Комментарии к Обществу спектакля

Но больше всех отличился, конечно же, Китай, выставив недавно на встречу с иностранными делегациями целую армию промышленных чиновников — жалкое подобие терракотовой армии Первого императора. Это было бы смешно, если бы не было так грустно. У каждого чиновника было по десятку советников, но ни один из них не знал ничего про Китайское искусство, да и вообще не знал ни о чём, кроме промышленности. "Извините, у компьютера нет данных по этому предмету". Пожалуй, впервые в истории случилось так, что страной правят люди, которые ничего не смыслят в искусстве, не могут отличить подлинник от подделки. Страшно подумать в какую пропасть заведут мир все эти идиоты, которые надменно величают себя экономистами и управленцами.

XVIII

Наше общество насквозь пронизано секретностью. Тут и "вольные каменщики", тщательно скрывающие консолидированное могущество своих членов; сюда относятся и всякого рода "государственные тайны", которые освобождают государство от любых рамок закона. Что уж тут говорить о том, на какие ухищрения подчас решаются производители, когда хотят с помощью рекламы представить свой низкопробный товар как верх научного прогресса. А чего стоят экстраполяционные прогнозы, в которых власть отмечает таинственное действие на себя тех факторов, которые она уже, вроде бы, победила. Впрочем, можно сделать и много других наблюдений.

В городах и окрестностях всё больше становится мест, куда закрыт доступ зевакам и непосвящённой публике, как, впрочем, и шпионам. И хотя не все они имеют военное назначение, охрана их строится именно по военной модели. Внутрь таких объектов не допускаются не только случайные прохожие, но даже и полиция, чьи полномочия в последнее время сократились до выслеживания и наказания простейших, в основном бытовых правонарушений. Вот почему Альдо Моро был узником именно тюрьмы "Potere Due", из которой можно было при желании убежать, но в которую нельзя было попасть.

Всё больше и больше становится людей, которых готовят и обучают исключительно подпольной деятельности. Одни из них владеют секретными архивами, т. е. имеют доступ к засекреченным данным и анализам. Другие заняты тем, что ищут способы: как наиболее эффективно манипулировать этими секретными данными и как заставить их работать на себя. Ну и, наконец, есть ещё и третьи, так называемые "люди действия", которые, собственно, и разгребают жар.

Год от года вкладывается всё больше и больше средств в агентов разведки и влияния, благо обстоятельства этому только потворствуют. Новые условия общества интегрированного спектакля привели к тому, что критика ушла в подполье, однако не потому, что захотела спрятаться, а потому, что её затолкала туда громоздкая система принуждения и господствующего мышления. Понятное дело, что произошло это не само собой, — кто-то сначала прощупал почву, а затем применил вполне привычные и традиционные методы для её уничтожения — само собой, они были подпольными: активно использовалась провокация, внедрение агентов влияния и другие способы дискредитации аутентичной критики в пользу фальшивой — заранее подготовленной для этой благой цели. Словно снежный ком растёт всеобщий обман создаваемый спектаклем, — материалом для этого роста служит ложь тысяч и тысяч отдельных индивидов. Отсутствие логики приводит к тому, что многие судебные разбирательства, подчас фальсифицированные от начала до конца и скатившиеся оттого в бездну иррациональности, поступают в ведение таких вот «чрезвычайных» экспертов. Доходит до того, что если преступление не получается объяснить, на него просто наклеивают ярлык "суицид".

Мы уже привыкли к массовым казням: казнят правых и виноватых; с террористами, или с теми, кого за них считают, открыто борются террористическими методами. Моссад организовал убийство Абу Джихада, SAS[6] может таким же образом начать убивать ирландцев, а параллельная полиция GAL[7] — басков. Понятно, что свои цели террористы выбирают не случайным образом, однако что движет ими — остаётся для многих загадкой. Кто-то считает, что железнодорожную станцию в Болонье взорвали специально для того, чтобы укрепить рейтинг правительства Италии; кто-то сомневается в действительном существовании "бригад смерти" в Бразилии; кому-то не верится, что мафия может сжечь отель в США, для того чтобы в штате скорее приняли закон о легализации рэкета. Но какие мотивы были тогда у безумных брабантских убийц?[8] Здесь уже ничего подходящего на ум не приходит. Cui prodest? — когда в этом деле замешано столько разных интересов! Как результат, в обществе интегрированного спектакля наша жизнь и смерть подчинена воле случая.

Если СМИ или полиция невзначай пустят какой-нибудь слух, то он немедленно — в крайнем случае, после нескольких повторений в эфире — станет общеизвестным и доказанным фактом. Мифическая власть спектакля может запросто уничтожить неугодную ей личность, окружив её непроницаемым ореолом молчания, а потом, сменив гнев на милость, даровать ей жизнь обратно. Их воскрешение всегда запрограммировано, специалисты, доказывая их существование, извлекают доходяг из небытия, словно джинов из бутылки. А пока в их услугах не нуждаются, они мирно дремлют себе где-то между Ашероном и Летой, толком не похороненные спектаклем. "Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря!".[9] Кровавый террорист сбрил бороду и явился ко двору в нарядном костюме. И даже неуловимый вор теперь ничего не крадёт, а мирно заведует кофейней на Монмартре.

Однако так делается не везде. Зачастую власть защищается посредством инсценировки ложных атак, направленных, на первый взгляд, против самой власти, однако уже то, с каким рвением и полнотой данные атаки освещают СМИ, можно догадаться об их истинном заказчике. Так было, например, с нелепым захватом Кортеса (испанского парламента) членами испанской гражданской гвардии во главе с Техеро Молина. Однако за этим неудавшимся путчем, который подавили в течение 24 часов, как-то затерялось другое pronunciamiento, куда более важное для политической жизни Испании. Ещё похожий пример — провал французских спецслужб при проведении спецоперации в Новой Зеландии в 1985, которой можно расценивать как очень хитрый стратегический шаг. Общественность, кажется, слишком негодовала по поводу всевластия спецслужб? — пожалуйста, теперь все убедились, что спецслужбы не только ставят перед собой нелепые цели, но и не в состоянии толком проводить спецоперации. Наконец, уже все, кажется, согласились с тем, что нашумевшие поиски нефти прямо под центром Парижа, о которых так громко трубили осенью 1986 года, затевались только для того, чтобы проверить, насколько изумится население, будет ли оно возмущено, если его вдруг начнут выгонять из собственных домов ради проведения совершенно бесполезных с экономической точки зрения геологоразведочных работ.

Что уж тут говорить о том, как посредством администрации президента США в Иран незаконным путём переправлялось оружие! И хоть бы кто-нибудь спросил: кто же на самом деле управляет США — главной силой в так называемом демократическом мире? Более того! Кто, чёрт возьми, управляет этим самым демократическим миром!?

Впрочем, надо зреть в корень: в мире, который отдал себя в услужение экономической необходимости, никто не знает действительной стоимости производимого товара. А было бы чертовски интересно узнать, сколько на самом деле стоит весь этот ширпотреб?

XIX

В начале 1988 года генерал Норьега неожиданно прославился на весь мир. Он был неофициальным диктатором Панамы, командуя Национальной гвардией в стране, в которой нет армии. Панама, вообще говоря, — это не суверенное государство: именно она существует ради своего канала, а не наоборот. Её валютой является американский доллар, да и «армия», которая правит страной, по сути, тоже является иностранной. Поэтому, точно также как и генерал Ярузельский в Польше, Норьега полностью посвятил свою карьеру охране оккупационного режима, выступая начальником полиции. Так как сама Панама не приносила ему большого дохода, он импортировал наркотики в США, а затем переправлял «панамские» деньги в Швейцарию. Он работал на ЦРУ против Кубы, и для того, чтобы обезопасить себя и свои махинации, он пролил свет на импорт наркотиков в США через Панаму таким образом, чтобы всем показалось, что в это дело замешана Гавана. К зависти Вашингтона, его главным советником по безопасности был никто иной, как Михаэль Харари — бывший офицер Моссада, бесспорно лучший специалист в этой области. Когда США, наконец, решили избавиться от Норьеги, и несколько американских судов осторожно предъявили к нему претензии, он тут же заявил, что всегда был готов защищать себя от посягательств: ему не страшны ни иностранцы, ни свой собственный мятежный народ. Он тут же встал под знамёна анти-империализма и тем самым заручился поддержкой общественности и менее эксцентричных бюрократических диктаторов Кубы и Никарагуа.

Вряд ли генерала Норьегу можно назвать типично панамским явлением: он продаёт и подделывает всё и вся. Тем же самым, если присмотреться, занят сегодня весь мир. Он является наиболее колоритным представителем интегрированного спектакля, именно таким деятелям спектакль обязан своими успехами во внешней и внутренней политике. Спектаклю нужны такие государственные деятели и такие государства, такие генералы, такие капиталисты. Норьегу можно назвать героем нашего времени, и если кто-то захочет прийти к власти и остаться надолго у её руля, тот должен брать с него пример. Не только в Панаме происходят такие чудеса — это примета нашего времени.

XX

Клаузевиц в своё время точно подметил, что знание должно рано или поздно стать властью. Это в высшей степени справедливо для спецслужб: именно из знания они черпают свою славу и свою воистину виртуозную манеру действия. Спектакль, как известно, подавляет любое проявление деятельности человека, а также очень не любит распространять информацию о деятельности других людей: понятно, что для спецслужб это совершенно неприемлемо, и поэтому они тщательно отгородили себя от спектакля. Однако в этом убежище, как затем выяснилось, они оказались не одни — вместе с ними там окопались и другие личности, анализирующие предметы действительности и предпринимающие тайные действия над ними. Не так давно мир облетело сенсационное известие: оказалось, что на Маргарет Тэтчер одно время очень сильно давила Британская разведка и даже готовила на неё покушение, т. е. сегодня спецслужбы даже в состоянии сместить премьер министра, если его деятельность покажется им опасной. Как результат, спектакль снова ввязывается в "Великую игру" шпионских страстей.[10]

"Теория заговоров", возникшая в XIX веке, была наивным и откровенно реакционным суеверием, особенно в то время, когда массами руководили не какие-то полумифические масоны, а вполне реальные, крупные и могущественные общественные организации. Однако современные горе-бунтовщики воротят от них нос и более склонны верить слухам и домыслам, а также книгам с громкими названиями. Они призывают бороться с мировым злом, но при этом сами не желают и пальцем пошевелить — мечтателей всегда вгоняет в скуку потребность что-либо делать. Государство замечает данный факт и пользуется им.

Почти все события мировой политической жизни и, — что, наверное, даже более важно, — внутренней политики сегодня истолковываются и отображаются в стиле провокаций спецслужб. Везде зрителю мерещатся ловушки, дезинформация и двойные толкования, причём одно из этих толкований, возможно, призвано затмить собой другое, ну и т. д. Спектакль заточил нас в невыносимо скучный мир непостижимого. Реальность превратилась в утомительный, бесконечный детективный роман, столь же интересный, сколько ловля чёрного кота в тёмной комнате.

Телевидение показало красивую картинку и сопроводило её наглой ложью, а обыватели-идиоты ей поверили. В полуэлитарных кругах принято считать, что всё вокруг — амбивалентная мистификация, которую кто-то тайно «сконструировал» неизвестным кодом. Более посвящённая элита уже старается выявить истину, однако постоянно сомневается и путается, несмотря на всю свою посвящённость, доступ к тайным знаниям и самоуверенность — они тщатся найти саму квинтэссенцию истины, однако их влечение остаётся безответным.

XXI

Секретность господствует над миром, прежде всего, как секрет господства. Согласно спектаклю, секретность — это всего лишь досадное, однако необходимое исключение из общего правила, по которому информация в современном мире избыточна и доступна каждому. Ещё интегрированный спектакль утверждает, что его "свободный мир" — это всего лишь оболочка, исполнительный орган власти на службе у всеобщей демократии. Но в спектакль на самом деле никто не верит. Что бы ответили зрители, если бы их вдруг спросили: "что вы думаете о существовании секретности в современном мире?" И правда, как вы допускаете, что секретность правит миром и, более того, вашей жизнью в этом мире? В мире, о принципиальных реалиях которого вы даже и не подозреваете? Действительно, сейчас никто не замечает секретность во всём её первозданном совершенстве и функциональной универсальности. Все допускают, что в ведении специалистов, может быть, и существуют какие-то секретные области, при этом, надо сказать, что многие уверены в своей собственной секретности.

Ла Боэси в своём труде "Discours sur la servitude volontaire" наглядно показал, что власть тирана с особой ревностью и подобострастием поддерживает, прежде всего, определённый круг лиц, которые обоснованно или нет, но верят, что помогать власти — вполне в их интересах. Именно таким путём многие политики и профессионалы СМИ, опасаясь потерять свой иммунитет, активно пользуются своими связями и оказанным доверием. Если им доверят доступ к секретной информации, они ни за что её не подвергнут критике, и лишь закроют глаза на то, что в ней принципиальные аспекты реальности, подчас, скрыты. Благодаря великодушию своих покровителей они видят чуть больше карт, чем все остальные; причём, не важно, что эти карты могут оказаться фальшивыми — правил игры они всё равно не знают. Поэтому они немедленно отождествляют себя со своими кукловодами и начинают дружно презирать «невежество» толпы, хотя сами ничуть не лучше. Те крохи информации, которые тирания отпускает своим приспешникам, зачастую отравлены ложью: их нельзя проверить, но ими можно запросто манипулировать. Однако те рады и таким жалким крохам, ибо они позволяют себя мнить хотя бы ненамного выше тех, кто вообще ничего не знает. Основная задача таких «профессионалов» — повышать авторитет власти и делать её как можно более непостижимой. Главная привилегия этих специалистов перед обычными зрителями, которые по дурости своей ещё наивно верят, что что-то понимают, заключается не в том, что эти эксперты действительно знают и понимают больше, а в том, что они верят, будто знают больше!

Власть не так глупа, как кажется — она ясно понимает, что её необузданное и бесконтрольное правление рано или поздно приведёт к огромному числу крупных катастроф, как экологического (например, химическое заражение воздуха), так и экономического характера (мировые финансовые кризисы). Одно время она, правда, заявляла, что в состоянии справиться со всеми этими неудачами, но и это было всего лишь дезинформаций.

XXII

За последние два десятилетия существенно возросло число громких убийств. Был убит Кеннеди, Альдо Моро, Улаф Пальме; убивали министров и банкиров, одного или даже двух Римских пап, а также некоторых, кто был ценнее всех их вместе взятых. Что самое интересное, ни одно из этих преступлений так и не было раскрыто. Создаётся такое впечатление, что это просто лишних марионеток пустили в расход, причём никто не задался вопросом о том, кто, собственно, главный кукловод в этом театре. Характер всех этих убийств был примерно одинаков, как одинаково нелепыми и беспомощными были официальные заявления по их поводу. Синдромы этой социальной болезни быстро распространились по всему обществу: раньше такое безобразие происходило лишь на самом Олимпе государственного устройства (в общем-то, традиционной сфере для подобного рода преступлений), а также в самой низине общественного устройства: в области рэкета и преступных разборок, где уже давно шла непримиримая борьба между профессиональными мафиози. Доселе между этими пластами общества было относительно спокойно, но теперь даже в середине общественного устройства стало опасно находиться — ведь именно там столкнулись интересы власти и мафии.

Не было отбоя от попыток объяснить, пролить свет на данные загадки, свести их к обычным преступлениям: кто-то винил во всём некомпетентность полиции, тупость судей, поспешные разоблачения прессы, кризис в спецслужбах, подкуп свидетелей, а кто-то и вовсе утверждал, что эти убийства устроили сами полицейские. Однако Эдгар Алан По уже задолго до этого пролил свет на истину в своём рассказе "Убийство на улице Морг":

"Мне кажется, данное дело было намеренно признано неразрешимым: уж слишком оно было одиозным. В этом и кроется разгадка преступления… В расследованиях, которые нынче проводятся, уже не так часто задаётся вопрос "что же произошло", всех больше интересует — "что здесь произошло из того, что не происходило прежде?"

XXIII

В январе 1988 колумбийская наркомафия выпустила особое коммюнике, нацеленное на то, чтобы изменить общественное мнение по поводу своего предполагаемого существования. Сегодня любая мафия первым делом должна доказать, что она не существует или, по крайней мере, является жертвой лженаучной клеветы; и именно в этом она, прежде всего, схожа с капитализмом. Однако мафия оказалась в неприятном положении — она так рьяно опровергала собственное существование, что невольно стащила покрывало с тех, кто пользовался ей как козлом отпущения. Вот что гласило вышеупомянутое коммюнике: "Мы не принадлежим к мафии политиков и бюрократов, финансистов и миллионеров, мы не имеем ничего общего с монополистической и нефтяной мафией, мы не заключаем мошеннические миллионные контракты и, тем более, не связываемся с мафией СМИ".

Несомненно, авторы данного коммюнике были заинтересованы, кроме всего прочего, чтобы их действия расценивались как банальные незаконные, преступные деяния, они хотели слиться с общим потоком, заливающим всё современное общество. Также мы не ошибёмся, если предположим, что эти люди, хотя бы из-за своего ремесла, знают, о чём говорят. И знают больше, чем большинство людей. Мафия расцвела буйным цветом на почве современного общества. Её мировая экспансия проходит с невиданной быстротой, — столь же быстро по свету распространяются и другие продукты труда, которыми спектакль лепит свой мир. Мафия растёт одновременно с быстрым развитием информационных технологий и промышленным производством продуктов питания, вместе с урбанизацией и трущобами, неграмотностью и разветвлёнными сетями спецслужб.

XXIV

Мафию в США занесли эмигранты-рабочие из Сицилии; примерно в это же самое время на западном побережье разразилась клановая война между китайскими триадами, т. е. изначально мафия была банальным архаизмом, пережитком, прижившимся на новом месте. Рождённая из нищеты и обскурантизма, мафия даже не смогла наладить связи с Северной Италией. Все были уверены, что чуть только государство станет более совершенным, она исчезнет без следа. И понятно, ведь раньше мафия процветала лишь за счёт «защиты» угнетённых меньшинств, пуская свои корни загородом, где не действовали законы буржуазного общества, и куда боялась совать свой нос рациональная полиция. Мафия могла только защищаться, и то для этого она в состоянии была позволить очень немногое: так, «убрать» свидетелей, нейтрализовать полицию и судей, ну и конечно, поддерживать требуемый уровень секретности в своей сфере влияния. Однако ожидания не сбылись, и мафия лишь почувствовала новый прилив сил, когда восторжествовал новый обскурантизм, вначале распылённого, а потом и интегрированного спектакля. Окончательная победа секретности, покорность толпы, полная потеря логики, всемирный прогресс трусости и продажности — сделали своё дело. Отныне мафия преобразилась и стала современной агрессивной силой.

"Сухой закон" в Америке (кстати, показательный пример того, как государство предъявило претензию на всеобщий авторитарный контроль, и что из этого вышло) довлел над организованной преступностью в течение более чем десяти лет. Именно с тех пор мафия, обогащённая новыми силами и опытом, ударилась в политику, выборы, коммерцию, активно стала развивать рынок профессиональных киллеров, начала задавать тон в некоторых областях внешней политики. Во время второй Мировой войны правительство США щедро перечисляло мафии средства для того, чтобы облегчить вторжение в Сицилию. Прошло время — алкоголь легализовали; теперь его место заняли наркотики — главный товар нелегального потребления. Далее мафия вплотную приступила к дележу собственности, занялась банковскими махинациями, политикой на высшем уровне, государственными делами, а затем и зрелищной индустрией: телевидением, кино и журналами. И уже, по крайней мере, в Соединённых Штатах — точно, мафия опутала своими щупальцами музыкальную индустрию, как, впрочем, и любую другую сферу деятельности, в которой коммерческий успех продукта зависит от относительно сплоченной группы лиц. На них, поэтому, легко оказывать давление. Можно взятками (мафия на это денег не жалеет), а если взятки не помогают, то и банальными угрозами — всё равно ей никто не в состоянии дать отпор. Мафия подкупает ди-джеев и тем самым определяет, какой именно музыкальный товар будет пользоваться популярностью в новом сезоне. А вы ещё удивляетесь, почему по радио крутят такую убогую безвкусицу.

Воодушевившись своим успехом в Америке, мафия и в Италии обрела невиданную силу. После периода политического перемирия с параллельным правительством она получила право безнаказанно убивать начальников полиции и магистратов, что впоследствии вошло в историю под понятием "политический терроризм". Похожая эволюция японской мафии в относительно независимых условиях хорошо иллюстрирует единство эпохи.

Нельзя противопоставлять друг другу мафию и государство и, тем более, пытаться что-то этим объяснить — они никогда не враждовали. Теория только подтверждает то, что уже доказано на практике. Мафия — не чужак на этой земле, она чувствует себя здесь как дома. В рамках интегрированного спектакля, мафия — это идеальная модель любого развитого коммерческого предприятия.

XXV

Мы живём в удивительное время: сегодня даже политическое убийство может запросто сойти с рук, в каком-то смысле на него начинают смотреть сквозь пальцы. Сумасшедших на улицах становится всё больше и больше, однако куда примечательней то, что все вокруг начали перенимать их язык. СМИ дают такие идиотские объяснения к событиям не потому, что их заставляет это делать какое-то абстрактное царство террора и ужаса — вовсе нет. Как раз тот факт, что такие объяснения имеют место — внушает ужас.

Давайте взглянем, какое объяснение давали политическим убийствам до того, как современное общество прогнулось под железной пятой спектакля, и после. Итак, 31 июля 1914 года, Европа накануне первой Мировой, Рауль Виллен убивает Жана Жореса. Никто не сомневался, что Вилен, хотя и был немного неуравновешенным человеком, убил Жореса по политическим мотивам, так как до этого попал под влияние правых экстремистов, которые и убедили его в том, что Жорес представляет угрозу для национальной безопасности. К слову, эти экстремисты недооценили силу патриотического крыла в Социалистической партии, — и не важно, убили бы Жореса или позволили ему дальше проповедовать свою антивоенную интернационалистическую позицию, — всё равно партия поддержала бы действия Антанты.

А теперь представим себе, что бы произошло, если бы такое событие случилось сегодня. На помощь к полиции и журналистам тут же прилетели бы «эксперты» по "общественным вопросам" и «терроризму» — они тут же рассказали бы, что Виллен — известный психопат, и что он до этого планировал сразу несколько убийств. Причём все его жертвы, не взирая на их политические взгляды, чисто случайно выглядели и одевались в точности как Жан Жорес. Психиатры бы это тут же подтвердили, а журналисты, в свою очередь, быстро разнесли бы эту радостную весть, тем самым, подтвердив свою собственную компетентность и беспристрастность как истинно авторитетных экспертов. Официальное полицейское расследование немедленно бы отыскало нескольких людей с хорошей репутацией, готовых засвидетельствовать тот факт, что 31 июля Виллена обидел официант в "Cafe du Croissant" на Монмартре, и тот на весь зал поклялся отомстить хозяину этого заведения, угрожая убить его лучшего клиента, а потом достал револьвер и застрелил Жореса.

Это только в прошлом всё тайное рано или поздно становилось явным. Впрочем, надо сказать, Виллену повезло, и французский суд его тогда оправдал. Его расстреляли только в 1936 году в самом начале Испанской революции, — угораздило же бедолагу переехать на Балеарские острова!

XXVI

В условиях, когда государство установило гегемонию над управлением производством, и когда спрос на все товары непосредственно зависит от степени централизации информации и рекламы в рамках спектакля, к которым вдобавок обязаны приспосабливаться формы распределения, повсеместный рост тайных обществ и сетей вполне отвечает современному способу получения выгоды при управлении экономикой. Это естественный продукт концентрации капитала, производства и распределения. Всё что не развивается — обречено на вымирание, при этом ничто, никакое предприятие не сможет развиваться, если оно не приспособится к ценностям, технике и методам современного спектакля, государства и промышленности. В конечном счёте, экономика нашей эпохи диктует, чтобы все люди были связаны между собой взаимными узами зависимости и защиты.

Как раз здесь мы и убеждаемся во всей проницательности и истинности известной сицилийской поговорки, ныне признанной во всей Италии: "Если у тебя есть друзья, и есть деньги — ты можешь насмехаться над законом". В интегрированном спектакле законы перестают действовать. Их сочиняли ещё тогда, когда никто и представить себе не мог, каких высот достигнут новые технологии производства, и что, собственно, производство и распределение будут регулироваться совсем иными типами соглашений. Уже не важно, что думает публика, не важно, какие у неё вкусы. Спектаклю они уже не помеха, ведь опросы общественного мнения, выборы и прочие "модернизации-реструктуризации" проводятся отныне под его патронажем. И не важно, кто победит на этих выборах — преданным покупателям всё равно на них всучат самый паршивый товар, потому что выборы ради этого и устраиваются.

Распространённые толки о "правовом государстве" пошли как раз с тех пор, когда демократические государства перестали быть таковыми. Причём вряд ли можно назвать случайным тот факт, что данное выражение обрело популярность где-то в 1970 году и, что особенно симптоматично, в Италии. Сегодня в законах изначально создаются лазейки, чтобы ими могли воспользоваться те, кто располагает для этого средствами. В некоторых случаях нелегальные, мошеннические операции выступают дублёрами-двойниками вполне законных экономических сделок, отчего те становятся ещё более выгодными; как пример: мировая торговля оружием, особенно что касается наиболее технологичных и засекреченных образцов. Многие сделки в бизнесе нынче столь же бесчестны, как и вся наша эпоха. Но это не просто некоторые господа выбрали для себя путь обмана и мошенничества — к этому принудила их само наше время.

По мере развития рекламных и контролирующих сетей, которые определяют и обслуживают интересы эксплуатируемых участков рынка, также развиваются услуги и частных спецслужб, причём от людей, готовых предоставить свои услуги в данной области, просто отбоя нет; причём это вовсе необязательно отставные полицейские или другие блюстители государственных интересов и безопасности. Их тайные сети опутали весь земной шар. При виде того, кто их нанял, они тут же вытягиваются в струнку и выказывают чудеса преданности и признательности. Такую готовность добровольно служить редко где сыщешь в буржуазную эпоху.

Мы все чему-то учимся у своих предшественников. Не стоит сомневаться: государственные мужи тоже читали заметки Лукача о концепциях законности и незаконности. Естественно их вынудило к этому новое, решительное, отрицательно настроенное поколение, которое впоследствии кануло в лету — Гомер говорил: "Как поколения листьев, мы поколенья людские". Как и мы, государственные деятели были вынуждены составить свою точку зрения на данный вопрос, тем более, в обществе спектакля ни мы, ни они уже не питали никаких иллюзий по его поводу. Напоследок могу сказать следующее: мы бы, возможно, и рады были посвятить свою жизнь какой-нибудь незаконной деятельности, да сами к тому времени жили в подполье.

XXVII

Фукидид в своей «Истории» хорошо описал особенности одного олигархического заговора того времени, причём его перипетии наводят на мысли о той ситуации, в которой сегодня оказались мы.

"Тем не менее, Ассамблея и Совет, избранный по жребию, продолжали собираться. Однако на них не принималось решений, которые были бы неугодны партии заговорщиков; на самом деле все ораторы состояли в этой партии, и все их речи готовились заранее. Горожане трепетали перед их могуществом, а потому никто не желал оказаться у них на пути. А если кто-то и пытался — его немедленно убивали, причём никто не хотел расследовать данные преступления или предпринимать какие-либо действия против тех, кто был заподозрен в их совершении. Наоборот, люди покорно переносили происходящее. И даже если человек помалкивал, он всё равно благодарил фортуну за то, что его до сих пор ещё не тронули — вот насколько все были запуганы. Заговорщики мерещились им везде, люди окончательно потеряли веру в себя, сосед косо смотрел на соседа, брат — на брата. Угнетаемые страхом, люди даже не могли пожаловаться друг другу или поделиться переживаниями, потому что опасались за свою голову; даже в семьях люди перестали доверять друг другу. Члены демократической партии уже не могли смотреть друг на друга без подозрения: каждый думал, что его коллега связан с заговором. И на самом деле, среди заговорщиков не мало было таких, кого ни за что нельзя бы было заподозрить в связях с олигархией. Однако именно они и были в основном ответственны за то, что большинство граждан перестали друг другу доверять, и именно они обезопасили меньшинство заговорщиков, посеяв семена раздора и подозрительности в Ассамблее".[11]

Что же, история иногда имеет свойство повторяться. Я уверен, когда-нибудь эти Комментарии ещё послужат при написании истории спектакля. Спектакль — это не то, на что мы могли бы просто закрыть глаза. Его возникновение стало главным событием нашего века, причём мало кто дерзнул его хоть как-нибудь описать. Возможно, в иных обстоятельствах, я бы и не принялся за эту работу, удовольствовавшись первым своим трудом по данной теме, оставив право развивать её другим. Однако в сложившейся ситуации непохоже, чтобы кто-нибудь кроме меня решился на это.

XXVIII

Сети рекламы и контроля органично стыкуются с сетями разведки и дезинформации. Раньше человек уходил в подполье, чтобы противостоять режиму. Ныне же конспирация в почёте, и является хорошо оплачиваемой и весьма достойной профессией. При господстве спектакля люди конспирируются, чтобы поддерживать это господство, чтобы в очередной раз утвердить конспирацию как залог благоденствия спектакля. Конспирация — это неотъемлемая часть спектакля.

Власть намеренно создаёт поводы для своего рода превентивной гражданской войны, чтобы предугадать все возможные пути развития событий. Для этих целей создаются "специальные подразделения", готовые вступить в бой по первому зову интегрированного спектакля. Их тактика заключается в том, чтобы развязать бойню ещё до того, как началось восстание. Прецеденты уже были, в худшем случае власть может решиться на операцию аналогичную той, что была вовремя проведена в Мехико в октябре 1968 года и носила кодовое название "Три культуры".[12] Безусловно, такой вариант припасён на самый крайний случай. Необоснованные, случайные убийства являются весьма полезным инструментом для правительства, но только если они относительно часты и вызывают широкий резонанс, особенно важен резонанс, — только благодаря нему стрелка общественных предпочтений может качнуться в ту или иную, выгодную для правительства, сторону. Такие убийства вовсе необязательно должны быть выборочными, ad hominem. Чем случайней выбор новой жертвы — тем больше резонанс.

Далее, даже разрозненные элементы культивированной социальной критики начинают упорядочиваться. Спектакль теперь уже не доверяет академикам и профессионалам СМИ: их традиционная ложь, выдаваемая за критику, уже всем приелась, и необходима новая, более совершенная критика, которую можно эксплуатировать ещё более эффективным образом, и которую будут контролировать другие, лучше обученные профессионалы. Всё чаще на глаза попадаются довольно-таки выдающиеся тексты, за подписью совершенно неизвестных авторов, а то и вовсе анонимные. Достаточно полезная тактика, особенно если учесть, что всем надоели привычные клоуны спектакля, хочется чего-нибудь новенького — и именно поэтому такие тексты встречаются "на ура". Зачастую они посвящены темам, которые никогда не затрагивал спектакль и, что особенно важно, в них используются весьма оригинальные доводы, основанные на совершенно очевидных фактах, которые прежде никто не догадывался приводить. Что же, прямо на наших глазах светлые умы нашей эпохи добровольно идут в рабство режиму, пройдёт ещё много времени, прежде чем они поймут, во что они влипли. То, что для кого-то станет первым шагом в карьере, менее посвящённых заведёт в ловушку.

В тех случаях, когда дискуссия рискует зайти в тупик, искусственно создаётся новая псевдокритика; и из двух точек зрения спектакль, по своему подлому обыкновению, выдвинет ту, которой будет проще манипулировать, благодаря её расплывчатости. Таким образом, любая дискуссия может быть обновлена и начата заново при первой же необходимости. Примечательно, что чаще всего это происходит с громкими дискуссиями о том, что утаивают СМИ: содержат ли эти дискуссии конструктивную критику? — безусловно. Верны ли многие аспекты этой критики? — вполне. Однако акценты у этой критики почему-то постоянно бывают смещены. Темы и выражения в вышеупомянутых текстах кажутся уж больно искусственными, высосанными из пальца. Порою кажется, что они были сгенерированы компьютерной программой в которую кто-то заложил критическое мышление. В этих текстах всегда присутствуют пробелы, которые с первого раза и не заметишь: в них абсолютно нет перспективы на будущее, и это пугает. Они напоминают муляжи орудий, у которых есть лафет, есть ствол, но нет бойка. К несчастью, эта критика поверхностна, и хотя ей не занимать искренности, и зачастую она метко попадает в цель, однако все её положительные стороны блекнут из-за её односторонности. Желает ли эта критика стать беспристрастной? Едва ли. Её разоблачает то, что она никак не хочет раскрывать свою первопричину: ведь именно из государства она когда-то вышла, и к государству стремится вернуться.

Помимо этой анти-журналистской лжекритики ещё существует вполне организованная тенденция к распространению слухов, которые, как известно, являются побочным продуктом зрелищной информации, так как каждый, пускай и бессознательно, стремится получить хоть какую-то толику последней; пускай даже бы она была ложной — в неё всё равно уверуют. Вообще говоря, слухи зародились как наивное суеверие, самообман. Впрочем, не так давно благодаря разведке появились такие люди, которые специально были натасканы на то, чтобы пускать слухи, немедленно удовлетворяющие запросам населения. На основе наблюдений решено было внедрить на практике теорию, которая была сформулирована ещё 30 лет назад, а корнями уходила ещё глубже — в американскую социологию рекламы. По этой теории существуют так называемые "законодатели мод", толкачи, т. е. такие индивиды, которые провозглашают: "делай как я", — и люди добровольно тянутся за ними, стараясь один в один повторять их поступки. Только сейчас данная теория построена не на добровольном следовании примеру, а на строгом подчинении. Помимо традиционных специалистов недавнего прошлого вроде академиков и профессионалов СМИ, полицейских и социологов — спектакль ухитрился навербовать себе новых нахлебников, причём средства на них выделяются как из бюджетных, так и из внебюджетных фондов. Ни в коем случае нельзя тупо и упорно, механически применять к изменившимся условиям устаревшие модели, как нельзя игнорировать опыт прошлого. "Рим перестал быть Римом", а мафиози — ворами. Службы разведки и дезинформации сейчас столь же кардинально отличаются от полицейских и осведомителей былых времён (к примеру, от жандармов и шпиков Второй Империи), как и вообще все современные спецслужбы — от Второго Отделения образца 1914 года.

Искусство умерло, и теперь нет ничего проще, чем спрятать шпика под личиной художника или артиста. СМИ так и трубят о мнимом величии пошлых, не пойми откуда взявшихся клонов нео-дадаизма, которые уже принялись создавать целые замки и дворцы из мусора. При таком процессе вполне понятно, почему шпионы и прочие агенты государственных сетей принуждения с такой лёгкостью выдают себя за артистов. Как грибы после дождя возникают абсолютно пустые псевдомузеи и псевдоисследовательские центры, посвящённые творчеству никогда не живших личностей, с тем же успехом создаются репутации журналистов-стукачей, историков-стукачей и писателей-стукачей. Несомненно, Артюр Краван обладал даром предвидения, когда написал в своём «Maintenant»: "Скоро на улицах нам будут встречаться исключительно художники и артисты, и придётся немало постараться, чтобы отыскать в толпе простого человека". В своё время парижские бедняки любили язвить: "Здравствуйте, добрые артисты! Надеюсь, вы и вправду добрые". Конечно, они говорили не совсем так, но в такой форме их острота ещё более актуальна.

Мы вынуждены принимать мир таким, какой он есть. Сегодня мы становимся свидетелями того, как коллективное авторство начинает практиковаться почти во всех крупных издательствах, точнее в тех, что приносят своим владельцам наибольший доход. Всё равно, только газеты имеют право удостоверять псевдонимы, а потому они с радостью ими жонглируют, сочетают, меняют местами, а то и вовсе подменяют искусственными мозгами. Задача современных авторов — выражать идею и стиль жизни эпохи, но не потому, что они действительно хотят их выразить, а потому что им это приказали. Вот и получается, что поистине независимыми сейчас являются лишь литературные антрепренёры, которые с умным видом рассказывают нам о том, что Дюкасс ссорился с Графом Лотреамоном, настаивают, что Дюма и Маке — два разных человека, подмечают, что не стоит путать Эркманна и Чатриана, и что Ценсье и Даубентон — совершенно разные вещи.[13] Можно смело сказать, что все современные авторы — последователи Рембо, особенно что касается утверждения: "Я — это не я, а кто-то другой".

Вся история общества спектакля вела к тому, чтобы секретные службы начали играть в нём главную роль; так и получилось, чуть только власть и сила этого общества достигли должной концентрации. И хотя они скромно именуют себя «службами», на самом деле именно они определяют главные интересы общества. Они не знают коррупции — они могут лишь верой и правдой служить обществу спектакля. Так ревностно служат, пожалуй, только вперёд смотрящие на корабле посреди бескрайнего океана. Спектакль привёл всё тайное к триумфу, и теперь вынужден нанимать для собственного управления всё больше и больше специалистов в области тайного. Эти специалисты не обязательно должны быть бюрократами, — это индивиды, которые в разной степени освободили себя от контроля государства и бюрократии.

XXIX

Главное рабочее правило для интегрированного спектакля, ну или, по крайней мере, для тех, кто заведует его делами, состоит в том, чтобы сделать всё возможное для поддержания его строя. Это означает, что для нужд спектакля следует привлекать любой новый инструмент, сколько бы он ни стоил. Разработка новых механизмов воздействия становится самоцелью и единственной движущей силой системы, способной хоть как-то подстегнуть её развитие, поэтому эти механизмы навязываются обществу без каких-либо раздумий. Хозяева спектакля, несомненно, любой ценой желают сохранить существующую "систему общественных отношений между людьми", но они также обязаны следить за техническими инновациями, чтобы и их наследникам было чем руководить. Это касается также и спецслужб, которые своей грудью защищают господствующий режим. Если какое-то орудие труда было усовершенствовано, то оно в любом случае должно быть использовано, пускай даже ради этого придётся изменить условия окружающей среды. Поэтому чрезвычайные меры всюду становятся делом привычным и обыденным.

В некотором смысле, сплочённость общества спектакля доказывает правоту революционеров, которые настаивали на том, что даже ничтожнейшую деталь системы нельзя изменить, не изменив всю систему. Однако эта сплочённость также подавила любые революционные настроения в современном обществе, выбив у них из-под ног любую социальную почву, где бы они могли найти выражение: от профсоюзов — до газет, от рабочих кварталов — до книг. Достаточно было мановения руки, чтобы высветить всю безрассудность и беспомощность этой тенденции. Да и на индивидуальном уровне сплочённость общества спектакля способна подавить или, ещё лучше, подкупить любые возможные формы протеста.

XXX

Спецслужбы могли бы быть куда опасней, но, по счастью, они слишком увлекаются амбициозными замыслами по всеобщему абсолютному контролю над обществом и оттого закономерно сталкиваются с трудностями. Существует следующее противоречие: спецслужбы кропотливо, день за днём собирают информацию о различных индивидах, причём собрали уже какие-то непомерные, гигантские горы досье, однако времени на анализ и выявление их действительной ценности у них просто не остаётся. Количество разведданных постоянно приходится сокращать, при этом много важной информации попросту теряется, а то, что остаётся — всё равно недоступно для прочтения из-за своего объёма. Разведкой и иными службами по манипуляции населением никто не руководит, они не координированы. Между ними кипит ожесточённая борьба, один потенциал современного общества желает задавить другой, однако не стоит обольщаться — все они одним дёгтем мазаны.

Эта борьба также является состязанием. Каждый её участник переоценивает способности как своих агентов, так и агентов противников. Любая страна, не говоря уже о транснациональных альянсах, на текущий момент обладает каким-то невероятным числом полицейских и разведывательных служб. Причём эти спецслужбы могут быть не только государственными, но и даже надгосударственными. Также не счесть мелких частных компаний, которые предлагают свои услуги в области надзора, безопасности и разведки. Вполне естественно, что у транснациональных корпораций есть собственные спецслужбы; но куда интереснее то, что они есть и у менее крупных национальных компаний, которые до сих пор преследуют собственные цели на национальном и, реже, международном уровне. Ядерно-энергетическая группа будет отчаянно сражаться против нефтяной группы, несмотря даже на то, что они принадлежат одному и тому же государству и, в каком-то смысле, диалектически объединены желанием поддерживать высокий уровень цен на нефть на мировом рынке. У каждого предприятия есть собственные спецслужбы, которые призваны бороться с саботажем и, в случае надобности, организовывать акты саботажа против конкурентов. Так, например, компании, строящие подводные туннели, кровно заинтересованы в том, чтобы морские паромы тонули чаще — для этого они не брезгуют подкупом газет, чтобы те без промедления, но и без особых подробностей, рассказывали о подобных катастрофах. Одновременно с тем, компания соперничающая с Sandoz[14] может запросто отравить источники подземных вод в долине Рейна, нимало не заботясь при этом об экологических последствиях. Тайным разведывательным службам не привыкать — забота у них такая. Все эти организации плотно теснятся вокруг тех, кто в ответе за государственный разум, Raison d'Etat, причём каждый хочет добиться своей гегемонии над смыслом. Поэтому смысл и теряет сегодня всякий осязаемый центр.

Одерживая победу за победой, вплоть до 1968 года современное общество свято верило в то, что его все любят. Однако с тех пор оно было вынуждено расстаться с этим заблуждением — теперь оно предпочитает, чтобы его боялись. Уж оно-то знает, что его "атмосфера невинности исчезла навсегда".

Поэтому все те тысячи интриг, которые оплетают и сотрясают современное общество, так или иначе связаны с действующим режимом. Поэтому всё более и более переплетаются разнообразные тайные сети, растут объёмы подпольной деятельности, и одновременно с этим, все они последовательно и оперативно интегрируются в экономику, политику и культуру. Во всех сферах общественной жизни не продохнуть от шпионов, дезинформаторов и подпольщиков — различать их становится всё труднее. Порою интриги разрастаются настолько, что их уже невозможно не заметить, тогда они начинают интерферировать, будоражить другие сети интриг — одни профессиональные шпионы начинают следить за другими, даже не зная толком, зачем они это делают, иногда они сталкиваются в толпе, но не узнают друг друга. Кто за кем следит? Кто отдал такой приказ? К кому тянутся нити интриг? Этого мы не узнаем никогда, мы можем лишь подозревать об их настоящих целях. Когда никто не может с полной уверенностью сказать, что им не манипулируют, что он не жалкая тряпичная кукла в этом театре, — даже кукловод не знает наверняка, отзывается ли кукла на его движения. И в любом случае, даже если и отзывается — всё равно это не значит, что кукловод выбрал верную стратегию. Иногда маленькие тактические успехи способны привести великую армию к разгрому.

Состоя в одной сети и, очевидно, преследуя одни и те же цели, одни её элементы запросто могут плевать на гипотезы и заключения других элементов и, более того, даже на решения их контролирующего ядра. Но можно догадаться — когда вся информация, а порою и сами объекты наблюдения, являются вымышленными от начала и до конца, или серьёзно фальсифицированными, или неверно интерпретированными, все выкладки этих новых инквизиторов могут запросто пойти насмарку. Однако куда проще обвинить кого-то, нежели заставить его работать на себя. Поэтому борьба кипит не только за источники информации, но и за источники фальсификаций.

Поэтому мы можем смело заявить, что режим терпит убытки. Он охватил своим влиянием всё социальное пространство, соответственно увеличив число своих агентов-соглядатаев и арсенал своих приёмов. Однако спецслужбы начали шпионить и строить заговоры друг против друга, тем самым, истощив как свои людские запасы, так и обесценив свои приёмы.

В результате мы пришли к принципиальному противоречию: оказалось, что все они внедряются, оказывают давление и шпионят за… пустым местом, — ведь по идее они должны следить за теми, кто хочет разрушить существующий строй. Но можем ли мы наяву увидеть эту подрывную деятельность? Конечно, едва ли можно назвать ситуацию революционной, но это только правительство может беспечно закрывать на неё глаза. Оно так давно не сталкивалось с отрицанием, что благополучно забыло о нём. Поэтому отрицание превратилось в смутную, хотя и неприятную угрозу, а спецслужбы, в свою очередь, от банального безрыбья были вынуждены уйти из своей привычной сферы деятельности. Раньше службы надзора и внедрения действительно были вынуждены бороться с проявлениями отрицания в обществе, обстановка к тому обязывала. Сейчас же они опустились до того, что плетут интриги и отрицают друг друга, причём делают это с помощью ещё более совершенных методов спектакля. И манипулируют они сегодня уже не террористами, а теориями.

XXXI

Бальтасар Гарсиан, большой авторитет в области исторического времени, метко подметил в своём "Карманном оракуле": "Будь то слова или действия — всё следует измерять временем. Мы должны выбирать, пока можем; время не ждёт, оно накатывает как волна".

Омар Хайям был менее оптимистичен:

"Мир я сравнил бы с шахматной доской: То день, то ночь. А пешки? — мы с тобой. Подвигают, притиснут, — и побили; И в темный ящик сунут на покой".[15]

XXXII

Французская Революция внесла огромные изменения в военное искусство. Как мы знаем, в её результате Европа была быстро порабощена Наполеоном. Именно из опыта тех войн Клаузевиц заключил, что существует разница между тактикой, которой силы руководствуются для того, чтобы одержать победу в отдельно взятом сражении, и стратегией, которая учит, как использовать уже одержанные победы для достижения более обширных военных целей. Однако к тому времени данная теория ещё не была до конца доказана, да и развивалась неравномерно. Также следует отметить, что большую роль сыграли глубокие социальные сдвиги во Франции, которые привели к созданию большой, мобильной и решительно настроенной армии, которая могла легко сняться с насиженных мест и отправиться в далёкие походы, оставаясь при этом относительно неотягощённой складами и обозами. Однако вскоре вражеская сторона сумела должным образом ответить на этот вызов: в Испании французы столкнулись со столь же сильным народным энтузиазмом; в России — с недружелюбными и совершенно необъятными просторами; а после начала освободительной войны в Германии — и со значительно превосходящими их по численности силами. Так что не стоит недооценивать тот коренной перелом, который французы внесли в тактику. Наполеон основывал свою стратегию на следующем любопытном соображении — он всегда действовал так, как будто уже одержал победу, так сказать, взял её в кредит, и поэтому выстраивал из всех возможных манёвров своей армии ту искомую последовательность, которая привела бы её к победе. Только так, решительно отбросив ложные идеи, и можно было добиться столь решительного прорыва.

Но для возникновения новой тактики недостаточно было просто избавиться от ложных идей, требовались и другие нововведения, о которых мы уже вскользь упомянули выше, — необходимо было найти средство для того, чтобы от них избавиться закостенелых порядков. Новобранцам во времена Наполеона особенно доставалось за то, что они не могли держать строй и стрелять по команде. Вместо этого они рассыпались в цепь и вели беспорядочную стрельбу во время наступления. На сегодняшний день уже все признали, что только независимый огонь является эффективным, и что муштровка была самым пагубным фактором в военных действиях того времени. Несмотря на постоянную демонстрацию в сражениях и то, что скорость и дальность стрельбы непрестанно совершенствовалась, в конце XVIII все поголовно военные мыслители с негодованием отвергали данные выводы, более того — дебаты по этому вопросу шли практически весь следующий век.[16]

По аналогии, установление господства спектакля стало тем самым глубоким общественным сдвигом, радикально изменившим искусство управления государством. Вместо того чтобы стоять по стойке смирно под градом пуль, солдаты инстинктивно начали залегать, окапываться и разбегаться в цепи, — так и здесь налицо упрощение искусства управления государством, которое вполне спонтанно назрело на практике, но которому все ещё недостаёт теоретического обоснования. Уже всем ясна пагубность старых предрассудков, однако предостережения нынче бесполезны: пыль веков всё ещё застит умы многим правителям, не позволяя им понять то, что каждый день отлично демонстрируется и доказывается на практике. Не только непосвящённый охлос сейчас всеми правдами и неправдами стараются убедить, что он живёт в старом привычном для него мире, который на самом деле уже был уничтожен, — порою и сами правители страдают от этого абсурдного убеждения. Они почти уже осознали, какая титаническая сила оказалась в их руках, однако всё ещё брезгают с нею считаться. Однако скоро они перестанут мешкать. Тот, кто достиг столь много такими малыми средствами обязательно пойдёт ещё дальше. Не стоит думать, что если они так долго не могли вникнуть в новые правила своей игры, не могли отказаться от своего варварского благородства, то так навсегда и останутся фанатами архаичных форм в отношении реальной власти. Несомненно, спектакль явно не предназначен для того, чтобы кончить как просвещённый абсолютизм.

Мы обязаны заключить, что неизбежна смена ролей в слаженной труппе тех, кто служит интересам режима и, прежде всего, тех, кто в ответе за охрану режима. Тут дело серьёзное — такая рокировка не может произойти на сцене спектакля. Она произойдёт внезапно, как удар молнии, о которой мы узнаём только после того, как нас ослепит её вспышка. Эта смена ролей подведёт убедительный итог работе современного спектакля и произойдёт вдали от посторонних глаз, тайно, даже несмотря на то, что она коснётся самых высших эшелонов власти. Здесь уже не будет места хилым и слабым — изберут лишь тех, кто преодолеет все испытания. Тот, кто займёт центральное место в этом мире, обязан знать, на что он способен.

XXXIII

Тот же Сарду писал:

"Слово "напрасно" относится к субъекту, "тщетно" — к объекту; "бесполезный" — значит никому не полезный. Если человек не достиг цели в результате своей работы, лишь потратив своё время и силы — значит, он работал «напрасно». Если же человек работал и не достиг ожидаемой цели из-за того, что работал неправильно — значит, он работал «тщетно». Если я не могу преуспеть в завершении какой-то работы, я работаю напрасно, т. е. я бесполезно трачу своё время и усилия. Если же работа, которую я делал, не принесла ожидаемых плодов, я не достиг цели — я работал тщетно, т. е. делал нечто бесполезное…

Иногда говорят, что человек работал напрасно, если его не вознаградили за проделанную работу, или не одобрили её; в этом случае человек тоже потерял зря время и усилия, однако он сам и его работа в этом не виноваты. Проделанная работа могла быть очень даже хороша".

Париж. Февраль-Апрель 1988 года.