной стороны становилась практически невозможной из-за обледенения, тогда как немцы могли обороняться с этой стороны со своих глубоких окопов одними гранатами. Не знаю, кому принадлежала идея привлечь на третий день боев роту истребителей танков и взводы разведки полка. Мы и так не сидели без дела эти два дня, но 19 января нас, всех четырех командиров взводов, собрал в нашей хате капитан Татаринцев, объявив, что во второй половине ночи мы должны атаковать Кучерово и разгромить немецкое боевое охранение.
Помню, что в этот день мои разведчики принесли с мельницы муки, раздобыли квашеной капусты и картошки в покинутых домах. Хозяйка дома согласилась приготовить вареники из этих припасов, и разведчики весь день помогали ей в этой затее. Вечером за большим артельным столом мы ужинали и впервые решили выпить на ночь положенные «наркомовские» сто граммов. Присутствовали все четыре взводных командира и сам начальник разведки капитан Татаринцев. Как непосредственный начальник, он ничего не сказал о предстоящей боевой задаче, кроме того, что все группы будут атаковать Кучерово с фронта (я со своим взводом на самом левом фланге, потом все остальные в порядке своих номеров). Выпитые им более чем сто граммов раззадорили его, и он заявил, что «погибать» будет вместе с нами и даже назначил разведчиков, кто его будет выносить из боя раненым или погибшим. Этот наказ я особенно хорошо запомнил.
Мы еще имели время уснуть до полуночи. Проснулись без напоминаний. Я приказал всем вынуть противогазные коробки и маски и заполнить сумки ручными гранатами. Запалы к ним все вложили за передний клапан шапки-ушанки, на манер газырей на черкеске. Половина разведчиков имела белые маскхалаты, которые мы надели на ватные штаны и телогрейки. Как мне тогда хотелось иметь автомат! Но их в войсках еще не было. А на трофейный «Шмайсер» закончились патроны. Я вооружился запасной самозарядкой с двумя снаряженными магазинами «на ремень, за спину». Примерно в два часа ночи собрались все четыре взвода у переправы по льду через реку Миус. Лед был усилен положенными на него досками. Наш бравый капитан безучастно толкался среди других подразделений полка. Появилась рота истребителей танков под командованием лейтенанта Чернявского, и я решил держаться рядом с этим волевым командиром. (Татаринцев так ничего мне не сказал о том, как держать с ним связь.) За речкой была рощица — очень редкое в этой безлесной стороне явление природы. Ни одного человека из числа командования, штаба или политработников не было — пять подразделений шли в бой отдельно. Мела поземка с севера, и мы вышли на восточную опушку. Где-то в полукилометре должен был находиться хутор Кучерово, в котором располагалось вражеское боевое охранение силой до одного пехотного взвода, усиленного пулеметами. Нейтральная полоса в этом районе была более одного километра, а хутор располагался примерно посредине этой полосы. Двое суток боев должны были насторожить вражеское охранение немцев, а возможно, привело и к благодушию, так как один пехотный взвод выдержал и сумел отбить несколько наших атак более превосходящих сил. Правда, тогда-то я так не рассуждал с вершины моих девятнадцати лет. Одним словом, стрельбы с их стороны не было. При выходе на опушку на меня нарвался Чернявский и увидел, как я настраиваю азимут моего компаса в восточном направлении. Это ему понравилось, и он похвалил меня за находчивость. Тут же предложил наступать вместе. Других разведвзводов я рядом не видел и охотно согласился действовать вместе, полагаясь на его больший опыт и находчивость.
В его роте было не более двадцати пяти человек. С ним был его заместитель лейтенант Ищенко. Он вполголоса подавал команды, выстраивая в цепь своих людей. Я выделил трех разведчиков и послал их вперед. У одного из них тоже был компас. Расчет мой был прост: вывести людей не на вражеские пулеметы с фронта, а прикрываясь снегопадом и темнотой, обойти хутор и ударить с тыла без шума, внезапно. Шли мы тихо и не спеша. Дозорные доложили, что мы уже прошли западную окраину хутора. Вскоре мой взвод и рота противотанкистов подошли к восточной окраине. Здесь мы разделились, так как хутор имел всего одну улицу с двумя порядками домов и Т-образный перекресток в районе переднего края. Рота прочесывала северный порядок домов, а я со взводом — южный. Все дома были пустыми. Я это знал из прежних наблюдений за хутором, как знал и то, что все немецкое охранение располагается в подвалах и погребах последнего переулка. К переулку мы вышли одновременно. Люди залегли за каменной изгородью. Все понимали, что впереди враг, нас разделяло 50 метров переулка. Недалеко от нас колодец с журавлем. Из одной хаты напротив выходит солдат с пустым ведром и направляется к колодцу. Чувствую, что сердце стучит не в груди, а где-то у гортани. Справа от меня Телеков Таджимукан показывает мне нож и кивком головы показывает на солдата. Я даю понять, что согласен. Но в этот момент слева поднимается во весь рост лейтенант Ищенко Ефим Парфенович и говорит:
— Фриц, ком, ком.
Немец в свою очередь спрашивает:
— Пароле?
— Какое там пароле, иди сдавайся в плен, — отвечает Ищенко и бросается на солдата, сбивает его с ног и пытается заткнуть ему рот своей солдатской варежкой. Немец кусает ему руку, вскакивает и, делая два шага, получает выстрел из ракетного пистолета в самый затылок. Тут настигает его Таджимукан и наносит удар ножом. Все это длилось не более пяти-семи секунд. Вскакивает Чернявский и сбрасывает с ушанки немецкую каску, которая задребезжала как пустое ведро по мерзлому грунту, и во весь голос кричит: «За Родину! За Сталина! Ура!» Поразительно, но факт, что на его призыв откликнулся только я один, пропев своим фальцетом: «Ура-а-а!»
Меня никто не поддержал. Все вскочили, а наш разведчик Кочуровский выдал многоэтажный мат и закричал: «Бей гадов!» Эти слова больше вдохновили бойцов и все стали кричать «бей!», открывая огонь из оружия. В один миг перебежали переулок и стали бросать в окна хат гранаты. От ракеты запылала соломенная крыша. Из дальних строений послышались команды на немецком языке и автоматные очереди. Солдаты сразу сообразили, что немцы будут выскакивать через двери и стреляли в дверные проемы. Рота действовала влево, а мы вправо, и минут за десять все было кончено. По сути дела, велся гранатный бой с обеих сторон, но инициатива была за нами и внезапность на нашей стороне.
В первом дворе я бросил гранату в окно хаты и сразу упал от взрыва немецкой гранаты, в голове появился звон. Но я мигом вынул запал и трясущимися пальцами стал запихивать его в гранату, на это ушло несколько секунд. Когда я поднялся в рост, то увидел, что разведчики уже во втором дворе орут и бросают гранаты. Я снова вошел во двор, где только что бросил в окно хаты гранату, и увидел четырех солдат, стоявших безмолвно. Очередная вспышка ракеты — и я понял по светлым пуговицам на шинелях, что это немцы. Почему они не стреляли по мне, до сих пор не могу понять. Видимо, приняли меня за своего, так как у них зимой некоторые офицеры ходили в белых маскхалатах. Занемевшей рукой я бросаю гранату им под ноги и падаю сам. Граната взорвалась, но я не уверен в ее мощности и срываю с поясного ремня гранату Ф-1, прыгаю через каменную изгородь и бросаю туда же вторую. Сильный взрыв и стоны там прекращаются. Подбегаю к лежащим немцам, у крайнего срываю погон и трясущимися руками на ощупь, срывая пуговицы, лезу в карман и достаю бумажник, полагая, что в нем есть документы. В этих своих самостоятельных действиях я позабыл о взводе, о своих людях. Слышал голоса Кочуровского, Телекова и сержанта Босова.
Весь передний край немцев осветился сплошными всполохами ракет. Противник поставил плотный заградительный артиллерийский и минометный огонь перед передним краем своего боевого охранения. Две значительных резервных группы противника двигались с его переднего края в нашем направлении, нагло освещая свой путь ракетами, а у нас ни одного пулемета и ни одного автомата. Да и гранаты использовали все в дело. Понимало ли это наше начальство или нет? Слышало и видело ли оно то, что происходило здесь? Этого теперь никто не скажет. Было сказано, если возьмете «языка», то сигналом на выход будет зеленая ракета. Такая ракета последовала, и мы через лавину заградительного артиллерийского и минометного огня противника начали прорываться к реке. Разрывом снаряда меня сбило с ног, и я лежал в канаве, хватал ртом лед и снег, так как все мои члены от контузии и страха близких разрывов отказались служить. Мне трудно было дышать от дыма рвущихся рядом снарядов и мин. И когда огонь был перенесен на другой рубеж, я смог подняться и медленно пошел в рощу, которая тоже обстреливалась минами. Они взрывались от первого соприкосновения с любой веточкой и, разрываясь в воздухе, поражали все кругом. Здесь я увидел двоих своих разведчиков, которые искали меня. Они что-то спрашивали, но я ничего не слышал, оглушенный близкими разрывами. Мы перешли через помост на льду, и я увидел начальника разведки. Он тоже спрашивал меня о чем-то, но я не мог его понять. Я расстегнул клапаны ушанки, и стал лучше слышать. Здесь еще подошли несколько моих разведчиков. Все они изнемогали от усталости, одному перевязывали голень ноги.
Татаринцев дал команду идти в свою хату и собираться там. Меня тошнило. Разведчики были в забытьи и в изнеможении бесцельно перекладывали оружие и боеприпасы, искали гранаты. Через некоторое время пришли Кочуровский и Телеков. Первый матерился, кого-то обвиняя в плохой поддержке артиллерией и минометами. Особенно возмущались тем, что, кроме нашего взвода и роты истребителей танков, больше никто не пошел в это наступление. Видимо, все отсиживались в роще, так как ни один человек не руководил боем ни по линии командования, ни по линии штаба. Не появился ни один из политработников. Видимо, никто не верил в какой-либо успех жалкой кучки солдат после трех суток бесплодных боев, которые тоже прошли без всякого руководства со стороны дивизии и командира полка, который даже не имел оборудованного командно-наблюдательного пункта.
Но вернемся в нашу хату, в которой собирались после боя разведчики. Последними, как я сказал, явились Телеков и еще один наш разведчик. Халат замполитрука был весь в крови. Я подумал, что он ранен и предложил раздеться и сделать перевязку. Но разведчик сказал, что это на нем кровь немцев, которых он заколол ножом, когда они выскакивали из хат. Сам Таджимукан молча осматривался вокруг и не говорил ни слова. Взгляд его был безумным и отрешенным. Потом у него началась икота и сильная рвота, видимо, от запаха крови. Разведчики, как могли, оказывали ему помощь, так как все уважали его за отвагу, дерзость в бою и за теплую дружбу со всеми нами. После той первой нашей вылазки под Рождество он так и не вернулся в роту автоматчиков. Была у меня длительная тяжба с его командиром роты, но Миша нашел защиту у комиссара полка и остался в нашем разведвзводе со своим ППД.
Самым печальным сообщением пришедших было то, что на их глазах очередью в упор был убит помкомвзвода сержант Босов. Это известие меня потрясло окончательно. Я упал на горку зерна пшеницы в углу комнаты и дал волю слезам, так как это для меня была первая потеря в бою очень близкого человека. Хозяйка дома вполголоса причитала и молила всевышнего за нас, а остальные разведчики почему-то начали чистить оружие. Я находился в забытьи, когда посыльный потряс меня за плечо. Оказалось, что меня вызывают в штаб полка.
Я был готов ко всяким неожиданностям. Шел, почти не пригибаясь, хотя пули визжали рядом. Наступавший день был пасмурным. Немцы непрерывно обстреливали село по площадям. Двор штаба сильно простреливался пулеметным огнем, но я сумел прошмыгнуть в дверь.
В штабе дымили коптилки. Начальник штаба капитан Веревкин что-то писал и кивком головы дал мне понять, чтобы я прошел во вторую комнату. Войдя без стука, я увидел, что здесь совсем нет дневного освещения. За столом сидели командир полка и комиссар. Перед ними стояли командир роты истребителей танков лейтенант Чернявский и его заместитель старший лейтенант Ищенко. Кисть правой руки Ищенко была перевязана бинтом, а ватные брюки ротного все изрешечены гранатными осколками и в дырах белела вата. На столе стояла пустая бутылка, к которой, видимо, мои собратья приложились. В комнате было невероятно душно от копоти и непроветривания, так как окна были заложены саманом для противопульной безопасности. Говорил Чернявский о том, как мы ворвались, как вели бой и как нас не поддержали все другие подразделения. Речь его была сбивчива и чередовалась вопросами: почему? кто виноват? Я доложил о прибытии. Комиссар спросил, обращаясь ко мне: «Какое оружие имеешь?» Я указал на пистолет, гранату за поясом и противогаз. Он ответил: «Все придется сдать». Я сразу спросил: «На каком основании?» И тут он усмехнулся и, обращаясь к Чернявскому, сказал: «Аты говорил, что Лебединцев боевой командир, а он струхнул, когда я приказал сдать оружие». Какими были плоскими шутки у нашего начальства!
Далее он пояснил, что из политотдела дивизии позвонили, чтобы двоих отличившихся в сегодняшнем бою направили в Дом отдыха 56-й армии в Ростове-на-Дону. Вот выбор и пал на Ищенко и на меня. Я сразу заметил, что в первую очередь этого достоин Чернявский, но он сказал, что его не примут с осколками в заднице. Это пояснение комиссара прервало, видимо, очень неприятный разговор, который состоялся до меня у Чернявского с командиром полка. Комиссар предложил отдыхать до вечера, а по темноте нас довезут на его персональных санках до политотдела дивизии, где нам вручат направление.
Я подошел к начальнику штаба и, доложив о решении командира полка, просил его согласия оставить временно за меня Телекова Таджимукана. Он согласился и приказал мне подробнее рассказать о том, как проходил наш ночной бой. Я без прикрас все изложил по порядку. По-видимому, первоисточником вышеприведенного боевого приказа и послужило боевое донесение капитана Веревкина в штаб дивизии, в котором он изложил то, что услышал от меня, несколько приукрасив события и сильно завысив потери противника. Должен сказать, что после нашего ухода контратакующая группа немцев сожгла оставшиеся строения и больше там не держала боевое охранение, так как эффект его был исчерпан. Невыгодно было и нам держать там свое охранение.
Ю. И. МУХИН. В описании этого боя у Александра Захаровича есть неувязки, которых в других случаях нет. Он пишет, что они оставили Кучерово, поскольку у них не было пулеметов. Но пулеметы были — трофейные. И они все умели ими пользоваться. Так что дело не в этом. Думаю, что, захватив Кучерово, они ждали остальные подразделения полка, но те трусливо отсиживались, надеясь, что добросовестные сделают за них всю работу. И добросовестным надоело таскать каштаны из огня за паразитов, в связи с чем Чернявский и дал команду на отход.
А теперь еще один рассказ о добросовестных и паразитах.
А. 3. ЛЕБЕДИНЦЕВ. 31 декабря 48-й полк, сменив 42-й полк, сбил сопротивление немцев и развил наступление на Вильшанскую Новоселицу, которой сутра 31 — го декабря овладел. Здесь мы встречали наступление Нового, 1944 года. Третьего Нового года в моей жизни на войне. Полк — опять громко сказано, так как снова все остатки двух батальонов сведены в один батальон, которым теперь командовал Кошелев. Накануне этот комбат повел свой батальон балкой и внезапно с тыла атаковал населенный пункт Петривка, в котором располагались тыловые обозы противника. Немецкие ездовые хотели встречать здесь наступление Нового года, поэтому почти в каждой крестьянской хате была установлена елочка, украшенная маленькими флакончиками с выпивкой; шоколадками и другими подарками из фатерланда. Все это досталось нашему батальону в качестве трофеев. Было кое-что и в обозе, поэтому Кошелев пригласил прислать моего писаря на санках, чтобы поделиться с офицерами штаба трофейными деликатесами. Когда писарь Евдокимов вернулся, мы обнаружили в коробках пять бутылок шнапса, плавленые сырки, рыбные консервы, тушенку, даже яблоки и по одному апельсину на каждого. Хозяйка отварила нам рассыпчатого картофеля в мундире и принесла из погреба миску, почти как таз, с солеными огурцами и квашеной капустой. Ровно в полночь немцы «поздравили» нас несколькими залпами из 105-мм орудий. Через час наша артиллерия сделала ответный залп. Орудия находились невдалеке от штаба, и их позиции немцы засекли довольно точно. Мы не успели выпить и по одной рюмке, как с той стороны полетели снаряды по огневым позициям нашей артиллерии и разрывы оказались совсем рядом, а один снаряд попал в крышу нашего дома и взорвался на чердаке над русской печкой, на которой спал командир химвзвода. От взрыва снаряда сильным ударом бревна прямо в лоб был убит совсем молоденький лейтенант. Конечно же, праздник был испорчен.
Утром 1 января я после завтрака выехал на санках в Петривку, а там уже находился командир полка, но не в силу необходимости быть ближе к своим подразделениям, а только потому, что в батальоне запахло трофеями, тем более со шнапсом. Чтобы найти командира или штаб во фронтовой полосе, не нужно спрашивать солдат о местах их нахождения, а смотреть, куда ведут провода полевого кабеля. В одной из хат, в чисто прибранной комнате сидела телефонистка Дуся Лурга с телефонной трубкой, подвешенной петлей из тесемки на голове у уха. Она сделала мне знак пальцем у губ, чтобы я без нужды громко не разговаривал, и кивком головы показала, что «сам, ноль перший» находится на русской печке.
В это время зазуммерил телефон, и она вполголоса попросила: «Товарищ ноль перший, визьмить трубку». Оказывается, на печи тоже стоял телефон, и она присоединила перемычку провода к его клемме. Бунтин вальяжно взял трубку, назвал себя по позывному и коду должности. Дуся знала, что в таких случаях штабные офицеры всегда подслушивают разговоры и доклады старших начальников, чтобы быть в курсе полученных и отданных распоряжений, и дала мне отводную трубку. Говорил по телефону начальник штаба дивизии подполковник Хамов П. Ф. — «ноль другий «Бокала», которому было известно о захвате нами Петривки, он тревожился за ее удержание и просил принять меры к ее обороне на случай контратаки немцев. Бунтин заверил, что все необходимые меры он принял… Внезапно в линию вклинился новый незнакомый голос, который сказал примерно следующее: «Петр Филиппович, если вы хотите, чтобы было все выполнено, о чем вы сказали, то попросите телефониста переключить вас на командира батальона Кошелева и передайте все это ему лично. Тогда будет все сделано непременно. Ведь Бунтин все вам врет, вероятно, с какой-либо печки, ничего лично не наблюдая». Я подумал: не ясновидец ли комдив? Или он понял всю психологию нашего Бунтина, или, имея немалый опыт командования полком, сам поступал не раз подобным образом? Наш отец-командир не вымолвил ни слова, но я подумал, что мне нужно смываться тихо, чтобы он не увидел меня из-за «грубы». Это была моя первая негласная встреча с «новой метлой», то есть новым командиром дивизии.
Ю. И. МУХИН. В этом эпизоде особо нечего комментировать: все в нем по принципу — кто везет, на том и ездят. Комбат Кошелев, добросовестный офицер, фактически командовал 48-м полком, ему комдив и указания дает через голову паразита — официального командира полка.
В плане темы о добросовестности хочу привести эпизод из уже упомянутых мной воспоминаний А. В. Невского. К началу войны Александр Васильевич Невский был уже солидным человеком — ему было почти 39 лет. Работал главбухом, а перед войной управляющим конторы, снабжающей лесом наркомат нефтяной промышленности. Во 2-й стрелковой дивизии он, лейтенант запаса, довольно быстро стал командиром батальона связи. Батальон почти весь состоял из запасников, более того, в неудачном бою погибла часть командиров рот, поэтому на офицерских должностях служили сержанты. В батальоне писалась история, которой А. В. Невский пользовался при написании своих воспоминаний, поэтому они у него при всей их литературной корявости достаточно точны по датам, фамилиям и фактам. А. В. Невский рассказал такой случай, когда он был еще адъютантом старшим (начальником штаба) батальона.
Обратите внимание на добросовестность этих бывших бухгалтеров и учителей. Когда паразиты кадровые офицеры сожрали водку всего батальона (около 180 человек), эти офицеры военного времени купили ее за свой счет, чтобы не опозорить перед солдатами высокое звание офицера.
Глава 10. О честности и подлости
Без чего нет офицера
Ю. И. МУХИН. В XX веке у нас в стране с понятием «честь» происходили интересные вещи. До революции честь была словом понятным для всех и его не стеснялись: объясняли во всех словарях его значение и требовали следовать дорогой чести.
С приходом большевиков к власти идеологию очень долго возглавлял, словами Ленина, «любимец партии» Н. Бухарин. Первая «Большая советская энциклопедия» так тогда неофициально и называлась — бухаринской. Наверное, нетрудно понять, чем не угодило слово «честь» Бухарину, по жизни исключительному подонку, сумевшему предать все и всех. Поэтому нет ничего странного, что на слово «честь» в те годы началось гонение — его убирали из всех словарей и оно не попало даже в энциклопедию. А нет слова — нет и понятия.
В ходе войны, однако, выяснилось, что честь — это вещь весьма необходимая. И при Сталине это слово вновь было включено во все словари, однако после Сталина полезность чести началась вновь пересматриваться, и с началом перестройки это слово вновь убирается из словарей полностью, а в «Большом энциклопедическом словаре» 1997 года оно упоминается только в качестве повода для возмещения убытков по суду.
Поэтому начать нужно с напоминания о том, что же такое честь, а то у нас сегодня многие брякают: «Честь имею!» — без малейшего понятия о том, кем же нужно быть, чтобы иметь право так говорить. Словарь Даля поясняет, что такое честь. Это «внутреннее нравственное достоинство человека, доблесть, честность, благородство души и чистая совесть». Как видите, для сохранности чести нужно иметь очень много качеств, без каждого из которых чести нет.
Качество, противоположное чести, — подлость. Даль, между прочим, в этом смысле подлость поясняет именно так — «бесчестность». Интересно, что в старину слово «подлый» означало «простой». В польском языке оно до сих пор означает это, к примеру, «подлая бумага» — простая бумага, дешевая, невысокого качества. И в старых русских текстах слова «подлый люд» имели в виду не каких-то нехороших людей, а простых людей — не дворян.
Отсюда следовало, что человек с честью дворянином мог и не быть, но дворянина без чести быть не могло. А поскольку дворяне в России до Петра III обязательно были военными или гражданскими офицерами, а первый офицерский чин давал дворянство и простому солдату, то само собой следует, что без чести не может быть и офицера. В широком смысле слова — без чести нельзя служить в армии. Требование чести у офицерства взялось не на ровном месте, чести от офицеров требовала война. Ведь очевидно, что бесчестный офицер будет в мирное время обжирать царя, а во время войны сбежит или сдастся в плен. Тогда на кой черт этот подлец нужен и в армии, и в дворянстве?
Даль в статье «Честь» снова возвращается к этому понятию и подробно объясняет, кто такой честный человек. Это тот, «в ком есть честь, достоинство, благородство и правда». Честный человек — это человек «прямой, правдивый, неуклонный по совести своей и долгу: надежный в слове, кому во всем можно доверять».
Вот мы уже рассмотрели достаточно много эпизодов с делами сослуживцев А. 3. Лебединцева. И много ли нам встретилось среди них людей «неуклонных по совести и долгу»"? Многим ли из них «можно доверять»? Поэтому эту главу можно было бы проиллюстрировать любым рассказом Александра Захаровича, но я выбрал его рассказ о разгроме немцами 38 сд у Босовки. Я уже дал из этого рассказа эпизод о панике и о том, как 38-я разбегалась. А теперь о том, что предшествовало этому и что было после.
Накануне разгрома дивизии
А. 3. ЛЕБЕДИНЦЕВ. 10 января мы выступили на райцентры Ракитно и Тараща Киевской области. Далее держим направление на Звенигородку. 12 января по приказу командира 47-го стрелкового корпуса совершаем марш по маршруту Затонское-Виноград-Шубены-Ставы-Толстые Роги и к исходу дня сосредотачиваемся: наш полк в Софиевке, а 29-й и 343-й сп в Ризно. Артиллерия и автотранспорт дальше двигаться не могли из-за отсутствия горючего. Противник обнаружен в райцентре Ласянке — до 15 танков и до пехотного батальона. В Погибляке так же пехота и танки. В селах отмечались окопные работы немцев.
13 января наш штаб дивизии написал в своем боевом донесении, что к 20 часам части заняли исходное положение для наступления на рубеже северо-восточнее Босовки. 48-му полку предстояло вести разведку на Франкивку, 29 сп и 343 сп — наступать на Каменный Брод. Дивизии приходилось воевать с фронтом не на запад и юг, как воевали до этого, а наступать в восточном направлении.
Как читатель уже знает, минувший 1943 год для дивизии завершился серьезными потерями и снятием нас с плацдарма на доукомплектование с передачей остатков пехоты в другие части, остававшиеся на плацдарме. Вместо отправки в тыл нас снова бросают в оборону на прикрытие левого фланга 27-й армии совершенно без стрелков. Полки дивизии мобилизуют военнообязанных в окрестных селах и сажают их в оборону. В результате немецкой танковой контратаки на 29-й полк в Жуковцах противник пленил около ста человек, в том числе весь штаб полка во главе с начальником штаба и роту связи. Отстраняется от командования командир дивизии полковник Богданов и назначается командиром полка в другой дивизии. Вступивший в командование нашей дивизией в самый канун Нового года полковник Коротков 27 и 28 декабря послал полки в наступление на совершенно неразведанную оборону противника. Боевые потери были огромными из-за бездарности вышестоящего командования, самого комдива и бестолковых и безынициативных командиров полков. Дальнейшие бои по прорыву промежуточных рубежей противника кое-чему научили только комбатов, но не командиров полков.
На протяжении двух недель наши командиры не знали, сколько у них людей в наличии, не читали донесений. Вступали в оставляемые противником села, именуя это «захватом и овладением с боем». Это притупило чувство ответственности и контроля за выполнение приказов и привело к тому, что дивизия вышла в Лысянский район совершенно обескровленной. Только 343-й полк имел 457 человек списочного состава, 48-й около 300, а 29-й — 263 человека из положенных по сокращенному штату 1582 человек. Лишь артиллерийский полк из положенных 600 имел 529 человек. Поясню, что при численности триста человек в стрелковом полку можно было не иметь ни одного стрелка, автоматчика и пулеметчика, так как эти триста человек могли быть артиллеристами, минометчиками, связистами, саперами, хозяйственниками, медиками, писарями, поварами и т. д. Кстати, об этом забывали командиры всех рангов, кроме комбатов и командиров рот.
Итак, во второй половине дня 13 января 1944 года полк сосредоточился в селе Босовка Лысянского района, тогда Киевской, а ныне Черкасской области. После обеда последовала команда прибыть в штаб дивизии за получением боевого приказа лично командиру полка или начальнику штаба. Так как оба они «приняли» за обедом, то не осмелились ехать в таком виде и послали меня. Я понимал, что получу за это взбучку от начальника штаба дивизии. Так и получилось. Начальник штаба дивизии подполковник Хамов Петр Филиппович отругал меня за то, что я сослался на «простуду» командира и начальника. Но тем не менее под свою роспись я получил боевой приказ на наступление. Прочитав его, я сообщил, что в полку только одна рота из девяти, да и та численностью со стрелковый взвод- не более тридцати человек. Начальник штаба ответил, что и в других полках не больше, а приказ выполнять нужно. «Когда вернешься в полк, непременно сообщи по телефону о прибытии» — приказал он. Это подтверждение доставки приказа в полк всегда требовалось на всякий случай «для прокурора»
Возвращаясь, в селе Босовка я увидел в одном из дворов Кошелева. Дымила кухня с ужином, и я зашел, чтобы предупредить его о полученном приказе и о том, что завтра с утра полку предстоит наступать. Весь его «батальон» с минометной ротой, противотанковым взводом, хозвзводом и связистами вместились в одной хате и летней кухне. «Можешь по котелкам пересчитать всю мою численность», — сказал комбат. Я очень хорошо знал Алексея Варламовича, который мог в шутку разыграть Бунтина, Ершова, чтобы они поволновались, но меня он никогда не обманывал, тем более в трудные часы боя. Он пригласил поужинать вместе, но я спешил в штаб, разместившийся на юго-восточной окраине села. Здесь я застал уже спящими командира и начальника штаба и приложил немало усилий, чтобы растолкать их и рассказать о содержании боевого приказа. Оба понимали важность приказа, так как только в редких случаях они сами вызывались в штаб за его получением. По приказу требовалось в течение ночи вести разведку и делать засечку целей. Я хорошо понимал, как измучены солдаты батальона в предшествующих боях и на марше, и предложил направить на исходный рубеж роту автоматчиков, которая являлась последним штатным резервом командира полка. Ею командовал старший лейтенант Ораз Дурды Бердиев, туркмен по национальности, исполнительный и храбрый офицер. Автоматчики тоже не меньше устали, но могли днем отдохнуть. У них тоже из сорока положенных было не более двадцати человек.
Бердиев понимал всю сложность возлагаемой на него задачи. У него не имелось даже пулеметов в роте, и я не мог ничего дать ему для усиления, так как это заняло бы время до утра. Я подчинил ему только двух телефонистов, чтобы они навели ему проводную связь. Вот как я отмечал эти действия в итоговом боевом донесении за тот день накануне Нового года по старому стилю: «В течение ночи в границах полка действовала рота автоматчиков. Выдвинувшись к 20.0013 января к восточной окраине Франкивка, рота «напоролась» на вражеское боевое охранение, которое, не приняв боя, отошло в населенный пункт. Вскоре гитлеровцы контратаковали роту и оттеснили на пятьсот метров. В течение ночи в этом населенном пункте отмечались пожары, пускались осветительные ракеты. На протяжении всей ночи был слышен гул работающих танковых двигателей, лай собак.
В 6.00 14 января подразделения полка выступили на смену 258-го стрелкового полка 136-й дивизии для занятия исходного рубежа. КП полка — юго-восточная окраина Босовка. Тылы полка — Шубены Ставы».
В боевом донесении не был отражен один факт, имевший место в ту ночь. Неожиданно появился бравый капитан, который представился командиром роты штрафников, которая поступала в распоряжение полка. Я очень обрадовался такому неожиданному подкреплению, но капитан попросил не строить особых иллюзий, так как это была рота из «эсэсовцев». Так особисты и юристы называли самострелов-членовредителей, сокращенно «СО, простреливавших себе обычно руку, чтобы попасть в госпиталь. В минувшие годы их иногда расстреливали по приказам командиров свои же товарищи без суда и следствия перед строем. А с 1943 года это делалось решением Военного трибунала дивизии, который определял им расстрел заменой на штрафную роту, в которой они могли искупить свое преступление получением в бою ранения или боевой награды за отличие. А если погибали, то с них судимость снималась посмертно. Командир роты так и сказал, что завтра половина из них будет расстреляна в бою: или за отказ подняться в атаку или при самовольном отходе — за бегство. Очень неприятно было выслушивать такую откровенную браваду командира роты, которому за один год командования таким подразделением засчитывалось шесть лет выслуги, а нам только три года. Он пытался представиться командиру полка, но тот так и не проснулся, поэтому задачу ему ставил я сам. О ее действиях ни я, ни комбат Кошелев ничего потом так и не узнали.
На рассвете я смог разбудить Бунтина и Ершова. Командир ушел на свой КНП, который выбрал ему начальник разведки капитан Гетманцев примерно в одном километре от штаба прямо на скирде соломы, так как в округе больше не имелось ни одной высотки. По логике вещей мне, не спавшему пару ночей, полагалось бы уснуть. Но я предчувствовал неминуемую беду хотя бы потому, что у противника появились танки и штурмовые орудия, что всегда предвещало вражеское наступление.
Как оказалось позднее, на той же скирде разместился и командир дивизии полковник Короткое с начальником артиллерии, оператором, разведчиком и начальником связи. Наступал туманный рассвет. Земля была покрыта глубоким снегом, мороз не более десяти градусов. Завтракали с наступлением рассвета. Как только стали видны окрестности, сначала доносился только шум танковых двигателей, а затем появились и сами танки. Они медленно выползали из многочисленных здесь населенных пунктов и занимали исходное положение для атаки. Сейчас уже невозможно установить, сколько их было развернуто на этом участке. Помню хорошо, что за цепью танков по снегу пробиралась пехотная цепь автоматчиков, а за ними самоходные орудия поддержки танков. Они с места начали бить по нашим полевым орудиям, не окопавшимся за ночь и стоявшим на прямой наводке. Некоторые гаубицы подвозились даже на крестьянских волах, так как не было бензина для тягачей. На орудие имели по пять снарядов. Как можно было ставить задачу на наступление с таким количеством боеприпасов и отсутствием пехоты в частях?
О чем думало командование фронта и армии, ведь и они ничего не знали о готовящемся наступлении противника. Вот как об этих боях пишет в своих воспоминаниях маршал Советского Союза К. С. Москаленко, командовавший в то время 38-й армией: «Всего 14 января в атаках противника принимали участие до десяти пехотных дивизий и свыше 500 вражеских танков». Далее он отмечает, что в этот день 40-я армия севернее Умани отражала удар двух пехотных дивизий и 75 танков. Почти такие же силы (две пехотные дивизии с 50 танками) атаковали 27-ю армию. Наша дивизия чуть не еженедельно переподчинялась этим двум объединениям. Только из этого открытого источника можно узнать о событиях тех трагических дней. Кстати, этот огромный труд создавался на протяжении четырех лету меня на глазах, так как с «летописцем» маршала полковником Фостом И. Д. я размещался в одном кабинете, когда занимал должность старшего инспектора Главной инспекции МО, которую возглавлял Москаленко. Так что количество танков можно считать от 50 до 75 машин и не менее двух свежих укомплектован-ныхдивизий против наших двух обескровленных. К тому времени в нашей дивизии противотанковый дивизион сдал 45-мм противотанковые пушки на склад, а 57-мм орудия еще не поступили. На полковые 45-мм пушки был текущий комплект снарядов, который они быстро израсходовали.
Много лет спустя после войны бывший майор Петров Василий Иванович, во время боя находившийся при командире дивизии в качестве начальника оперативного отделения штаба дивизии, атеперь ставший Главнокомандующим Сухопутными войсками в звании маршала Советского Союза, рассказал мне такие подробности того злополучного дня.
На скирду они поднялись с наступлением рассвета и увидели картину развертывания вражеских танков и пехоты. Конечно, о наступлении не могло быть и речи. Но у нас нечем было и отражать атаки танков и самоходных орудий. Комдив по телефону попросил командира корпуса генерал-майора Меркулова С. П. о переподчинении корпусного противотанкового резерва нашей дивизии для отражения танкового удара, но тот ответил: «Еще не начался бой, а ты уже резервы просишь», — и не стал больше говорить.
Командир дивизии понял, что Меркулов может позднее отказаться от своих слов, поэтому приказал Петрову немедленно написать официальную просьбу шифровкой и передать не медля по радио. Подписав эти несколько слов, он тут же отрядил с этой шифровкой начальника разведки майора Передника в штаб, чтобы он лично присутствовал при передаче ее по радио, и ждал получения «квитанции» о приеме ее корпусным радистом.
Ю. И. МУХИН. Как происходил разгром дивизии, Александр Захарович описал в шестой главе. Я же хочу сказать несколько слов о том, как кадровое офицерство готовило дивизию к этому разгрому.
Думаю, что Александр Захарович тут не вполне искренен, поскольку хочет вызвать у нас жалость ко всей дивизии, дескать, уж очень она была слаба. Ее силы он даст позже, а пока мои недоуменные вопросы.
Дивизия готовилась к наступлению, для чего должна была провести если не артиллерийскую подготовку, то хотя бы налет. А у гаубиц было по пять снарядов. Это как понять? Боекомплект 122-мм гаубиц — 96 выстрелов, из которых 25 % (24 выстрела) — неприкосновенный запас. Почему даже его не было при гаубицах? Или он был, но, бросив гаубицы немцам, начальству «честно» сообщили, что в дивизии, дескать, не было снарядов?
Теперь по поводу жалоб, что в 38 сд в полках было по 30 человек. Это какое-то упорное мнение кадрового офицерства, что в дивизии должны воевать только стрелковые роты, а остальные должны только трофеи делить. А между тем эти остальные тоже считались солдатами и были вооружены до зубов, в чем вы убедитесь, когда Александр Захарович даст цифры численности и вооружения дивизии.
Как же наша армия могла не терпеть поражения от немцев, у которых все было иначе? В их дивизиях не воевать имел право только пастор. Врачи при случае уничтожали даже наши танки. Расчет 37-мм противотанковой пушки имел в своем составе пулемет и обязан был быть готовым наступать в атакующей цепи (вместе с пушкой, естественно). Дивизионный саперный батальон был ударной атакующей силой, если приходилось взламывать оборону противника, усиленную каменными и бетонными сооружениями. У нас, как вы уже читали, из тыловиков собирали команды под управлением случайных офицеров. А у немцев любой офицер и унтер-офицер обязан был повести в бой свое подразделение. У Гудериана в описании боев по окружению наших войск под Киевом есть строчка, хорошо показывающая, как немцы напрягались в наступлении: «3 сентября я проехал мимо тыловых подразделений и 10-й мотодивизии и участвовавшей в бою хлебопекарной роты к мотоциклетным подразделениям дивизии СС «Рейх», находившимся в районе Авдеевка».
Как видите, командир немецкой хлебопекарной роты вел в бой своих пекарей как командир пехотной роты. А у нас кадровое офицерство могло нажраться водки и сообщить командованию, что у него нет «активных штыков» и поэтому воевать должен кто-то другой.
И уж если мы вновь коснулись водки, то я приведу еще один эпизод из воспоминаний командира батальона связи 2 сд А. В. Невского. (Хочу только заметить, что фамилию начштаба Невский безусловно помнил, но не назвал, думаю, потому, что хотел сберечь чувства его родственников.)
«03.09.1943 г. дивизия отдохнула и приступила к занятию участка обороны 65 стр. дивизии правее дороги Селищи — Спасская Полнеть. Селищенские казармы были построены во времена Екатерины II, раньше в них размещались кавалерийские части.
Во время смены дивизий противник внезапно ворвался на наш передний край обороны, заняв 16ДОТ-ов. Положение создалось крайне напряженное, поскольку противник теснил нас к реке Волхов.
К месту сражения прибыл командующий 59-й армией Коровников И. Т. и два полка артиллерии РГК (резерва главного командования), на марше находились еще две резервные стрелковые дивизии, но они были далеко, За 40 км. Артиллерия помочь нам не могла, так как бой шел в окопах, где перемешались и наши и немцы. В бой были брошены все наличные силы 2-й стр. дивизии и 65-й стр. дивизии: повара, кладовщики и писари, но противник проявлял все нарастающую активность. В резерве стояла снайперская резервная рота в 99 человек, но у командира дивизии она в памяти почему-то тогда не уложилась и была забыта.
В любом бою мозгами должен являться начальник штаба части или соединения, но тут получилось наоборот.
Бывший начальник штаба полковник Крицын выбыл в Академию Генерального штаба 15.08.1943 г., вновь назначенный полковник, фамилии которого не помню, оказался человеком «с чином», но не подходящим для роли начштаба дивизии (10.04.1944 г. снят с должности за трусость). А командир дивизии генерал-майор Лукьянов покрывал его, о чем я не знал. Как только на передовой началось сражение, Лукьянов вызывает меня и ставит задачу, не соответствующую моей должности и званию: «Здесь ты на КП дивизии остаешься старшим, должен все предусмотреть». Я заявил, что здесь имеется начштаба и мною майоров, а я капитан, но он сказал: «Выполняй!» Кроме того, Лукьянов сказал, что «твои люди и без тебя хорошо знают свое дело», и ушел на передовую.
Прежде всего я проверил боевую связь — все оказалось на месте и связь работала отлично. Затем проверил и оперативную сторону дела, раз оставлен за «старшего»: переговорил с командирами и начальниками штабов полков, с ДОП-ом, медсанбатом. Враг теснил нас, и я вызвал обоз штаба дивизии для погрузки штабных документов, приказал подготовить верховых лошадей для командования, прошел по штабным землянкам и приказал уложить все бумаги в сундуки и быть готовыми к эвакуации за р. Волхов, но самовольно никто не должен покидать штаб.
Неожиданно вызывает меня начштаба дивизии, я бегу и думаю, наверное, прибыл откуда-то из полков, а возможно, был в штабе армии. Захожу и не верю своим глазам: этот мерзавец сидит голый, в чем мать родила, пьяный до последнего предела и требует с меня выдать ему аттестат, так как он-де получил 5литров водки на ДОПе и ему нужно отчитаться. (И не подумал, что я за разбазаривание водки пойду под суд Военного трибунала!) О сражении у него и в голове ничего не было. Его ординарец заявил мне, что теперь он свободен, берет винтовку и идет в бой. И ушел… Жаль, что забыл его фамилию.
Так вот причина, почему комдив оставил меня за старшею!
Командир дивизии и оперативный отдел наконец-то вспомнили о снайперской женской роте. Она состояла из 99 человек, по возрасту командир роты, политруки старшина были женщины, остальные все девушки. Снайперская рота представляла из себя отлично сколоченную боевую единицу. Девушки обладали исключительной выдержкой, хладнокровием, мужеством, великолепно владели оружием, были прекрасно натренированы физически и хорошо обучены снайперскому делу. Эту роту выдвинули на участок, за который командование дивизии больше всего боялось, поскольку с этою направления могли вклиниться в наш тыл фашисты, и для нас этот участок также имел огромное значение, поскольку был весьма удобным для развития успеха.
Только успели маленькие фигурки девушек занять в складках местности свой участок, фашисты, не заметив этой роты, бросилив атаку батальон своих головорезов. На наших маленьких женщин неслась лавина фашистов, ведя плотный огонь. Как впоследствии юворили очевидцы, было страшно смотреть в ожидании, что всех наших женщин сметет этот смерч. Враг был подпущен на 50—100 метров, и началось уничтожение зарвавшихся фашистов, девушки расстреливали их почти в упор, не выпуская зря ни одной пули. Фашистский батальон сначала был парализован, большинство немцев были сразу же уничтожены, оставшиеся побежали обратно, и девушки бросились в контратаку. Уничтожая на бегу минометчиков и пулеметчиков, ворвались на плечах фашистов в их окопы.
Этот подвиг дал возможность нашим бойцам резко изменить обстановку — враг дрогнул, боясь окружения, начал повсеместно очищать наши позиции и даже сдал часть своей обороны. Захвачено было много пленных и оружия.
Женская снайперская рота в этом бою убитыми не потеряла ни одною человека, легкораненых было четыре.
Командующий армией генерал-лейтенант Коровников И. Т. наградил всех 99 человек орденами «Красная Звезда».
Да, кто только не отличался в боях за нашу Родину, даже те, от кого этого и ожидать было вроде нельзя, а те, от кого мы обязаны были ожидать это, жрали водку.
Как видите, у 2 сд положение было не лучше, чем у 38 сд под Босовкой, но генерал Лукьянов не удирать бросился, а в полки. Кроме этого, А. В. Невский в своих воспоминаниях несколько раз подчеркивает, что командиры 13-й, 200-й и 261-й стрелковых полков, входивших во 2-ю дивизию, были людьми исключительно храбрыми. Думаю, что именно поэтому и результат был другой.
Поделиться книгой: