Челобитная

– Последние времена настали! То все бабы да холостежь за умным словом прибегают, а то вот почтенный домовой дедушка пожаловал! Давно тут живу, а тебя не встречала. Как звать-величать? И в чем твоя нужда?

– А зовусь я Псой Архипович, а нужда моя, может, в заговоре, а может, и в чем ином, сам пока толком не разберу, – с поклоном сообщил Тимофей Игнатьевич. И выложил подношение – богато убранную большую конфету, которой, если ее понемногу грызть, может, и на две недели хватит.

Конфета была из тех, которыми поклонилась домовому хозяйка Настя, принося челобитную.

– Рассказывай, свет.

И он рассказал про полуночное обращение хозяйки.

– Да-а, влип ты, молодец… Это непременно исполнять придется… – бабка Бахтеяровна крепко призадумалась. – Ой, сильные словечки в ход пущены, и кто только твою девку таким научил?

– По книжке читала, – сказал Тимофей Игнатьевич.

– По книжке? Ну и книжки нынче завелись! Ох, молодец, набегаешься же ты!

Стало быть, в тягости ее бросил? Ах, подлец! Тут придется сильный приворот делать на кладбищенской землице. Слабым приворотом мы ей жениха ненадолго подманим, пока не научится с ним управляться. А тут, гляди, девка с прибылью, тут ей его под венец бы затащить… Слушай!

И таких ужасов наговорила Бахтеяровна про ночные слоняния по кладбищу да переговоры с мертвецами, что у миролюбивого Тимофея Игнатьевича шерстка встала дыбом.

– А если я всего этого не сделаю? Что тогда со мной станет? – спросил Тимофей Игнатьевич.

– А то и станет, что сперва соседи на тебя косо начнут смотреть. А потом… потом сна, пожалуй, лишишься. Я же говорю – она в своей книжке сильные слова вычитала. И ты всю жизнь помнить будешь, что должен поступить по ее слову, и с того начнешь сохнуть…

– Вот этого не надо! – воскликнул Тимофей Игнатьевич. Как всякий домовой в годах, он придавал большое значение дородству и сытому виду. – А попроще ничего нет?

– Есть наговор на пряник. Это твоей хозяйке в баню идти надо, париться, в поту пряник омочить да наговорить, потом тому ироду подбросить. Да только кто теперь эти пряники ест?

– Может, пиццу взять?

– Ага! Вот ты ее и уговаривай идти с пиццей в парную! А я погляжу, сколь это у тебя ловко получается!

Бабке Бахтеяровна перечислила еще несколько изощренных колдовских способов привязать беглого жениха. Но все они показались Тимофею Игнатьевичу уж больно обременительны.

– А что, коли он, жених, и вовсе того не стоит? – вдруг догадался спросить вконец расстроенный домовой.

– И такое случается, – согласилась бабка Бахтеяровна.

– Девка, Настенька, у меня разумница, домовитая, заботливая… дородная! – решительно приврал Тимофей Игнатьевич. – А что, коли тот каверзник – пьяница, куряка, бездельник, врунишка?

– Что же твоя разумница с таким сокровищем связалась? – законно подивилась бабка Бахтеяровна. – Что врунишка – это, похоже, так… А ты, Псой Архипович, вот что сделай. Ты его выследи и разберись, что за человек. Теперь мужики не те, что прежде, пошли. Порядка не понимают. От них и у домовых смута завелась. Сказывали, где-то за Мичуринским проспектом домовой дедушка девку на грех подбил, а жениться не захотел, сбежал. Ты подумай, Псой Архипыч, в наши молодые годы слыхано ли такое было?..

– Вроде не припомню, – буркнул домовой. – Так что мужики?! Теперь иная девка сама мужика на грех подобьет и запросто облапошит! Лишь бы в богатое хозяйство попасть! Мужик и пискнуть не успел, как глядь – уже и жениться требуют!

Бабка Бахтеяровна как-то странно поглядела и, еще того страннее, хмыкнула.

– Ищи, значит, того прохвоста, – велела она, – а как найдешь – приходи вдругорядь с полным докладом. Где живет, как живет, есть ли там свой домовой дедушка. Тогда и подумаем, как тут быть.

– А точно придумаешь?

– Еще и не в таких переплетах побывала! – гордо сказала бабка Бахтеяровна.

* * *

Ночью Тимофей Игнатьевич полез в хозяйкин блокнот с телефонными номерами.

И безнадежно в нем запутался.

Иные номера сопровождались лишь именем, иные – лишь фамилией, иные вовсе никакого сопровождения не имели. Домовой крепко задумался. Он стал вспоминать хозяйкины звонки – и оказалось, что поименно-то она лишь женщин называла. Жаловалась ли женщинам – он вспомнить не мог, хотя вроде бы должна. Раз обиженная домовиха голосит о своей беде на всю округу, то и человеческой бабе, наверно, полагается поступать точно так же…

А вот безнадежные попытки пробиться на некий вдруг оглохший и онемевший номер Тимофей Игнатьевич помнил.

Он зашел с иного конца. Что он вообще знал о хозяйке? Настя, страшненькая, но о порядке понятие имеет. Работает где-то. Зарабатывает хорошо – вон, дорогие конфеты к челобитной приложила. Подружки к ней в гости не бегают – по крайней мере, ни одной Тимофей Игнатьевич пока не видел.

Уж не удастся ли что-то разнюхать у нее на работе?

Мысль забраться в хозяйкину сумку и, подпоров подкладку, там спрятаться была несуразна до крайности. Такое Тимофею Игнатьевичу и смолоду, когда служил подручным, и в ум бы не взошло. Но от такого тяжкого испытания, как челобитная, его мозги заработали совсем иначе, чем полагалось бы мозгам пожилого и почтенного домового дедушки.

Если не выполнить просьбу – то опять нужно собирать мешок, со слезами прощаясь с нажитыми имуществами, и искать нового места. Ведь соседи-то насторожились – ждут, любопытствуют, как новичок с важным делом управится.

– А шиш вам! – сказал вслух Тимофей Игнатьевич. И решительно полез в сумку.

Он оборудовал себе за подкладкой убежище, притащил туда еды, пузырек с водой, и там же лег спать, полагая проснуться от каких-либо важных разговоров уже на рабочем месте хозяйки.

От всех волнений домового сморил крепчайший сон. И лишь ближе к обеду продрал он глаза и, как это с ним в последнее время бывало, сочно чихнул.

За стенками сумки взвизгнули, и Тимофей Игнатьевич запоздало зажал себе нос и рот. Но чих, как назло, накатил яростный, он чихнул вдругорядь – и услышал взвизг, а также топоток. Кто-то на каблучках выметнулся из комнаты, а похоже, что стук шел в четыре каблука.

Тимофей Игнатьевич высунулся из сумки и увидел маленькую комнату, увидел два письменных стола с компьютерами, календари на стенах, а еще – вешалку со всяким загадочным тряпьем.

Чих не унимался. Сообразив, что перепуганные девчонки – а что бежать метнулись именно девчонки, он не сомневался, старые бабы так взвизгивать не умеют, – могут позвать кого-то взрослого, чтобы вытряхнул сумку, Тимофей Игнатьевич выскочил и заметался по гладкому столу. За всю свою жизнь он ни разу не допустил, чтобы люди его увидели, и сейчас торопливо высматривал убежище.

На углу стояло сооружение из нескольких черных поддонов, друг на дружку косо поставленных, и в них лежали бумаги. Места для домового вполне хватило бы, и он шмыгнул в самый нижний. Но проскочил слишком глубоко.

Оказалось, сооружение одним краем нависло над полом, и вот теперь вместе с Тимофеем Игнатьевичем оно шумно грохнулось и уже на полу развалилось.

Потирая отбитый бок, Тимофей Игнатьевич выполз из-под черного поддона и кинулся было за шкаф, но метко пущенная металлическая палочка сбила его и уложила на пол кверху задом.

– Лежать и не двигаться! – услышал он звонкий голосок.

– Свои! – проворчал он в ответ, обрадовавшись, что и в этом стерильном пространстве домовые водятся.

– Лежать, – более чем уверенно повторил голосок. – Своих тут нет, это тебе не дом.

– А что?

– Это – офис! – с преогромной гордостью сообщил голосок.

Тимофей Игнатьевич призадумался. Если есть крыша, пол и потолок – стало быть, дом.

– Хватит баловаться, паренек, – обратился он со всей возможной любезностью. – Сбегай-ка за домовым дедушкой, если имеется.

И, повернувшись на бок, он увидел наконец собеседника.

Тот был невелик, но блестящ до рези в глазах. Очевидно, смазал шерстку чем-то этаким, и не только смазал, но и расчесал в клеточку. По тельцу клеточка получилась очень даже четкая, а ближе к морде топорщилась и заворачивалась против роста самым несуразным образом.

– Я тебе не паренек, я – младший офисный! – заявил юный домовой, по виду – еще даже до того не доросший, чтобы проситься в подручные.

– Какой? – удивился Тимофей Игнатьевич.

– Офисный! Сказано же – у нас тут офис! Видишь – оргтехника, прайс-листы, органайзер, калькулятор, факс вон на подоконнике… Не двигайся, дед! А то секьюрити вызову.

– Вызывай, – согласился ошалевший от заморских слов Тимофей Игнатьевич. -

Разберемся. Тебя как звать?

– Бартер!

– Как-как?

– Бартер, – повторил офисный. – Потому что меня взяли за бартерными сделками смотреть.

– Ясно, – проворчал Тимофей Игнатьевич. – А кто взял-то? Старший над тобой – кто?

– Президент.

– Президент, а дальше?

– Что – дальше?

– По отчеству! – Тимофей Игнатьевич уже стал сердиться и собирался, как положено негодующему домовому, подпрыгнуть, затопать и завизжать.

– А зачем? – удивился офисный. – Президент – он и есть президент. Это раньше было – по отчеству, а теперь – по должности.

– С ума вы тут посходили, – Тимофей Игнатьевич сел. – Ну, ладно, недосуг мне зря языком молотить. Тут у вас девица служит, хозяйка моя, Настя.

– А по фамилии? Ты, дед, совсем от жизни отстал, не догоняешь. Теперь же все – по фамилии.

– Ты меня, Бартерка, не зли, – строго сказал Тимофей Игнатьевич. -

Служит, говорю, хозяйка моя, Настасья, девка на выданье. Вон ее сумка, в которой я прибыл.

– Так это Ипатьева! – сообщил Бартер. – Менеджером служит. Получает мало.

Ты, дед, лучше к Агабазян перебегай. Она служит старшим менеджером, и у нее оклад уже хороший плюс премиальные. Вон ее сумка! Семья у них хорошая, деловая, сам Агабазян в Роскоминвест… нет, в Росинвесткомстрой… Тьфу, Росинвестстройкомбанке, вот! Вот где служит!

Тимофей Игнатьевич крепко почесал в затылке.

Тут в коридоре застучали каблуки.

– Ипатьева с Агабазян идут, и с ними мужики, Никитин, который секьюрити, и Романчук из пиар-службы, – определил офисный. – Нечего тут маячить, пошли, дед, я в наш кабинет отведу.

– Хоть это соблюдаете, – буркнул Тимофей Игнатьевич. – Людям не показываетесь – и то ладно. Ох, перевернулся мир, ох, перевернулся…

* * *

О существовании офисных квартирные домовые не знали по самой уважительной причине – генетической.

Домовой по своей природе – индивидуалист. Вот есть у него дом, есть хозяйство, супруга, кое-какие подручные – ему этого и довольно. В юности, в бытность подручным, он еще склонен бегать по окрестностям, узнавать насчет девок на выданье, встревать в разборки с овинником или, скажем, с полевым. А как войдет в зрелые годы – так его за забор усадьбы уже и не выманишь.

Раньше все это удавалось соблюсти. Но, когда сельская жизнь непоправимо разладилась и многим пришлось, спасаясь от голодной смерти, перебираться в города, а кое-кого повезли туда с собой умные хозяева, оказалось, что в многоквартирном доме жить сложно – через стенку от тебя одно семейство домовых, прямо над головой – другое.

Домовые не знали про такую выведенную психологами категорию, как дистанция. Одному, скажем, чтобы жить с собратьями более или менее мирно, нужно держать дистанцию по меньшей мере метра в два – иначе он чувствует себя, как голый в крапиве. Для другого и полметра – ничего, он со всем светом рад в обнимку сидеть. А для почтенного домового дедушки это должно было быть расстояние метров в пятнадцать-двадцать по меньшей мере. И вдруг оно практически исчезло!

Сперва были склоки и драки. Потом стали как-то приспосабливаться.

Додумались, раз уж приходится жить кучно, устраивать сходки и всем миром разбираться с правыми и виноватыми, делить территорию, отбиваться от общего врага – той же кикиморы, к примеру.

Но, смирившись с этой необходимостью, за пределы своего дома домовые носу не показывали. Разве что свахи шныряли взад-вперед, так это их ремесло. И население дома номер шесть на проспекте Мичурина ведать не ведало, что делается уже в доме номер девять. Так, отзвуки доносились…

А меж тем в человеческом мире творились интересные дела. Люди заводили «бизнес» и открывали «фирмы».

Иной домовой дедушка засыпал в обычной квартире, но просыпался уже в «офисе» и долго не понимал, что за чертовщина вокруг творится. А это просто не шибко богатые хозяева «фирм» нанимали под контору чью-то квартиру, лепили у подъезда вывеску, и с того дня называли ту съемную квартиру «офис».

Некоторым везло – они из съемных квартир перебирались в нарочно построенные для «бизнеса» особняки, и многие домовые – за ними следом.

Объяснялось это просто – пошла мода на все исконное и даже деревенское. В кабинетах непременно стоял на видном месте образок Николая-угодника, новые «офисы» освящал батюшка из ближайшего храма, а при переезде сам президент или даже коммерческий директор выкладывал на видное место свой разношенный башмак, приглашая домового следовать в этом экипаже на новое местожительство. Поди откажись!

Старые домовые дедушки брюзжали и грозились заснуть навеки. Но молодежь приняла новые хозяйские затеи с великой радостью. Одно дело – подгоревшие кастрюли по ночам драить, и совсем другое – аккуратные бумажки в прозрачных папочках блюсти, блестящие золотые скрепочки в хитрый стаканчик укладывать, расписные листочки искусственных цветов, затейливо в пучки составленных, от пыли отряхать. Тем более, что платят хозяева не сухой булкой и не дешевыми конфетами, а всякими диковинками. И растворимого кофе – сколько угодно!

Вот так и завелись офисные.

За десять с небольшим лет появилось их немало. Но жили они в домах, где отсутствовали квартиры, так что коренные домовые про них почитай что и не слыхали, а сами они тоже сильно старались забыть о своем запечном происхождении. И за пределы «офисов» носу не совали. Такая вот у них получилась генетика…

Обо всем этом Тимофей Игнатьевич кое-как, с пятого на десятое, узнал в кабинете, который Бартер завел себе на самой верхней полке, за большими картонными папками.

А сам он поведал про челобитную и про необходимость найти жениха для своей хозяйки. Сообщил, что подлеца, бросившего ее с прибылью, зовут Николаем. И полюбопытствовал, нет ли здесь такого.

– А по фамилии? – спросил Бартер. – Что нам имена? Нам, офисным, фамилия нужна и должность!

Тимофей Игнатьевич призадумался. Фамилии и должности он не знал, поскольку челобитная была на древний лад, и все, в ней поминаемые, назывались рабами Божьими. Но он чувствовал, что это звание – не для «фирмы» или «офиса».

– Ну, может, Ипатьева говорила, где он работает? – офисный, сжалившись, стал помогать вопросами. – На какой машине ездит? Кто у него начальник?

– Нет. Раб Божий – и все тут… – Тимофей Игнатьевич пригорюнился. -

Раньше, видать, и этого за глаза хватало.

Офисный вздохнул.