Олег Николаевич Верещагин
Мы живём на границе
От автора
Этот мир может прийти к вам.
А может – и не придти, если…
Если вы научитесь давать ему отпор.
Идея этой книги родилась в начале лета 2005 года.
С экрана истерично вопили об одиннадцати пропавших без вести соотечественниках "жители чеченской станицы Бороздиновская", демонстративно выселившиеся в Дагестан – подальше от "русского произвола". Жаловались на "несправедливое отношение" люди, при молчаливом одобрении и попустительстве которых в 1990-1994 годах было убито в Чечне до 30 тысяч и изгнано из своих домов – почти четверть миллиона русских… А мне все хотелось спросить: что это за невероять – ЧЕЧЕНСКАЯ СТАНИЦА с русским названием "Бороздиновская"? Станица – это поселение русских казаков…
ТАК ГДЕ ЖЕ НАСТОЯЩИЕ ХОЗЯЕВА ПОКИНУТЫХ ЧЕЧЕНЦАМИ ДОМОВ ?..
Спросить было не у кого…
В конце 90-х годов я читал старую "Роман-газету" Ни названия произведения, ни фамилии автора я не помню. Врезалось в память только, что это был вроде бы один из "деревенщиков" со всеми им присущими достоинствами: заунывностью, неподвижностью сюжета, назидательностью и патетичностью изложения. Но один эпизод мне запомнился: как в 30-х годах мальчишка из казачьей семьи приводил домой друга-ингуша, а старая бабуля, помнившая еще, как горцы устраивали набеги на станицы и как отбивались казаки, осторожно спрашивала внука: "Он хучь мирнай?" – имея в виду, признает ли мальчишка-ингуш русскую власть… А казачонку было стыдно за "отсталую" бабку и он внушал ей, что те времена давно ушли в прошлое…
Бабуля оказалась права. Спустя полвека станицам казаков снова пришлось изведать все прелести соседства с так ничему не научившимися, свирепыми и жестокими "абреками", изменившими волчьим заветам предков-грабителей только в вооружении: вместо кремневых винтовок и коней – автоматы и джипы… Они сидели тихо, пока русские были сильны. И ждали своего часа.
Я писал книгу для подростков. Это "просто" приключенческая повесть с погонями, стрельбой, тайнами, дружбой и враждой. Но мне хотелось бы, чтоб мальчишки и девчонки из центральных областей России поняли: мир, о котором я пишу, мною – увы! – не выдуман. До него – полсуток поездом и он не отделен от нас никакими "временами". Я не выдумал ни одного эпизода повести, ни одного героя – положительного или отрицательного. Да, я перемещал их, как фигурки по шахматной доске, я давал им новые имена и фамилии, скреплял новыми, не существующими в жизни, связями и разрывал старые – каюсь, чтобы было интересней читать и легче писать. Но этот мир – РЯДОМ. Он ждет за порогом квартиры, за калиткой дома. От него не спрятаться за песенками "Фабрики звезд" или экраном компьютера, не скрыться под мамин подол или справку о непригодности к воинской службе.
Часть первая.
Будни учебной сотни
Мошки с болот налетело полным-полно, она толклась бестолково возле косо висящего керосинового фонаря, разлеталась, давала, место другим тучам, снова налетала… Бессмысленное и равномерное движение гипнотизировало, и в какой-то момент Глеб понял, что спит… и видит все это во сне – и фонарь, и мошкару, и откинутый полог палатки. Он покачал головой и выдернул себя из сна.
Все осталось. Глеб покачал головой, потянулся и, подхватив рукой фляжку, вылил себе на голову остатки воды. Она была теплая, но все-таки стало чуть легче.
Ночь была дурная, душная и тихая. Небо чистое, звездное, но где-то за северо-западным краем горизонта урчал и. урчал гром, словно кто-то перекатывал по. дну жестяной бочки большой камень. Липкий воздух обволакивал, как мокрая простыня. Глеб позавидовал ребятам, которые сейчас дрыхнут по палаткам, спихнув в ноги, простыни, расстегнул четвертую пуговицу камуфляжа и подул за ворот. Потянулся еще раз, взглянул на часы. Было полтретьего, самый глушняк по времени, когда засыпают даже страдающие бессонницей… наверное… Сам Глеб за все четырнадцать лет так и не познакомился с тем, что это такое.
Он поднялся со складного стула, вышел наружу. Тут было немного полегче, ощущалось движение воздуха, и Глеб подумал: дождь все-таки будет к утру, как бы не с бурей – накатит во все небо, засвистит-завоет, трава пойдёт волнами, а потом ахнет… Бегать в такую погоду – убийство, ноги разъезжаются, думаешь только о том, как бы не упасть. Но Лукаш не отменит пробежку, даже если с неба вместо дождя польется напалм. Железный мужик, и на все один ответ: "Вас никто не заставлял, сами приехали, казачня!"
Ну а что? Все правильно, сами приехали.
Он прошелся мимо ряда палаток – широко распахнутые входные подоги, наглухо затянутые противокомариные сетки. Комарам тоже не леталось – сидели на этих сетках, вяло шевелили крыльями. Внутри кто-то похрапывал, кто-то похныкивал, кто-то – сбивчиво разговаривал во сне. Где б подошел к флагштоку, тронул его, пощелкал по фалу. До смены часового оставалось еще полчаса. Скорей бы, хоть немного с кем-то поговорить. Да и заступает Серб.
Глеб немного постарался между палаток, потом прошел к спортснарядам, держа в поле зрения вход в палатку дежурных. С разбегу заскочил на брусья, лениво сделал десяток махов, спрыгнул. Хотел подойти к турнику, но передумал и, сходив в палатку за фляжкой, набрал из крана скважины холодной воды. Кран как всегда фыркал и плевался, но это было даже приятно. Еще приятней было бы сейчас вылезти из формы и влезть под кран. Но Глеб был уверен, что именно в этот момент появится кто-нибудь из начальства.
Ночью у дежурного никаких развлечений. Только смены часовых, да путешествия к туалету заспанных прочих обитателей лагеря. Ну примерно до часа еще туда-сюда мотаются взрослые – то один, то другой. Но в третьем часу ночи лагерь вымирает.
– Глебыч, не пора?
Глеб обернулся и встретился взглядом с перекошенной от зевоты рожей Костьки Бряндина. Тот еле держался на ногах, зевал с хряском, придерживая, локтем РПШ[1], кубанка лихо держалась на ухе.
– Иди, погуляй, – строго сказал Глеб, – еще до фига времени. А то пока ты тут со мной треплешься, диверсанты всех в палатках подушат.
– Шел бы ты, – уныло сказал Костька, но пошёл сам – неспешно и устало. Хотя Глеб с ним поменялся бы. Ему осталось всего минут пятнадцать – и на боковую, аж на целых четыре часа. А ему куковать до утра.
– Ку-ку, – достаточно громко сказал Глеб и зевнул.
Нет, "на хорошем счету" – это понятие растяжимое. Вот которые самые раздолбаи, они где? Спят сейчас в родных постельках. Четыре часа в день оттрубят на уборке родных школ или чего там – и свободны. А остальные тут. По двадцать четыре часа в сутки в античеловеческих условиях. И так уже полмесяца, и еще неделю так же… А самым-самым – пожалте, особая честь: ночные дежурства.
Стоит ли? Глеб хрюкнул. Ее ли бы ему сейчас предложили поменяться местами с одним из тех, кто остался дома… он бы даже и разговаривать не стал.
Или ты казак – или баба. Тут тоже сам выбираешь, а значит – и ныть нечего. Хотя… насчет баб. Глеб покосился на третью палатку. Вон они. Амазонки, блин.
– Дежурный!
– . Я? – отреагировал Глеб раньше, чем понял, что его окликнули. Развернулся, как на пружинах, подскочил к вышедшему из палатки Скибе, вскинул ладонь к кубанке:
– Господин войсковой старшина[2], за время…
– Вольно, отставить… – Скиба зевнул – заразительно, у Глеба тоже открылся рот. – Подъесаул Лукаш не возвращался?
– Никак не…- Глеб удивленно моргнул: – А разве он не в лагере?
– Не в лагере, не в лагере, – кивнул войсковой старшина. – Закурить не заначил?
Глеб обиженно засопел и промолчал. Он курил уже два года и ради интереса решил: в лагере не будет. И долгое время не очень-то и хотелось. А вот Скиба напомнил – и теперь поедет… Чтобы отвязаться от мыслей о сигаретах. Глеб еще раз козырнул и пошел в первую палатку – будить Серба.
В палатке было еще душнее, чем снаружи. Мирослав сел на кровати раньше, чем Глеб подошел вплотную, кивнул, шепнул:
– Я проснулся, иду.
Насчет него можно было быть уверенным – Серб опять не уснет, как с некоторыми бывает. Глеб вышел наружу, разыскать Костьку.
Скиба ушел. А часового искать было не надо – он мялся возле флагштока .
– Иди сюда, – смилостивился Глеб – Серб сейчас придет.
Передача службы была короткой и обыденной (или обыночной?) Костька, стаскивая куртку на ходу, умелся в палатку, а Мирослав, поболтав головой под краном, с чисто казачьей лихостью нахлобучил на черные кудри кубанку и сказал:
– Пойду сусликов ловить.
– Погоди, – Глеб насторожился,- машина едет.
Несколько секунд оба прислушивались. Движок хрипел и рычал где-то за болотами, если по прямой – метров двести, а так – километра два. Наконец Мирослав определил:
– Да это же наш УАЗик.
– Точно, – Глеб хлопнул себя по лбу, – Скиба сказал, что Дмитрий Данилыч должен приехать… Я и не заметил, когда он уезжал.
– Днем еще, вернее, вечером, – вспомнил Мирослав. – Мы в волейбол резались, я забежал водички попить…Встретить?
– Давай обходи территорию, я сам встречу, – хлопнул друга по плечу Глеб. Серб то ли в шутку, то ли всерьез отдал честь и растворился в темноте.
Глеб неспешно подошел к шлагбауму, перегораживавшему единственную нормальную дорогу на территорию лагеря, остановился, опираясь на легкую металлическую перекладину, украшенную рядом катафотов ярко-оранжевого цвета.
УАЗик захрипел где-то совсем близко, взвыл, хрюкнул удовлетворенно. Глебу представился динозавр, бредущий по болоту, но тупой высокий нос уже выкатился из темноты, кромсая душную темноту лучами фар. Распахнулась дверца водителя, нога в начищенном до звездного сияния сапоге отупила на грешную землю, но вместо света звезд отразила огонек мобильника – Лукаш с кем-то разговаривал:
– Нет… Во-первых, я у тебя не был, а во-вторых, я на тебя обиделся… Как за что?! Да западло так таз ставить!.. – он бешено замахал рукой Глебу, прервал еще одним, особенно яростным взмахом, его доклад и, убирая мобильник, сказал: – Представляешь, сестра моя – ну, которая в Ростове – родила наконец. Так что я теперь дядька!
– Кого родила, мальчика? – Глеб спросил об этом без особого интереса – ему казалось, что на заднем сиденье кто-то устроился. Лукаш помотал головой:
– Не, не мальчика.
– А кого? – так же рассеянно спросил Глеб и, ойкнув, начал потирать лоб. Отпустивший ему щелбан Лукаш вылез наружу весь и наставительно сказал:
– Казак никогда не расслабляется… Так, что еще? – спросил он темноту. – Машину я поставлю, сам пойду спать… О, да, точно, конечно! – он неожиданно посерьезнел и, приобняв Глеба за плечи, отвел к шлагбауму: – Глебыч, тут такое дело. Человека одного разместить надо.
– Во!- Глеб искренне возмутился. – Дмитрий Данилыч, ну где я его размещу?! В палатках все занято, нет же свободных кроватей, только часовых.
– На одну ночь, – Лукаш не приказывал, вроде бы даже просил. – Александрыча будить неохота, он знает…
– Да он только лег, про вас спрашивал, – вспомнил Глеб.
– Ну вот… Одну ночь. Завтра подвезут, что нужно – кровать, тудым-сюдым, поди кудым… Дежурный по лагерю такие вопросы должен "на раз" решать.
– Что за человек? – уточнил Глеб. – А то завтра вы же и спросите: "А кого это, мил друг Глебыч, – мальчишка передразнивал подъесаула очень похоже, – ты разместил на вверенной тебе территории по ночному времени?.. Кто распорядился?!. Я?!?!. Знать не знаю, ведать не ведаю, ничего не слышал – прописал шпиена и диверьсанта, а на меня валит.."
– Глебыч, – ласково сказал Лукаш, – скоро дожж па-адеть. Утром все побегут на зарядку…
– Ни фига, – покачал головой Глеб, – я дежурю, а утром сдам и буду спать. Так что пусть и-идеть… Что за человек, Дмитрий Данилыч?
– Пацан, – снова стал серьезным Лукаш и, вздохнув, пожал плечами. – Звать Серега. Больше ничего про себя не помнит. Не делю назад наши его в плавнях нашли. Ну, больница там, искали по краю – ничего. Собираемся через Москву искать, но это ж когда, а пока врачи сказали: амнезия у него, нервная какая-то, и лучше ему среди ровесников. А считай все ровесники тут. Ну не в детдом те его в Буденновск?! Ну и решили – пусть с нами, а там посмотрим.
– Вообще ничего не помнит, что ли? – Глеб покосился на УАЗик.
– Не, ну есть-пить и разговаривать он умеет, – пояснил Лукаш. – Вообще все нормально. Он своего прошлого не помнит, имя только. Ни вещей, ни документов или чего… Взяли – джинсы, трусы, майка, кроссовки, носки, все побитое,рвеное и грязное.
– От соседей ушел[3], – хмуро сказал Глеб. – Точно. Это у них спрашивать надо, кого и где они украли. И кто у них из зиндана[4] уйти сумел недавно…
– От соседей, нет,- развел руками Лукаш, – а пока надо его разместить и поскорей. Мы с Александрычем за него отвечаем. Так что работай, а я машину отгоню.
– В дежурке положу, – решил Глеб. – Давайте его сюда.
– Сергей! – негромко, но отчетливо окликнул Лукаш.- Иди, приехали.
Из. УАЗа выпрыгнул мальчишка, подошел – медленно, но без задержки. Глеб с хмурым интересом оглядел его, понимая, что ведет себя как-то не так – однако по-другому смотреть на незнакомых ровесников он не умел. Мальчишка, впрочем, не выглядел особо напуганным или зашуганным – так, просто мальчишка, попавший в новое место к новым людям и осматривающийся. Он был повыше и потоньше Глеба, сильно загорелый, светленький, с тонкими чертами лица, над правой бровью – шрам, длинный, белесый. Без вещей…
– Глеб – Сергей, Сергей – Глеб, – быстро отбарабанил Лукаш и полез в УАЗик. Глеб вздохнул, пока зал рукой:
– Пошли, – и первым зашагал к палатке, слыша, как Сергей идет за ним.
Внутри он посильней подкрутил керосинку, кивнул на кровать. Мальчишка был в камуфлированной форме, но без знаков различия и эмблем. И без кубанки, конечно. Помедлив, взглянул искоса на Глеба, подошел к кровати, сел, сидя начал раздеваться, глядя в угол. Глебу стало скучно – взрослые дела – и он вышел наружу.
Лукаш уже смылся. За шлагбаумом прошел Серб, исчез в кустах – бесшумно, мошкара летела на огонь керосинки с удвоенной энергией, и Глеб, заглянув внутрь, увидел, что Сергей уже в постели. Уменьшил огонь до минимума и, чтобы разогнать сон, пошел шататься по территории.
Вернулся где-то через полчаса, сел на стул, повздыхал, плюнул наружу и достал из-под столика растрепанный журнал – "Технику-молодежи" восемьдесят лохматого года, который кто-то оставил в начале смены. Читать там уже было нечего, но сидеть просто так – тоже, знаете ли…
Сергей вздохнул, не как спящий. Чтобы хоть с кем-то поговорить, Глеб безразлично спросил:
– Ты что, не спится?
– Не, – голос у мальчишки был обычный, как внешность. – Я и не хочу, я почти весь день проспал, пока Дмитрий Данилович по делам бегал.
"По девкам," – со смешком отметил Глеб. А еще – что мальчишка говорит не по-здешнему, а как в Центральной России. Вслух спросил:
– А чего тогда лег?
– Я думал, у вас так положено…
– Ну вообще-то положено, – кивнул Глеб, – но ты же это. Вроде гость…Ты точно спать не хочешь?
– Не хочу, я же говорю…
– А ты в шахматы играешь?"- спросил Глеб и осекся, но мальчишка спокойно ответил:
– Играю… Я сначала и этого не помнил, а потом в больнице увидел, как играют – и вспомнил.
– Садись, сыграем, – обрадовался Глеб, доставая походные шахматы Скибы, которые тот всегда оставлял дежурным. Мальчишка выбрался из-под простыни, подошел, огляделся, пододвинул второй стул. В этот момент Глеб заметил у него на спине темные полосы и с трудом перевел дух – да, точно он догадался… – Ты какими будешь, поканаемся?
– Слушай… – мальчишка вздохнул, повел плечами, потом словно бы решился: – Ты не подумай… просто со мной так бывает… Я есть хочу. Не хотел совсем, я поел, как выезжали, а сейчас хочу…
– Во, блин, проблем-то, – бодро сказал Глеб. – Ну-ка…
Нагнулся, порылся в столе и выставил на него вскрытую полупустую банку сгущенки, пачку пресных галет, где не хватало трех штук, на треть полную бутылку теплой минералки, а напоследок – закрытую банку риса с бараниной. Потом достал из чехла на поясе "байкер"[5] – открыл консервный нож и начал ловко вскрывать банку каши. Занятый этим делом, Глеб не сразу заметил, что Сергей, взявшись руками за край с тола, внимательно и напряженно следит за его действиями – а когда заметил, то удивленно спросил:
– Что?
– Нож, – кивнул Сергей и сделал замедленное движение рукой. – У меня был такой. Я его носил… – снова рука поплыла по воздуху. – Я его носил на поясе. И… – он покачал головой: – Нет, не помню.
– Да ты давай ешь, а я пока фигуры расставлю, – Глеб обеими руками придвинул по столу еду, банки, бутылку. – Голову себе не забивай, найдут твоих и ты все вспомнишь. У нас не Москва, у нас, слава Богу, – он перекрестился, – Кубанское войско!
Гроза в самом деле прошла под утро – мгновенная и гремучая – но вот только ее против всех ожиданий сменил дождь, несильный и затяжной. Само по себе это было неплохо – дождь требовался полям, садам, бахчам всей Кубани – но для лагеря в этом имелись определенные проблемы.
Впрочем, Глеба они не очень-то колыхали. Сменявшись, он уснул в палатке, куда днем заходить запрещалось, и проснулся аж после обеда. Дождь все еще шел, но в разрывах между тучами тут и там мелькало то голубое небо, то солнце, намекая, что все это скоро пройдет.
В принципе, Глеб по распорядку был свободен до полдника, до пяти часов. По тому же распорядку сейчас были теоретические занятия и, выглянув наружу, Глеб не удивился, обнаружив почти всех ребят под навесом на скамейках. Решив, что в палатке делать в общем-то нечего, Глеб оделся и направился к своим.